Рубрики

В настоящее время в библиотеке размещено
13776 работ.

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

 

Христианское чтение. 1886. № 9-10.

 

А. И. Садов

 

Религиозно-нравственные взгляды Кв. Горация Флакка ¹).

 

Пытливый исследователь религиозно-нравственных воззрений древних римлян может искать и находить материал для себя в разнообразнейших памятниках римской письменности и литературы, начиная с надгробных надписей, составленных более или менее простыми людьми, и кончая произведениями образованнейших римских писателей. Но при этом для исследователя естественно представляют особенную ценность мнения и сообщения таких авторов, которые, при широко развитых духовных силах, были поставлены в многоразличные отношения с другими людьми, были чутки к явлениям современной им жизни, откликались на многообразные запросы своего времени и своего народа, были выразителями его идей и стремлений. Если даже писателями этой категории сообщается мало данных по предметам религиозно-нравственным, то и в таком случае их мнения имеют значитель-

¹) При составлении этого очерка автор имел под рунами те комментированные издания всех или некоторых произведений Горация, которые выпустили Orelli, Nauk, Schütz, L. Müller, Düntzer, Kiessling, Krüger, Модестов и друг.,—брошюру: Quintus Horatius Flaceus. Eine literarhistorische Biographie von L. Müller, 1880,—брошюру: Characteristik des Horaz, von Teuffel, 1842,—статью: Lebensphilosophie vom christlichen Standpuncte aus mit Berücksichtigung des Lebensphilosophie des Horatius, von G. Rizzi, помещенную в Programm des k. k. Gymnasium zu Bozen, veröff. am Schlüsse des Schuljahres 1856—57,—соч. Буасье, Римская религия от Августа до Антонинов, в перев. Μ. Корсак, 1878, — книгу: Horaz. Seine Bedeutung für das Unterrichtsziel des Gymnasiums und die Principien seiner Schulerklärung, von Weissenfels, 1885, и другие сочинения, которые будут указаны в подстрочных примечаниях.

 

 

— 381 —

ную цену: самый даже факт малочисленности и неопределенности их замечаний характеристичен и может послужить одним из оснований для интересных наблюдений и выводов.

Кв. Гораций Флакк был одним из таких писателей. Он имел возможность знать своих современников и требования века, вглядывался в римскую жизнь, и его наблюдения над нею так или иначе отражались в его поэтических созданиях. Его воззрения на предметы религиозно-нравственные до известной степени могут быть признаны типическими для многих римлян той поры. Правда, он сравнительно не часто касается вопросов веры и морали и дает не особенно много материала для изучения религиозно-нравственных понятий современного ему римского общества; тем не меньше то, что можно у него найти по данному предмету, имеет существенное значение для характеристики религиозных и моральных понятий римского образованного общества конца республики и начала империи. Прежде же всего, при изучении поэзии Горация в указанном отношении, открываются многие важные черты и детали в его собственной духовной жизни, которые и сами по себе, независимо от их значения для характеристики времени, в высокой степени интересны.

 

I.

Венузийский поэт жил в такое время, когда старинная римская религиозность безвозвратно отходила в область прошедшего. Наивной вере в богов, которою жил древний римлянин, теперь уже не было места в образованном римском обществе рядом с воззрениями тех греческих философских школ, особенно эпикурейской и новоакадемической, которые проникли в Рим и здесь непрестанно расширяли сферу своего влияния на умы. Правда, при Августе в теории некоторыми признавалась польза возвращения к древним верованиям ¹). Но известно, что тео-

¹) И в римской литератур указывают следы существовавшего в Риме протеста против материалистического направления атомиста Лукреция, поклон-

 

 

— 382 —

ретическое признание чего-нибудь и проведение такого сознания в ряде последовательных действий—вещи весьма различные. Людям, которые увлекались эпикурейской философией, в изложении, например, Лукреция, и читали сочинения, проникнутые иди по крайней мере окрашенная скептицизмом новой академии (например, соч. Цицерона De divinatione), было невозможно вполне отрешиться от подобных впечатлений и влияний, если бы, с течением времени, они и сделались вообще консервативнее и возымели намерение возвратиться к вере отцов. Притом даже на лучших членах римского общества времени империи не мот не отражаться господствовавший в этом обществе дух легкомыслия и беспринципности.

Гораций был членом этого общества. Указанным обстоятельством уже отчасти предрешается ответ на поставленный выше вопрос касательно его религиозных взглядов. Характер и содержание воззрений Горация станет еще яснее и понятнее, если принять в соображение влияние на него философских учений и его натуру. Эпикуреец в молодые годы, Гораций с течением времени стал склоняться к стоической философии; но даже и в позднейшие года жизни он не был строгим последователем одной философской школы ¹), предпочитая быть эклектиком. Сообразно с сим изменялись отчасти и ого религиозные понятия. На изменение тех же понятий, на их склад и характер в данную пору оказывало также не малое влияние настроение поэта в эту пору, составлявшееся под действием разных обстоятельств времени и места, к которым бывают обыкновенно так чувствительны поэтические натуры. Таким образом исследователя не может приводить в особенное недоумение ни замечаемый у Горация

ника Эпикура. Так Виргилий, по мнению некоторых исследователей, был отчасти представителем религиозно нравственной реакции против разрушительной философии эпикурейской школы. Р. Vergillius Maro als Naturdichter und Theist, von Glaser, 1860, S. 4—6 и особенно 35—36.

¹) Epist. I, 1, 14—15.

 

 

— 383

переход от одних философско-религиозных воззрений к другим, ни факт допускаемых им противоречий в суждениях о богах и их отношении к людям. В подобных случаях нужно первее всего иметь в виду, что Гораций писал свои стихотворения не в одно время ¹).

В сатирах, составлявших самые ранние произведения Горация и написанных в период времени между 41 и 30 годами пред Р. Хр. ²), поэт является ревностным и—по-видимому— убежденным приверженцем учения Эпикура. Относительно, например, происхождения человека читаем в одной из его сатир следующее: «когда из первой (т. е. еще повой, юной) ³) земли выползли одушевленные существа (в том числе прежде всего люди), скот бессловесный и безобразный, из-за желудей и логовищ стали они сражаться когтями и кулаками, потом палками, затем оружием, которое впоследствии сковала нужда, пока нашли они слова, для обозначения (естественных) звуков и чувствований, и наименования; с этих пор начали отставать от войны, укреплять города и установлять законы, чтобы не было вора, ни разбойника, ни прелюбодея» ⁴). Таким образом в эту, сравнительно раннюю пору своей жизни, в период увлечения философией Эпикура, Гораций держался рационалистического объяснения происхождения человека, не допуская божеского участия в акте происхождения людей. В духе той же философии, как видим, объяснял он и постепенное совершенствование людей. Равным образом, сообразно с эпикурейской философией, он должен был не признавать и, кажется, действительно не призна-

¹) Указываемая сторона дела иногда упускается из виду, например у Rizzi.

²) Q. Horati Fiaccii Carmine, mit Anmerk, von L. Müller, 1882, Einleitung, 8. ХI.

³) Для сокращения подстрочных примечаний, пояснения и пояснительные добавки к словам Горация приводятся в скобах в самом тексте.

⁴) Sat, I, 3, 99 sqq. Сравн. Lucr. Cari De rer. nai. V, 790 и след., особенно 819—820: genus ipsa (terra) creavit humanum.

 

 

— 384 —

вал в это время и промышления богов о людях ¹). При описании одной из местностей, встретившихся во время путешествия Горация из Рима в Брундизий, поэт говорит; «Гнация, построенная при гневе нимф, дала (повод для) шуток и смеха, желая убедить, что здесь, на священном пороге, без огня растопляется ладан. Пусть верит в это (суеверный) иудей Авелла, но не я: ибо я узнал (от Эпикура), что боги беззаботно проводят (свой) век, и если природа производит какое-нибудь диво, то не боги гневные ниспосылают его с высокой обители неба» ²). Здесь Гораций является эмансипировавшимся от учения римской религии о значения разных чудесных явлений:

¹) Правда, в Sat. II, 6, 1 и след., Гораций, сказавши, что предметом сто желания был клочок земли, не слишком большой, с садом, с источником не иссякающей воды, вблизи от дома, и с небольшим леском,— продолжает: «Боги устроили (нечто) большее и лучшее. Хорошо. Ничего больше не прошу, сын Майи, разве только того, чтобы эти дары ты утвердил за мною». Несколько ниже, в ст. 20 и след., читаем.. «Отец утра, или Янус, если тебе угоднее это наименование, (ты), с призывания которого люди начинают первые труды работ и жизни,—так богам угодно,— ты да будешь началом моей песни». Наконец, в Sat. II, 1,142—43 находится следующее обращение к Юпитеру: «Отец и царь Юпитер». Но приведенным выражениям, в виду другого рода выражений Горация и его свидетельств о себе, между прочим в Carta. I, 34, нельзя придавать особенного значения. В объяснение же их можно привести следующие соображения. Прежде всего, строгая последовательность и верность себе есть свойство довольно редкое у людей. Весьма характеристичный пример представляет Лукреций, проповедник эпикурейской философии: свою дидактическую поэму, долженствовавшую, по мысли автора, выяснить людям, что боги не имеют к ним никакого отношения, он однако же начинает с обращения к одному из божеств. Затем, указанные выражения Горация могли быть употреблены як в качестве фигуральных выражений поэтической речи или же в том значении, в каком у нас, в разговорном языке, употребляется выражение: «Боже мой», «ах, Бог мой». Подобные выражения употребляются нередко совершенно механически, по привычке, без всякой мысли о Боге, притом людьми, не признающими и самого Бога. Наконец, не следует упускать из виду, что сатира первая относится уже к 724 (30) году, а сатира шестая—к 723 (31) году. См. у Миллера, Tabula chronologie» Horatiana, ex Caroli Frankii Fastis Horatianis.

¹) Sat. I, 5, 97-103. Conf. Lucr. De rer. nat., VI, 58.

 

 

— 385 —

подобные приведенному взгляды он считал продуктом суеверия и полагал, что в производимых природою удивительных явлениях усматривать признаки велений божественных могут лишь одни суеверные люди, не имеющие истинного (в эпикурейском смысле) понятия о богах. Не без чувства гордости высказывает поэт, что он выше подобных нелепых воззрений.—Тот же скептицизм проглядывает, по-видимому, и в одном довольно характеристичном замечании Горация по поводу дара провещания, приписывавшегося древними некоторым избранникам богов. В уста Тиресия, беседующего с Улиссом, влагается Горацием такая речь: «О, сын Лаэрта! Что я ни скажу, или сбудется, или не сбудется. Ибо великий Аполлон дарует мне (способность) предугадывания» ¹). Употребленная Горацием фраза двусмысленна. В устах и с точки зрения Тиресия она значит: «если я скажу, что что-нибудь будет, то это и будет; чего— я скажу — не будет, того и на самом деле не произойдет; ибо Аполлон дал мне предвидеть как то, что произойдет, так и то, чего во произойдет». Но у Горация, в его смысле, те же самые слова означают следующее: «провещания мои, по обыкновению, или будут иметь результат и исполнятся, или нет; ибо Аполлон дал мне искусство провещанья, которое всегда проблематично и ненадежно» ²).

Отсутствие у Горация, в рассматриваемую пору, набожности, в старо-римском смысле этого слова, сказалось между прочим в выражениях, которые вряд ли сорвались бы с уст действительно благочестивого римлянина ³). «Я—говорит о себе у Горация Приап—был когда-то фиговым чурбаном, ни на что не пригодным деревом, когда плотник, не решавшийся (сначала),

¹) Sat. II, 5, 59—60.

²) Сравн. комментарии Орелли и Крюгера.

³) Не относим сюда выражения: Iuppiter ambas iratus buccas inflet (Sat. X, 1, 20—21), выражения, не приличного божеству, с точки зрения возвышенных понятий о божестве, но общего классической древности.

 

 

— 386 —

сделать ли из меня скамью, или Приапа, предпочел, чтобы я был ботом. С того времени я—бог, величайшее пугало для воров и птиц» ¹) и т. д. в том же роде. Положим, поэт шутит здесь прежде всего над изображением Приапа; но шутки над изображением чего-либо легко переходят в шутки над изображаемым. Особенно нужно сказать это о таких случаях, как настоящий, когда довольно трудно с уверенностью сказать, где кончается шутка над изображением и начинается насмешка над изображаемым.

