Бондаренко И. Е. Художественный облик Лавры (Из сборника «Троице-Сергиева лавра»)

И. Е. Бондаренко
Художественный облик Лавры

Трудно определить каким-либо одним термином ту разнообразную смену эстетических ощущений, которая охватывает нас, входящих в лавру.

Оттого ли, что здесь более чем где-либо ясна та связь, что роднит и примиряет нашу жизнь с миром ушедшим, оттого ли, что здесь так ощутима связь искусства с жизнью, что делает эти древние стены такими молодыми и столь близкими нам, оттого ли, что здесь картинная стильность выражена ярче, чем где-либо — но только неуместно здесь одно любопытство или равнодушное созерцание.

Не одно только настроение элегическое, столь уместное здесь после шума больших городов, но сильно здесь ощущение той незримой радостной красоты, какая есть в познавании искусства, и то ощущение неясное, но всегда сильное ощущение, какое завладевает нами в минуты созерцания акварельной легкости лаврского пейзажа.

Зрительное ощущение всегда полно от поразительной цельности и слитной конгломератности всей группы лаврских зданий. Здесь архитектурная нагроможденность, богатая содержанием в редких по красоте случайных зданиях лавры, целыми веками разделенных между собой, с какой-то неуловимой ровностью возраста, с смягченной красочностью виднеется словно в чарующей дремоте вся лавра. И даже банальная бесстильная современность, вроде нелепого кирпичного здания торговых рядов на площади, не в силах погасить того сокровенного блеска, каким мерцают эти купола соборов и эти вышки башен.

Первое впечатление можно было бы определить словом «красиво», но тут же сознаешь всю недостаточную глубину

333

этого тривиального слова. Под внешней красотой лавры есть ведь еще и исторические традиции, всюду красноречиво о себе говорящие.

И в сдержанных скромных формах наивной Пятницкой церквушки, у лавры приютившейся, и в ушедшем под горку соседнем Пятницком колодце, и в грузной массивной башне, и в скученной группе куполов Успенского собора — всюду чувствуется яркая содержательность ушедшей жизни, большой жизни, оставившей о себе хорошую память в ряде храмов и в ритмичных массах стен с башнями, этими вздохами былого, и в необычной серьезности Успенского собора, и в венчающей всю лавру колокольне, этой застывшей в лучезарной молитве человеческой радости.

Может быть, то, что люди испортили и внесли новые надстройки, может быть, этот вольный и невольный вандализм еще больше оттеняет всю внешнюю красоту лавры.

Цельность впечатления еще больше усиливается при входе внутрь монастыря.

Из-за высоких старых лип глядят стены Успенского собора, так счастливо сохранившиеся и избежавшие значительных переделок. Внушительные алтарные апсиды собора дают тон окружающему пейзажу лавры. Но досадно становится за испорченные главы собора, отчасти досадно за исчезнувшую старую кровлю, изменившую теперь вид свой, беспокоит глаз ненужная паперть этого собора со стеклянными дверьми, но западный вход, с его шашечной расцвеченностью, такой чуждый общему фасаду, еще больше подчеркивает суровую простоту гладких высоких стен собора, помнящих эпоху Грозного, стен, плоскости которых различно разбиты вечными пилястрами и узкими очертаниями оконных пролетов. Белизна этих стен приятна и в жгучий солнечный полдень, и мистически красива в сиянии лунных ночей. В тени узорчатого главного входа грустно белеет усыпальница, вросшая в землю и придавившая останки несчастной семьи Годуновых.

Бродя среди этих немногих разбросанных незатейливых памятников и крестов, вокруг храма разбросанных, не смерти селение созерцаешь, а только глубокий покой — здесь нашли место вечного сна неведомые нам художники, создавшие всю эту лавру, да и нет дела до имен их.

