Троицкий И. Г. Значение древнееврейского языка в научном отношении

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

Христианское чтение. 1884. № 1-2. Спб.

И. Г. Троицкий

Значение древнееврейского языка в научном отношении.

(Вступительная лекция, читанная приват доцентом еврейского языка и библейской археологии Ив. Троицким в с.-петербургской духовной академии, 1833 года 2-1 сентября).

Каждый язык возбуждает интерес для своего изучения, с одной стороны, как одна из отраслей филологической науки, с другой, как средство для изучения тех идей, которые находятся в литературе этого языка. Говоря о значении древнееврейского языка, мы постараемся показать его интерес в том и другом отношении.

Древнееврейский язык имеет важное научное значение, во-первых, как одна из отраслей языков семитических. Так называются языки народов, происходивших по библейскому преданию (Быт. X, 21 и д.) от Сима, сына Ноева, Территория, которую занимали эти народы, была сравнительно не велика. На востоке она простиралась немного далее реки Тигра, может быть, на несколько десятков верст. На юге она оканчивалась южным берегом Аравийского полуострова. На западе ее граница шла по берегу Красного моря, захватывала небольшую часть северо-восточной Африки, нынешнюю Абиссинию, далее направлялась по Гиерополитанскому заливу и восточному побережью Средиземного моря. На севере территория семитов граничила Армянскими горами. Кроме этого семиты жили также в колониях, основанных финикиянами и филистимлянами в Карфагене, Испании, на Балканском полуострове и некоторых островах Средиземного и Эгейского морей. Несмотря на такое сравнительно небольшое

86 —

пространство земли, которое населяли семиты, они имели громадное значение в культурной и политической жизни человечеств! Из глубины веков величаво смотрит на нас седая древность Вавилона, Финикии и Ассирии. Уже за несколько тысячелетий до Р. Христова здесь человек сознал себя, как личность, как владыка мира, и показал свое могущество над физическим миром, положив прочные основания для этого могущества на будущие времена. Главнейшие изобретения человеческого духа, послужившие основой человеческой культуры, как то: число, ме?вес, письмо—были произведением гения семитических народов. Между ними же получили свое начало и достигли значительной степени развития некоторые науки и искусства, как то: астрономия, геометрия, геодезия, агрономия, архитектура, живопись, поэзия металлургия, морское и военное искусства. Здесь же получило свое начало и главные формы общественной и государственной жизни. Кроме этого семитов нужно считать творцами главных форм религии, как со стороны религиозного учения, так и с рядов. Арийские народы, позже явившиеся на исторической сцене многое заимствовали от семитов. У греков и римлян был сильно то убеждение, что ex oriente lux, и здесь, на востоке, они полагали рождение сивилл, эмблемы человеческой мудрости. Греческие философы и историки отзываются о востоке всегда с глубоким уважением и считают его как бы родником человеческой мудрости. Многие из них считали своей нравственной обязанностью совершить путешествие по дальнему востоку, и можно думать, что большая часть греческих мудрецов, напр.: Фалес Анаксимандр, Пифагор, Ликург, Солон, Евклид и даже сам великий Аристотель были многим обязаны семитической, востоку. Греческая теософия в своем первоначальном виде, как она является в орфеических системах и у Гезиода, обязана своим происхождением тому же востоку и во многом напоминает теософию древних финикиян. Точно также большая часть греческих религиозных мифов, мистерий, обрядов носят ясные

— 87

следы семитического происхождения. Но историческое значение семитов не ограничивалось одним влиянием на духовную жизнь древнего человечества, в частности греков и римлян, оно отражалось также и в политической истории древнего мира. Сильные цари Вавилона и Ассирии задавали тон политике всего востока и были всегда опасными соперниками египетских фараонов. От их политических притязаний зависела политическая судьба различных мелких народностей западной Азии. Не большой, но ловкий народец семитической расы, финикияне, имел не одно торговое значение, а также и политическое. На своих небольших, но быстрых кораблях финикияне, вместе с произведениями востока, развозили по портам и островам Средиземного моря и Архипелага также многих сынов семитического востока, которые по своей или чужой воле должны были искать места жительства на чужой стороне. Из таких переселенцев образовалось две важных в политическом отношении колонии— в Карфагене я Испании. Одной из них впоследствии было суждено сделаться опасным врагом для политической гегемонии Рима. Лишь после долгой борьбы римским сенаторам удалось одолеть карфагенских суффетов.

Гораздо раньше римлян вступили в политические сношения с семитами греки. Их политические цели скоро отождествились с культурными и направлялись главным образом к распространению эллинской жизни среди народов передней Азии. Семиты скоро поддались влиянию эллинского гения, хотя в свою очередь и сами воздействовали на гений греков. Плодом этого взаимодействия мировых гениев было происхождение неоплатонизма, гностицизма и других философских и религиозных систем; которыми так богаты века около Р. Христова. Плодом этого же взаимодействия было происхождение и некоторых особенных форм общественной жизни: ессеев, ферапевтов и др. Кроме этого соприкосновения эллинского элемента с семитическим в центре жизни семитическим народов, есть некоторые историче-

— 88

ские данные, которые заставляют предполагать, что семиты жили невдалеке от самых стен афинского акрополя. Вся история афинян представляет картину соревнования и борьбы с соседним государством, Спартой. Конечно борьба между соседними племенами есть обыкновенное историческое явление, но в данном случае борьба имеет особый смысл. Ея характер и интенсивность указывают на то, что в основе ее лежали не внешние причины, а внутренние: противоположность в характере и направлении двух гениев, стремившихся одолеть один другого, из которых один выражал более умственную, а другой нравственную силу. Сравнивая спартанцев с афинянами относительно их характера и культуры, мы замечаем между ними полную противоположность. необъяснимую при единстве происхождения тех и других от общего эллинского корня. С другой стороны, сравнивая сухой монотонный тип спартанца с аскетическим типом семита, мы находим существенное сходство. Такое соотношение типов заставляет сделать предположение, что спартанцы были не арийской, а скорее семитической расы. История населения Балканского полуострова, греческое предание о происхождении спартанцев, свидетельство книг Иоиля (III, 6), Авдия (XX), первой книги Маккавейской (XII), а также предание бл. Иеронима, отождествлявшего библейский Сепарад со Спартой, подтверждают это. Что касается греческого языка спартанцев, то это нисколько не говорит против данного предположения: семиты, в частности евреи, часто изменяли свой язык, хотя в тоже время сохраняли самостоятельность своего характера, как это прекрасно доказывается историей александрийских иудеев. Не берем на себя смелости говорить о вполне семитическом происхождении спартанцев, по думаем, что имеем основания предполагать в них преобладание семитического элемента. В лице спартанцев семиты вступили, так сказать, в самая внутренняя политической и культурной жизни классического мира и составили ее значительный интеграл. Вековая борьба афинского и спартанского элементов будила и на-

— 89

прягала силы того и другого и способствовала их полному развитию. Благодаря этой борьбе и соревнованию расцвел прекрасный аттический гений в грандиозных произведениях науки, искусства и философии. Благодаря ей же сложились строгие и серьезные формы общественной жизни Лакедемона, с его стоицизмом и здравым пониманием вещей.