Гораций, однако не был в это время вполне последовательным, всегда себе верным эпикурейцем, как не был и позднее сторонником какой-нибудь одной философской школы. Кроме уже приведенных мест в Sat. II, 6, 1 след. и II, 1, 42—43, можно указать несколько цитат из эпод, написанных около того же времени, как и сатиры. Так в 5 эподе, написанном—как можно думать—в том же 717 (37) году, как и 5-я сатира первой книги, где—как сказано—поэт относится скептически к народным верованиям в чудесное ²),—Гораций, устами похищенного колдуньями мальчика, говорит о богах, которые с неба правят землею и человеческим родом, и о Зевсе, которому не угодны чары колдуний ³). В 9-м эподе, написанном—как думают—на один год позднее указанной 5-й сатиры второй книги, поэт говорит о предполагаемом им торжественном пиршестве в честь победы Октавиана над Антонием при Акциуме, которое будет «приятно Юпитеру» ⁴).

В позднейших своих лирических произведениях Гораций, с летами ⁵) и под влиянием некоторых событий в обществен-

¹) Sat. I, 8, 1—4. Приап, бог полей, чтившийся, как виновник плодородия, в особенности садов и древесных питомников, в которых его изображение ставилось также в качестве пугала для птиц.

²) См. вышеупомянутую Tab. chron. Horat.

³) Epod. 5, 1—8.

⁴) Epod. 9, 3.

⁵) По Franke, Fasti Horatiani, ни одна из од не написана раньше 35-го года жизни поэта,—возраст довольно зрелый.

 

 

387 —

ной и своей личной жизни значительно изменившийся, говорит о богах в более консервативном смысле и кроме того гораздо чаще, чем в юношеских произведениях. Гораций и теперь не является человеком, вполне усвоившим себе все традиционные взгляды отечественной религии: сделаться человеком верующим в духе древних римлян значило бы вычеркнуть все свое прошлое, все доселешние влияния, все плоды собственного размышления по вопросам религии; Гораций же не мог, да и вероятно не желал делать этого. При всем том в одах Горация веет уже далеко не тот дух, как в сатирах, и самое имя отечественных божеств является у него на устах сравнительно часто. Шутливый и легкомысленный тон, особенно выступающий в игривых стихотворениях поэта, не покидает его и в некоторых одах, касающихся предметов религиозных; и здесь Гораций оставляет своих читателей в некотором недоумении относительно своих — так сказать — догматических представлений о божестве; он и здесь иногда шутит по поводу неустойчивости своих религиозных взглядов. За всем тем эти взгляды во многом сильно напоминают традиционные взгляды римлян на богов и на их отношение к миру и человеку.

Боги, по одам Горация, суть владыки земли ¹). От них зависит климат и плодородие почвы ²). Они, благие, даруют человечеству хороших правителей ³). Они охраняют лю-

¹) Carm. I, 1, 6.

²) Описывая своему другу Септимию прелести Тарента, Гораций говорит, что там «Юпитер дарует долгую весну и теплые зимы, и Авлон (гора близ Тарента), любимый Вакхом, подателем плодородия, весьма мало завидует «алернским гроздиям», вследствие благорасположения к нему бога вина. Carm. II, 6, 17—20. Сравн. II, 10, 15—17. По поводу приведенного места не лишне заметить, что автор настоящей статьи, в случаях неодинакового чтения исследователями какого-нибудь места, следовал обыкновенно более распространенному чтению.

³) Carm. IV, 2, 37—39. Четвертая книга од, несмотря на ее несколько позднейшее происхождение, рассматривается совместно с первыми тремя книгами, так как религиозные взгляды поэта со времени написания первых книг по-видимому не изменились.

 

 

— 388 —

дей ¹), в частности поэтов. «Боги меня берегут» ²), говорит Гораций; «им угодна моя набожность и муза» ³). «Быстрый Фавн часто меняет Ликей» (гору в Аркадии, где Пан-Фавн обыкновенно, обитал) «на приятный Лукретил» (гору в Сабинской земле, около имения поэта) «и постоянно защищает коз моих от летней жары и ветров с дождем» ⁴). «Меня», говорит Гораций, вспоминая битву при Филиппах, откуда он вынужден был бежать, — «меня, испуганного, быстрый Меркурий подпил в густом облаке» и таким образом спас от врагов ⁵). «Меня», говорит он в другом месте, вспоминая вышеприведенный случай избавления от опасности и некоторые другие подобные случаи, «меня, расположенного к вашим, Музы, источникам и хорам (и потому покровительствуемого вами), ни неудачное сражение при Филиппах, ни проклятое дерево ⁶), ни (мыс) Палинур ⁷) не лишили жизни» ⁸). «Меня», замечает поэт еще в другом месте, упоминая о том же случае с деревом, который, должно быть, сильно поразил его, «ствол дре-

¹) Сравн. Carm. ІII, 22, 1 след., также III, 29, 62—64, где, по толкованию Миллера, Гораций проводит мысль, что в награду за его пренебрежение в богатству боги избавят его от гибели.

²) Мысль, как замечает один из толкователей, часто возвращающаяся у Горация.

³) Carm. I, 17, 13—14. Правда, эта мысль высказана Горацием в оде, обращенной к некоей Тиндариде, своей приятельнице, которую он приглашал в свое сабинское имение и которую всячески старался убедить в удобствах жизни там. Но свойство лица, которому посвящена ода, и цель, с которою она была написана, не отнимают у приведенного места того значения, которое выше придано ему. Указанные обстоятельства служат даже косвенным доказательством того, как укоренилась в сознании поэта мысль о попечении богов относительно людей, если даже в игривых стихотворениях он не забывает о богах.

⁴) Carm. I, 17, 1—4.

⁵) Carm. II, 7, 13-14.

⁶) Разумеется дерево, которое, упав, едва не убило Горации, как об этом говорятся во II, 13, 1 след.

⁷) Здесь Гораций по-видимому потерпел кораблекрушение.

⁸) Carm. III, 4, 25—28.

 

 

— 389 —

весный, упавший на голову, убил бы, если бы Фавн, хранитель Меркуриевых мужей ¹), не отклонил удара своею десницею» ²). «По вашей мольбе», говорит поэт, обращаясь к римским юношам и девушкам с приглашением воспевать хвалебные гимны Аполлону и Диане и их матери Латоне, «обратит Аполлон плачевную войну, печальный голод и чуму с народа (римского) и владыки Цезаря на парфян и британцев» ³).

От силы божественной зависит слава поэтов, самое их вдохновение и творчество. «Феб», говорит Гораций, «даровал мне (поэтическое) вдохновение, Феб даровал мне искусство стихотворства и имя поэта» ⁴). На ком при рождении раз (ибо этого достаточно для божественной силы) с благоволением остановит свой взор Мельпомена, тот посвящен в поэты. Сам Гораций, как поэт, ей же обязан всем. Ей обязан он тем, что современники еще при жизни его видят в нем римского лирика. «Что я»—говорит он—«обладаю поэтическим вдохновением и нравлюсь, если нравлюсь, есть твой (дар, Мельпомена)» ⁵). Еще в младенчестве Горация обнаружилось покровительство, которое оказывали ему боги, и его назначение для служения

¹) Догадка относительно такого наименования поэтов излагаются в упомянутых комментариях.

²) Carm. II, 17, 27—29, В III, 8, 7—8 Гораций приписывает свое спасение не Музам и Фавну, но Бакху. Факт разноречивых показаний относительно божества, избавившего поэта от грозившей опасности, несколько объясняется тем, что все названные божества покровительствовали поэтам.

³) Carm. I, 21, 13—16.

⁴) Carm. IV, 6, 29—30. Сравн. II, 19, 1 след., где Гораций рассказывает, как он видел Бакха, и дает попять, как под влиянием этого видения он сложил гимн названному богу. Сравн. I, 31, 20, где Гораций между прочим молит Аполлона даровать ему старость, не лишенную поэтического творчества.

⁵) Carm. IV, 3, 21—24 (сравв. III, 30, 14—15). Самое лучшее в этом прекрасном стихотворении, по мнению Гебгарди (Aestetischer Kommentar zu d. lyr. Dichtungen des Horaz, 1835, S. 299), есть хвала божеству, которое сделало его своим смиренным орудием. Только благодаря божеству он живет и нравится; его заслуги суть заслуги музы, давшей его устам дар поэтической речи.

 

 

— 390 —

Музам. «На (горе) Волтуре меня, мальчика, утомленного игрою и заснувшего, баснословные голуби прикрыли молодой листвой. Для всех обитателей скалистого гнезда Ахеронтии, лесных возвышенностей Бантийских и тучных полей низменного Форента было чудом, что я спал безопасный от черных змей и медведей, что я покрыт был священным лавром и миртовыми ветвями (знаками будущей славы, как поэта), ребенок смелый не без содействия богов» ¹).

Выше всех богов стоит Юпитер. Он есть верховный бог, глава богов и вместе господин людей, правитель мира. «Что», восклицает Гораций в начале одного из своих гимнов, «выражу я прежде, как не обычную хвалу Родителю ²), который устрояет дела людей и ботов, море и земли и (весь) мир в смене времен, — от которого ничто не происходит большее, чем он сам,—подобного которому (по свойствам) и второго (по достоинству) не живет» ³). «Мы знаем, как страшную толпу нечестивых титанов давшею молнией поразил тот, кто землею неподвижною, кто морем бурным управляет, и один справедливо правит печальным царством теней, и богами, и сонмами смертных» ⁴). Он есть царь царей. «У царей страшных есть власть над подчиненными им народными стадами; Юпитеру же, славному победою над гигантами, все приводящему в движение мановением бровей, принадлежит власть над самими царями» ⁵). Но Юпитер, повелевая царями, вместе и покровительствует им, равно как всему человеческому роду. «Отец и блюститель рода людского, сын Сатурна»—взывает Гораций к Юпитеру. «Тебе судьбой вручена забота о великом Цезаре. Царствуй, имея Цезаря вторым после себя. Поведет ли он

¹) Cann III, 4, 9—20.

²) Сравн. Ab love principium Musae в Virg. Bucol. III, 60 и т. п. Гораций, по древнему обычаю, хвалою верховному богу начинает и Cam. III, 1, 5—8,

^З) Carm. I, 12, 13—18.

⁴) Carm. III, 4, 42—48.

⁵) Carm. III, 1, 5—8.

 

 

— 391 —

(пред собою) в справедливом триумфе укрощенных парфян, (доселе еще) имеющих виды на Лациум, или серов и индов, обитающих на окраинах востока,—меньший тебя, пусть справедливо правит он обширной землей; ты же Олимп сотрясай тяжелой колесницей, ты ниспосылай губительные молнии на рощи нечистые» ¹), т. е., предоставив Августу власть на земле, сам являй здесь свое могущество лишь тогда, когда надлежит выразить гнев божественный, по случаю осквернения людьми нечестивыми мест богопочтения. Юпитер покровительствует и царственным родственникам Августа. В оде, написанной Горацием, согласно желанию Августа, после победы его пасынка Друза Клавдия Нерона над ретами и винделиками и содержащей в себе прославление заслуг молодого Друза и вообще рода Клавдиев пред Римом, — читаем: «нет ничего, чего бы не совершали руки Клавдиев, которых и Юпитер защищает своим благоволением, и (их собственная) забота с проницательностью счастливо проводит чрез опасности войны» ²).

Юпитер оказывает далее благотворное влияние на дух человека, вызывая религиозное чувство в людях равнодушных к богам. Такая перемена произошла с самим Горацием. «Скупой (на жертвы) и редкий чтитель богов во время своих блужданий под влиянием безумной мудрости (эпикурейской философии), теперь я», говорит поэт—«вынуждаюсь поворотить паруса назад и опять пройти уже пройденный путь ³); ибо Диеспитер, который сверкающим огнем (молний) обыкновенно рассекает облака, (теперь) по ясному небу промчал (своих) громовых коней и колесницу летучую, от которой земля неподвижная и реки те-

¹) Carm. I, 12, 49-60.

²) Carm. IV, 4, 73-76.

³) Образ заимствован от мореплавания. Гораций пустился было в открытое море безбожия; теперь должен он вновь пройти оставленный за со. бою путь, чтобы прибыть в безопасную гавань богобоязненности, воротиться в вере детских лет, вновь уверовать, что сердцу богов близка судьба людей.

