Юрьевский А. Гомилетика, или наука о пастырском проповедании Слова Божия

В «Руководстве для с. паст.» за 1899, 1900, 1901 и 1902 годы печаталось обширное сочинение А. Юрьевского Гомилетика, или наука о пастырском проповеданы Слова Божья.

Сочинение это заслуживает полного внимания всех, кто интересуется успехами проповеди. Оно во всяком случае оправдывает надежду, что гомилетика немедленно приобретет важное значение, как только займется вопросами, выдвигаемыми проповедническою практикою и имеющими дать ей то ценное содержание, которого она до сего времени не имела. От всех наших новейших гомилетик, начиная с Чтении о церковной словесности Я. К. Амфитеатрова и кончая Опытом полного курса гомилетики М. Чепика Науки о пастырском проповеданы Слова Божия выгодно отличается. Главный недостаток гомилетики Амфитеатрова в том, что она рассматривает проповедь, если не исключительно, то преимущественно с литературной или словесной точки зрения. Позднее появившиеся гомилетики — Записки по богословию собеседовательному арх. Афанасия, Руководство к церковному собеседованию прот. Фаворова, Краткая гомилетика прот. Поторжинского и Опыт полного курса гомилетики Чепика — только в некоторой степени самостоятельны в изложении, находясь по содержанию в полной зависимости от гомилетики Амфитеатрова и разделяя с нею ее недостатки. Гомилетика А. Юрьевского, как наука

175

о пастырском проповедании Слова Божия, порывает с этою традицией, вполне независима от нее и потому представляет из себя гомилетику по сравнению с предшествующими трудами из этой области вполне с новым содержанием.

Впрочем мысль о самостоятельности труда А. Юрьевского нуждается в некотором ограничении. Кроме цельных гомилетик и независимо от них, нуждами проповеднической практики за последние годы порождено громадное количество журнальных статей и брошюр по вопросам гомилетики. Эта мелкая гомилетическая литература с полною ясностью свидетельствует, на сколько наши гомилетики отстояли далеко от проповеднической практики и какое интересное содержание имела бы гомилетика, если бы она занялась теми же живыми вопросами, которые обсуждаются в последние годы в мелкой гомилетической литературе. Г. Юрьевский с заслуживающим полного одобрения вниманием изучил эту последнюю литературу и вполне использовал ее для своего труда. Ни одной мелкой статьи не только в толстых журналах, но даже в епархиальных ведомостях, автор, кажется, не оставил без внимания. В этом опора его свободы от предшествующих гомилетик, но в этом же, как увидим, объяснение недостатков его гомилетики: оказалось, что он одни цепи сменял на другие. Мелкие журнальные статьи и брошюры, обсуждающие частные вопросы гомилетики, не имеют и не могут иметь общего принципиального содержания: г. Юрьевский, сшивший их в одну тетрадь, не постарался объединить их таковым содержанием.

Прежде чем перейти к обозрению гомилетики Юрьевского по существу, считаем долгом отметить, что весь этот обширный труд исполнен тщательно, каждый параграф его обработан с одинаковым вниманием, весь он написан языком правильным и чистым, его тон серьезный и степенный выдержан с начала до конца: с внешней стороны он производит приятное впечатление. II содержание его в частностях—независимо от общего содержания, плана и целей гомилетики как науки—представляет большой интерес. Напр. в параграфе (45) о способах приготовления к проповеди автор пишет: «В

