Мансуров С., свящ. О библиотеке (Из сборника «Троице-Сергиева лавра»)

С. П. Мансуров
О библиотеке

Библиотека Троице-Сергиевой лавры — явление в русской жизни большого исторического значения. Здесь, в мертвых по виду рукописях, запечатлены мысли и чувства, которыми дышала Древняя Русь. Здесь, перед внимательным взором, в этих громоздких и вместе прекрасных фолиантах, приоткрывается, чему училось, к чему стремилось, чему верило, чего настойчиво искало не одно, не два, а десятки поколений исторических деятелей прошлого.

Если вокруг лавры в течение нескольких веков сплетались основные нити идейно-исторического русского прошлого, то не трудно понять все значение каждой рукописи, каждой строчки этой драгоценной библиотеки, по виду незначительной, по количеству книг — заурядной (около тысячи рукописей, тысяч 25 печатных книг).

Сейчас нам, привыкшим к морю книг, даже трудно отдать себе отчет, как велико было значение каждой отдельной книги, каждой данной рукописи в спокойной, сосредоточенной атмосфере древнерусской культуры.

Если полновесный звук большого лаврского колокола раздельно, плавно, спокойно, величаво разносящий свой звон далеко за пределы стен лавры, мало похож на нервное дребезжание быстро сменяющихся, мелькающих звуков современного электрического звонка, то обычное наше впечатление от тысячи понятий, мимолетно мелькающих перед нашим умственным взором в современном книжном потоке, еще менее похоже на то, как усвоялось и разносилось по лицу Русской земли каждое слово, каждая мысль, вычитанная в большой тогда драгоценности, многоценимой книге-рукописи.

К своей книге древняя Россия относилась как к святыне. Чтение было делом, близким по значению к молитве. Вместе с тем между жизнью и книгой была глубокая связь. Древнерусский читатель в своих книгах находил высокие идеалы

392

и руководящие указания к их осуществлению. Знакомясь с ними, он не считает для себя возможным проходить мимо простым зрителем, русский читатель, по выражению древнего писателя, «начасте же святую прочиташе книгу, яко да оттуду всякую приплодит добродетель» или учился большой скромности, видя свое несоответствие читаемому, поэтому так обычны приписки переписчика на рукописях — «о лениве Варлааме» или «о убоге Евсевии», т. е. он уяснял себе свое подлинное скромное место в ряду более потрудившихся, или более одаренных.

Вот перед нами одна из полнейших древних библиотек — лаврская библиотека. Состав чтения в подавляющем большинстве настолько серьезен, что почти каждое прочитываемое слово или давало ответ на углубленнейшие запросы духа, или указывало назначение и высокие обязанности человека на пути к их осуществлению. Понятно поэтому, что книга внушала к себе благоговение, страх, любовь.

Это отразилось даже на внешности книги. Вглядимся в самый внешний облик ее — он уже многое говорит внимательному взору. Вот рукопись XIV века (по описи 1878 г. № 185, по доп. № 10). Вглядимся в эти буквы, тщательно от руки выписанные, сравним с рукописями позднейшими. Как характерен здесь этот переход от устава и полуустава к скорописи, еще прекрасной в XVII веке (рукопись № 811) и постепенно, через XVII и XVIII века (см. № 812, 822, 823 и др.), переходящей в современный нам почерк — почти лишенный всякого художественного облика. Переписчик (уже не говорим наборщик) XVIII—XIX века спешит, в нем уже нет того внимания, любви и благоговения к книге, которое делало возможным это списывание уставом и полууставом, где каждую букву нужно было вырисовывать отдельно. Какой труд, какая любовь и вкус в этих заставках, в изукрашенных заглавных буквах.

Оставим в стороне чисто художественную сторону рукописей (о ней обозреватель рукописей лавры находит указания в статье Ю. А. Олсуфьева: «Лицевые книги и их орнамент»). Всмотримся и вдумаемся во внешний облик рукописи с другой стороны: если в каждую рукопись вкладывалось столько труда и времени, то можно понять, как относились к чтению в допетровской России.