334

Несправедливо забыт этот Успенский собор, мало посещаемый, холодный — служба в нем лишь летом, да и тогда веет холодом от остывших за зиму стен, от бесстильных чугунных гробниц…

Но много красивого заключено в этих древних стенах. Обильная позолота елизаветинского многоярусного иконостаса не раздражает глаза. Стены и своды собора покрыты росписью, насыщенной сюжетами, красивой, хотя и возобновленной, а внизу под росписью кругом по стенам идет красивая лента словно бисером нанизанных букв вязью, рассказывающей о художниках этих фресок; из алтаря, с хор, таких курьезных и так наивно изукрашенных, открывается особая, пространственная перспектива собора, его простых сводов и даже обновленная фреска кажется отсюда воздушней. В боковых приделах алтаря фрески остались неискаженными поновлениями и потому более говорящими глазу о мастерстве незатейливых и искренних художников ярославских «Д. Григорьева с товарищи», так успешно и быстро (май — август 1684 г.) изукрасивших собор фресками. Здесь, в алтаре, краски нежные, они облиняли, и паутина времени наложила на них свой смягченный палевый тон; определённой здесь прорисовываются контуры и рисунок фигур не сбит поздними подправками. Насколько эти немногие остатки интересней записанных стен Троицкого собора.

Гармоничную простоту наружных стен Успенского собора еще более подчеркивает стоящий у угла собора «колодезь». Редкая по наивно-красивой массе эта маленькая часовенка второй половины XVII века так красноречиво говорит о той ; счастливой поре наших художников строителей, когда они, после чистой архитектонической строгости форм XVI века, вкусили богатую вычурность века XVII и захвачены были той особой живописной нарядностью, какая проявилась в деталировке построек эпохи барокко, эпохи, оставившей России ряд прекрасных архитектурных творений.

Обветшали теперь группы витых колонн этого здания, хрупкими стали выветрившиеся наличники оконные, столы, щедро убранные гирляндами виноградных гроздьев, обломи и карнизы попорчены временем, поблекла грубо-наивная лепка и весь тон окраски приобрел нежный мутно-розовый

335

тон акварели. И так удачно приютился этот остаток барокко между двух древних созданий эпохи Грозного — Успенским собором и церковью Сошествия Святого Духа. Последняя церковка недавно застроена с 3‑х сторон приделами и папертью плохой архитектуры нашего безвременья 60—70‑х годов прошлого века.

Лишь одна алтарная сторона осталась нетронутой с орнаментацией, заботливо украсившей даже цоколь храма. Высоким столбом выстроен этот храм и опоясан кругом остов его и глава вверху красивой лентой «оброннаго» орнамента, излюбленного в XVI веке.

Но и время, и люди губят красоты архитектуры. Исчезло низкое покрытие купола, и глава теперь плохого профиля, окрашенная «под серебро» скверная, ненужная окраска орнаментального пояса, исчезли на пилястрах капители и, особенно, пристройками искажен весь силуэт этот храма.

Внутри не осталось и следа былого убранства — мы не умели и не стремились сохранить красивые остатки этого былого.

Такое же досадливое чувство испытываешь, когда подходишь к Троицкому собору. Застроен бесстильной грудой всяких папертей и тамбуров этот первый каменный храм монастыря, и покрыта белокаменная поверхность собора густым слоем штукатурки, а безвкусие плохого живописца дополняет гнетущее впечатление от росписи как алтарных апсид, так и всех его наружных стен, с большим трудом глаз восстанавливает былой архитектурный облик этого храма, а храм был очень богат по формам своим и является красивым достоянием строгой стильности XV века, когда русское зодчество выражало чистые эстетические вкусы народа и когда вся архитектура была сдержанной и благородной по простоте своих форм.

Чувство такой былой чистоты и строгости является, когда входишь и внутрь храма, где живы еще красивые формы сводов, легко нарисованных архитектурных линий стен, несмотря на всю тяжесть недавней безграмотной подновленной росписи, скрывшей от нас прежние фрески храма, в украшении которого принимал участие, может быть, и наш великий Андрей Рублев, оставивший о себе благородную память

336

в редком творении лучезарной Троицы. Выявленная теперь эта икона — лучшая глава в истории древнерусской живописи, и придает эта древняя икона особый тон всему собору и, созерцая ее, вселяется та сокровенная радость, какую испытываешь, любуясь на старые фрески, апсиды или на потухшее золото мозаики св. Марка в Венеции. Да и весь иконостас полон примитивами нашей живописи, тут и иконы жития преподобного Сергия, и иконы Симона Ушакова, отличные праздники, строгий чин и чисто аттическая серьезность пророков, окрашен весь иконостас тонкой художественной басмой, просто, но богато подчеркнувшей красоту икон.

