Предисловие

Догматы вечны и неисчерпаемы. Этапы их раскрытия в сознании и истории Церкви – определения, «оросы» Вселенских Соборов – не есть могильные плиты, приваленные к дверям запечатанного гроба навеки закристаллизованной и окаменелой истины. Наоборот, это верстовые столбы, на которых начертаны руководящие безошибочные указания, куда и как уверенно и безопасно должна идти живая христиан­ская мысль, индивидуальная и соборная, в ее неудержимых и беспредельных поисках ответов на теоретически-богословские и прикладные жизненно-практические вопросы.

История Церкви, как и предшествующая ей библейская история, есть развертывание ступеней все нараставшего откровения Божия в судьбах земного человечества и, еще точнее, – в судьбах некоторых его частей, то есть отдельных народов. При взгляде на эти народы очами веры они предстают перед нами как избранные сосуды и органы откровения. Таким провиденциальным предызбранием эти народы, со свойственными им качествами и культурами, нимало не стеснялись в их естественном свободном развитии, в увлечениях, крайностях, страстях, ошибках, грехопадениях и восстаниях. История избранных народов не останавливается в ее натуральном движении, не коченеет и не мертвеет, подобно механическому инструменту в руках Провидения. Божественное откровение не нуждается в упразднении свободы. Естественная эволюция данных народов служила лишь наиболее целесообразным фоном и средой, на которых перст Провидения начертывал потребные в домостроительстве спасения мира письмена. «Многочастне и многообразне древле Бог глаголавый отцем во пророцех» (Евр. 1, 1) моментами выправлял ход событий вторжениями в него чудесных воздействий свыше, «чудотворяй иногда».

Священная библейская и церковная история могли быть в конкретных формах и иными, при всей их неизменности по существу. Это – царство свободы, а не физической, мерт­вящей необходимости, фатального предопределения.

3

Мыслимость и других вариантов истории Церкви блестяще иллюстрируется различиями вселенской церковной эволюции в рамках единой античной «вселенной» – «οἰκουμένη», с различиями переживаний вопросов догмы и благочестия в латинской и эллинской ее половинах, приведшими в конце концов к роковому распаду Церкви на две врозь разошедшихся ветви.

Метафизическая эллинская мысль не могла удержать себя от утонченных спекуляций, заданных ей христианским откровением: о Святой Троице и Боговоплощении. Западная, латинская половина Церкви лишь поневоле вовлекалась Востоком в эти спекуляции, к которым сама была неспособна. По своей же инициативе она богословствовала о других вопросах, о вопросах морально-практических: интересовалась сочетанием свободы человека с благодатными силами, подаваемыми свыше в акте спасения. Та же тайна спасения, та же сотериология, интересовала две культуры с разных сторон и по-разному. Если Восток увлекала сторона теологическая, то Запад – антропологическая. На Востоке были свои уклонения от нормы ортодоксии, свои ереси, на Западе – свои.

Самая форма разрешения спорных вопросов и умиротворения взволнованной Церкви путем так называемых Вселенских Соборов была не теоретически, не предумышленно, а эмпирически нащупана по поводу особо широких и особо острых потрясений в толще именно восточной половины Церкви. В западной половине, благодаря централизующему авторитету римской кафедры, нужды в Соборах Вселенских не чувствовалось. Организованные императорами, по сговору с восточным епископатом, Вселенские Соборы неохотно посещались западными представителями. Сами папы даже не удостаивали их личным присутствием. Еретические треволнения Востока психологически казались на Западе чем-то досадным, чуждым и болезненным, без чего можно было, как и без Вселенских Соборов, спокойно обойтись.

Словом, будь Римская империя монотонно латинской или эллинской по расе, языку и культуре, лик истории Церкви был бы один. Теперь, в фактической данности, он другой, раздвоенный. Но эта данность не абсолютная, а относительная, зависящая от переменных условий историчес-

4

кой почвы, среды и обстановки, в которых протекала жизнь Церкви. Состарились, ослабели, умерли очаги древних культур, римской и греческой, отпали и свойственные им постановки вероучительных и моральных вопросов. У новых христианских народов сложилась своя расовая, культурная и религиозная ментальность, на почве которой пробудились в сознании новые вопросы, а старые, так тяжко волновавшие древнюю Церковь, заснули, потеряли интерес или ожили в сознании европейских христиан в неузнаваемо новой форме.

5