Что именно любовь и внимание к книге и ее содержанию давала терпение столько на нее затрачивать, видно еще и вот из чего: переписчики книг вплоть до XVII века, но особенно до XVI века, были не заурядные профессионалы, а люди выдающиеся, часто крупные деятели: митрополиты, игумены, князья и т. д. Таковы, например, и два ближайшие сотрудника преподобного Сергия — Афанасий Высоцкий и Исаакий Молчальник, трудами которых составилась первоначально значительная часть библиотеки. Люди во многих отношениях замечательные.

Вообще, круг людей, положивший основание лаврской библиотеке, это то, что было самого просвещенного и выдающегося в России XIV‑XV века.

Сам основатель лавры — преподобный Сергий, по словам ученика Епифания, «книги часто читал <…> прилежно». Ему, таким образом, лаврская библиотека, еще до основания монастыря, обязана своим возникновением. Пересматривая рукописи, естественно задаться вопросом — какие книги легли в основу библиотеки и что из сохранившегося в ней теперь может быть отнесено к кругу чтения основателя Лавры и его ближайших сотрудников? Сейчас библиотека содержит 823 древних рукописи. Из них только 46 рукописей могли быть при ее основании (2 рукоп. XII в., 3 — XIII в., 41 — XIV в.), остальные рукописи более позднего происхождения. Вероятно, их было значительно больше, так, например, в описи XVII века еще значились некоторые рукописи, прямо относимые к книгам преподобного Сергия (служебник на харатье, свертки на деревце чудотворца Сергия), — теперь их уже нет.

Но и то, что сохранилось от XIV века, дает глубоко ценный материал для обозревателя. Вот рукопись XIV века (по описи лавры № 8) — слова и поучения св. Григория Богослова. Сопоставим ее с житием преподобного Нифонта, одной из трех сохранившихся от XIII века рукописей (по описи 1878 г. № 35), близкой ей по внешнему облику. Как мог в далеком глухом лесу только еще возникающей Московии читаться наиболее углубленный мыслитель и самый выдающийся поэт греко-христианской культуры? Правда, поучения его в греческом подлиннике и отчасти в славянском переводе

394

по форме настолько прекрасны, что начало некоторых наставлений сделалось одним из любимых христианских песнопений: так, на Пасхе звучит начало его «Слова на Пасху» — «Воскресения день и просветимся торжеством», или на Рождестве: «Христос раждается — славите». Но более замечательно — как могло привлекать в XIV и XV веке чтение этих глубоких прозрений — чего не видно в веках позднейших. Обратим внимание на рукопись XV века № 136 — в ней можно разобрать такую пометку: «Чтут по ней на соборе у Троицы (в Троицком соборе) и в трапезе (за трапезой)». Между тем на прекрасной рукописи конца XVI века (интересной как вклад знаменитого князя Пожарского и как прекрасной по внешности) почерком XVII века отмечено — «Григория Богослова чтут (читают) на Светлое Воскресение», т. е. уже только раз в год. В XV веке знакомятся с ним даже не отдельные мыслители, а все монастырское братство и, по-видимому, чтение это для них интересно: читают и в церкви и вне церкви, даже за пищей (за трапезой). Если сопоставить с высокими достижениями архитектуры и живописи XIV и XV веков (Троицкий собор, иконы, росписи Рублева и т. п.), мы получаем интересное свидетельство о высоком уровне духовной культуры среди русских того времени — не только эстетической, но и умозрительной. Рукопись слов Григория Богослова интересна еще с другой стороны — где могли быть в XIV веке так богато и тщательно воспроизведены эти слова? На это не дает ли ответа рукопись не менее богатая и схожая по внешности — «житие Нифонта» (№ 35). Она переписана, как указывается на листе 175, «в лето 6730 (1222) и т. д. в граде Ростове». Напоминание о Ростове дает многое понять. С Ростовом связывало преподобного Сергия и происхождение семьи, и целый ряд учеников (например, Епифаний Премудрый) и друзей (Стефан Пермский). Эта связь с Ростовом несомненно должна была иметь большое значение для библиотеки лавры: в Ростове начиная с XIII века (с епископа Кирилла, по словам летописи, «богатого книгами») был книжный центр. Туда, в монастырь св. Григория Богослова, поступали люди, искавшие большого книжного знания. О друге преподобного Сергия — Стефане Пермском, говорится: «Еще млад сый был пострижен в чернцы во граде