 

 

— 392 —

кущия, от которой Стикс и страшные жилища ненавистного Товара и Атлант, граница (мира), содрогаются ¹). Силен бог низкое превратить в высокое, и славного (человека) уничижает он, возвышая темное; фортуна отсюда, похитив, с резким шумом унесла (царскую) корову, здесь, радуясь, возложила ее» ²).

Оказывая благоволения и благодеяния людям ³), Юпитер также и карает их за злые дела, карает так, что люди приходят в ужас, не зная, что им делать, чем отвратит страшный гнев божества, разразившийся над их виновными головами и выразившийся в различных знамениях. Одно из подобных состояний общества Гораций описывает в следующих чертах. «Довольно уже снега и страшного града ниспослал отец ⁴) и, красной десницей метая молнии в священные высоты, навел на город страх, навел на народы страх (того), чтобы не возвратился тяжелый век Пирры... Мы видели, как желтый Тибр, насильно поворотив волны от берега Этрусского моря, шел ниспровергнуть памятник царя (Нумы) и храм Весты... Молодежь, немногочисленная по вине родителей, (некогда) услышит, как граждане (для усобиц) точили оружие, от которого было бы лучше погибнуть персам,—услышит о войнах (междоусобных). Какое божество должен народ призывать для (помощи) падающей державе? Какою мольбою смягчить священным девам Весту, менее слушающую (их) молитвы? Кому предоставит Юпитер быть очистителем преступления» (убиения Цезаря и возникших отсюда усобиц)? ³).

Однако как ни высоко стоит Юпитер над людьми, он

¹) Но божественное могущество проявляется не только в небесных знамениях, от которых содрогается вся земля и преисподняя с жилищами мертвых, во и в великих переменах, которые наблюдаются в делах человеческих, о чем поэт говорит вслед за сим.

²) Carm. I, 34, 1—16.

³) Сравн. Carm. I, 28, 28.

⁴) Сравн, Virg. Aen. I, 65.

⁵) Carm. 1, 2, 1—6, 13 -16, 21—30.

 

 

— 393 —

не возвышается над ними бесконечно. Он не чужд волнений, которые испытывают люди. Упомянув, что Юпитер всеми и всем управляет ¹), Гораций вслед за сим говорит: «великий страх внушили Юпитеру самоуверенная молодежь, страшная своими руками ²), и братья (Алоиды), стремившиеся наложить Палий на тенистый Олимп» ³). К Юпитеру до некоторой степени приравниваются, при известных условиях, и простые смертные. «(Доселе) мы верили, что, гремя с неба, правит (землею) Юпитер; (но впоследствии) будет считаться богом на земле Август, после того как он подчинит римской империи британцев и персов» ⁴). «Отец и страж рода людского», взывает Гораций к Юпитеру в приведенном выше месте, «сын Сатурна, тебе судьбой вручена забота о великом Цезаре, Царствуй, имея вторым (после себя) Цезаря» (Августа) и т. д. Впрочем относительно Августа Гораций иногда склонялся к предположению, что этот молодой правитель государства, оказавший Риму важные, услуги и имевший оказать еще большие, есть не кто иной, как Меркурий, который привял на себя вид юноши. Его молил поэт не спешить возвращением на небо, дольше оставаться среди народа Квирина, здесь искать триумфов, быть отцом и главою для народа и отмстить парфянам ⁵). Таким образом поэт является здесь одним из сторонников апофеозы Августа, мысль о которой в ту пору вошла почти в общее сознание ⁶).

¹) Carm. III, 4, 42-48.

²) Разумеются вватовхвры, сторукие ис поливы.

³) Carm. III, 4, 49—52.

⁴) Carm. III, 5, 1—4.

⁵) Carm. I, 2, 41—52. Сравн. Carm. IV, 5, 1, сл., где по-видимому Августу усвояется происхождение высшее обыкновенных смертных. Впрочем, стих І и некоторыми толкователями понимается и не в таком смысле.

⁶) Сведения об апофеозе у римлян сообщают: Буасье в соч. «Римская религия от Августа до Антонинов», перев. Корсак, 1878, стр. 89 сл., также Бердников в соч. «Госуд. положение религии в римской империи», стр. 39 след. и Л. Миллер в биографии Горация, стр. 37 сл.

 

 

— 394 —

Вместе с Юпитером и все вообще боги не возвышаются бесконечно над людьми,—последние сами могут возвыситься до богов. Так, победа на играх возводит победителя до богов, властителей земли» ¹). Да и как возможно безусловное превосходство богов пред людьми, когда существование самих богов,—если не абсолютное, то в памяти людей,—зависит от людей. Не кто иной и не что иное, как песнь поэта, поэзия, «Муза защищает достохвального мужа от смерти, — Муза дарует небо. Так, благодаря ей, неутомимый Геркулес участвует в желанном пиршестве Юпитера; Кастор и Поллукс, блестящее созвездие, вырывают из пучин морских разбитое судно; Либер, увенчанный виноградной листвой, приводит желания к доброму концу» ²). Впрочем, названные герои, по взгляду Горация, высказанному несколько раньше, достигли вечной славы и получили место в сонме богов по другой причине: они вошли на звездное небо, благодаря своей правоте и мужеству ³).

Религиозного элемента не лишены и письма Горация, последние его произведения. Здесь мысль поэта сравнительно не так часто возвращается к богам, как в одахt вследствие того, быть может, что поводы, по которым были писаны письма, и самое их содержание мало располагали поэта касаться предметов религиозных; но и здесь он не раз при случае говорит о богах и религиозных вопросах. Выражаемые им в посланиях мысли суть, в общем, те же, что и в лирических его произведениях. Так, признавая, что боги распоряжаются счастьем людей, Гораций приглашает своего адресата Буллация с благодарностью принимать ту долю, то счастье, которое даровано ему божеством ⁴). Поэт говорит, в частности, об Юпитере, как подателе ве-

¹) Carm. 1, 1, 6.

²) Carm. IV, 8, 28—34. Возлежание за пиршеством с Юпитером, избавление кого-либо из великой опасности и исполнение чьих-либо желаний и обетов есть, по выражению одного из толкователей, indicium divinitatis.

³) Carm. III, 3, 1 сл.

⁴) Epist. I, 11, 22—23.

 

 

— 395 —

шественных благ ¹). Он иронизирует над внешней набожностью людей, которые притворяются благочестивыми, ради доброго о них мнения сограждан ²). Он приравнивает Августа к божествам ³); говорит о гении, спутнике каждого человека в течении его жизни, участнике его радостей и печалей, оказывающем благодетельное для человека влияние на созвездие, под которым человек родился ⁴), и умирающем с тем человеком, с которым родился ⁵); смеется над верованиями в чародейство, ночных лемуров и т. п., которые—на его взгляд—суть суеверия, и предостерегает от таких суеверий ⁶).

В соответствии с такими воззрениями на божество находились Горациевы взгляды на внешний культ богов, выражавшийся у древних в мольбах, обращаемых к богам, в жертвах, приносимых им, в обетах и проч. «Ты, римлянин», обращается Гораций к народу римскому, «будешь (хотя и) безвинно терпеть за грехи отцов, пока не восстановишь храмы и разрушающиеся жилища богов и (не очистишь) изображения их, почерневшие от дыма. (Лишь) смиряясь пред богами, ты владычествуешь. От них—всякое начало, к ним своди и исход. Боги за пренебрежение к ним много зла причинили Гесперии, исполнившейся (вследствие сего) печали». От утраты римлянами старинной богобоязненности зависят и неудачи их во внешних делах с другими народами, и разложение семейных нравов. Посему римляне должны смириться, памятуя, что без богов они ничего не могут совершить ⁷). Свое почтение к богам нужно выражать и внешним образом. Это делал и сам поэт, но его

¹) Epist. I, 12, 2—3.

²) Epist. I, 16, 57—62.

³) Epist. Η, 1, 5—19; сравн. I, 19, 43—44.

⁴) Сравн. Carm. II, 47, 17 след.

⁵) Epist. II, 2, 187—189; сравн. I, 7, 94—95 и объяснение в Röm. Myth, von Preller, 3 Aufl., II, 198.

⁶) Epist. II, 2, 203—209. Срав. Sat. I, 8, 17 след.

⁷) Carm. III, 6, 1-8 и след.

 

 

— 396 —

словам. «Ты, обращается он к Меценату, дивишься, что делаю я, холостяк, в мартовские календы (праздник Матроналий), что означают цветы, и ладаница, полная фимиама, и уголь, положенный на свежем дерне (из которого сделан импровизированный алтарь. Узнай же). Я, едва не убитый ударом (павшего) дерева, обещал сладкое пиршество и белого козла Либеру» (за свое спасение) ¹). «И ладаном, и игрой на струнах, и должной (по обету) кровью тельца хочу я чествовать богов, хранителей (Плоция) Нумиды», — говорит поэт, обрадованный благополучным возвращением своего друга из войны по-видимому против каптабров в Испании ²). О богах следует помнить и их должно чествовать также при счастливых событиях в жизни государственной, среди радостного празднования этих событий. «Теперь, друзья», восклицает поэт по получении в Риме известия о смерти Клеопатры ³), «следует пить, теперь свободной ногой должно ударять о землю ⁴), теперь наступило время салийскими яствами украсить подушки божеств» ⁵). Жертвы, приносимые богам, вызывают их на благодеяния людям, «Если ты, деревенская Фидила, в новолуние поднимешь к небу руки, с

¹) Carm. III, 8, 1—8. Сравн. II, 17, 30—32, где Гораций, как скромный житель деревни, за свое избавление от смерти намеревается привести в жертву ягненка и где он приглашает Мецевата, избавленного Юпитером от смерти, построить обещанный храм и принести в жертву большее жертвенное животное соответственно выдающемуся положению Мецената в государстве и его материальным средствам. Сравн. также Carm. II, 15, 17—20, где Гораций, противопоставляя роскошь и затейливые постройки частных лиц в современном Риме простоте жизни предков, вместе с тем указывает, что древние не жалели денег лишь на общеполезные постройки, например храмы богов, и к такому их образу действий относится с видимым одобрением.

²) Carm. I, 36, 1—3.

³) Carm. I, 37, 1-4.

⁴) Выражение pulsate terram употребляется о пляске.

⁵) О пиршествах салиев и других жреческих коллегий сравн. Carm. II, 14, 28 и Handbuch d. Röm. Alterth., eon Marquardt und Mommsen, Β. VI, 1885, S. 231, Anm. 7. О чествовании богов и героев при пиршестве сравв. Carm, IV, 15, 25 след. и ΙV, 5, 31—33 и след.

 

 

— 397 —

открытыми вверх дланями; если ты станешь умилостивлять даров фимиамом и свежим плодом и жадной свиньей, то ни плодородная виноградная лоза не почувствует вредного африканского ветра, ни жатва—опустошительной ржавчины, ни нежный молодой скот — тяжести времени в плодоносную часть года (т. е. осенью). Ибо то обреченное на смерть животное, которое пасется на снежном Алгиде и среди дубов или растет в Албанских травах, в качестве большой жертвы, окрасит кровью своей шеи секиры понтифексов; (но) искать благоволения богов убиением многих жертвенных животных не нужно тебе, увенчивающей малые изображения богов розмарином и хрупким миртом. Если рука (и) без (больших) даров коснулась жертвенника, то дорогая жертва не более смягчила отвратившихся пенатов, чем священная мука и прыгающая (в огне) крупинка соли» ¹).

Отсюда видно, что, на взгляд Горация, богатые и скромные жертвы сами по себе безразличны для богов, что в их очах имеет цепу собственно желание и готовность человека принесть жертву; самые же жертвы, естественно, могут быть сообразны с средствами приносящего ²). Вообще Гораций — враг одной внешней набожности, если под нею не скрывается действительного благочестия. «Муж добродетельный, на которого (с почтением и удивлением) взирает весь форум и весь трибунал», иронизирует Гораций в одном из своих писем, «когда он умилостивляет богов поросенком или быком, громко сказавши: «отец Янус», громко сказавши: «Аполлон», (затем) шепчет, опасаясь быть услышанным: «прекрасная Лаверна ³), дай

¹) Carm. III, 23, 1—20. Текст последних четырех стихов понимается и иначе. Орелли, например, находит здесь следующую мысль: Immunis (=sceleris pure, innocens, insons) menus mollivit aversos Penates farre pio et mica salis, non blandior futura, oblata sumptuosa hostia. Орав. Cic. de leg. I, 8, 9. 25.