При таком значении семитического гения в истории человечества понятно то одушевление, с каким в настоящее время занимающиеся историей культурного и политического развития человечества принялись изучать древности востока, — должен быть понятен тот лихорадочный интерес, с каким встречается каждое открытие ориенталистов. Там под развалинами Вавилона и Ассирии ищут сокрытого начала человеческой культуры и цивилизации, главных элементов общественной и государственной жизни человечества. И очень может быть, что открытия в этой области сделают существенный переворот в науке о социальной и религиозной жизни и заставят иначе смотреть на достоинства греческого гения и самобытность его культуры. Трудолюбивые ученые с усердием рудокопов спускаются в подземные храмы и дворцы древних семитов и по уцелевшим памятникам воспроизводят древнюю жизнь. Помимо вещественных памятников, находят также в большом количестве памятники литературные—по разным отраслям знания. Само собою понятно, что для изучения содержания таковых и вообще для изучения культуры семитов нужно прежде всего знание их языка. Поэтому в ׳настоящее время обратили очень большое внимание на эту отрасль филологии, и благодаря трудам Раулинеона, Ляйярда, Смита, Шрадера. Делича, Леви и Ренана, в ней сделано очень много.

Помимо своего значения, как средства к знакомству с наукой и жизнью древне семитических народов, изучение семитических языков имеет глубокий интерес и в чисто филологическом отношении. По своему строю это наиболее простые и первобытные

— 90 —

языки, так что в них представляется более уловимою творческая деятельность духовных и физических сил, производящих слово. Анализируя этимологический и синтаксический строй речи в этих языках, мы чувствуем себя гораздо ближе к первоначальной таинственной мастерской человеческого слова, нежели при анализе языков арийских. Многие формы семитической речи носят на себе еще ясную печать юношеской силы и свежести. Но как культура семитических народов относительно своего развития стоит ниже культуры народов арийских и отличается от нее характерными особенностями, так и семитические языки сравнительно с языками арийскими, особенно классическими, представляют низшую формацию, не имеют такого благозвучия и такой стройности в построении речи, как эти языки, и содержат в себе много таких образований, которые свидетельствуют о некоторых отличительных психологических особенностях семитов. Так как преобладающей стороной в психической жизни семитов было чувство, волнение которого в груди семита проявлялось в быстрых сокращениях главным образом гортанных мышц: то в языках семитических явилось особенное обилие и развитие гортанных звуков. Вторую отличительную особенность семитов составляет то, что они обращают больше внимания на сущность, содержание вещи, и придают сравнительно небольшое значение форме. Эта особенность семитического характера отразилась в их речи тем, что здесь обращается сравнительно небольшое внимание на гласные звуки. Корни слов состоят из согласных, которые составляют содержание слов. Таких согласных в корнях большею частью бывает не более трех, сложных корней нет. В этом однообразии строения корней семитические языки стоят ниже арийских, где, благодаря соединению нескольких корней, получается возможность более точного и полного выражения мысли. Но взамен этого семитические языки широко развивают способность внутренних изменений в пределах одного и того же корня, чрез усиление или ослабление той или иной согласной,

— 91

чрез перемену гласных и приставку различных суффиксов, инфиксов и префиксов: в этом отношении языки семитические стоят выше арийских. Есть также другие особенности, отличающие эти две группы языков. Так в языках семитических есть особая jussiv’ная и усиленная формы глагола, мало развиты формы времен и наклонений, в именах существительных нет среднего рода. Отношение между предложениями координативное; если встречается субординация, то самая несложная. Периодического развития мысли нет и вообще речь отличается большею патетичностью и отрывочностью, нежели у народов арийских. В поэзии преобладают лирика и эпос, но мало развиты другие формы. Вследствие строения корней слов из согласных и весьма малого значения гласных у них не могло выработаться метрической иди тонической формы поэзии, взамен этого получили широкое применение особые поэтические формы—аллитерация, анноминация, игра словами и предложениями, или так наз. параллелизм мысли. Но и в применении этих форм у семитов, благодаря порывистости их чувства с одной стороны, неразрывной связи поэзии с музыкой и пляской с другой, не выработалось каких-либо строгих законов.

Все эти особенности и вообще структура семитической речи наиболее заметны в языке древнееврейском. Ясность и простота его образований ближе всего знакомят нас с характером семитических языков и вводят в законы их строения. Такое значение форм древнееврейского языка объясняется тем, что этот язык наука застает на сравнительно более ранней ступени развития, нежели другие семитические языки. Для того, чтобы уяснить себе это различие, нужно помнить, что все грамматические суффиксы, флексии и вообще так называемые служебные части речи, в каждом языке, а равно и в семитических, были первоначально отдельными, самостоятельными словами. На первоначальной ступени образования язык состоит из отдельных корней, подобно тому как первоначальная интеллек-