395

Ростове у Григория Богослова в монастыре яко многи книги бяху ту»). Здесь же естественно было получить и слова св. Григория Богослова — покровителя монастыря, как и вообще приобретать книги, ибо здесь же шла самая деятельная их переписка. Так, с самого основания, лавра, через своего основателя, оказалась на большой дороге русского книжного просвещения.

Вот другая рукопись XIV века — Исаак Сирин (№ 172). Она имеет точную дату переписки 1381 год, следовательно, при жизни основателя лавры. Она служит подтверждением, что не случайный гость здесь предшествующая рукопись — (Григорий Богослов). Ибо она — как бы органическое дополнение к умозрению греческого поэта-мыслителя. В иной области, в области психологии, моральной и религиозной, в области анализа понятий и чувств — этот сирский философ не знает себе равного по тонкости, глубине, но также по трудности усвоения. Приходится только изумляться, что он находил себе читателя на далеком Севере. Читатель не единичный, ибо вот мы видим в библиотеке рукописи № 173, 174, 175 (а в библиотеку Московской духовной академии взята из лавры еще четвертая рукопись, по описи архимандрита Леонида № 32). Они во всем сходны с первой рукописью, значит рукопись воспроизводилась, читалась. Но интересно отметить — все они XIV и XV века, в дальнейшем интерес не виден, вплоть до печатных изданий конца XVIII и XIX веков — доступ к святому мыслителю как бы закрывается. Невольно задаешься вопросом — где путь к высотам мысли, чувства и вкуса, который находил XIV и XV век? Не может ли ответить на это лаврская библиотека? Ответ до конца не исчерпывающий, но все же удовлетворительный, по-видимому, подсказывается ею. Она дает нам ряд книг, прямая цель которых — указать путь воспитания духа человека. В этих книгах мы находим ключ к пониманию многого в жизни, в словах, в действиях столь скупых на слова русских людей прошлого. Яснее становится тот путь, которым люди того времени достигали в жизни и творчестве такой гармонии духа.

Два автора — воспитателя духа привлекают, по-видимому, особое внимание XIV и XV века. В переписке их эти

396

века неутомимы — это так называемая «Лествица» Иоанна Лествичника и «Поучения аввы Дорофея» — единственные авторы, сочинения которых сохранились от XIV и XV века в таком сравнительно большом количестве списков («Лествицы» — 12 списков, по описи № 155‑158, 167‑171, 183‑185, также и аввы Дорофея — 12 списков № 163‑165, 167‑171, 175, 180, 181, 186).

Даже одного и того же года (1412) сохранилось две рукописи «Лествицы». В XVI и XVII веке интерес падает (всего 4 рукописи «Лествицы» и 1 список аввы Дорофея), заменяется, по-видимому, другим — XVI и XVII век переписывает преимущественно Иоанна Златоуста (не менее 15 списков, если не считать отдельных произведений его, рассеянных по многочисленным сборникам). Сборники его слов под различными названиями: «Маргариты» «Измарагды», его толкования составляют, по-видимому, любимое чтение XVI и XVII века (см. по описи № от 92‑96, 142‑144, 148‑152). Между тем от XIV и XV века сохранилось три или четыре рукописи сочинений Златоуста (№ 9, 145, 147).

Что же находил в «Лествице» и авве Дорофее читатель XIV и XV века и чем объяснить эту разницу в составе чтений этих веков по сравнению с чтением двух следующих веков?