176

субъективном отношении богослужебно-храмовая проповедь есть плод умственного труда проповедника, есть изложение его христианских убеждений, результат его мыслительной деятельности, направленной к упорядочению, расположению и уяснению тех познаний и сведений, какие им приобретены были раньте относительно известного предмета, и его личных размышлений. Только то слово проповедника может быть названо в полном и истинном смысле проповедью, идеи которого созрели в уме проповедника еще задолго до произнесения слова и были ему, так сказать, знакомы и родственны. Если мы обратимся к действительности, то увидим, что существуют две категории проповедников, произносящих проповеди своего составления. Проповедники одной категории, намереваясь выступить в известный день пред слушателями на кафедре, начинают за несколько дней пред этим читать различные сочинения и сборники выдающихся проповедников, стараясь извлечь из них несколько мыслей, так или иначе относящихся к тому предмету, о котором они предположили сказать слушателям слова. Собранные ими отовсюду разрозненные мысли в одно целое они, после легкой переработки, предлагают слушателям в качестве церковно-проповеднического слова. Иначе смотрят на пользу чтения книг и на необходимость размышлений проповедники второй категории. Будучи постоянно заняты божественною истиною, они изучают ее и размышляют о ней—не с тою, однако, специальною целью, чтобы приготовиться к известной определенной проповеди, но с целью полного и глубокого восприятия этой истины в свое сознание и сердце, с целью общего расширения своего умственного кругозора, приобретения той широты и зрелости характера, которая столь необходима истинному проповеднику. Всегда нося в сердце своем глубокое убеждение в истинности христианского учения, восприняв истину христианства всем существом своим, они всегда имеют наготове и предмет и частные мысли для своего слова; им нет нужды каждый раз сшивать свои проповеди из различных отдельных лоскутов и отрывков; им достаточно лишь обратиться к своему духу, уйти внутрь себя и там отыскать те мысли и идеи, которые относятся к намеченной

177

ими теме, чтобы выступить пред пасомыми с живым словом христианского убеждения. Нет сомнения, что из указанных двух категорий проповедников наиболее близко стоят к идеалу истинного проповедника представители второй категории». Столь же хорошо говорит автор о психологическом элементе проповеди. «Проповедь, напр., о любви, пишет он (46), чтобы могла произвести действительное, более или менее живое впечатление на слушателей, должна быть полна сильного и глубокого психологического анализа. Этот анализ должен самым живым, самым наглядным образом показать, что тот человек, который постоянно питает в отношении к своим ближним враждебные, неприязненные чувства, есть жалкое, несчастное и даже вредное существо; что таящаяся в нем вражда гложет и подтачивает его сердце, мучит его внутреннею жгучею болью, вытесняет из сознания его все благороднейшие и возвышеннейшие чувства и мысли, вносит в его духовный, внутренний мир тьму и разрушение, унижает и развращает его нравственно-разумную природу и вводит элементы разложения даже в семейную и общественную жизнь». Также к лучшим страницам рассматриваемого сочинения принадлежат параграфы о молитвенном настроении пастыря (16), об обычной неблагопристойности и невразумительности чтений слова Божия за богослужением (37), о непонятности славянского перевода церковных песнопений (31) и др. Наилучшее впечатление от всех этих страниц ослабляется лишь тем обстоятельством, что они представляют из себя не что иное, как выдержки из разных статей или перифраз их, хотя, конечно, было бы еще хуже, если бы автор скрывал свои заимствования. Но автор не принадлежит к категории молчаливо крадущих словеса у ближнего своего и добросовестно указывает свои источники. Указанное обстоятельство было бы совершенно ничтожно, если бы г. Юрьевский не ограничился кропотливым собиранием бывшего у него под руками материала, но внес бы в него принципиальное освещение, идейный элемент, чего мы у него к сожалению, не находим.

Гомилетика, или наука о пастырском проповеданы слова Божия состоит из предварительных сведений, введения

178

и четырех частей исследования. В предварительных сведениях автор рассуждает о проповедании слова Божия, как долге каждого христианина и как главной обязанности духовных пастырей, дает понятие о цели проповеди и определение гомилетики, сообщает исторические сведения о науке проповедничества, наконец определяет понятие о проповеди, характер и состав гомилетики. Предмет введения—проповедник и его качества. Самое учение о церковно-пастырской проповеди распадается на четыре части: 1) проповедь педагогическая (школьная); 2) проповедь церковно-богослужебная (храмовая); 3) проповедь внебогослужебная, где речь идет о так называемых вне богослужебных собеседованиях, и 4) проповедь миссионерская.

О гомилетике, построенной по такому плану, сам автор рассуждает так: «определяемое указанным делением пастырской проповеди содержание гомилетики дает последней характер чисто национальный, русский, совершенно самостоятельный и нисколько независимый от гомилетических направлений запада» (§ 8). Таким образом сам автор возлагает на свою гомилетику большие надежды. Это дает нам право посерьезнее и строже отнестись к его труду.