²) Сравн. впрочем предыдущее примечание.

³) Покровительница лжи и обмана, богиня воров.

 

 

— 398 —

мне остаться незалеченным, дай справедливым и святым казаться, распростри покров ночи на (мои) прегрешения и туман— на (мои) обманы» ¹).

_________

 

Таковы черты римских божеств по Горацию и таковы главнейшие взгляды венузийского поэта на небожителей, их отношение к людям, их чествование людьми. Попробуем теперь, на основании изложенных деталей, сделать общий вывод относительно религиозных воззрений этого поэта.

Однако, если сводить указанные черты к единству и обобщать приведенные взгляды, то это может оказаться подчас несколько затруднительным, вследствие допускаемых Горацием противоречий себе. Как видно уже из процитованных мест, Гораций является человеком с не совсем отчетливыми и устойчивыми взглядами на божество даже и в своем зрелом возрасте ²). Вместе с тем он иногда придает божествам такие черты и свою речь о них ведет в таком тоне, что подчас возникает даже вопрос о том, серьезно ли говорит поэт, был ли он на самом деле, а не на словах только, человеком религиозным, не имеют ли значения простых привычных фраз его воззвания к богам, указания на их власть и проч., не был ли вообще Гораций человеком легкомысленным в вопросах религиозных? Пей хорошее вино, заботься об удобствах ближайшей минуты и не пренебрегай любовью, говорит Гораций — лирик представителю современной молодежи, «остальное же предоставь богам» и, «что будет завтра, избегай расследовать» ³). Правило, конечно, понятное в устах еще довольно молодого поэта ⁴), но, по-види-

¹) Epist. I, 16, 57—62.

²) Этот «акт может отчасти объясняться и тех, что римская религии не установила никаких догматов. Срав. Буасье, 29.

³) Carm. I, 9, 1—15.

⁴) Означенная ода, по Кисслингу, написана вряд ли позднее 725 года=36 года жизни Горация.

 

 

— 399 —

молу, не предполагающее в нем серьезного религиозно-нравственного чувства. Тем труднее, казалось бы, допустить такое чувство в поэте, который в одной из своих од находит возможным распространяться об истории Юпитера с Данаей ¹)» который так охотно повествует о проделках вороватого Меркурия ²) и т. под.

Но, если отрешиться от того понятия о религиозности, которое внушено христианством, и судить о Горации с точки зрения его времени, нельзя будет не прийти к заключению, что поэт по-своему был религиозным человеком, особенно в более зрелые годы жизни. Даже и в ту пору, когда Гораций писал свои сатиры, он не был атеистом ³), хотя разделявшиеся им тогда эпикурейские воззрения на вопросы религии практически мало разнились от воззрений чисто атеистических. Но в более поздних и лучших своих произведениях он является человеком, который вообще разделяет традиционные взгляды римской религии. Боги, о которых он говорит в одах, суть римские боги со всеми теми свойствами, которые были приданы им в течение веков и были утверждены за ними народной верой. «Отечественные боги» имеют в его глазах такое значение, что служат как бы представителями самой родины ⁴). Его боги не запечатлены тем характером бесконечного величия и совершенства, какой должен быть присущ Божеству на взгляд христианский; но все же они суть действительные боги с точки зрения языческой. И лирик— Гораций вообще разделяет веру в них своего народа, если только легкомыслие, характеризующее отчасти лирическую поэзию Горация, несмотря на преобладание в нем трезвого мышления, а также случайное настроение минуты, которому он, как поэт, по временам по крайней мере отдавался всецело, не приводило его к мнениям о богах несколько иного рода. Отсюда объясняется,

¹) Carm. III, 16, 1-8.

²) Carm. I, 10, 1 sqq.

³) Срав. напр. Sat. I, 5, 101.

⁴) Сравн. Carm. II, 7, 4.

 

 

— 400

например, высказываемое им неоднократно мнение о господстве случая в жизни людей ¹), между тем как по господствующему взгляду, выражаемому им—как видно и из приведенных выше примеров—весьма часто, жизнь людей течет не без божественного промышления.

К вере в промышление богов о людях могли привести Горация некоторые, указанные выше, случаи в его жизни, свидетельствовавшие—на его взгляд—о благоволении к волу богов. Вообще же к вере в богов особенно расположил его факт громового удара при ясном небе, поразивший Горация, давший ему ответ на дерзновенный вопрос Лукреция ²), выведший его из прежнего равнодушия к богам и чествованию их, пробудивший в нем сознание высшей божественной Силы, которая царит в мире и над людьми, словом—до некоторой степени обративший его к вере отцов ³), на сколько такая вера была возможна в

¹) Сравн. Carm. III, 29.

²)T. Lucretii Cari. De rer. nat.. VI, 400: cur nimguam caelo iacit undique puro Iuppiter in terras fulmen sonitusqne profundit?

³) Нет оснований сближать обращение Горация с обращением Савла и искать сходства в причинах того и другого «акта, как это делали некоторые (см. у Rizzi, 16). Но нет также оснований подвергать решительному сомнению собственное заявление Горация в Carm. I, 34 и считать невозможным обращение этого «философа и светского человека» под влиянием неожиданного удара грома. Это необыкновенное явление могло произвести и необыкновенное впечатление на римлянина, вообще придававшего, как известно, громадное значение наблюдениям за небесными знамениями. С другой стороны, вышеизложенные суждения Горация о разных предметах веры в общем не поддерживают такого скепсиса, напротив — служат более или менее подтверждением заявления Горация в Carm. I, 34, понимаемого в том смысле, в каком мог сделать его человек того времени, притом поэт. Гораций мог в известные минуты и противоречить себе, не давая, однако чрез то права отрицать серьезность своих основных убеждений: ведь и каждый из нас по временам, под влиянием разных обстоятельств, может высказывать взгляды, идущие совершенно в разрез с его действительными убеждениями и правилами, и мы не заключим отсюда об отсутствии таких убеждений. Что же касается древних, то противоречия встречаются не у одного Горация (сравн. например Буасье, 154—155, о противоречиях у Тита Ливия). Совершенно мимо цели бьет замечание одного

 

 

— 401 —

тот мало религиозный век, особенно у поэта, который так много и часто говорил о вине и любви, который так высоко ценил удобства жизни ¹).

Таким образом боги народной религии не были для Горация одними лишь поэтическими фигурами и образами ²), и Гораций не был атеистом, хотя по временам не чужд был некоторого вольнодумства в религиозных вопросах и колебания в своих религиозных взглядах. Но он не был также и монотеистом ³), хотя высказывал иногда о верховном божестве мысли возвышенные ⁴).

Вообще в произведениях Горация рассеяно не мало религиозных мыслей, для язычника не лишенных возвышенности. Так, кроме того, что говорит поэт о верховном существе, о значении жертв и проч. и что уже отмечено в своем месте, как до-

из исследователей, что в Carm. 1,34 Гораций отрекается-де от эпикурейской философии и обращается к стоической, между тем как в Epist. I, 1, 13-15 сообщает о себе совсем не то: в Carm. I, 34 Гораций отказывается не от всего учения Эпикура, а только от его учения о богах, как на это указано выше. Что касается ссылки на Carm. III, 29, 57 след., то она основана на недоразумении: здесь поет выражает лишь ту мысль, что, при его умеренности и отсутствии страсти к стяжанию, ему не нужно, как бывает с торговцами-мореходами, в случае бури на море прибегать к мольбам и обетам (срав. комментарий Кисслинга). Что Carm. III, 29 не противоречит Carra. I, 34, это видео также из III, 29, 29 — 31 и отчасти 64.

¹) Впрочем Гораций часто примешивает религиозный элемент и к своим застольным и любовным стихотворениям. Сравн. Weissefels, 44 folg.

²) Teuffel, Characteristik des Horaz, 44. Названный историк римской литературы позднее, по-видимому, несколько изменил свой взгляд. Сравн. его Gesch. d. röm. Lit., 3 Aufl., S. 490. Впрочем, в некоторых одах Гораций несомненно пользовался мифологией просто дашь как вспомогательным средством поэзии.

³) Так думает W. Е. Weber в сочинении Q. Н. Flaccus als Mensch und Dichter. Основные мысли сочинения видны из пары ссылок на него в брошюре Рицци. Книга Вебера, как и некоторых других сочинений, нам не удалось достать.

⁴) Сравн. напр. Carm. I, 12, 17—18 и другие места, уже процитованные в своем месте.

 

 

- 402 —

стойное особенного внимания, он признает, что бог мудро сокрывает от людей будущее ¹). Поэт негодует на дерзость рода людского, не признающего указанных ему границ, приводя при этом в пример, между прочим, Прометея, похитившего огонь с неба, на пагубу людей, и Дедала. По-видимому—но лишь по-видимому—нет ничего невозможного для смертных; в безумной дерзости мы стремимся на самое небо и — вызываем карающую молнию Юпитера ²). Сами же боги даруют людям только то, что им действительно нужно, и «благо тому, кому бог бережливой рукой дал то, чего достаточно для него» ³)

Александр Садов.

¹) Carm. III, 29, 29—30. Срав. I, 11, 1—2.

²) Carm. I, 3, 2S—40. Срав. ΙΙΙ, 29, 30-31.

³) Carm. III, 16, 43—44. Срав. здесь же ст. 21.

 

 

Христианское чтение. 1886. № 11-12. СПБ.

 

А. И. Садов

 

Религиозно-нравственные взгляды Кв. Горация Флакка ¹).

 

II.

В христианских обществах мораль находится в тесной связи с учением о Боге и нравственные предписания коренятся в догматах веры. В древнеримском обществе нравственность, не стояла в таком близком отношении к религии. Соответственно с этим, и мораль Горация лишь в незначительной степени основывалась на его религиозных взглядах, почти всецело исходя из других источников.

Нравственные понятия и правила Горация сложились под влиянием, прежде всего, воспитания, которым руководил его отец. В одном из своих первых литературных произведений ²), указав на нравственные, поясненные конкретными примерами, наставления своего отца, запавшие ему в душу, Гораций говорил, что вследствие таких наставлений он остался чужд тех пороков, которые ведут человека к гибели ²),

¹) См. «Христ. Чтен.», № 9—10, 1886 г., стр. 330—102.

²) Sat. I, 4.

³) Из стихов в Sat. I, 1, предшествующих стиху 129 и след., из Sat. I, 6, 65—71 и II, 7, 72 видно, что гибельными пороками Гораций считал в ту пору, кал и позднее, расточительность и мотовство, корыстолюбие а скаредность, прелюбодеяние и распутство. Сравн. впрочем Sat. I, 5, 82—83 и Sat. I, 2. Во второй сатире, говоря против прелюбодеяния, Гораций руководствуется не требованиями нравственности, а теми неприятными последствиями, которые это преступление может иметь для виновных в нем. Срав, также Sat. I, 8, 68.

 

 

— 592 —

и имеет лишь незначительные и простительные недостатки ¹). Но и от этих недостатков, по его предположению, он может освободиться с годами, под влиянием откровенного с ним друга и путем собственного размышления, ибо, по словам поэта, они постоянно заботится о своем усовершенствовании посредством самонаблюдения, непрестанно размышляет о том, что худо и что хорошо, и свои мысли об этом заносит на бумагу ²).

К этим средствам нравственного развития присоединилось влияние, оказанное на Горация философами и писателями. Еще в то время, когда Гораций находился под надзором своего отца, последний, на примерах уча сына морали, говорил ему: «чего лучше избегать, к чему стремиться, основания этого представит тебе мудрец; для меня же достаточно, если я могу сохранить преданные древними нравы и, пока ты нуждаешься в надзоре, оберечь невредимою твою жизнь и честь. А когда (более зрелый) возраст укрепит твой дух вместе с телом, тогда плавай без пробок» ³), по-нашему—ходи без помочей, живи своим умом. Философия, которой отец Горация предоставлял указать основания нравственных поступков, действительно сделала это для его сына, и именно, прежде всего, в бытность последнего с образовательными целями в Афинах. Сам поэт в одном из своих писем дает понять, что в Афинах, центре философского знания, он мог найти более полное и систематическое образование и руководство для отличения «прямого от кривого», добродетели от порока, чем то, какое он мог иметь, живя лишь в Риме. В Риме, по его словам, читая

¹) Сравн. Sat. I, 6, 65 и I, 3, 20. Строгий моралист, в виду Sat. I, 2, вряд ли, однако согласится с взглядом сатирика на все его недостатка, как маловажные и извинительные.