Пересматривая рукописи, встречаешься с таким явлением: в ряде рукописей (№ 167‑171, 185) «Лествица» и авва Дорофей списываются в одну общую тетрадь. Случайно ли соединил именно этих двух авторов XIV и XV век и выделял их из большого числа писателей, переведенных с греческого? Есть ли тут сознательный выбор чтения? Надписи на рукописях ; говорят нам, по-видимому, о последнем. Вот рукопись № 165 аввы Дорофея и № 156 «Лествица», приписки писцов свидетельствуют, что писаны они разными лицами, но по заказу одного и того же читателя «священноинока Матфея». Вот эти характерные приписки (пусть обозреватель библиотеки не проходит без внимания эти несколько строк, часто затерянные где-нибудь в конце рукописи, в них мы вплотную подходим к живому историческому лицу — к переписчику и его переживаниям, к его мыслям, к его отношению к самому делу переписки и к содержанию книги — да о многом еще говорят нам эти несколько строк): «Помощь Святыя Троиця

397

съписася книга сиа, ей же именование «Лествица», на имя священноиноку Матфею, рукою грубаго и худого страннаго последняго во иноцех, смиреннаго многими грехи Варлаама». На другой: «В обители царстей Святая Живоначальная Троица, в устроении преподобного игумена Сергея, на имя священноиноку Матфею списася сия книга в лето 6922 (1414 г.) Индикта 7 месяца февруаря в 8 день на память св. мученика Феодора Стратилата. Списасяжеся сия книга при настоятельства преп. игумена Никона рукою многогрешнаго инока Антоша. Ты же священноиноче Матфею, помяни мя грешнаго в святых ти молитвах. Спаси Христе писавшаго и имети хотящаго сию книгу». Нужно отдать должное, читатель XV века, выбирая себе чтение, проявлял большое понимание внутреннего смысла, выделяя и соединяя именно этих двух авторов. Трудно, быть может, найти две книги, так мало сходные по внешним признакам, по стилю, по писательским приемам, по характеру авторов, «Лествица» — это отточенные афоризмы, выкованные фразы, по отчетливости мысли дающие впечатление чего-то математического; невольно напрашивается сравнение с мыслями Паскаля — «Лествица» какая-то математика души. Авва Дорофей — скорее лирик, простым, доступным языком, бесхитростными рассказами намечающий и решающий по существу глубочайшие мысли и жизненные задачи. В беседах его такая безыскусственность, что не догадаешься, что говорил и писал человек большой учености. «От усердия к чтению (в молодых годах) я не замечал — говорит о себе авва Дорофей, — что я ел или что пил, или как спал…», «я омывался водой, изсыхая от безмернаго чтения…» «и во время сна книга была подле меня на столе моем, и, уснув немного, я тотчас вставал для того, чтобы продолжать чтение». Несмотря на это, трудно найти книгу столь некнижно подходящую к своим задачам.

Несходны эти книги и по сторонам жизни, которые они освещают, и только вглянувшись, вдумавшись, углубившись в существо высказываемых ими мыслей и даваемых ими указаний, понимаешь, насколько тесно они спаяны. Любовь и самопознание как основа существования мира, общества и человека — таково убеждение, которое сковывает воедино обоих авторов.

398

Если вникнуть в содержание этих книг, оставляя в стороне внешнюю форму, форму наставления монахам, то едва ли есть в мировой литературе столь удачно выполненная задача — указать путь от пошлого, паразитичного состояния души к источникам высокого творчества, к красоте духа, к царству любви, путь, который заложен в глубине каждого человека, — ибо таково светлое убеждение обоих авторов.

Изумительным по силе самоанализом «Лествица» вскрывает тончайшие нити эгоизма, окутывающие каждого, желающего выйти на путь творческого служения истине.

То же самое делает авва Дорофей, но применительно к человеку в его отношении к окружающему его миру, научая как обновляться, черпая силы из того Творческого Света любви, о котором поведывают икона Рублева и умозрения Григория Богослова.