Обозревая план науки о пастырском проповедании слова Божия, мы видим, что ее центр тяжести лежит в делении проповеди на четыре вида; все учение о церковно-пастырской проповеди автор сводит к рассуждению об этих видах проповеди. Это действительно оригинально, но... по меньшей мере странно. Указанные четыре вида проповеди, это не что иное, как виды народности и современности проповеди, ее приспособления к слушателям, времени и месту. Таким образом автор всю гомилетику сводит к вопросу о видах народности и современности проповеди, т. е. к тому, что в гомилетике должно составить один параграф. В этом плане не нашло себе места все существенное содержание гомилетики, вся ее принципиальная часть, которая должна бы поместиться между введением и учением о видах проповеди: здесь мы встречаем пробел, поистине изумительный и единственный в своем роде! Удивительно, как сам автор не заметил этого пробела Дело в том, что в конце параграфа седьмого автор так определяет проповедь: она есть «не огра-

179

ниченное ни местом, ни временем живое устное слово христианского пастыря, имеющее в основе своей идею царства Божия, раскрываемую в духе православной церкви, и предлагаемое с целью содействовать людям в достижении ими вечного спасения, чрез преобразование их внутреннего мира». Определяя так высоко и верно проповедь, автор однако не считает нужным сказать что-нибудь о том, что в проповеди не ограничено ни местом, ни временем, не зависит от обстоятельств,—именно о содержании проповеднического слова (ведь не может же слово быть без содержания!), об идее, лежащей в основе проповеди, и о духе, в котором должно раскрываться ее содержание, а вместо того он уже в следующем параграфе сводит гомилетику к учению о видах проповеди, к тому, что в ней зависит от приспособления к слушателям, месту и времени. Единственно что в рассматриваемой гомилетике в целом отделе относится к учению о принципиальной стороне проповеди, это ее введете о проповеднике и его качествах. Но и этототдел изложен неудовлетворительно: он лишен идейного характера, ему недостает идеи связи жизни проповедника с его служением, идеи проповеди как дела жизни. Здесь автор рассуждает об умственном образовании и развитии проповедника, об отношении его к общему характеру своего народа и духа времени, об умственном и религиозно-нравственном состоянии пасомых, как предмете изучения со стороны пастыря, об убежденности проповедника в истинности проповедуемого учения, о согласии его жизни с учением, о его любви к пасомым, о его молитвенном настроении и терпении. Впрочем в этом отделе, как и в других, частных хороших и даже прекрасных мыслей, заимствованных автором из разных статей, много.

Считаем нужным заметить, что недостаток, о котором мы говорим, ни в малой степени не возмещается предварительными параграфами гомилетики. Третий параграф о цели проповеди состоит всего из тринадцати строк. Параграф седьмой, в конце которого содержится вышеприведенное дельное определение понятия проповеди, умещается на пяти страницах и излагается догматически. Утверждая категорически, что пастырь должен проповедовать «дог-

180

матическия и нравственные истины, имеющие своим источником слово Божие или священное писание», автор не хочет знать ни того, что в гомилетике Фаворова понятие слова Божия, как источника проповеди, расширяется до пределов церковного учения, со включением в его объем церковных обрядов, ни того, что отношение проповеди к догматическому церковному учению и отношение в проповеди элементов догматического и нравственного— достойный и плодотворный предмет для обсуждения в гомилетике. С большею подробностью автор останавливается на историческом очерке гомилетики, но этот очерк излагается без всяких руководственных и критических замечаний автора и вообще, в виду отсутствия в рассматриваемой гомилетике принципиальной точки зрения, должен быть признан в ней неуместным. В этом пункте автор сделал бессознательную уступку гомилетической традиции.

Отсутствие принципиальной части в гомилетике Юрьевского невыгодно отражается на ее наличных частях. Эта невыгода обнаруживается в двух отношениях.