— 92 —

туальная жизнь человека состоит из отдельных ощущений и представлений. По мере того, как у человека начинает развиваться сознание, начинают комбинироваться между собой отдельные представления, и таким образом является суждение. Точно также по мере того, как развивается речь, отдельные звуки комбинируются между собой, и плодом этого являются предложения. Как первоначальные суждения, так и первоначальные предложения просты и содержат в себе не больше двух или трех терминов. С развитием мысли, когда сознание начинает усматривать отношения между большим числом объектов, и с другой стороны начинает более точно определять характер этих отношений, является усложнение и в речи: первоначальные простые предложения принимают более сложный вид, является нужда в таких образованиях, которые бы точнее определяли отношения между субъектом и предикатом в предложении, одним словом, происходит усложнение, как в синтаксическом, так и в этимологическом строе речи. В синтаксисе являются дополнения, определения, слова обстоятельственные и другие формы речи; в этимологии же является нужда в падежах, залогах, наклонениях, временах, личных окончаниях и других. Для определения этих оттенков в отношении между субъектом и предикатом употребляются особые слова, которым суждено впоследствии потерять свое самостоятельное значение и превратиться в малопонятные суффиксы, префиксы и флексии. Но это, так сказать, обезличение служебных слов совершается в каждом языке не вдруг, а постепенно. В первоначальном фазисе развития языка еще ясно видно различие между корнями слов—суффиксами и окончаниями. Здесь эти служебные частицы даже не присоединяются еще к определяемым ими корням, а лишь произносятся непосредственно после или прежде них. На этой ступени развития находится и теперь еще язык китайский, большая часть языков диких африканских народов, а также язык англий-

— 93 —

ский, совершивший по закону интеграции и дифференциации частей, полный круг своей эволюции. С течением времени служебные слова или частицы начинают соединяться с корнями слов в одно целое, но в этом соединении еще не вполне теряют свою самостоятельность, так что при внимательном анализе возможно различать их, как самостоятельные слова. На этой-то ступени развития, называемой у филологов сложением, и находится язык древнееврейский. В нем по большей части еще ясно видно различие между корнем и его суффиксами и окончанием. На некоторых образованиях его можно ясно проследить постепенность в этом соединении корня с служебными словами до полного слияния. Как язык более простой и вместе с этим заключающий в себе большую часть семитических корней, древнееврейский язык может служить как бы пропедевтикой для изучения семитических языков, и с него именно должно начинаться это изучение. Такое значение его особенно обнаружилось в том применении, которое сделали из него ученые ориенталисты при разборке ассирийских и финикийских надписей. С другой стороны, литература этого языка, особенно историческая, служит путеводной нитью в изучении истории семитического востока, его культурной и политической жизни. Еврейский народ по своему географическому положению находился, так сказать, в самом пекле исторического востока и в своей истории соприкасался со всеми семитическими народами. История древних евреев представляет спектр, в котором более или менее ясно отражается историческая жизнь, характер и исторические идеалы всех народов, окружавших Палестину: поэтому ученому историку естественнее всего взять ее за точку отправления в научных изысканиях о семитическом востоке, как это обыкновенно и делается. Таким образом чрез изучение древнееврейского языка и его литературы как бы открывается дверь в таинственный храм древней культуры и дается ариаднина нить для путешествия по запутанным ходам мрачного лабиринта истории востока. Через него, как

94

через увеличительное стекло, становятся ясными незаметные для простого глаза эмбрионы словесных форм и устанавливается точка зрения на историю развития семитических языков. Неудивительно поэтому, если он пользуется таким вниманием в заграничных университетах. Неудивительно также и то. если один из наших знаменитых русских писателей, желая попять историю возникновения и образования главных элементов человеческой культуры, на старости лет обратился к изучению этого языка.

Но для нашей русской филологической науки значение древнееврейского языка не ограничивается одним указанным отношением его к языкам семитическим и общей филологии,—нет, оно простирается далее и входит в пределы науки о русском языке и русской словесности. Конструкция слов в нашем русском языке сложилась под влиянием языка древнееврейского. Начальная русская письменность взлелеяна на лоне маститой речи св. Писания. Первый лепет нашего литературного языка состоял в переложении на русские звуки слов и оборотов речи библейской, а посему древнееврейской. Впрочем, нам кто-нибудь может возразить, что славянский перевод сделан не прямо с еврейского, а с греческого. Совершенно верно. Но, во-первых, греческий перевод 70, с которого сделан наш славянский перевод в своей большей части, есть ничто иное, как тот же еврейский текст, написанный греческими словами; во-вторых, неизвестно отношение Кирилла и Мефодия к еврейскому оригиналу. Об их образовании не дошло подробных сведений. Знали-ли они еврейский язык, положительно сказать нельзя, но вернее будет предполагать, что знали, как это, по крайней мере, видно из составленного ими славянского алфавита и из перевода поэтических мест библии, написанных в порядке букв еврейского алфавита. Таким образом мысль о древне еврейском характере библейской и нашей русской конструкции нисколько не должна казаться странной. Эту мысль доказывает между прочим и то обстоятельство, что переводившие Библию с еврейского языка на рус-

95 —

ский в конструкции его не встречали никакого препятствия. Затем, многие древние обороты русской речи представляют собой нечто иное, как дословное переложение на славянские звуки обыкновенных оборотов библейских, так напр. употребление личного местоимения он в смысле указательного оный, прямое дополнение глагола существительным, от него произведенным, напр. суд судить, службу служить, горе горевать; употребление неопределенного наклонения без вспомогательного глагола: не слыхать ему..., не видать ему...; образование наречий из имен существительных во множественном числе: впотьмах, второпях и др.; употребление повелительного наклонения и будущего времени в смысле сослагательного с союзами когда, если; употребление настоящего в смысле, будущего подобно еврейскому аористу 2-му. Все это чистые гебраизмы, которые перешли в русскую речь из Библии. Речь наших крестьян богата такими чисто библейскими выражениями. Наши народные заговоры и причитания представляют собой произведения, составленные по образцу библейских стихов или церковных молитв. Кроме этого чисто внешнего сходства между нашей русской и древнееврейской речью, при глубоком анализе той и другой можно заметить сходство внутреннее, морфологическое, одинаковость в ассоциации представлений с соответствующими словами. Сравнение по этой морфологической стороне двух языков русского и древнееврейского озаряет большим светом смысл многих русских слов. Укажем некоторые примеры, пользуясь при этом соображениями г. Штейнберга. Еврейский союз וא или, либо образовался от אוה желать. По аналогии следует заключить, что и русский союз либо происходит от глагола любит, что и подтверждается церковнославянским люба и вашим русским прилагательным любой. גרל жребий происходит от глагола גרל шарить, искать ощупью: Это заставляет искать начала русского слова жребий в глаголе гребать (шарить), а не в персидском слове behre, как это некоторые объясняют. Глаголы אמר, דבר, נגר, сказывать, говорить,