Под таким руководством возрастал дух русских людей XIV—XV веков. Очистившись, окрепнув, мог питаться в области мысли тем, что находил в мировой литературе наиболее углубленного (Григорий Богослов, Исаак Сирин), а в области вкуса — не найдя себе достаточного полного выражения в творчестве прошлого — сам искал выявить свои окрыленные мысли и чувства в величайших памятниках иконописи и архитектуры.

Обозревая лаврские рукописи, можно сделать еще и такое наблюдение: если XIV и XV век имеет своих особенно любимых и нужных ему авторов, то это не значит, чтобы он чуждался или просто не знал других. Состав его чтения не только качественно богаче, но; по-видимому, и разнообразнее веков последующих. Так, мы видим среди рукописей XIV‑XV веков ряд авторов (№ 186 — Григория Синаита, № 184, 185, 189 — Петра Дамаскина, № 176, 177 — Иоанна Дамаскина, № 154 — Антиоха «Пандекты»), которых не видим среди рукописей XVI века.

Таким образом, XIV‑XV века широко использовали богатство мировой литературы своего времени. И свою русскую, также и славянскую письменность, по-видимому, он ценил и знал — мы видим в библиотеке драгоценные сборники XIV века («Златая цепь» — № 11); даже сборник XII века

399

(№ 12), где наряду с переводной литературой богато представлено и русское творчество.

Каким образом пополнялась библиотека лавры в XIV и XV веках и как была возможна такая для этого времени доступность мировой литературы для глуши, как принято думать, каковой была тогда далекая от мировых центров Москва, вдобавок еще обремененная татарщиной? Объяснение этому нужно, по-видимому, искать в том, что круг лиц, основавших и пополнявших библиотеку, состоял из людей, возглавлявших духовно русскую культуру и жизнь, и который, в свою очередь, был в постоянном живом общении с тогдашним центром мировой культуры Константинополем и лично близок к выдающимся представителям духовной жизни Византии (например, святой Алексий с Каллистом Патриархом — близким учеником преподобного Григория Синаита, и с патриархом Филофеем, близким учеником Григория Паламы, — крупнейшими деятелями и мыслителями этой эпохи). Друзья преподобного Сергия — митрополит Алексий, Стефан Пермский, его ученики — Епифаний Премудрый и Афанасий Высоцкий с близким ему митрополитом Киприаном — вот просвещеннейшие люди своего времени. И мы их видим то в Константинополе, то в России, мы видим, что они владеют греческим языком, делают с него переводы и т. д. Более того — тот, чьи «доброписания многа» (Афанасий Высоцкий) легли в основу библиотеки лавры, едет в Константинополь для того, чтобы там жить не менее 20 лет, и создает вокруг себя группу русских людей, которые могли переводить и переписывать все, чем была богата эта мировая столица, все это было нужно и интересно далекой Московии.

Вместе с тем нужно иметь в виду, что тому же Афанасию было поручено прп. Сергием воспитать духовно того, чье время оставило столь изумительные памятники архитектуры и живописи — преподобного Никона.

Таким образом, во время игуменства Никона — его наставник жил и трудился над книгами в Константинополе, и неудивительно, что библиотека лавры могла быть столь богата, снабжена лучшими христианскими писателями, греческими, сирскими и отчасти латинскими.

400

Так было до конца XV века. Но с конца этого века и вплоть до конца XVI века библиотека, как и сама лавра, разделяла печальную судьбу старых центров русской жизни. В них наступило время упадка духовной жизни, который отразился и на книжном деле.

Уже в середине XVI века вспоминали: «преж сего в российском царствии на Москве и в великом Новгороде и по иным городам множе училища бываша, грамоте и писати чести учили», и потому «тогда грамоте и писати и пети и чести гораздых много было. Певцы и чесцы и доброписци (переписчики книг) тогда славни были по всей земли и до днесь» (Стоглав, глава 25).

Как же этот упадок отразился на нашей библиотеке? При поверхностном обзоре можно получить совершенно неожиданное впечатление — на долю XVI века приходится значительно больше рукописей, чем в века предшествующие и последующие — около половины всех рукописей библиотеки (400 из 823).