Во-первых. При отсутствии принципиального отдела, автор, волею-не-волею касаясь некоторых частных вопросов этого отдела, вынужден обсуждение этих вопросов или без всяких оснований помещать в одной какой-нибудь из четырех частей своей гомилетики, или же повторять его в разных частях. Напр. о догматическом и нравственном содержании пастырской проповеди, о ее элементах публицистическом и апологетическом автор рассуждает в отделе о церковно-богослужебной проповеди. Но почему же? Разве все виды проповеди не в одинаковом смысле имеют догматическое или нравственное содержание, разве внебогослужебным собеседованиям должен быть чужд публицистический и апологетический элементы, разве апология веры не должна составлять дело законоучителя по крайней мере средней и высшей школ? Откройте соответствующие страницы сочинения г. Юрьевского и читайте их: вы никогда не отгадаете по содержанию, к какой части относятся эти страницы. «Ясное сознание и представление того, во что должны веровать христиане, возбуждает в последних глубокое искреннее чувство благоговения пред

181

Богом и Его святыми, чувство страха и вместе любви к Нему, чувство благодарности за Его благодеяния к падшему человеку. Знание предметов веры, отчетливо выясненное понятие о них отражается довольно заметным образом также и на нравственно-практической деятельности человека. Нравственные идеи догматов православной веры уясняют для человека смысл его существования, освещают характер его отношений к своим ближним, служат к подъему нравственной энергии, порождают и укрепляют чувство христианской любви к своим братьям по вере и ко всем людям вообще» и т. д. и т. д. Скажите: какому отделу прилична эта речь? Равным образом приведенные выше в отрывках параграфы о способах приготовления к проповеди и о психологическом элементе ее, вообще генезис и строй (церковно-богослужебной) проповеди — почему приведены автором именно во второй части? О каком виде проповеди нельзя сказать, что она «есть плод умственного труда проповедника, есть изложение его христианских убеждений, результат его мыслительной деятельности, направленной к упорядочению, расположению и уяснению тех познаний и сведений, какие им приобретены (были) раньше относительно известного предмета, и его личных размышлений»? К какому виду проповеди нельзя применить требования, что она «должна быть полна сильного и глубокого психологического анализа»?

Мы привели несколько примеров безосновательного помещения автором отрывков принципиального характера в какой-нибудь одной части. Не мало можно указать примеров и обратного—именно повторения одних и тех же мыслей принципиального характера в разных частях. Так в первой части о беседах священно-исторического содержания автор пишет (§ 28): «Священная история сама по себе, в своих исторических фактах, взятых вне отношения их к высшим задачам религиозного образования, не имеет почти никакого значения. Все значение ее сводится лишь к тому, на сколько способна она своими рассказами оказать влияние на развитие в детях нравственного и религиозного чувства. Цель священно-исторических бесед далеко не тожественна с целью преподавания в учебных заведениях гражданской истории. Не в ознаком-

182

лении детей с судьбой избранного еврейского народа заключается цель преподавания библейской истории, но в сообщении детям религиозных знаний, обогащении учащихся представлениями нравственно-религиозной жизни, указании им образцов для подражания, воздействии на их нравственное чувство и стремления» и т. д. А вот что автор пишет в третьей части о библейской истории как предмете внебогослужебных собеседований (72): «При ведении внебогослужебных собеседований по свящ истории проповедник должен помнить, что цель его собеседований не познакомить своих слушателей с исторической судьбой еврейского народа, а извлечь для них поучение и назидание. Задача священника—не в том, чтобы сообщить народу специальные и подробные сведения по библейской истории, не в том, чтобы его прихожане подробно и отчетливо знали все, напр., библейские события, лица, числа, собственные имена и т. д.,—нет, свящ. история должна быть в этом случае не учебным предметом, а живым высоким средством к религиозному наставлению и назиданию слушателей» и т. д. Правда, первый отдел автор составлял по «реферату о преподавании Закона Божия в начальных училищах» свящ. Рождественского, «Методике Закона Божия» Соколова Аф., а третий по сочинениям Маврицкого В. «Воскр. и празд. внебог. собесед.», Дьяченко «О воскресных чтениях для народа»; но должен же он был заметить, что в этих разных пособиях речь по существу идет об одном и том же предмете?.. И при всем том, почему же он, кроме первой и третьей частей, не говорит о священно-исторических собеседованиях во второй части?...