— 96 —

вещать имеют общее основное значение водит, стремит г струит, из чего по аналогии можно заключать, что есть такая же родственная связь между русским реять рещи, река, речь, равно как и между корнями вед (вода, водить) и вет (в извет, совет, вещать, вече), означающими собственно: струить слова, водить речь. Далее от еврейского דבר водить и вещать образовалось דבר слово, речь, также вещь. По этой аналогии слово вещь следует производить от вед (вещать, вести) בושׂ стыдиться, очень сродный с יבש делаться сухим, лишаться движения и жизни, ясно показывает нам тожество корня и сродство понятий русских слов стыдиться и студиться, как они и соединены в одном древне-русском корне: студ — стыд, стужа—холод שולם что-нибудь скрытое, таинственное (от עלם скрывать),—затем век наводит на мысль, что и русское век тоже исходит из понятия о таинственном, ср. веко глаза, богемск. wieсо крышко. חרן ,קנאה пыл, гнев происходит от קנא рдеть, חרה гореть. Следуя этой аналогии, нельзя не видеть, что затрудняющее русских филологов слово гнев принадлежит к одному корню с санскритским agni, латинским agnis, славянским огнь, огонь, что и подтверждается славянским воз-гне-щати. Можно также указать на интересное слово טזבה, которое происходит от еврейского глагола זבה рвать на куски, резать. Сообразно этому, нужно думать, и русское жертва происходит от глагола жрать, корень которого жр тождествен с корнем др глагола драть, резать. Указание таких аналогий имеет значение в том отношении, что помогает скорее понять смысл некоторых русских корней. Чем объяснить такое сходство двух языков в их морфологическом строении, положительно сказать нельзя. Вернее всего предполагать совпадение в творчестве двух гениев. Но относительно некоторых образований можно предполагать и валяние древнееврейской речи.

Обращая внимание на характер древнерусской литературы, особенно духовного содержания, мы встречаем следы значитель-

— 97 —

ного влияния древнееврейского языка. Наши сказки своей плавностью, простотой, краткостью и типичностью выражения невольно напоминают библейские рассказы. Пословицы, загадки и разные нравственные изречения своим лаконическим, но выразительным построением живо воспроизводят притчи Соломона и Иисуса сына Сирахова. Первое произведение русской литературы принадлежит Луке Жидяте, который был или еврей, или же воспитан евреями, как показывает его прозвание. В истории древнерусской проповеди был известен особый чисто восточный вид проповеди, — приточное развитие нравственных истин, как напр. притча Кирилла Туровского «о слепце и хромце», в чем очевидно отразилось влияние еврейской притчи. Древнерусские легенды, духовные стихи, религиозные песни, имея своим предметом изображение разных библейских лиц и событий, в изображении их сохраняют тон и характер речи библейской. Общий тон всей нашей древнерусской поэзии живо напоминает тон поэзии древнееврейской, как она сохранилась и была воспринята русским человеком в Псалтири. Та и другая идут из самой глубины человеческого сердца, изображают самые тонкие движения его. Как той, так и другой присуща какая-то задушевность, хватающая прямо за сердце. Как в той, так и в другой преобладающий тон есть грустный. Это преобладание грусти, какой-то задушевности и глубокого знания человеческого сердца особенно сближают нашу древнерусскую поэзию с поэзией псалмов. Трудность исторических условий, при которых слагалась жизнь нашего многострадального народа, была причиной того, что Псалтирь, изображающая томление человеческой души с утешением ее, сделалась любимым чтением русского человека даже до последних дней. В Псалтири он находил изображение своих душевных состояний, в чтении ее он получал облегчение своего горя и грусти. Здесь же он находил изображение своей радости, которая иногда так глубоко наполняла сердце псалмопевцев. Мало по

— 98 —

малу поэтический смысл Псалтири усвоился духом древнерусского человека и отразился в его поэтическом творчестве, подобно тому как в некоторых русских напевах отразилось влияние церковных мотивов. Между древнееврейской и древнерусской поэзией можно видеть сходство также относительно некоторых внешних форм. В той и другой имеют широкое развитие: аллитерация, анноминация, игра слов и мыслей.—отсюда поэтический параллелизм. В последнем случае интересно наблюдать конечно не влияние древнееврейского языка на русский, а тождество психологического процесса, создавшего одинаковые формы в той и другой поэзии. Обращаясь к новорусской поэзии, при внимательном анализе критик и в ней может найти черты, сближающие ее с поэзией древнееврейской. Воспроизводя тип древнерусской поэзии, она должна была вместе с этим отразить на себе влияние ее прототипа. Речь Пушкина, который воскресил нашу древнерусскую речь и в жилах которого текла семитическая кровь, как по своей структуре, так и по своей образности и плавности, напоминает речь библейскую. Некоторые приемы и образы его поэзии живо напоминают некоторые места из книги пророка Исаии, Иова и псалмов. Поэзия Кольцова широким применением параллелизма невольно напоминает параллелизм книг Ветхого Завета. Кроме этого, известны прямые попытки некоторых наших поэтов, напр. Ломоносова, Державина, Языкова, Хомякова, Глинки и др. подражать псалмам и другим произведениям библейской поэзии. Самое вдохновение библейских поэтов и пророков служило для наших русских поэтов высоким образцом духовного возбуждения. Свое поэтическое вдохновение и призвание они любят сравнивать с вдохновением и служением пророков, как это особенно ясно из «Пророков» Пушкина и Лермонтова. Отличительные черты нашей поэзии, — сравнительный недостаток внешней художественности, напротив широкое развитие глубокого психологического анализа, преобладание субъективного направления, а у не-

— 99 —

которых легкого мистицизма,—сближают ее с поэзией древнееврейской. Слагаясь под сильным влиянием христианства, для которого прежде всего нужен внутренний человек и которое дает возможность глубже заглядывать в человеческое сердце, наша поэзия необходимо должна была содержать в себе большую долю психологического элемента, чем поэзии других народов, слагавшиеся под влиянием натуралистических религий и почитания природы, а с другой стороны должна была сильнее отражать в себе голос нравственного чувства поэта, необходимо отзывающегося на всякое явление в нравственной жизни. В этом отношении произведения некоторых русских поэтов, напр. Лермонтова, Достоевского, Хомякова, невольно напоминают горячие обличительные речи еврейских пророков, проникнутые глубоким познанием человеческого сердца. Вообще душа нашей самобытной поэзии имеет большее сходство с душой поэзии восточной, в частности древнееврейской, чем с поэзией западноевропейской. Что касается поэзии подражательной, то о ней, конечно, сказать этого невозможно, но за то ее нельзя назвать чисто русской.