Есть какая-то цельность во всем иконостасе, несмотря на всю существенною разницу с одной стороны царских врат, искрящихся мелкой своей чеканкой, столь присущей XVII веку, а с другой стороны утонченной по формам своим сени над ракой преподобного Сергия и стоящего у противоположной стороны серебряного киота, сработанного в таких же формах и украшенного такой же орнаментальной сгущенной пышностью, что придает всей Анненской и Елизаветинской эпохе неизъяснимую грациозную прелесть и подлинную красоту, не менее самоценную, чем произведения века X или XVII. Ведь по-своему, с увлечением и искренностью молились эти люди XVIII века. И наряженные в роброны и фижмы, они думали и стремились наивозможно благоговейно украсить храм, внося в него цветы западного европейского искусства.

Архитектура XVI века Троицкого собора не исчезла внутри, и несмотря на всю закрашенность стен чувствуются гармоничные пропорции купола, красивых очертаний свода, массивных квадратных столбов и отличной аркатуры входов. Западный притвор, пристроенный к собору в XVII веке, хранит еще внутренний свой облик в сводах, столь типичных для этого века и в красивом расположении окон боковых стен.

Тот же XVII век остался в одних лишь стенах и сводах в Никоновском приделе, прилепившемся к Троицкому собору с южной стороны. В соседней «Серапионовской палатке» (т. н. келлии преподобного Сергия), так назойлив тон современной позолоты некрасивых киотов, особенно оскорбляющих глаз, как и претенциозная новая сень над ракой преподобного Никона, и дополняется вся эта нехудожественная

337

отделка недавней безграмотной и плохой росписью стен и сводов, покрытых когда-то росписью XVII века.

И лишь некоторым утешением, отзвуком былого вкуса и подлинного искусства остается иконостас в церкви преподобного Никона, весь сработанный в формах позднего елизаветинского барокко, когда яркая пышность стиля уступила место екатерининскому классицизму. Иконостас весь украшен плоскостной резьбой, столь излюбленной в ту эпоху. Украшением этого иконостаса являются царские врата (начало XIX века), так свободно скомпонованные с фигурами наивной скульптурной затеи, не первоклассного, но хорошего мастера, а черновые изображения в клеймах евангелистов — отличная работа, тонкая и с большим искусством исполненная.

И еще большей отрадой для глаза красуется серия икон, раннего строгановского письма, помещенных над ракой преподобного Никона, эти бывшие «створки».

Как жаль, что безвкусие наносной пылью губит хорошее, почти античное искусство Троицкого собора.

Все эти притворы с безвкусными стеклянными дверьми, эти ясеневые яркие перила, мишура дешевых по работе окладов на иконах, словно никелированные паникадила — все это назойливо портит цельность впечатления и так упорно просится к замене чем-то иным.

А какой красивой архитектурой отличался этот Троицкий собор, когда он был без пристройки паперти с северной стороны, без огромной безобразной дымовой трубы, без этих тамбуров. И как он был радостен внутри, когда не темная современная роспись покрывала его стены, а сиял он гаммой тех светлых лучезарных красок, какими благоговейно одевали первоначальные его стены великие художники Рублевской школы, а может быть, и сам Андрей Рублев…

Люди так бессознательно портят красоту былого и даже в искренних своих стремлениях сделать лучшее наносят ущерб неисчерпаемый искусству прошлого.

Никоновский придел как архитектурное сооружение XVII века (1623 г.) затерялся за пристройками; трудно его представить чистым первоначальным и в отношении лучшего архитектурного наследия того же XVII века, высится на

338

монотонном фасаде казначейских корпусов стройный шатер церкви Зосимы и Савватия — шатер своеобразного чистого русского церковного зодчества, когда замкнутая строгость простых форм не уступила место периоду изукрашенного пятиглавия и бесконечной игры кокошников, обильно украшавших карнизы и верха церквей — чем так богата московская архитектура.

Какой-то дальний отзвук далекого искусства, этот шатер над церковью Зосимы и Савватия занесен сюда приехавшим с далекого севера в 1635 г. келарем Булатниковым, оставившим память о Соловецких чудотворцах этим храмом. Без архитектурных претензий, украшенный изразцами (к сожалению, возобновленными при последней реставрации 1903 г.) шатер этот вносит приятное пятно в силуэт лаврских построек.