Примеров в этом роде невыгодных следствий отсутствия в разбираемой гомилетике общего отдела можно было бы привести множество: о редком параграфе нельзя не сказать или того или другого,—или что его содержание повторяется в других частях, или что оно несправедливо приурочено только к одной части.

Другое невыгодное следствие указанного недостатка науки о пастырском проповедании Слова Божия сказывается в неосновательности случайных суждений автора по тем или другим вопросам принципиального характера. Не со-

183

единив этих вопросов вместе, не подвергнув их исследованию связному, последовательному и обстоятельному, автор, вынуждаясь касаться их там и сям, по необходимости высказывает суждения неосновательные, несмотря на серьезный и степенный тон, на внешнюю тщательную обработку. Примеров этого также можно было бы привести множество; но мы ограничимся немногим. В параграфе 47 автор рассуждает о лирическом элементе в богослужебно-храмовой проповеди, не давая себе ясного отчета о предмете своей речи. Воодушевление проповедника, теплота его речи могут быть или плодом его христианской убежденности, любви к слушателям, духовной опытности, или же результатом художественного характера проповеди. Это две вещи весьма различные, но автор этого различия не подозревает. Сначала он говорит, что «лирический элемент в проповеди—это непосредственное обнаружение в ней самой личности проповедника». Затем он приводит слова одного писателя, который, очевидно, разумеет ораторское художественное действие проповеднического слова: «завладейте вполне вниманием слушателей ваших. Возбудите их сожаление или негодование, симпатию или отвращение, или достоинство. Делайте так, чтобы слушателям вашим казалось, что вы одушевляетесь ими, что вы вдохновляетесь их вдохновением, между тем как не они вас, а вы их движете. Когда вы таким образом как бы отделите все эти души от их тел; когда теснясь они придут к подножию вашей кафедры и когда вы будете владеть ими даже силою одного взгляда вашего; тогда не щадите их, ибо они вам принадлежат, потому что поистине все эти души перешли в вашу душу. Посмотрите, как они следуют за ее изгибами и отливами, как они желают, чего вы желаете. Продолжайте-ж без отдыха вперед, ускорите вашу речь, и вы увидите, как все груди подымаются, потому что ваша грудь подымается; как все глаза начинают гореть, потому что ваши глаза огненны; или как они наполняются слезами умиления, потому что вы растроганы. Да, вы увидите слушателей, следящих за каждым движением ваших уст, или скорее вы ничего не увидите, вы сами будете побеждены вашим собственным волнением, вы преклонитесь, вы падете пред

184

вашим гением и тем более будиете красноречивы, чем менее будете стараться выказать это!» И наконец, наш автор делает отсюда вывод («Итак»...) о глубокой сердечной вере пастыря в Бога, его любви к пасомым...

Еще менее того автор подозревает законность вопроса о художественном характере проповеди............

За исключением из каждой части гомилетики Юрьевского содержания с принципиальным характером, или повторяющегося в разных частях или незаконно приуроченного к какой-нибудь одной части,—за этим исключением останется ли какой материал в каждой из частей? В некоторых, по-видимому, останется. Это особенно нужно сказать о первой части. Здесь автор излагает не более и не менее как... методику Закона Божия. Он рассуждает о поступательной и совместной системах преподавания Закона Божия, о формах его—акроаматической и эротематической с подразделением на эвристическую и контролирующую и даже предлагает в таблицах план преподавания Закона Божия по концентрической системе в начальных школах... Все это со стороны автора оригинально, но... едва ли основательно. Что методика Закона Божия неуместна в гомилетике? это очевидно для всякого. А если это не очевидно для г. Юрьевского, то его убедить не трудно. В параграфе пятом своего сочинения он так определяет источники гомилетических положений: «Главными и первостепенными источниками и основаниями гомилетических положений, имеющих для проповедника значение правил, советов и указаний, служат: прежде всего: способ учения самого Господа Иисуса Христа... речи пророков и апостолов... наставления апостолов... далее: постановления церкви... наконец: законы психологии и логики, правила педагогики и требования теории словесности». И вот методика Закона Божия утверждается исключительно на правилах педагогики в их применении к Закону Божию и потому в гомилетике неуместна. Сущность проповедничества одинаково соединима (или несоединима) с каждою формою преподавания Закона Божия и потому последняя должна быть всецело предоставлена благоусмотрению законоучителя. Гомилетика имеет дело с сущностью проповедничества. Правила педагогики так же не могут в нее