Таким образом мы приходим к тому заключению, что русская речь и русская поэзия содержат много таких черт, которые сближают их с речью и поэзией древнееврейской и которые объясняются частью влиянием последней, частью же тождеством психологических процессов, производящих слово. Исследователю русского языка и словесности по этой стороне их сходства предстоит широкое поле для изучения, еще не видавшее на себе стопы ученого наблюдателя и, очень может быть, представляющее более удобное место для правильного ориентирования в ученых наблюдениях над развитием русского языка, чем какое занимает русская филологическая наука. Эго по-видимому плохо сознается ею, и поэтому на древнееврейский язык в нашем отечестве обращается очень небольшая доля внимания, — даже в виду того практического применения, какое может иметь знание его в губерниях, наполненных евреями. Очень много недоразу-

— 100 —

мений возникает относительно еврейских понятий именно вследствие незнания их литературы и обычаев. Иногда в целом городе с еврейским населением нельзя встретить ни одного русского человека, который бы мог разобрать еврейскую книгу, не говоря уже о еврейской рукописи. А между тем здесь можно встретить массу лиц, которые могут говорить по-французски, английски, даже по-итальянски. Худо в этом случае не незнание, а то, что из-за него иногда бывают значительные недоразумения. С другой стороны, правильная общественная организация, самое управление известным народом невозможны без знания его нравов, обычаев, а особенно языка. Сравнительная многочисленность еврейского населения в нашем отечестве и его важное экономическое и социальное значение невольно вызывают русского образованного человека познакомиться с языком и мировоззрением этого народа ради нужд своего же отечества.

Но еще большего интереса заслуживает древнееврейский язык со стороны духовной школы. На этом языке написаны священные книги, содержание которых легло в основу христианского мировоззрения и христианской жизни. Изучение этих книг требует прежде всего точного знания их коренного языка. Библия, как и природа, понимается лишь теми, кто в изучении ее следует правильному методу. Естествоведение выработало верные методы для изучения физического мира, посредством которых оно открыло доступ к самым глубоким тайнам физического бытия. В виду единства и однообразия всего существующего, и в изучении содержания Библии можно воспользоваться этими же методами. Природу можно изучать и понимать двояким способом—синтетически и аналитически. В первом случае природа является сознанию человека в своем целом виде. Человек приобщается жизни природы и в этом общении с ней делается способным сознавать, понимать ее глубокие тайны. Таким именно познанием природы обладают те народы, которые живут ближе к природе, напр. народы восточные, дикари, наши русские знахари и знахарки. Своими глубокими

— 101 —

сведениями в тайнах природы они обязаны именно тесной связи с природой. Но такой способ познания доступен не для всех: он уже недоступен для людей, которые живут более культурной жизнью и потому находятся дальше от природы. Отсюда является необходимость иного метода в изучении природы — посредством анализа. Ученые разлагают тела и явления природы на элементарные части и силы и изучают свойства таковых, подводя их под известные законы. Таким образом чрез воздействие на природные процессы является научное познание природы, которое отличается от первого большей определенностью и общедоступностью. Точно также в изучении и понимании Библии возможны два метода: синтетический и аналитический. Человек может в своей жизни и мировоззрении приобщиться духу Библии и в этом приобщении глубоко и точно понимать ее смысл, те высокие нравственные и религиозные истины, которые в ней содержатся, Всяк, иже есть от истины, послушает гласа Моего (Иоан. XVIII, 37). Душевен человек не приемлет яже Духа Божия, юродство бо ему есть, и не может разумети, зане духовне востязуется. Духовный же востязует убо вся, а сам той ни от единого востязуется (1 Кор. II, 14—15). Так именно знали и понимали содержание Библии отцы, учители церкви и все истинные христиане, которые поэтому иногда удивляют нас глубоким познанием ее смысла и духа. Конечно, такой способ познания есть нравственная обязанность всякого христианина, по к сожалению, не всеми исполняемая. Такое познание требует прежде всего доброго нравственного направления, а во-вторых большего психологического опыта. Если у многих можно найти первое, то у весьма немногих из прижимающихся за изучение Библии с научной целью можно найти второе. Отсюда является потребность второго метода в изучении Библии чрез посредство анализа. Такая потребность является тем более ощутительною, что в настоящее время все науки и роды познаний следуют именно этому методу или приближаются к нему, так что изучение, совершаемое иным мето-

— 102 —

дом, не может находить для себя вполне надежных апперцепций в сознании познающих. Что же может служить средством для точного анализа библейского содержания? Таким средством и может служить знание ее коренного языка. Как естествовед путем химического анализа или чрез увеличительные стекла открывает доступ в таинственную лабораторию элементарных тел и сил природы, производящих своими комбинациями физические тела и явления: так и библиолог, определяя основное первоначальное значение библейских оборотов и слов, путем филологического анализа получает возможность понять выражаемую ими мысль в ее глубине и простоте. Такая возможность обусловливается той органической связью, какая замечается между представлением и словом во всех восточных древних языках, особенно древнееврейском. Здесь слово служит ясным рефлектором мысли говорящего и выражает в себе ее силу и значение. На этом соотношении между словом и мыслью в восточных языках основывается вера в магическое действие разных заклинаний и изречений, или, как выражается наш простой народ, «слов» («он знает слово»). На этом соотношении основывается также гадание по Библии, толкование ее в таинственном смысле и—некоторые фокусы каббалы, известные нашим предкам. Психологической подкладкой всех разных заклинаний, гаданий и каббалистических фокусов служит вера в реальную связь и соответствие между словом и мыслью,—мыслью и естественным фактом. Эта вера имеет для себя основание в особенностях восточных языков, где слово наиболее адекватно мысли, а последняя природе. В самых точных переводах нельзя уловить всех тех оттенков, какие содержатся в слове восточных народов. Это особенно заметно при чтении Библии. Читая самый точный перевод ее, нельзя вывести такого представления о глубине и красоте библейских мыслей и образов, какое получается при чтении ее по оригинальному тексту. Смысл некоторых выражений и даже целых мест в Библии для вас мало понятен или совсем непонятен, если