Внутри храма остались лишь немногие красивые фрагменты старого искусства, вроде царских врат более ранних — века XVI — неведомо откуда сюда попавших. Все остальное подновлено и совсем новое, безличное. Несравненно богаче выразился конец XVII века в лавре. На протяжении немногих десятилетий возникает целый ряд зданий, последовательно отразивших эстетические вкусы века и его архитектурный стиль. Нарышкины и Строгановы оставили неизгладимый след своим строительством. Эти наши русские Медичи Сольвычегодска и Москвы были смелыми в проявлении архитектурных вкусов.

Над святыми вратами лавры небольшая квадратная церковь Иоанна Предтечи, строенная Строгановыми (1693 г.); хотя и пострадала она от пожара, но внешность ее осталась с тем же обрамлением стенных плоскостей, с типичными угловыми колоннами, с хорошо нарисованными окнами излюбленной восьмигранной формы; остались любопытные орнаментированные куски камня, кое-где вставленные в стену; изменена крыша на галерее, опоясывающей храм; и вместо прежних пяти глав теперь одна, но остался типичный облик здания эпохи затейливого барокко, пока без проявления обильной изукрашенности, чем так богат другой памятник той же эпохи — это примкнувший к Успенскому собору святой колодезь. Игрушка, небольшое покосившееся, дряхлеющее здание, удивительный мемориал того забытого мастерства, чем

338

так богат был тот век, оставивший в русской архитектуре незабвенную яркую полосу своеобразного творчества, когда наши зодчие нашли прекрасный прием обработки традиционных тяжелых масс смелыми деталями, наивно нарисованными и с большим мастерством переданными. И если в этой часовенке над колодцем мы видим лишь архитектурную миниатюру, словно выточенную и расцвеченную затейливую шутку зодчего — то значительным, серьезным сооружением, преисполненным большим искусством является здание Трапезной (1686‑1692 гг.). По пышности своего убранства не только выше своего ровесника — Трапезной Новодевичьего монастыря, но едва не единственное. Строго обдуман план этого здания, отлично выполненного во всех своих деталях; все изобличает большого художника зодчего, создавшего такое сооружение и скромно смолкнувшего и не оставившего и своего имени. Несмотря на измененную в конце XVIII века форму крыши, здание это не утратило в своем внешнем облике чувства целостности и того ритма, каким богато каждое хорошее архитектурное создание.

Большие плоскости стен, скрашенные богатой орнаментацией с пестрым фоном, расписанным шашками, дают глазу какую-то радость; отличное алтарное закругление вносит в фасад чувство легкости, оригинален и богатый вход — когда-то открытая лоджия; красивая терраса на могучих арках, из-за которых снизу так хорошо вырисовываются громады Успенского собора, может быть, лучшая точка для созерцания, откуда ощущается значительная монументальность собора. Теперь аркада запущена, часть пролетов закрыта, а ведь эти открытые арки дают сильное пятно светотени и своими очертаниями еще более подчеркивают красивое сооружение Трапезной. Входя внутрь, охватывает зрителя какая-то фантасмагория орнаментики. Декорация стен и сводов так богата, так умело использована, что удивляешься чувству мерности, изяществу всех этих гирлянд, розеток и прочей мелочи. Восхищаешься красивостью всей эпохи барокко, так отлично здесь выраженной.

Огромный зал со смелым сводом и стены церкви теперь утратили прежнюю окраску бирюзового и палевого тона, что еще более усиливало чувство пространственности.

340

Стоя в церкви, можно забыть и плохой иконостас (начала XIX в.), переделанный и испорченный позолотой, — столько орнаментального богатства глядит со стен, и охватывает нас какое-то зрительное ликование.

С неменьшим богатством убраны стены и свод вестибюля, такая же смелая игра орнаментов по красивым изгибам свода.

Выходя на широкую открытую террасу и спускаясь с ее ступеней, мы, покидая это здание, прощаемся с веком семнадцатым и подходим к новому веку, к новым цветам архитектуры XVIII века. У измененной теперь лестницы террасы прилепилась маленькая церковь св. Михея; к сожалению, ее фасад безвкусно расписан орнаментом поздним, внутри все новое, но весь архитектурный остов церковки, с этой кровлей свободного волнистого профиля, сохранился и очень типичен для начала XVIII века.