185

входить, как правила управления голосом, выразительного чтения. Гомилетика предполагает их известными, все равно, нужны ли они для проповедника, или нет: она начинается за их чертою. Подобным образом в христианское учение о раздаче имущества не входит арифметика, в теорию живописи и архитектуры не входят правила растирания красок и обжигания кирпичей. В старинные времена гомилетику наполняли правилами из теории словесности и логики,—и это была старая схоластическая гомилетика; теперь хотят наполнить гомилетику правилами учебной педагогики и это будет новая схоластическая гомилетика.

И наш автор-гомилет изобличает несостоятельность своей теории своею непоследовательностью: после обстоятельных и длинных рассуждений о преподавании Закона Божия в начальных школах, он ограничивается несколькими строками по вопросу о преподавании Закона Божия в средних и высших учебных заведениях: почему же? почему бы ему не заняться методами чтений по богословию в университетах и академиях?...

За исключением из каждой части гомилетики г. Юрьевского содержания с принципиальным характером, или повторяющегося в разных частях или незаконно приуроченного к какой-нибудь одной части, и содержания хотя с частным характером, но неуместного в гомилетике,— за этим исключением что останется во всех частях этой гомилетики? Достаточно для одного параграфа, но слишком мало для целой науки... Гомилетика есть наука характера принципиального... Между дрочим она должна выяснить и обосновать принцип народности и современности проповеди, но частное применение вытекающих из этого принципа видов проповеди она должна предоставить свободному благоразумию проповедника. Если современная педагогика говорит о необходимости дать место личному творчеству и вдохновению учителей, то проповедника ли Слова Божия стеснять дробными гомилетическими правилами?...

Но неужели проповедник не должен сообразоваться с правилами педагогики, словесности, с правилами вырази-

186

тельного чтения? неужели он должен быть только простым как голубь и не должен быть мудрым как змей? Пусть сообразуется. Но пусть этого требуют от него педагогика, словесность, а не гомилетика; пусть последняя не принимает правил педагогики, словесности, выразительного чтения в себя, не придает пм своего авторитета, пусть она с своей стороны предполагает в проповеднике живого человека, пусть она с своей стороны дает ему свободу по отношению к этим правилам. Евангелие требует от нас голубиной простоты и змииной мудрости, но научает оно только голубиной простоте... Так и гомилетика. Она не защищает проповедника от требований педагогики и словесности; но лишь только она сама наполнится правилами этих наук, она необходимо сделается схоластическою и за чуждыми ей правилами забудет сущность и дух проповеди... На практические нужды здесь нельзя ссылаться. Ведь миссионер, отправляющийся в Китай, должен знать китайский язык, однако не дело гомилетики обучать его китайскому языку. Также не должны иметь в ней места методика Закона Божия, или история языческих религий, обличительное богословие, история и обличение раскола....

В заключение сделаем замечание относительно самой четырехчастности гомилетики Юрьевского. И с его точки зрения одна из этих частей не должна существовать. Если он определяет проповедь, как «неограниченное ни местом, ни временем живое устное слово христианского пастыря» и т. д. я если в случаях проповеди храмовой или школьной проповедник приспособляется к особому месту или времени или слушателям; то очевидно, что в случае собеседований внешкольных и внебогослужебных, обращенных к тем же слушателям, которые наполняют храмы и школы, не может быть никакого особого приспособления к месту, времени и слушателям. Не удивительно, что автор в третьей части повторяет содержание первых двух частей....

Итак, обширное сочинение г. Юрьевского, как наука, должно быть признано трудом очень слабым; но как сборник статей по гомилетике преимущественно из «Руководства для с. паст.», изложенных в сокращении и не-

187

которой системе, оно должно быть признано заслуживающим полного уважения. От души желаем скорого выхода в свет этого сочинения в виде отдельных оттисков и распространения его в среде духовенства.