103 —

мы не обращаем внимания на еврейский оригинал. Так, смысл еврейских слов ,שם ,שאל ,נפש ,רוח ,חיים מלאך יחיה ,אדני ,אלהיס פנים трудно передать на каком-либо из арийских языков. Он действительно и не передан в греческом, латинском и нашем славянском переводах. Следствием этого было между прочим то, что в книгах ветхого завета не находили учения о бессмертии и самобытности человеческого духа, о личном воплощении и откровении Божества, — некоторые находили следы политеизма ветхозаветной религии. Филологический анализ этих еврейских слов пролил значительный свет на некоторые темные вопросы ветхозаветного богословия. Так, после анализа слов ,נפש ,רוה שאל ,חייס нашли, что учение о самобытности и бессмертии человеческого духа свойственно и ветхозаветной догматике. Сравнение выражений ארני ,אלהים или אדנים с другими подобными им показало, что это еврейские идиотизмы для выражения абстрактных понятии и что они совсем не указывают на древний политеизм ветхозаветной религии. Особенно же плодотворно было для богословия, а отчасти и для истории философии исследование еврейских терминов שם מלאך יהיה פנים — сообразно их употреблению в древнееврейском и финикийском языках. Оно показало, что философическое учение о сущности бытия и его проявлении, вещи в себе и представлении, или, выражаясь технически-философским языком, о νοουμένων и φαινομένων, было присуще издревле семитам, и в частности евреям, что отсюда с последовательностью вытекало учение об откровении Божества во вне не только динамическом, но и субстанциальном. Это учение ясно выражено в кн. Исх. XXIII, 20—23, Ис. LХШ, 9—14. Впоследствии оно было широко раскрыто в еврейских мидрашах под формою учения о אלהים ממרא יהיה ,דבר. В христианстве это учение нашло для себя фактическое подтверждение и с полною ясностью раскрыто в Евангелии Иоанна Богослова и посланиях ап. Павла. Ветхозаветному учению об откровении Божества Филон дал философскую постановку в своем учении о λογος’е,

— 104

но при этом понял это откровение в смысле пантеистическом, в чем и заключается отличие его λογος’α от λογος’α у Иоанна Богослова. Характер и форма древнееврейской поэзии становятся непонятными в переводах. Аллитерация, анноминация, игра слов и мыслей, отличительные формы еврейской поэзии, сохраняют для нас свою прелесть и смысл лишь в еврейском оригинале и не могут быть переданы в переводе. Как на пример можно указать на два места из книги пр. Исаии, у которого особенно рельефно и полно отражаются красоты еврейских поэтических форм. Пророк художественно изображает нашествие ассирийцев. X, 28 — 32 :

לטבמש במגרין עכד עית על־ בא

הדרה לנו מלון נכע מעברה עברי בליז: יפקיד

גלים בת־ קולך צהלי נסה׃שאול גבעת רהמה

מדמנה נדדה ענחוח׃ עניה לישה שיבי הק

ינפף לעמיד בנב היום עוד חעיון׃ תגבים ישבי

ירושלם׃ גבעם ציון בית־ תר ידו.

Здесь у пророка поэтическая игра собственными именами, так что это место по еврейскому тексту может иметь двоякий смысл: пророк указывает те города, которыми идут ассирийцы, а также описывает то положение, те бедствия, которые ожидают жителей этих городов. Передавая первый смысл, получаем такой перевод: Он (Ассур) идет на Аиаф

Переходить Мигрон,

В Михмаше складывает оружие,

Проходит чрез Магебару,

В Геба-Малоне ночует.

Дрожит Рама,

Гавея Саулова разбежалась,

Кричи громким голосом, Бат-галим,

Пусть услышит Лаиш,

Бедный Анафоф!

Разбежалась Мадмена,

Жители Гевимы, укрепляйтесь.

Еще день стоять в Нове...

Он грозит рукою своею дочери Сиона,

Холму Иерусалима.

— 105

Собственные имена городов стоят в особенной поэтической связи с глаголами до своему этимологическому значению, тожественному с значением глаголов, так что это место, с превращением собственных имен в нарицательные, получает другой смысл,—описание ужаса и несчастий, которыми сопровождалось нашествие ассирийцев:

Он идет опустелым пространством,

Переходит крутизну,

В тайном месте складывает оружие,

Проходит теснины,

На холме ночлега ночует.

Дрожат возвышенности,

Холм Саулов побежал,

Кричи громким голосом, город шумный.

Пусть услышит подслушивающая.

Бедный город бедствий...

Убежала молчаливая.

Жители высоких мест укрепляйтесь,

Еще день стоять на высоте.

Поэтическая красота этого места совершенно незаметна в нашем русском переводе, а только в еврейском подлиннике. Как на другой пример, можно указать на следующее место из книги того же пророка; ХХVΙΙΙ, 7—10:

שנו ביין אלה יגם־

היין מיך נבלעו בשכר ונביא כהן העו ובשבר

בביכלישולדננח פליליה׃ בראפקז ־שגו מךהשבר העו

דעה מייורה אה־ ׃ זם בלימק צאח קיא מלא

משדים עהיקי מהלב גמילי שמועה יבין מי ואה־

שם זעיר לקו קו לקו קו לצו צ׀ לצו צו כי.

Здесь пророк обличает пьянство иудейских священников, которые от сильного опьянения не в состоянии произнести ни одного связного слова и говорят только односложные отрывочные слова (קו и צו), как это обыкновенно бывает с сильно опьяневшими людьми. Соль этой остроты пророка понятна только по еврейскому тексту и не передана в нашем русском переводе: здесь односложные קו и צו переведены словами «правило и повеление», а между тем их лучше бы оставить совсем без пе-

— 106 —

ревода. Примеров такой поэтической игры словами можно бы привести очень много: она составляет одну из наиболее употребительных форм еврейской поэзии. Не менее важное значение имеет игра мыслями, или так назыв. параллелизм мыслей, в котором некоторые полагают сущность еврейской поэзии. Понимание его неразрывно связано с пониманием самого содержания Библии, особенно учительных и пророческих книг. Если мистики находили в Библии учение об осьмерицах или десятерицах божественных элементов, то потому только, что не имели правильного понятия о параллелизме членов, повторяющих синонимы одного и того же понятия. Смысл некоторых мессианских пророчеств определяется только на основании законов еврейского параллелизма.—Не только в еврейской поэзии, во и в прозе встречается много идиотизмов, которые трудно передать на каком-либо другом языке. К таковым следует отнести особенный оборот status constructus, усиленные, каузативные пассивные формы в глаголах, образование сравнительной и превосходной степени, ו вав consecntivum, частое употребление союзов ,ו כו, אם, весьма, трудно переводимое на русский язык. От известного понимания идиотизмов и законов еврейской речи зависит точность переводов Библии. Разностью такого понимания объясняется различие в переводах; для примирения различий нужно опять знание коренного языка.