²) Sat. I, 4, 129—139.

³) Sat. I, 4, 115—120. Редкая признательность, любовь и pietas Горация к своему отцу, так много сделавшему для него, весьма рельефно выразилась в Sat. I, 6, 65—88.

 

 

— 593 —

Илиаду, он мог узнать, «сколько причинил вреда грекам гнев Ахилла»; Афины же, куда Гораций, по обычаю молодых римлян той поры, отправился для дальнейшего научного образования, сообщили ему больше знаний, а именно философских, потребных для того, чтобы возбудить в нем желание искать истину. Он и искал истину, искал, по его выражению, «в роще Академа», т. е. в академической школе ¹), хотя, без сомнения, не обходил и других философских школ, например эпикурейской, что и отразилось на характере его философии жизни в молодые годы, как это будет раскрыто ниже. В позднейшее время Гораций пользовался с той же целью как произведениями философского содержания, например, дидактическим трудом Лукреция, так и творениями других поэтов, которые, на его взгляд, могут даже лучше, нагляднее представить учение мудрости и добродетели, чем настоящие философы, в их отвлеченно изложенных сочинениях. Гораций указывал на Гомера, который, по его мнению, яснее и лучше излагает, «что прекрасно (в нравственном отношении), что постыдно, что полезно, что нет», чем Хрисинп, представитель стоической школы, и Крантор, философ древней академии. Гомер, при перечитывании, особенно привлек к себе Горация тем, что представил в Илиаде пример вредного влияния страсти и увлечения, а в Одиссее изобразил героя доблести ²). Наконец, на складе нравственных понятий Горация не остались без некоторого влияния его религиозные воззрения, возраст, к которому относятся отправила морали, и политические обстоятельства времени.

Гораций, который сам еще в молодые годы имел благоприятные поводы вдумываться в вопросы нравственности и заниматься философией жизни, советовал и другим возможно раньше обращать внимание на этот важный предмет. Так, он убеж-

¹) Epist. II, 2,41—45. Академической философией, по мнению Бэра (Gesch. d. R. Liter., B. I, 1888, S. 558), Гораций занимался, «по-видимому», в начале.

²) Epist, I, 2, 1 след.

 

 

— 594 —

дал молодого друга своего Лоллия немедленно же, т. е. еще в молодости, заняться философией жизни, отдаться руководству мудрых мужей и чистым, еще не испорченным страстями, восприимчивым сердцем усвоить мудрые наставления философов, ибо «сосуд долго сохранит тот запах (бывшей в нем жидкости), которым он раз пропитался, когда был еще новым сосудом» ¹). Не медли, говорил он Лоллию, противодействовать страстям: если мы поспешно удаляем все, что вредит нашему глазу, то тем больше не следует откладывать врачевание страсти, которая есть болезнь духа, разъедающая его. Заняться этим нужно безотлагательно, в интересах скорейшего исцеления, потому что начало есть уже половина дела. Человек, отсрочивающий свое исправление, может никогда не начать его. Он будет похож на того мужика в басне, который, сидя у реки, ждал, пока вода стечет, чтобы перейти на другой берег по сухому дну; но он никогда не мог этого дождаться, ибо река вечно будет катить к устью свои воды. Заниматься своим философско-нравственным образованием нужно усердно и для этого дела жертвовать даже некоторыми удобствами жизни, чтобы впоследствии не мучиться страстями ²). Не следует, говорит Гораций в другом письме, смущаться опасением того, что можно сделать мало для своего нравственного облагорожения: было бы хорошо сделать и то, что можно сделать ³).

Делом своего нравственного развития должно заниматься и в дальнейшие годы жизни, притом с полным, неослабевающим рвением. Поэт дивится невниманию людей к их духовным слабостям, недостаткам и порокам, особенно—к пагубной страсти корыстолюбия. Если бы, обращается он к себе, хотя на самом деле имеет в виду других римлян,—если бы тебя мучила страшная жажда, которой ты бы мог бы утолить ника-

¹) Epist. I, 2, 67 -70.

²) Ibid., 37—43; 34-37; conf. 32—33.

³) Epist. 1, 1, 32.

 

 

— 595

ким количеством воды, то ты посоветовался бы об этом с медиками; а в своей страсти к стяжанию, усиливающейся с увеличением твоего имущества, ты не осмеливаешься ни перед кем сознаться, с целью получить добрый совет и врачевание? ¹). Между тем стать на путь нравственного исправления не слишком трудно и начинается оно с малого. Прежде всего от человека требуется лишь серьезное желание исправиться. Никто, по мнению Горация, не закоснел до такой степени в своих страстях и недостатках, чтобы не мог смягчиться, если только откроет он свой слух для слов назидания в духе добродетели. Добродетель же прежде всего состоит в том, чтобы избегать порока, и быть свободным от глупости есть начало мудрости. Римлянин с крайним напряжением духовных и телесных сил избегает того, что считает величайшим злом, именно— малого ценза и постыдной (по ходячему мнению) неудачи на выборах. Будучи купцом и желая разбогатеть, он, не взирая ни на какие труды и опасности, отправляется в отдаленнейшие края земли. Почему же не послушать ему советов мудрости, которая освободила бы его от страстей и, ценою меньшего напряжения сил, дала бы ему высшее благо? ²). Мудростью, по мнению Горация, должны заниматься все мы, и великие и малые люди, если хотим жить дорогими для отечества и себя самих ³). И сам Гораций был ее чтителем и деятельным сторонником в зрелые и позднейшие годы жизни, когда вообще мысли у людей становятся серьезнее и жизненные задачи выступают вперед, хотя и в годы более молодые он не был совершенно чужд тех же серьезных взглядов на жизнь. В одном из своих писем он говорил, что для него медленно и без удовольствия проходит время, в которое он не может ревностно заняться «тем, что равно полезно бедным, равно (полезно) и

¹) Epist. II, 2. 145 след.

²) Epist. I, 1, 39—48.

³) Epist. I, 3. 28—29.

 

 

— 596 —

богатым, пренебрежение к чему одинаково вредно будет для юношей и старцев» ¹), т. е. истинною мудростью, философией жизни. Несколько позднее, уже на закате своих дней, он говорил о себе, что полезно, «бросив пустяки», т. е. занятие лирическою поэзией, и предоставив молодым людям эту, более подходящую к их возрасту, забаву, сообразовать свою жизнь с предписаниями мудрости,—вместо гармонии стиха заняться гармонией жизни, по началам истинной философии ²).

Основное требование той философии жизни, которую так настойчиво и убедительно проповедывал Гораций в позднейшие годы своей жизни и к которой он несколько склонялся также в годы более ранние, заключалось в следующем: пользуйся тем, что дают тебе жизнь и обстоятельства, по так, чтобы сохранить при этом свою свободу, быть по возможности независимым от людей и обстоятельств, оставаться господином своего положения ³). Это основное правило Горациовой философии, которого он старался держаться с юности и до старости, дополнялось двумя частными дравидами, из коих одному следовал Гораций преимущественно в молодости, другому—в периоде полной зрелости. Согласно первому из них, в вышеуказанное основное правило входило, как дополнительный элемент, требование наслаждения жизнью; согласно же второму, в приведенное главное правило вводился, как существенная часть, элемент добродетели. Таким образом жизненная философия Горация в молодые годы выходила в значительной степени из стремления его к наслаждению, в годы же дальнейшие — по преимуществу из

¹) Epist. I, 1, 23—27,

²) Epist. II, 2, 141—144; срав. I, 1, 10. У Горация, как и у других лучших римлян того времени, на склоне их жизни, философия нанимала то самое место, которое занимает иногда религия у людей преклонного возраста в наше время.

³) Слова Горация в Epist. I, 1, 19: mihi res, non me rebus subiungere conor—могут быть по всей справедливости названы коренным правилом Горация на протяжении всей его жизни.

 

 

— 597

стремления к самой добродетели, соответственно с тяготением его сначала к эпикуреизму, затем—к стоицизму. Но полной устойчивости Горация в этих его взглядах и постоянной выдержанности их было бы напрасно искать у венузийского поэта, как на это сам он указывает неоднократно.

Рассматривая жизнь с точки зрения своей философии, Гораций естественно не мог одобрять ни увлечений современного ему римского общества разными преимуществами внешнего положения, ни погони за богатствами, вообще—всего, что выводит человека из душевного равновесия, не давая, взамен того, действительного и прочного счастья. В частности, он энергично высказывался против увлечений честолюбцев, которые, как известно, усиленно соперничали друг с другом в хлопотах из-за получения государственных должностей, всяческими (не всегда, разумеется, честными и прямыми) средствами старались заручиться расположением «непостоянных квиритов» ¹), сложившимся обычаем вынуждались прибегать при этом к подкупам и унизительной лести но отношению к избирателям ²), во время выборов испытывали муки страха за благоприятный для них исход дела и т. д. Но мнению поэта, искомая государственная должность, если бы даже она была получена, не уславливает и не обеспечивает счастья. Даже высшее в Риме консульское достоинство не избавит человека от тревог душевных, делающих его несчастным ³). Горацию не представлялась, кажется, привлекательною и необходимость более или менее, в такой или иной форме, подлаживаться к влиятельным людям для человека, желающего вообще подняться или—что называется—выйти в люди, хотя подчас он и мирился с нею ⁴). Поэтому он

¹) Carm. I, 1, 7. Сравн. III, 2, 17—20.

²) Сравн. относящееся сюда прекрасное место в Epist. I, 6, 49—55.

³) Carm, II, 16, 9 — 10.

⁴) В Epist. I, 17 Горации указывает своему адресату средства, при которых он мог бы применяться к обстоятельствам и ладить с своим

 

 

— 598 —

однажды выразился, что «не худо прожил тот, кто родился и умер безвестным» ¹). Отсюда объясняется отчасти и факт отказа самого Горация от предложенной ему Августом должности при себе ²), должности, которая могла доставить Горацию влияние и которая во всяком случае могла льстить обыкновенному честолюбию, если бы только оно было у него. Соответственно с своим взглядом на тщеславие, в каких бы формах оно ни выражалось, поэт не считал также разумным гоняться за одобрением толпы в вопросах литературных, ценя лишь отзывы людей образованных и компетентных ³).

Отстаивая свободу человека от страсти честолюбия, Гораций еще настойчивее и чаще говорил против другой страсти, свившей гнездо в римском обществе еще в конце республики, особенно же при монархии, которая отняла у граждан занятие государственными делами и заставила их обратить свои помыслы к иным делам,—именно против корыстолюбия, в разных его видах и степенях. «Серебро маловажнее золота, золото ниже добродетелей», говорит Гораций. Но в Риме, как с горестью замечает он, об этом судят как раз наоборот. «Граждане, граждане, прежде всего нужно искать денег, добродетель же—после них»: в этом смысле открыто и громко проповедует Янус (т. е. биржа) с верху до низу, это повторяют юноши и старцы ⁴). По мнению поэта, гораздо лучше стоять выше этой унизительной и вредной страсти. «Тот ли, спрашивает он, дает тебе лучший совет, кто советует имущество приобретать, имущество, если можешь, то прямым путем, если же нельзя, то каким ни есть способом, (лишь бы) имущество, чтобы в театре

покровителем, не теряя своей свободы и личного достоинства При этом Гораций отчасти имел, кажется, в виду и свои отношении к Меценату.

¹) Epist. 1, 17, 10.

²) С. Suetoni Tranquilli quae suparsunt omnia, rec. Roth, 1877, pag. 297—298.

³) Срав. например Sat. I, 10, 73 —76.

⁴) Epist. 1, 1, 52 -55.