Рукописи прекрасные, с любовью изукрашенные. Орнамент достигает своего расцвета. Можно подумать, что это период процветания. Но если присмотреться к составу книг, то они говорят о другом.

Мы уже указывали, что XVI век как бы забывает ряд авторов, суживается круг чтения, не видно переписанных в XVI веке Исаака Сирина, Иоанна Дамаскина, Григория Синаита и др. И внимание с одних авторов (аввы Дорофея и «Лествицы») переносится на других (Златоуст). Это исключительное внимание к Златоусту дает ключ к пониманию XVI века. Особый дар и необычен талант его. Но вся сила его могучей проповеди направлена и приспособлена к такому уровню слушателей, которых приходится убеждать оставить самые грубые пороки и хотя бы долю внимания отвлечь от пьянства, игр, разврата, погони за наживой и т. п., и хотя бы частицу жизни уделить высшим потребностям души. Особый дар Златоуста — уяснять до последней степени возможной доступности высокие истины, чтобы приблизить, поднять на возможную высоту упавший дух человека, чтобы отвести, отвлечь его от бесплодной, безыдейной земной суеты. Понятно, что слушателей, бегущих с его проповеди в цирк или на

401

пирушку, или с базара зашедших послушать популярного проповедника, он с осторожностью ведет к предметам, требующих благоговейного внимания. Естественно поэтому, что руководители русского общества XVI века усердно переводили (Максим Грек) и переписывали и рассылали по России эти проповеди (преподобный Дионисий).

Заметим вместе с тем чрезвычайный рост в количестве некоторых богослужебных книг — так мы видим по два «каноника» от XIV и XV века и более двадцати XVI века; два «трефолога» — XV и около двадцати — XVI века и т. д.

Размножение молитвенных книг, по свидетельству преподобного Максима Грека и Стоглавого собора, не было в XVI веке процветанием молитвы, высоким порывом, ибо уже в конце XV века «чернцы» лавры хотели было убить своего настоятеля, который пытался, по словам летописи, чернцов своих «превратити на Божий путь, на молитву и на пост, и на воздержание» (Софийский временник [, или Русская летопись с 862 по 1534 год]. Изд. П. Строева. Гл. 2. С. 229).

Таким обитателям лавры, конечно, было не до чтения Григория Богослова или Исаака Сирина, не до руководящих указаний «Лествицы» и аввы Дорофея, — нужно было ранее довести до слуха и внимания их хотя бы наставления, подобные мольбам Златоуста: «Братиа, тяготу греховную отрясуще (стряхнув) от себе, воспрянем яко от сна тяжка, от беззаконий и соблазн наших (рукопись № 145, слово 83), или: «Ныне же и плача глаголю враги креста Христова, их же конец пагуба, их же Бог чрево и слава в студе их мыслящей земная» (там же, слово 68).

Много нужно было усилий и предварительной работы, много нужно было силы слова, чтобы поднять интерес, пробудить желание высокого и глубокого у русского общества XVI века, если даже в таких духовных центрах, как лавра, где так недавно процветала духовная жизнь — одолевали люди, для которых «бог — чрево» и все мысли до элементарной степени оземленились.

Необычайный рост каноников и других подобных книг XVI века, быть может, стоит в связи с тем явлением, которое изобличается в одной из рукописей лавры — знаменитым обитателем ее в XVI веке — Максимом Греком (рукописи за № 2, 200 и 36). «Слово как бы от лица Пресвятыя Богородицы