То, что изучение книг ветхого завета требует знания древнееврейского языка, сознается более или менее всеми, сколько-нибудь знакомыми с библейской экзегетикой. Но немногими ясно сознается необходимость этого знания для изучения книг нового завета. Эта потребность ощущается лишь при более внимательном исследовании характера новозаветного языка и его отношения к древнееврейскому. Относительно внешней структуры сходство этих языков очевидно для всякого, знакомого с особенностями библейского языка. Как и в древнееврейской речи, в речи новозаветной видна та же отрывочность, частое употребление

— 107 —

имен существительных с определением в родительном падеже (status construcius), частое употребление союзов καὶ, δὲ, ὅτι, ὡς в смысле еврейских ו, כו: предлогов ἄχρις—עד, ἐν—ב, πρὸ—??? употребление причастия вместо аориста, настоящего и прошедшего в смысле будущего и обратно, неопределенного наклонения в абсолютной форме. Смысл большей части новозаветных терминов делается понятным только чрез отношение их к соответствующим еврейским выражениям. Таковы например царство небесное (מלכיהשמים), сын человеческий (בןארמ), день (יום), хлеб (להם), хлеб животный, вода животная (להמהיים מיחייס) и пр. Учение о λόγος’е в Евангелии Иоанна Богослова и об εἴκων’е ἀορατου Θεοῦ в посланиях апостола Павла становится вполне понятным при помощи анализа этих выражений на основании данных еврейской филологии. При помощи этого же анализа можно точнее определить смысл учения апостола Павла об оправдании. Различные до противоположности толкования этого учения объясняются именно из того, что экзегеты в своих толкованиях игнорировали коренное значение тех выражений, в которых содержится это учение, и которое познается при помощи еврейской филологии. Неудивительно, что греческие богословы разошлись в своем понимании с богословами латинскими: первые понимали библейское учение при помощи греческой, а вторые—латинской терминологии. У тех и других не было общей почвы в толковании, так что одни поняли это учение больше в греческом, а вторые—в латинском смысле. В том и другом понимании если не существует, то возможна некоторая односторонность. Во всяком случае то и другое, оторвавшись от своего естественного корня, или совсем не может развиваться, или же развивается, но в ложном направлении. Правильное понимание необходимо требует прибегнуть к помощи еврейской филологии. Обращаясь к ней, мы в учении апостола находим грандиозное и последовательное учение о нравственно-религиозном развитии человечества. Для доказательства этой мысли,

— 108

сделаем анализ некоторых главных мест из посланий апостола, в которых содержится учение об оправдании. К числу таких прежде всего относится: Римл. I, 16—17: Не стыжуся благовествованием Христовым: сила бо Божия есть во спасение всякому верующему, Иудеови же прежде и Еллину. Правда бо Божия в нем является от веры в веру, яко же есть писано: праведный от веры жив будет, Рим. III, 22: Правда Божия верою Иисус Христовою во всех и на всех верующих, несть бо разнствия, или Римл. III, 28: Мыслим убо верою оправдатися человеку без дел закона. По-еврейски это будет так:

המשיח מבשורה אנניבוש כי

ליהידי האמן לכל־ להשוה הא אלהים נבורה כי

נגלה בה האלהים צדקת כי ׃ ליוני ונם בראשניח

׃ יה יה באמננה הצדיק ככתיכ לאמונה מאמונה

נה ישוע ידי אמז על הצדקה הא להיש ה יא

הכל האמיג ים בי אין הבדל המשיח אל. הכל ועל

מח שבים כי באמונה נצדק אישבבלי לכן אנהנו

׃ פעלי התירה.

Для точного определения смысла этих мест, укажем коренное значение в еврейском языке אמונה вера, צדק праведный, תורה закон, חטּאгрех, אמינה происходит от אמן, первоначальное значение которого—быть опорой, твердым, надежным. א מונח происходит от 5-й формы этого глагола האמן : делать что-либо для себя опорой, утверждаться на чем-либо, далее доверят, верить чему-либо; так что אמונה собственно значит: опирание на что-либо, утверждение на чем-либо таком, что считается вполне надежным, доверие, вера. Отсюда видно, что אמונה у евреев понималось прежде всего как нравственное убеждение, с необходимым элементом активности, убеждение в том смысле, как его понимает английский психолог Бэн. Греческое πίστις (πιδ-πείθω—убеждаю) буквально передает значение этого слова, хотя в более отвлеченном смысле. Латинское fides также близко к этому, но латинское же credere, смысл которого лег в основу латинского и древнепротестантского учения об оправдании, уже далеко от древнееврейского אמינת. Credere уже не

— 109 —

содержит в себе указания на активность убеждения, а, как и немецкое glauben, означает лишь теоретическое признание известной истины. Такой смысл его особенно ясно выражается в изречениях некоторых латинских богословов: credo, quia absurdum est (Тертуллиан), credo, ut intelligain (Анзельм Кентерберийский),

В латинской церкви вера и понимается в смысле credere: отсюда понятно, почему здесь мог явиться вопрос о различии между добрыми делами и верой, о значении того и другого в жизни христианина, вопрос, невозможный при точном понимании еврейского понятия «веры». Латинское понятие является неполным между прочим сравнительно с тем определением веры, какое находится в послании к евреям: Ἔστι δὲ πίστις ἐλπιζομένων ὑπόατασις, πραγμάτων ἔλεγχος οὐ βλεπομένων (Евр. XI, 1): оно обнимает лишь вторую половину этого определения, но оставляет первую, где прямо говорится, что вера есть основание человеческой деятельности. Во время апостола вероятно уже существовало такое разграничение в понятии אמינדי двух элементов: теоретического и практического, и уже в то время некоторые склонялись понимать его учение о вере в смысле более теоретическом, так что нужно было послание ап. Иакова для того, чтобы обличить такое понимание. Но это разграничение противно смыслу древнееврейского אמינה как понимали его сами апостолы, всегда верные смыслу ветхозаветного писания. Таким образом, определяя смысл понятия «веры» на основании данных еврейской филологии, находим, что веровать во Христа в библейском смысле значит «обосновать свою жизнь на учении Христа», сделать его принципом своей деятельности. В таком смысле это понятие употребляется у апостола Павла.—צדיק праведный происходит от глагола צדק, что собственно значит быть прямым в смысле физическом: так называется прямая дорога, прямая стрелка весов и пр. В нравственном смысле ?צד значит идти прямо, поступать право, следуя прямым ука-