 

 

— 599 —

с ближайшего к сцене места смотреть слезливые пьесы Пупия,— или тот (дает лучший совет), кто, как всегда готовый помочь друг, убеждает тебя свободно и мужественно противиться надменной фортуне и делает тебя пригодным для этого сопротивления» ¹). Гораций с своей стороны приводит всевозможные соображения против объявшей римлян страсти к стяжанию. Он указывает на то, что страсть к корысти ведет человека к рабству. Человек, стремящийся к богатствам, лишается свободы духа, которая дороже металла, и навсегда останется рабом своей страсти, ибо не сумеет пользоваться и довольствоваться малым ²). Особенно можно сказать это о скупых корыстолюбцах. «Я не вижу, чем лучше, чем свободнее человек алчный раба, когда он нагибается к земле ради засевшего на перекрестке асса (чтобы поднять его). Ведь кто будет желать (увеличения своего имущества), тот будет также и бояться за его сохранность ³); далее, кто в страхе будет жить, тот, (на мой взгляд, никогда не будет свободным» ⁴). Богатства отнимают у человека покой, одно из существенных условий счастья. «Бодрствовать вне себя от страха, днем и ночью бояться злых воров, пожаров, рабов, чтобы последние, убегая, дочиста не обобрали тебя, — разве это приятно? Я (с своей стороны) желал бы всегда остаться абсолютно лишенным этих, (причиняющих такие мучения), богатств» ⁵). Вследствие нелепого стремления людей превзойти и затмить всех своим богатством, «редко можно встретить человека, который говорил бы, что он жил счастливо, и, довольный прожитым временем, уходил бы с жизненного пира, как гость сытый» ⁶). Богатство лишь питает жадность и вызывает сильнейший аппетит, «За возрастанием

¹) Epist. I, 1, 65—69,

²) Epist. I, 10,39-41.

³) Срав. Epist. I, 2, 51; I, 6, 10; II, 2, 156.

⁴) Epist. I, 16, 63-66.

⁵) Sat. I, 1, 76—79.

⁶) Sat. I, 1, 117—110.

 

 

— 600

(у человека) денег следом идет забота и жажда большого» ¹). Само же богатство не может прогнать от человека многих других забот и сердечной кручины. «Ни сокровища, ни (также) консульский ликтор не удаляют печальной тревоги духа и забот, летающих около разукрашенных потолков с кассетинами (в покоях богачей)» ²). «Ни дом и имение, ни груда меди и золота не выводят лихорадки из тела больного господина и не освобождают его душу от забот. Нужно, чтобы владелец был здоров (духом), если он думает хорошо пользоваться собранным добром. Кто желает (увеличения своих материальных средств) или боится (их утраты), тому его дом и имущество так же (мало) служат на пользу, как больному глазами—картины, страждущему подагрою—припарки, ушам болеющим от скопившейся в них нечистоты—цитры» ³). С другой стороны, «блага материальные преходящи и непрочны ⁴), да и сам человек не всегда может пользоваться ими, почему, в виду неизбежной смерти, было бы безрассудно придавать им чрезмерную цену и добиваться их ⁶). Но если человеку каким-нибудь образом досталось богатство, то следует давать ему разумное применение, именно употреблять его для удовлетворения своих потребностей ⁷) и на нужды других, близких лиц. В пример человека, распорядившегося своим богатством именно таким способом, можно взять Прокулея, известного чисто отеческим расположением к братьям; с ними он поделил собственное имущество, когда те в междоусобных войнах потеряли свое состояние. За то вечно будет жить этот человек в памяти потомства ⁷).

¹) Carm. III, 16, 17—18.

²) Carm. II, 16, 9—12.

³) Epist. I, 2, 47—53.

⁴) Epist. I, 6, 24—25.

⁵) Epist. II, 2, 175—179.

⁶) Sat. I, 1, 41 след.

⁷) Carm. II, 2, 5—8.

 

 

601 —

Вместо того, чтобы гнаться за богатствами, при этом вечно быть неудовлетворенным и никогда не иметь покоя, благоразумнее довольствоваться тем, чего может хватить для жизни. «Кому досталось то, чего достаточно для лого, тот пусть не желает большого» ¹). Человека, который желает иметь только то, чего хватило бы на его нужды, не беспокоят ни бури на море, приносящие столько тревог торговцам, мечтающим о барышах, ни сельскохозяйственные невзгоды, мучащие крупных землевладельцев, думающих о наживе ²). Затем, не следует стремиться к большему, чем сколько есть у человека на лицо: ведь «не одним богачам выпадают на долю радости» ³), счастливо можно жить и в бедности ⁴), «под бедной кровлей можно (даже) превзойти (самых) царей и царских друзей жизнью» ⁵), другими словами — бедный человек может даже больше наслаждаться жизнью, чем цари и друзья царей.

Подобные соображения не могли, однако быть убедительными для всех римлян. Некоторые из последних находили достаточное, как им казалось, оправдание своей склонности к стяжанию. «Добрая (т. е. большая) часть людей, которых обуяла страсть, «не довольно», говорит, «потому что лишь столько ты и стоишь (т. е. столько и значения имеешь), сколько есть у тебя материальных средств». Что станешь делать с рассуждающим так человеком? Предоставь ему быть жалким, потому что он охотно делает это», ему доставляет удовольствие быть жалким ⁶). С подобными людьми, действительно, ничего больше не остается делать, как предоставить их собственной участи.

Такие рассуждения Горация о бесполезности и даже вреде богатства во всевозможных отношениях не были только хорошими

¹) Epist. I, 2. 46. Срав. Sat. II, 2, 1 след.

²) Carm. III, 1, 25—32 след.

³) Epist. 1, 17, 9.

⁴) Carm. II, 16, 13—15.

⁵) Epist. I, 10, 32-33.

⁶) Sat. I, 1, 61-64.

 

 

— 602

словами, простыми фразами: он применял их и к себе, он и сам поступал сообразно с ними, по-видимому, в течении всей своей жизни ¹). В одном из сравнительно ранних своих произведений он сделал следующее признание: «Вот что было предметом моих желаний: кусок поля, не так (= не очень) большой, где был бы сад, и источник не иссякающей воды близ дома, и сверх того немного леса. Боги даровали нечто большее и лучшее. Хорошо. Ни о чем больше не молю тебя, сын Майи, разве только о том, чтобы эти дары ты упрочил за мною» ²). Несколько позже он опять выражал свое полное довольство одним сабинским имением ³). Еще позже Гораций писал одному из своих друзей: «Всякий раз, как холодный поток Дигенция (протекающий подле сабинского имения) освежает меня..., что — полагаешь ты, друг (Лоллий)—чувствую я, о чем—думаешь—молюсь? (Вот о чем). Пусть будет у меня то, что есть теперь, даже меньше; и пусть я живу для себя, сколько остается мне веку, если богам угодно продлить мой век; пусть будет у меня хороший запас книг ⁴) и заготовленного хлеба на год; и пусть я не колеблюсь в надежде относительно часов неизвестных. Но довольно молить Юпитера, который дает и отнимает. Пусть даст он (лишь) жизнь, даст средства (для жизни); душевный покой я сам доставлю себе» ⁵), потому что, как мысленно поправляется поэт, богов нужно просить только о том, чего сам человек доставить себе не может; освободиться же от душевных тревог зависит от человека ⁶). Го-

¹) Гебгарди по одному случаю заметил: Horaz bat nichts gelehrt, was er nicht durch seinen Wandel vertrat (Aest. Komm., 173). К этому выводу нельзя не присоединиться, если только немного ограничить его в отношенья к некоторым сторонам жизни,

²) Sat. II, 6, 1—5.

³) Carm. Н, 18, 14.

⁴) Срав. Sat. II, 3, 11—12.

⁵) Epist. I, 18, 104-112. Срав, Carm. I, 31, 17—20.

⁶) Die starke (antik-heidnische) Selbstgerech. tigkeit wird hier Niemand verkennen (Schütz).

 

 

— 603 —

раций так не много придавал цены материальным благам сравнительно с нравственными, в частности с свободой, что готов был отказаться от сабинского поместья (несмотря на то, что без этого имения существовать Горацию было бы трудно), если ты пользование этим даром Мецената нельзя было согласить с сохранением личной независимости: такое лишение вознаграждалось бы для поэта сохранением высшего блага, блага свободы ¹). Восставая против порабощения людей указанным страстям, поэт вооружался и против некоторых других видов рабства, именно против рабства женщинам ²), хотя в годы молодости он, конечно, не свободен был от увлечений,—против рабства чреву или чревоугодия. Правда, что касается даров Вакха, то Гораций в молодом и зрелом, а отчасти даже и в преклонном возрасте ³) был большим их любителем. В молодости он не только сам любил при случае хорошо выпить ⁴), как большинство поэтов всех времен и народов, но и других приглашал обращаться к дарам веселого бога вина, чтобы, например, рассеять заботы и грусть ⁵), так как—па его тогдашний взгляд—никакое другое средство, кроме вина, не прогонит беспокойств, которые гложут человеческое сердце ⁶). И в позднейшие годы Гораций не прочь был при случае ⁷) обратиться к тем же дарам 8), хотя в эту пору жизни с указанной стороны он значительно изменился ⁹), между прочим и потому, что научился серьезнее и глубже смотреть на жизнь и на то, что жизнь

¹) Epist. I, 7, 39 и др.

²) Epist, 1, 2, 23 след. Срав. Teuffel, Character, d. Horaz, 55 56, и L. Müller, Biographie, 34.

³) Гораций умер не в старых, но и не в молодых летах, именно на 57-м году жизни.

⁴) Sat. II, 3, 3; сравн. I, 6, 116—118,

⁵) Epod, 9, 37—38; Carm. ІI, 11, 17—18; Epod, 13. 17.

⁶) См., например, Carm. I, 18, 4.

⁷) Относительно вседневной, обыденной жизни его срав Epist. I. 14, 35.

⁸) Epist. I, 5, 11; I. 15, 18.

⁹) Сравн. Epist. 1, 14. 34—35.

 

 

— 604—

приносит с собою, и мог убедиться в справедливости той мысли, что жизнь духа и его состояния не всегда могут поддаваться влияниям от вне. Вообще же к дарам бога вина Гораций был несколько слаб, хотя эта его слабость никогда, кажется, не обращалась в рабство. За то тем энергичнее и постояннее вооружался поэт против порабощения чреву в более тесном смысле слова, против чрезмерного и изысканного питания. Еще в то время, когда Гораций писал свои сатиры, он доказывал пользу простоты и умеренности в пище и вред неумеренности, которая худо отражается не только на теле, но и на духе ¹). «Тело, обремененное вчерашними излишествами, угнетает вместе и дух, и привязывает к земле частицу божественного дуновения» ²).

Свои правила об умеренности в пище Гораций назначал не для других только. Я, говорил он, не хвалю сна человека из простого народа, сам наевшись откормленных птиц ³), т. е. не на словах только, не тогда лишь хвалю я простую жизнь поселян, когда сам насытился разными вкусными яствами, иначе сказать—я всегда могу обойтись без подобного рода наслаждений и не стану ощущать отсутствия их. Действительно, даже и в молодости Гораций обыкновенно довольствовался, кажется, скромным столом ⁴), несмотря на то, что, при своих отношениях к Меценату, мог, по-видимому, если бы захотел, жить даже с некоторой роскошью ⁵). Впрочем, поэт дозволял себе

¹) Sat. II, 2, 70 след.

²) Sat. II, 2, 77—79. Срав. Cic. Tusc. disp., V, 13, 38: humanus animus decerptus ex mente divina cum alio nullo nisi cum ipso deo, si hoc fas est dictu, comparari potest. Cic. De senect. 21, 77: est animus caelestis ex altissimo domicilio depressus et quasi demersus iu terram, locum divinae naturae aeternitatique contrarium. Conf. Tusc. disput. I, 27, 66; Cat. m. 21, 76.

³) Epist. I, 7, 35.

⁴) Sat. I, 6, 114—115. Срав. Carm. I, 31, 15—16, По поводу второго из процитованных мест Миллер в биографии Горация (стр. 33—34) замечает, что слова поэта об его умеренности нужно принимать с некоторой осторожностью».

⁵) У Светония в указанном месте читаем: Maecenas quantopere eum

 

 

— 605 —

и отступления от своих правил умеренности, как это видно, например, из упрека, который он вложил в уста своего раба Дава и направил по своему адресу: «Если ты, говорил Дав Горацию, никуда не зван на обед, ты хвалишь овощ, не доставляющую никаких хлопот (т. е. свой обед, не сопряженный ни с каким беспокойством), и при таких обстоятельствах называешь себя счастливым и доволен собой, так как нигде не придется тебе пить, как будто куда-нибудь (да обед) тебя тащат на веревке. (А) велит тебе Меценат (даже) поздно, при первых огнях, прийти в качестве гостя, ты кричишь и неистовствуешь: «ужели никто поскорее не принесет мне масло? ¹). Эй, кто слышит»? ²). Подобные противоречия понятны: сам же Гораций выразился до одному случаю, что «в свое время и подурачиться приятно» ³).