402

к лихоимцам, развратникам и делателем всякого зла, которые всякими канонами и различными путями надеются благоугодить Ей, прикрыть ими свои беззакония, не покидая их». Бесстрашно и неутомимо, несмотря на преследования, работал в духе Златоуста Максим Грек. Но значительная доля работ его пролежала несколько десятков лет мертвым капиталом в библиотеке лавры и только в самом конце XVI или в начале XVII века увидела свет и получили должное распространение трудами преподобного Дионисия. Все же библиотека лавры не столь заметно, но по существу не менее значительно послужила и в XVI веке звеном между русским обществом и культурными и духовными явлениями мирового масштаба. Максим Грек и лично, и через свои сочинения, сохраненные лаврой, поставил в связь русское общество с тем, что было наиболее значительного в эту эпоху в Европе. Приехав из самого котла культурно-исторического в Европе (Флоренция, Париж), сам воспитавшись среди деятелей Возрождения и Реформации, с одной стороны, повидав и прослушав проповедь Савонаролы — с другой, он с полным знанием дела мог дать русскому обществу и в духе единомысленной ему русской культуры оценку происходившего. Таким образом, еще раз, бесшумно, незаметно лавра соприкоснулась с всемирно-историческим, а библиотека сберегла сокровище этого великого духа до лучшего будущего, до поколения деятелей Смутного времени.

К началу XVII века лавра была, по свидетельству грамоты царя Михаила Федоровича, «книгами исполнена». Лаврской библиотеке суждено было (в конце XVI и первой половине XVII века) вновь занять место в центре русской жизни и просвещения. Вокруг нее закипела работа, вновь возродившая духовный облик народа, оставившая в библиотеке заметные следы. Мы видим десятки рукописей, переписанных в лавре (№ 303, 514, 545, 623, 665, 668, 671‑677, 679 и т. д.) в эту эпоху. Мы видим, что деятели лавры усиленно заботятся о пополнении ее (например, Симон Азарьин снабжает рукописями № 6, 379, 62, 40, 151, 195, 354, 379, 383, 430, 445, 634, 689 и т. д.). Та же группа деятелей, которая спасала русскую землю в эпоху смуты, оставляет таким образом крупный след и в библиотеке. Имена преподобного Дионисия и его сотрудников, учеников значатся на нескольких десятках ру-

403

кописей — как вкладчиков, переписчиков, владельцев книг.

Лаврская библиотека, вместе с тем, служит опорой для движения в пользу распространения просвещения и исправления книг, искаженных переводов. Опираясь на лаврские рукописи, преподобный Дионисий снабжал книгами даже Москву; боролся за то, чтобы вернуть книге должное место в русской жизни. Насколько тяжела была эта борьба после упадка XVI века, видно из того, что в собственном монастыре его усилия заставить читать Златоуста и др. вызывали брань и даже публичные нападения со стороны подчиненных ему. Все же его усилия продолжить дело Максима Грека — на книги, на труды по переводу которого он опирался, — оказались небезуспешными и находили отклик далеко за стенами лавры. Интересно отметить, что библиотека лавры нам может поведать (рукопись № 137 Григория Богослова), что и на этом мирном поприще единодушным с ним оказался боевой вождь Руси — князь Пожарский. Он пополнил библиотеку лавры редким по изяществу экземпляром слов Григория Богослова.

На преподобном Дионисии и его учениках замирает значение рукописей. Книжное дело переходит уже в руки типографа. Печатная книга занимает место рукописи и то, что сохранилось в библиотеке лавры от XVIII‑XIX веков, представляет уже интерес несколько иного порядка.

Требуется специальное исследование, которое осветило бы нам то место, которое в русской жизни и истории XVIII и XIX века занимают эти книги. Их находишь в лаврской библиотеке и не найдешь в наиболее полных библиотеках Москвы или Петрограда. Каким образом сотни книг и авторов, не лишенных таланта, иногда крупного таланта, затерялись где-то в глубине русской жизни, столь во многом загадочной; настолько прочно затерялись, что печатаясь иногда в десяти и более изданиях, остаются незамеченными историками русской литературы XVIII и XIX века?

Как бы обозреватель библиотеки не относился — положительно или отрицательно в оценке содержания мыслей подобного рода творчества — во всяком случае, он найдет много для себя неожиданного и нового в этих странствиях, жизнеописаниях, сказаниях, поучениях, которые заполняют шкафы лаврской библиотеки.