К Трапезной приткнулось здание Митрополичьих покоев, за собором Троицким — здание Ризницы, далее высится башня входная, далее потянулся монотонный фасад Казначейского корпуса и завершается эта линия зданий круглой церковью Смоленской Божией Матери, строенной Разумовским, а за ней в саду большое здание Академии — все это создает общий ансамбль одной эпохи, так ярко выраженной.

Богаче здание Митрополичьих покоев, где ряд сводчатых комнат и богатый по архитектурному убранству зал, украшенный лепкой эпохи, хранит в углу редкую печь. Эта печь — цельное фантастическое сооружение мелкой филигранной работы всех деталей, окрашенных легкой акварельной расцветкой своих орнаментов; местами изразцы починены, собраны из каких-то других остатков, но это не уменьшает ценности всей печи этого интересного памятника угасшего быта, которого остатки собираются в этом музее лавры. Скромное здание Ризницы, выстроенное в конце XVIII века, не блещет своей отделкой. Ряд небольших простых зал, перекрытых сводами, но здесь архитектура помещений не имеет большого значения, так как вся Ризница наполнена такими сокровищами русского искусства, созерцая которые переживаем самое утонченное эстетическое наслаждение, переходящее подчас в изумление. Изумляешься и восхищаешься неожиданности и богатству замысла, редкой художественности исполнения,

341

исключительной оригинальности ценных шедевров искусства подлинного, накопившегося в течение многих веков, всех этих вкладов и приношений. Эти редкие по древности и красоте иконы — целая история русской живописи в образцах исключительной ценности и сохранности: это шитье, которому нет равного — целая сказка узорчатости, мастерства и художественности; эти изделия из серебра, золота, эмали поражают отделкой, все это — целое торжество искусства, столь счастливо сохранившее и приютившее в этих простых залах для поколений грядущих, и останется это искусство вечным неизведанным цветом русской культуры. В другом конце лавры в тени сада стоит теперь едва заметный фасад Духовной академии; здание, выстроенное еще при Петре и называвшееся тогда «чертогами», многое утратило в богатом фасаде, оставив лишь целыми массу здания да часть убранства оконных наличников, но зато внутри сохранился зал (актовый) с обильной лепкой той елизаветинской эпохи, когда убирались эти стены и плафоны русскими художниками-скульпторами, воспевшими здесь в ряде затейливых сюжетов деяния Петровы; дополняется красота этой залы печью из старых изразцов XVIII века, печью, похожей на ту, которая украшает зал Митрополичьих покоев, но эта печь еще тоньше по своим колонкам и карнизикам, сплошь убранным красивым цветным орнаментом той же перламутровой окрашенности.

Эти хрупкие изразцы восхищают нас, укоризненно говоря о забытом заброшенном искусстве русского гончарного дела.

Широкой волной разлился XVIII век в пределах лавры, но новыми формами своего зодчества он не внес диссонанса в мерную стройность построек обители, напротив того, сокровенной улыбкой своего зодчества барокко эпохи Анны и Елизаветы только скрасило древнюю архитектуру, внося пышность и нарядность.

Сень над ракой преподобного Сергия, сработанная едва ли не мастерами иностранцами, блестит на первый взгляд пятном, чуждым в Троицком соборе. Эта сень — произведение архитектурное, значительное, и в рисунке ее форм видна рука великого Растрелли, только ему, модному тогда архитектору, могло быть поручено такое значительное дело.

342

В годы постройки сени (1735) Растрелли, недавно вернувшийся из Парижа, находился в особом почете при дворе и все значительные проекты и постройки заказывались только ему.

Когда явилась надобность в постройке новой колокольни — старая колокольня, стоявшая у церкви Сошествия Святого Духа, к началу XVIII века обветшала — то пышная, неуклюже-грубая, претенциозная на титул «Величества», Анна могла пригласить к делу постройки колокольни архитектора наиболее значительного, каковым и был Растрелли.

И вот, в эти годы нелепого царствования Анны «во изъявление теплейшего ея к Богу и угодников его усердия, сие великолепное здание начато лета Господня 1741», так говорит витиеватым стилем XVIII века одна из надписей этой колокольни.

В основе проекта колокольни чувствуется несомненно рука зодчего иностранца, охваченного тогдашним течением архитектуры — барокко, но строителем колокольни был князь Дмитрий Ухтомский, наиболее значительный из русских архитекторов той жизни.