-110

заниям нравственного закона. Для того, чтобы точнее понять смысл этого термина, нужно иметь в виду представление евреев о жизни. Жизнь, по древнееврейскому представлению есть движение (Пс. СХVΙΙΙ, 19. Евр. XI. 13). (Не мешает вспомнить, что жизнь отождествлялась с движением также у греков. Учение о жизни, как движении, находим у Гераклита, Аристотеля, у некоторых новых мыслителей—Шекспира, Спенсера, Жуковского, в нашей позднейшей литературе—у Льва Попова). Конечная цель этого движения, назначенная Торцам, по представлению верующих евреев, есть приближение к Божеству, как это говорится о всех патриархах, что они ходили пред Богом, не удалялись от него, и как этого желает псалмопевец в своих молитвах (Пс. XXIV, 4). Идеальное направление в этом движении есть прямое, и всякий, совершающий движение, приближающееся к этому направлению, есть צדיק. Но возможно уклонение от этого направления,—такое уклонение по-еврейски называется חמא, ἀμαρτία, грех. Такое уклонение и совершилось в падении прародителей, а за ними всего человечества. Описывая это состояние, псалмопевец говорит: вси уклонишася, вкупе неключими быша (Пс. ХIII, 1—3). Вси, яко овцы, заблудихом, человек от пути своего заблуди, говорит пророк Исаия (LIII, 6) Силой, направляющей человечество на должную дорогу, служил закон (תירה от ירה—указать путь), цель которого таким образом была הצדיק человечество — посредством внешнего воздействия на его волю.—Теперь сделаем применение этого анализа библейских терминов к объяснению приведенных мест—об оправдании. Конечная цель жизненного движения людей, по учению апостола, есть соединение с Богом (Еф. I, 4—10). В падении человека совершилось уклонение этого движения от своего нормального центра, и оно стало совершаться по неправильной кривой; развиваясь же в этом направлений, криволинейное движение повело к ослаблению внутреннего тяготения человека к Божеству (Римл. V, 10), до известной степени извратило

— 111 —

физическую и нравственную природу человека, так что вместо нормального развития сил физических и духовных явилось ненормальное, вместо жизни—смерть (Римл. V. 12). Средством для исправления человека, направления его на прямую дорогу был закон (Гал. III, 24). Несмотря на то, что содержание закона в своих существенных чертах было близко нравственному чувству человека (Втор. XXX, 14; ср. Римл. X, 5—8), закон имел значение механического двигателя, и потому называется у апостола пестуном, παιδαγωγὸς (Гал. III, 24). Человечество исполняло его по принуждению, как рабы исполняют волю господ, не сознавая вполне его благотворного значения (Гал. IV, 21—31). Лишь немногие исполняли закон по внутреннему влечению, но та новые и называются праведными по вере (Римл. IV, 1—5. Евр. XI). Конечною целью закона было восстановление жизненного движения около нормального центра, приведение к Божеству, а как это реально проявилось во Христе, то—ко Христу: конец же закона Христос (Римл. X, 4. Гал. III, 24). С воплощением Бога Слова, соответственно органическому соединению Божества с человечеством, является иной образ нравственного исправления, который в противоположность первому следует назвать внутренним, органическим (Еф. IV. 15—16. 1 Кор. XII, 27, ср. Иоан. XII. 32. XV, 1). Посредствующим актом этого исправления служит вера во Христа, как нравственное убеждение в учении Христовом, как принцип человеческой деятельности: сила бо Божия есть во спасение всякому верующему, Иудеови же прежде и Еллину (Римл. I, 16). Эта вера, как акт, воссоединяющий человека с Божеством, источником бытия и жизни, служит началом, восставляющим нормальную жизнь человека в самом широком смысле этого слова: Праведный от веры жив будет (Римл. I, 17; ср. Авв. II, 4). Раз вера во Христа, как нравственное убеждение, делается началом жизни и поведения человека,—разные требования закона, имевшие внешнее значение и притом применявшиеся к условиям времени и народной

— 112 —

жизни, являются излишними: мыслим убо верою оправдатися человеку без дел закона (Римл. III, 28). Взамен этого, человек сам, из глубины своего верующего духа, создает известные внешние формы, в которых проявляется факт его внутреннего тяготения к Божеству.

Таким образом, анализируя учение ап. Павла об оправдании на основании данных еврейской филологии, мы видим в нем с внешней стороны величественное учение о нравственном развитии человечества, о двух моментах в этом развитий, бессознательного и сознательного добра, о значении закона и нравственного убеждения в жизни людей. Римская церковь, пользуясь в объяснении его терминами, выработанными на почве римской языческой юриспруденции, исказила это глубокое учение и выработала уродливые, почти языческие представления о нравственной жизни человечества, об отношении Бога к миру и человеку. Неудивительно, что такое учение, создавшее соответствующие себе практические формы, возбудило чувство неудовольствия со стороны религиозных мыслителей и послужило причиной неуважения к церковному авторитету.

Приведенные нами примеры с достаточной ясностью показывают значение древнееврейского языка для понимания и разработки христианского учения, и приложимость аналитического метода к толкованию свящ. книг. Нужно заметить, что лучшие богословы и экзегеты древней церкви: Ориген, Василии Великий, Ефрем Сирин, Феодорит и Иероним хорошо знали еврейский язык, и много пользовались им в своих объяснениях св. Писания. Лишь зная коренной язык Библии, можно понимать ее речь живо и ясно. С другой стороны, лишь знание этого языка может спасти от субъективных пониманий библейского текста. Если бы наши раскольники и различные сектанты, не желающие слышать голоса церкви, от своих странных, иногда наивных толкований обратились к строго филологическому изучению Библии, то, может быть, скорее пришли бы к общему соглашению.

Иван Троицкий.