Таким образом, в общем, Гораций был сторонником правила «золотой середины», внушенного ему, быть может, Аристиппом дли Аристотелем ⁴), вполне им усвоенного, после собственного жизненного опыта, и потому проходящего чрез всю его жизнь и литературные произведения. Это правило он распространял на всевозможные жизненные отношения и положения, в том числе и нравственные ⁵). На его взгляд, не следует, например, быть ни слишком смелым, ни чересчур осторожным, в счастии не должно быть безмерно уверенным, в несчастии

dilexerit satis testatгr illo epigramьate: Ni te etc., sed multo magis extremis indiciis tali ad Augustum elogio: «Horati Flacci ut mei esto memor». Срав. Carm. II, 17, 1 след. и мн. др.

¹) T. e. или масло для фонаря, несение которого лежало на обязанности раба, называвшегося laternarius, или лампу, которою у римлян также освещали путь пред собою, иди (что менее вероятно) масло для намащения пред тем, как идти к Меценату. Приглашение от Мецената пришло поздно, уже в сумерки, и Гораций имеет мало времени для приготовлений.

²) Sat. II, 7, 23—35.

³) Carm. IV, 12, 2 3.

⁴) Срав. Gebhardi, 172. «Вера и Разум», 1836, № 1, отд. филос., стр. 38. Сравн. Epist. 1, 18, 9.

 

 

— 606

падать духом. Впрочем, обе указанные крайности, на взгляд Горация, опасны не в равной степени; по крайней мере в одной из од, написанной на эту тему, он говорит о той и другой неодинаково много, и по преимуществу советует не стремиться слишком в высь. «Правильнее (и вследствие того счастливее, вообще лучше) будешь жить, писал он в оде, обращенной к Лицинию, если не станешь ни постоянно пускаться в открытое море, ни слишком близко держаться опасного (во причине скал и мелей) берега, остерегаясь и боясь (морских) бурь» ¹). Лучше избрать в жизни золотую середину. При этом особенно надлежит быть бдительным по отношению к одной из крайностей, заключающейся в высоте положения. «Исполинская сосна чаще колеблется ветрами, и высокие башни тяжелее падают, и (не иные, как) самые большие горы поражаются молниями» *), т. е. чаще повергается в несчастие человек высокопоставленный, чем лицо скромного общественного положения, и для первого его падение гораздо опаснее и чувствительнее, чем для второго ²). С этой точки зрения смотрел Гораций на все внешние блага и в отношении ко всем им считал необходимым держаться средины. Мало того: на его взгляд, полезно быть безразличным и соблюдать равнодушие в отношении всех таких благ, как «дары земли» (т. е. металлы и драгоценные камни) «и моря» (т. е. жемчуг, пурпур), «рукоплескания» толпы и «дары дружественного квирита» (т. е. государственные должности), так как «ничему не удивляться есть почти лишь одно, что может сделать и сохранить человека счастливым» ⁴).

¹) Поэт любит сравнивать жизнь с плаванием по морю о судьбы жизненный с опасностями на мор.

²) Carm. II, 10, 1—4 и 9—12.

³) Эта мысль была, по всей вероятности, навеяна на Горация всяческими катастрофами в период междоусобных войн и, быть может, отчасти руководила им в его решении отказаться от участия в блестящей придворной жизни.

⁴) Epist. I, 6, 1—2 и след.

 

 

— 607

Удивление пред чем-либо и само по себе лишает дух спокойствия, необходимого для счастья; по кроме того из удивления нередко возникает у человека желание обладать предметом, возбудившим его удивление, после же приобретения его рождается опасение утраты; а такие волнения не составляют счастья. Поэт советовал мириться с доставшимся каждому жребием. Наблюдая в римлянах едва не всех общественных классов и профессий недовольство своей судьбой, он указывал и разъяснял неосновательность такого недовольства ¹), убеждал их стать выше внешних обстоятельств, как и сам делал ²), доказывал, что счастье не вне, по в нас самих. «Кто, удалившись из отечества, убежал также и от себя самого», от терзающих его беспокойств? ³).

Важное условие счастья есть добродетель ⁴). «Хочешь жить как следует (а потому и счастливо)? А кто этого не желает? (В таком случае) если (на твой, как и на мой, взгляд) одна добродетель может дать это, мужественно приложи к сому свою заботу, оставив удовольствия. Если же добродетель считаешь ты словом (звуком пустым), как рощу священную— дровами, то заботься, чтобы никто другой не прибыл раньше тебя в гавань, чтобы не потерять тебе (выгодных торговых) операций в Кивире и в Вифинии» ⁵), т. е. вообще хлопочи о приумножении своего богатства. Но так может поступать лишь человек, в котором нет ничего идеального, который не здрав духом. То же замечание приложимо и к человеку честолюбивому. «Кого услаждает ложная честь и страшит ложное бесчестие, как не человека, исполненного недостатков и нуж-

¹) Sat. I, 1; Epist. I, 10 и др.

²) Epist. I, 1.19.

³) Carm. II, 16, 19—20. Срав. Epist. I, 14, 12--13.

⁴) Epist. I, 16, 19—20. Сравн. Carm. III, 24, 44; Sat, II, 6, 72—75 и др.

⁵) Epist. I, 6, 29 — 33. Гораций в этот раз не считает даже нужным оспаривать второе мнение, давая лишь повить свое решительное несогласие с ним. Срав. Sat. I, 1, 61.

 

 

— 608

дающегося в исправлении»? ¹). Добродетель же должна корениться в самом сердце человека, а не служить лишь на показ ²); из чистой любви к ней, а не из страха наказания, должны вытекать добрые поступки человека ³).

Для того, чтобы быть счастливых, человеку нужно иметь, кроме добрых свойств природы и характера и кроме личной независимости, некоторые духовные интересы. Сам Гораций с этой стороны мог считать и считал себя счастливым, что не без самодовольства и высказывал. «У меня, говорил он, есть верность и богатая жила (поэтического) дарования, и меня, бедняка, ищет богач. Ничего больше у богов не вымаливаю» ⁴). Он находил величайшее удовольствие в деревенской жизни, с теми духовными наслаждениями, которые в ней были доступны для него. Он мечтал о чтении в деревне «книг древних» ⁵), и, отправляясь в сабинское имение, брал с собою сочинения Платона философа, Менандра, даровитого поэта новой комедии, Евполида, одного из лучших представителей древней аттической комедии, Архилоха, представителя ямбической поэзии ⁶), вообще образцовых мыслителей и поэтов древности. Чтению, а также и письму, посвящал поэт часть своего дня и в то время, когда проживал в Риме ⁷). Отсюда и из многих других мест у Горация ⁸), по разным поводам упомянутых уже прежде, можно заключать, что точно такие же интересы должен был Гораций внушать и всем, кто хотел жить счастливо.

Такого рода взгляды Горация во многих отношениях симпатичны и не лишены даже поучительности. То же следует сказать

¹) Epist. I, 16, 39—40; сравн, II, 2, 206—207.

²) Epist. I, 16, 54 sqq.

³) Ibid. V. 52-53.

⁴) Carm. II, 18, 9 —12. Гораций упоминает здесь о богах потому, что указанный свойства суть дар богов.

⁵) Sat. II, 6, 61.

⁶) Sat. II, 3, 11-12.

⁷) Sat. I, 6, 122—123.

⁸) Сравн. Epist. I, 2, 1 след.; 11, 3, 268—269.

 

 

— 609

о некоторых суждениях поэта касательно взаимных отношений людей. Эти суждения выставляют Горация в весьма благоприятном свете, в них сказывается его мягкая и благородная натура. Так, в одной из од поэт выражает свое негодование на несправедливость и бессердечие жадного богача—землевладельца, который не обращает даже внимания на межевые камни соседского поля (а это считалось в Риме великим нечестием) и вторгается в границы имения клиентов, не желая знать своих обязанностей к ним, предписанных законом. Принужденные выселиться, бедняки-супруги уносят с собою лишь богов-ларов, составляющих их святыню, и оборванных детей. Вот, как бы хочет сказать гуманный римский поэт, все, что у них есть. Как же должен быть жесток человек, который решается на подобный беззаконный и грубый поступок! ¹). — Несправедливость и порок заслуживают осуждения. Но строго судя других, мы должны быть столь же строгими к себе самим; применять же к другим иную меру, чем к себе, несправедливо. «Если ты рассматриваешь свои погрешности как больной глазами, намазанными мазью, то почему пороки друзей ты разглядываешь так зорко, словно орел или змей эпидаврский»? ²). К маленьким погрешностям друзей нужно относиться снисходительно, потому что «никто не родится без недостатков; лучший есть тот, кого обременяют меньшие недостатки» ³). «Кто требует, чтобы друг не брезгал его наростами, тот пусть прощает прыщи у друга» ⁴). Справедливо было бы, чтобы тот, кто желает (от других) снисхождения к (своим) погрешностям, и сам отвечал снисхождением (к погрешностям других) ⁵). «Тщательно исследуй себя

¹) Carm. IΙ, 18, 23-28.

²) Sat. I, 3. 25—27.

³) Ibid., V. 68 69.

⁴) Выражение Горация напоминает некоторым толкователям им текст у Матф. VII, 3, причем замечается, что tubera относятся к verrucae, как бревно к спице в указанном месте Евангелия.

⁵) Sat. I, 3, 73 -75.

 

 

— 610 —

самого, не вложила ли в тебя природа или дурная привычка каких-нибудь недостатков: ведь на запушенных полях вырастает папоротник, который выжигать следует» ¹).

Все эти, нередко поучительные и для нашего времени, всегда искренние и умные суждения, высказывались поэтом почти исключительно в виду потребностей настоящей или (если выразиться применительно к нашим, христианским понятиям) земной жизни, Мораль Горация, направленная к устроению жизни человека до момента его смерти, за пределы смерти почти не простиралась. Мотивируя свои суждения по вопросам нравственным и указывая основания, по которым тот или другой образ действий заслуживает предпочтения, Гораций обыкновенно брал их или из философии, или из жизни, но не из области за пределами настоящего существования человека. Советуя поступать так, а не иначе, он лишь в редких случаях руководился тем, что мы называем мздовоздаянием за гробом, так как, под влиянием, может быть, эпикурейской философии в изложении Лукреция ²), он по-видимому плохо верил в это мздовоздаяние, а равно и в самое бессмертие, или по крайней мере мало думал об этих предметах. К такому заключению приводит ограниченность относящихся сюда стихов и отдельных выражений поэта и их содержание. Так, рекомендуя своему другу Деллию пользоваться жизнью для наслаждений (впрочем умеренных и чуждых страстного возбуждения), поэт по-видимому мотивировал такой совет лишь тем, что-де все ведь равно, рано или поздно придется сделаться, «жертвой безжалостного Орка» и на ладье Харона пойти «в вечную ссылку» ³),— взгляд, совершенно расходящийся с взглядом например Киргизия и Цицерона на смерть, как на

¹) Sat. I, 3, 34—37.

²) Сравн. Luer. De rer. nat., III, 37 sqq., 830 sqq. Сравн. также Sat. II, 6, 93—94.

³) Carm. II, 3, 24—28. Сравн. II. 18, 29 след. и III, 1, 14—15. Сравн. Буасье, 227.

 

 

— 611 —

возвращение в отечество и к подливной жизни ¹), в мало гармонирующий с мыслью о будущем мздовоздаянии, если такая мысль и была у Горация.