Всю жизнь отдал этот талантливый зодчий делу постройки этого здания и сумел так отлично переработать по-своему первоначальный растреллевский проект, внеся всю силу своего личного вкуса и творчества. Получилось здание совершенное, утонченное, вкусом преисполненное и ярким явлением остающееся в истории русской архитектуры.

Монументальность здания так умело облечена в формы изящные, воздушные; с редким ритмом выражено отношение масс, плоскостей и пролетов к целому. Первоначально было выстроено два яруса, но в проекте их было четыре, и два последние выстроены уже после смерти Ухтомского при митрополите Платоне, этом Лоренцо Великолепном лавры, который оставил целый ряд отличных зданий и щедро выявил свое попечение об украшении монастыря.

Хроники предыдущих столетий оставили нам страницы «сказаний» о жизни Сергиева монастыря в те далекие времена, но ждут еще пытливых исследователей неведомые и близкие нам летописи, какие рассказали бы нам о жизни лавры в эпоху Анны, Елизаветы, Екатерины; нарисовали бы эти моления «после бала», об этом пышном, жеманном,

343

по-своему утонченном веке, который окончился вместе с Платоном, этим типичным выразителем этикетного быта. Платон всю жизнь стремился и думал о «вящем украшении лавры» и закончил колокольню, поставил перед ней обелиск «в прославление святил обители».

В красочном венке ярких лаврских зданий венчающим прекрасным цветком красуется колокольня, и откуда бы мы не смотрели на лавру — отовсюду видно это создание, словно из фарфорового бисквита отлитое, нежное, до впечатления хрупкости, с трепетной филигранностью форм.

На протяжении всего XVIII века не было другой равной колокольни.

Весь этот городок разнообразных по времени зданий охвачен могучим каменным кольцом стен, помнящих юные дни Грозного.

Переделанные башни не нарушили многовекового покоя стен, в суровой мощи своей сохранивших дух сурового времени. И в этой мощи стен чувствуется сила народа, их создавшего.

В этих стенах серьезность, свойственная той суровой эпохе, когда искусство русское было целостным, совершенным и сдержанным, т. е. как раз тем, что наиболее отвечает высокому стилю в искусстве. В такой же гамме такого же искусства и грузная масса Успенского собора.

Характерным признаком является и то, что вся ограда лавры носит отпечаток спаянности разнородного, но, несмотря на это, крепким красивым ожерельем охватывает каменная цепь с башнями все внутренние красивые перлы. И сколько разнообразия в этих башнях. Тяжелая, живописная асимметрией своей угловая Пятницкая башня дает основной тон всей ограде, и, несмотря на свои долгие годы, все еще кажется какой-то юной эта башня. Но переделан верх ее, как и соседних башен.

И если Пятницкая, Плоская, Плотничья и другие башни неразрывно связаны с самой стеной, и башня Каличья, с сохранившейся окраской, интересный образец зодчества второй половины XVIII века, то башня Уточья является для нас совсем необычным архитектурным откровением. Создание большого зодчего, она всей своей концепцией, всеми деталями

344

столь исключительная, столь непохожая ни на какое другое здание этой эпохи, что только одно ее назначение угловой башни делает ее логичной в этой цели каменного звена. Эта башня — исключительный памятник архитектуры Петровской эпохи.

На Каличьей башне осталась и видна рука русского зодчего, сохранился проект, датированный и подписанный (архитектором Иваном Замараевым 1776 г.), башня же Уточья несомненный подлинный отпечаток иностранной руки, и эта нерусская работа видна во всем, начиная от глубины (значительной) заложения фундамента, кончая легкими, фигурными деталями вышки.

Такая вкраплина архитектуры барокко еще больше подчеркивает сдержанную красоту могучих стен, этих древних келий, этих грузных соборов — всего этого древнего русского искусства, старого, далекого, простого, углубленного, величавого искусства.

О другой, более близкой нам эпохе, говорит колокольня, это совершенное отражение елизаветинского искусства и первых шагов нашего классицизма.

Незабываема лавра, эта примиряющая поэма красоты и живая история русского искусства, и царящая над ней колокольня, выспренным полетом возносящаяся ввысь, вселяет радостный, глубокий покой, а гармоничные звуки ее звонких курантов мелодично напевают нам о счастливой поре нашего былого искусства.