Отрицать существование у Горация когда бы то ни было указанной мысли трудно ²). Он говорил о «душах благочестивых», которых Меркурий «приводит в назначенные им жилища радости» в Елизие ³). Он упоминал о «богатых островах» (островах блаженных) ⁴). В одной из своих од, упоминая об упавшем на него дереве, Гораций говорил, что он, вследствие этого, едва не увидал «царства мрачной Прозерпины, и судящего (в подземном царстве) Эака, и отделенные (от Тартара) жилища благочестивых, и Сапфо, на эолийских струнах жалующуюся на дев—соотечественниц, и тебя, Алкей, поющего о тяжких бедствиях (своего) плавания по морю, бегства, войны. Тени с удивлением внимают песнопениям обоих (песнопениям), достойным священной (т. е. господствующей при священных действиях) тишины; но более жадно слушает толка, тесно сплотившаяся плечо к плечу, о битвах и изгнанных тиранах. Что удивительного (в этом), когда изумленный теми песнями (и усыпленный) стоглавый зверь (Цербер) опускает (свои) черные уши и змеи, завившиеся в волосах Евмевид, отдыхают. Даже Прометей и отец Пелонса (Тантал), под звуки сладкие, забывают о своих мучениях, и Орион (страстный охотник) не заботится об охоте за львами и робкими рысями» ⁵). Здесь есть речь и о судье преисподней, и об обителях благочестивых, и о занятиях подземных жителей тем самым, чем занимались они при жизни,—вообще загробная жизнь изображается с некоторыми из тех именно черт, которые придавались ей народной верой. Но, в виду малочисленности подобных мест у Горация, трудно

¹) Сравн. Буасье, 251.

²) Сравн. Rizzi, 19.

³) Carm. I, 10, 17-18. Сравн. I, 24, 16—18.

⁴) Epod. 16, 42; Carm. IV, 8, 27.

⁵) Carm. II, 13, 21—39. Ср. Patin, Étud. sur la poésie lat. 1875, t. I, p. 91—92.

 

 

— 612 —

не предположить, что рисуемая Горацием картина загробного мира не была порождена твердой и глубокой верой в будущую жизнь и воздаяние за гробом, что она была создана главным образом под влиянием желания показать могущество поэзия и прославить Алкея и Сапфо, бывших образцами для Горация в лирической поэзии, что она была. по преимуществу плодом его фантазии, простой группировкой ходячих данных мифологии. Это подтверждается отчасти и тем, что у Горация, как видно из приведенной картины, нет вполне ясного представления о подземном мире я его частях ¹). Гораций так редко упоминает о загробном мире, что призвать его человеком, мало думавшим об этих предметах, не будет большой смелостью. Но можно, кажется, сказать больше. Принимая во внимание, что Гораций, часто возвращающийся к мысли о неизбежности смерти, обыкновенно говорит при этом лишь о необходимости брать от жизни все, что она может дать, и что мысль о будущей жизни не играет никакой роли в его морали,—позволительно допустить, что Гораций был склонен, по временам, по крайней мере, считать смерть концом всего ²) и признавать бессмертие лишь в памяти людей Во всяком случае Гораций не задумывался над тем, что будет с людьми мосле смерти, и в этом отношении представлял почти противоположность Виргилию, который в шестой книге Энеиды, на основании народных преданий и философских учений, так подробно изобразил жилище мертвых, с его разделением на Тартар, Элизий и переходную область между ними, с судилищем подземным, с мучениями грешных и блаженством праведных ⁴).

¹) Сравн. комментарий Кисслинга,

²) Сравн. Epist. I. 16, 79,

³) Сравн. Carm. II, 2, 7 — 8; IV, 8, 13—15.

⁴) Сравн, Буасье, 228 и дал.

 

 

613 —

В одной из сатир Горация раб его Дав говорит поэту, что он, восхваляя счастье и нравы старинного люда, сам однако, не вернулся бы к этим нравам, потому ли, что в глубине души не считает лучшим то, о чем проповедует другим, или потому, что не в силах освободиться от своих недостатков ¹). Не подлежит сомнению, что многие из обвинений, в свое время выставленных против Горация и вложенных им в уста Дава» также как и упреки, выраженные по другому случаю Дамазиппом ²), явно преувеличены или же неправдоподобны, причем. одни из них могут иметь значение лишь с точки зрения абсолютной добродетели, другие совсем не могут относиться к Горацию. Но упомянутое выше обвинение в непоследовательности трудно признать ложным и даже сильно преувеличенным ³). Ставить это в большую. вину Горацию вряд ли было бы справедливо; но отрицать самый факт нет оснований. Объясняется он также точно, как и другие, наблюдаемые у Горация, противоречия между его словом» и делом.

Таких противоречий открывается у него не мало. Он, например, говорил: «сладко и почетно умереть за отечество» ⁴), а между тем сам, притом в период наибольшего увлечения идеей патриотизма, бежал с поля битвы при Филиппах, бросив при этом даже свой щит ⁵). Гораций несомненно любил-

¹) Sat. II, 7, 23 след.

²) Sat. II, 3.

³) Несомненно, что Гораций влагает в уста Давя и некоторые из упреков, которые сам себе делал. Сравн. Sat. II, 7, 28—29 с Epist. I, 8,12.

⁴) Carm. III, 2, 13.

⁵) Carm. Il, 7, 9—10. Особенно упрекать Горация за этот его поступок было бы не вполне основательно, не только в виду того, что в течении, почти двух лет, проведенных поэтом в войске Брута до битвы при Филиппах, ему приходилось часто бывать в крайней опасности (Carm, II, 7, 1—2) и что без военных заслуг он не мог бы сделаться tribunus militum у Брута, но и в виду того, что даже великие полководцы искали спасения в бегстве, что мужество военных людей в значительной степени условливается крепостью их физических сил, а Гораций в этом отношении не мог ничем похвалиться,—что военных инстинктов на было в

 

 

— 614 —

Рим, желал ему силы и славы, болел душою об его потрясениях и однако он своему другу Гирвину Квинцию советовал не думать напряженно о том, что замышляют воинственные кантабры и скифы, вообще не мучиться опасностями, грозящими Риму с запада и востока, и за политическими делами не забывать наслаждений, так как юность, красота и любовь скоротечны ¹). «Ты, обращался он к Меценату, заботишься об устройстве государства, приличном для него и, в тревоге, боишься, что готовят городу (Риму) Серы, и (некогда) подвластные Киру Бактры, и Дон несогласный», т. е. около Дона обитавшие скифы, находившиеся во взаимной вражде, вообще—ты радеешь о внутреннем и внешнем благосостоянии государства; по, так как от людей сокрыто будущее, то лучше наслаждайся настоящим ²). И сам Гораций был беззаботен относительно внешней политики Рима ³).

Подобные противоречия у поэта объясняются частью из случайного настроения минуты, которому поэт отдавался или непроизвольно, вследствие временной слабости воли (о которой упоминал и сам он, когда говорил, что он стремится к тому, вред чего изведал на опыте, и избегает того, что считает полезным ⁴), или произвольно (как бывало с ним в тех случаях,

его натуре, склонной к интересам мирной жизни,—что порыв энтузиазма, охвативший его сначала, не мог долго продолжаться, при его скептической природе, — что грабежи и насилия, чинившиеся партией Брута, не могли питать его расположения к республиканским идеалам (см. биогр. Горация у Л. Миллера, стр. 16—17). Гораций уже с самого начала своего участия в междоусобной войне, с ее кровопролитием и неправдами, мог получить то отвращение ко всем гражданским войнам, которое впоследствии с такой силой высказывал (Carm. 1, 2, 21 сл.; 14, 1 сл.; 35, 33 сл.; 37, 20—21; III, 24, 26—20 и друг.). Однако тот пакт, что сам Гораций не умер за родину и ее интересы или за то, что считал ее интересами, между тем как позднее, когда у него не могло быть прежнего энтузиазма, признавал сладкою смерть за отечество, остается все же фактом.

¹) Carm. II, 11, 1 сл.

²) Carm. III, 29, 25 сл.

³) Carm. I, 26, 5—6.

⁴) Epist. I, 8, 11.

 

 

— 615 —

когда он приглашал друзой бросить дела и заботы и ловить часы веселья),—частью из некоторых общих правил, сложившихся у Горация под влиянием философских учений, которым следовал он в разные периоды жизни.

Гораций начал с Эпикура, который в умеренных наслаждениях, духовных и материальных, усматривал высший идеал человеческого счастья. Такое учение как нельзя более подходило к натуре Горация, склонной к наслаждениям, и он стал эпикурейцем, в теории и практике, сделался большим любителем пустых удовольствий, смеявшимся над строгими правилами стоиков. Но когда песни, любовь и пиры стали надоедать Горацию, когда пламень юношеских страстей начал погасать, а тягости приближающейся старости больше и больше стали давать себя чувствовать, когда поэт сильнее начал интересоваться высшими вопросами жизни, на которые не было удовлетворительного ответа в Эпикуровом учении, тогда он чаще и чаще стад обращаться к диаметрально противоположной ¹) стоической философии ²), учившей, что не наслаждение, а добродетель есть высшее и единственное благо. В некоторых своих одах и эпистолах Гораций и выражал учение стоической философии ³), положения которой он когда-то осмеивал Находясь под некоторым влиянием этой философии и стремясь поддержать предпринятые или еще только предположенные Августом нравственные реформы,

¹) В одном сходились обе названные системы (и это их сходство, быть может, имело свое значение в «нравственном обращении» Горация), именно— в признании покоя духа высшей мудростью и высшим благом.

²) На основании Carm, И, 2, 19 сл., Тейфель (Gesell, d. r. L., 3 Aufl., S. 490) полагает, что Гораций сделался справедливее к стоицизму около 730 (24) года=41 года своей жизни. Тот же исследователь в Charact. d. Horaz, 60, высказал догадку, что «обращение Горация от его доселешнего легкомыслии к более свойственной ему по природе серьезности и солидности» последовало около того времени, когда была написаны Sat. II, 3 и bipod. 11, т. е. около 721 (33 =32 года жизни поэта,

³) Однако в некоторых одах даже серьезного содержания Гораций выражал эпикурейские взгляды. Сравн. II, 3 и II, 16.

⁴) Сравн. Sat. II, 3 и 7.

 

 

616 —

Гораций написал значительное число од, в которых, отчасти или вполне отрекаясь от эпикурейских воззрений, принимал стоические ¹). Он выяснял в образах и на примерах стоическое положение о том, что самый богатый есть тот, кто всего меньше желает, что один мудрец богат и что мудрый есть истинный царь ²), говорил, что лишь добродетель может дать счастье ³), признавал стоический идеал жизни, указываемый стоиками в том, чтобы человек сан был господином для себя ⁴) и т. д. К стоицизму особенно склонился Гораций тогда, когда писал свои письма. Так, в одном из писем он проводил весьма характерное положение стоиков, что все проступки равны. Гораций писал: «когда ты крадешь у меня из тысячи модиев бобов один (модий), то для меня лишь убыток меньше, а не проступок» ⁵). Впрочем и теперь он не прочь был иногда благодушно посмеяться над некоторыми парадоксами стоиков ⁶), и теперь не отказался он от практического эпикуреизма или эпикуреизма в жизни, советуя например своему другу, элегику Тибуллу, в письме к нему, наслаждаться жизнью, без заботы о будущем, как делает-де и он сам, Гораций, причем назвал «себя, за свою беззаботную и преданную спокойному наслаждению жизнь, «поросенком из стада Эпикура» ⁷). Даже в своем первом письме первой книги, которое служило прологом к письмам этой книги и было составлено по позже 734 (20) года, т. е. на 45 году жизни ⁸), Гораций говорил, что у него нет какого-нибудь одного вождя в фи-

¹) Carm. II, 15, 1 сл.; 18, 1 ед. Срав. III, 1, 25 сл.; III, б.

²) Carm. II, 2, 9 сл.; III, 16, 39.

³) Carm. II, 2, 17 след.

4) Carm. III, 29, 41 и след.

^в) Epist. I, 16, 55—56. Сравн. здесь же ст. 78—79, где Гораций, под влиянием стоиков, извиняет даже самоубийство в известных случаях.

⁶) Epist. 1, 1, 108.

⁷) Epist. I, 4, 1—16.

⁸) См. Tab. chronol. Horat. и комментарий Шютца.

 

 

— 617 —

лософии, что он то присоединяется к стоикам, то обращается к Аристиппу, учившему, что высшее счастье заключается в наслаждении, впрочем, таком, при котором человек не теряет своей свободы ¹). Вообще Гораций, как и многие образованные римляне его времени, в вопросах нравственных был эклектиком и, стремясь составить для себя пригодную философию жизни, не заботился о цельности этой философии, о полной выдержанности положенных в ее основание правил.

Александр Садов.

¹) Epist. I, 1, 13—19. Сравн. Wiedel, De Horatio poets philosopho 1875, pag. 21. Автор настоящей статьи получил указанную диссертацию, к сожалению, в самое последнее время.

Правообладателям