Глава 4. Митрополия киевская и всея Руси

Церковный титул «митрополита» был официально установлен в каноническом законодательстве IV века. Он обозначал епископа главного города (μητρόπολις) каждой провинции (provincia, ἐπαρχία) Римской империи. Никейский собор, созванный императо­ром Константином не только для разрешения богословских споров, но и для оформления нового, официального союза империи и вселенской церкви (325 г.), утвердил систему, при которой любое действие, требующее соборного участия нескольких епископов, — в частности, посвящение нового епис­копа, — должно было совершаться всеми епископами каждой «провинции» и утверждаться митрополитом. ¹ Епископы провинций должны были дважды в год собираться на синод, чтобы разрешать назревшие недоумения и споры. Председательствовал в синоде митрополит. ² Характернейшей чертой этой системы является параллелизм в структурах церкви и импе­рии: «провинция», государственная административная единица, определяла сферу власти епископского синода, возглавляемого «митрополитом».

Этот параллелизм государственного и церков­ного правления утверждался и распространялся в последующие века. Халкидонский собор (451 г.) в 28-ом каноне даровал архиепископу Константинополя,

93

получившего статус «Нового Рима», право совершать поставление митрополитов в государственные «диоцезы» Понта, Азии и Фракии; в каждый «дио­цез» входило значительное число провинций. ³ Таким образом, возникала база для более крупного админи­стративного объединения — «патриархата». Впрочем, тенденция к централизации не имела пока характера всеобщности: император Юстиниан упоминает митро­политов, «поставленных либо своим синодом, либо святейшими патриархами». ⁴ Этот текст показывает, что в его время поставление митрополитов не стало еще исключительной прерогативой патриарха. Такая не­определенность, по крайней мере, в некоторые облас­тях, сохранялась на протяжении всего средневековья, что ниже будет обсуждаться в связи с историей русской церкви.

Параллелизм государственной и церковной власти, принятый в пределах империи, был, естественно, неприменим в «варварских странах», где не существовало «провинций» и потому не могло быть митрополита. Поэтому в упоминавшемся выше 28-ом каноне говорится о митрополитах в имперских диоцезах, но в «варварских странах» упоминаются только епископы: эти епископы, если они подчинялись юрисдикции диоцезов Понта, Фракии или Азии, должны были ставиться Константинополь­ским патриархом. И именно в этом смысле известные византийские канонисты Зонара и Вальсамон прямо относили 28-ой канон к Руси: «Русские, — писали они, — это варвары, подчиненные диоцезу Фракии, поэтому их епископы должны ставиться патриархом Константинопольским». ³ Неясность, окружающая на­чальную пору существования русской церкви (до 1037 года нет упоминаний о наличии митрополита на Руси), может быть связана с тем фактом, что первая

94

византийская иерархия в Киеве состояла из епископов-миссионеров, и поставления митрополита надо было дожидаться до тех пор, пока, при Яросла­ве, византийцы не сочли, что Русь прочно вошла в византийскую ойкумену. ⁶ Но даже и потом Вальсамон считал, что русские живут в «варварской» стране.

Существует и другой канонический текст, кото­рый, видимо, повлиял на статус церкви в славянских странах вообще и в России в частности: в нем об обязанностях митрополита говорится в выражениях, которые скорее имеют отношение к «варварским» странам. 34-й канон «Правил святых апостолов» — фактически отражающих церковные обычаи «восточ­ного» (сирийского) диоцеза IV века — гласит: «Пусть епископы каждого народа (ἑκάστου ἔθωους) выберут из своей среды первого и пусть считают его своим главой и не делают ничего без его ведома, но пусть каждый из них управляет делами своей общины (παροικία) и селений (χώραις), которые зависят от него. Но он не должен предпринимать что-либо, не узнав общего мнения. Для этого должно быть согла­сие (ὁμόνοια), дабы Бог прославился через Господа в Духе Святом: Отец, Сын и Святой Дух». ⁷ Визан­тийские толкователи XII века — Аристин, Зонара и Вальсамон — считали, что этот текст относится к канонической структуре «провинции». С другой стороны, даже современные канонисты удивляются употреблению здесь слова «народ» (ἔθνος), некоторые из них предполагают, что речь идет о существовании национальных церквей в том виде, как они оформи­лись в XIX веке. ⁸

В любом случае, вне зависимости от первона­чального значения слова ἔθνος, 34-е правило святых апостолов широко применялось за границами империи, где не существовало римского деления на

95

провинции. В этих областях к имени епископа часто добавляются национальные определения (ὁ Βουλγαρίας, ὁΑλανίας, ὁ Ζηκχίας и др.), а не назва­ния городов, как на территории империи. Так же было и в случае с назначенным на Русь греческим митрополитом: в византийских источниках его чаще всего называют митрополитом «России» (ὁ Ῥωσίας), а не более точно — «митрополитом Киевским». ⁹ Византийский историк Никифор Григора, писавший во второй половине XIV века, в своем хорошо известном пассаже о «многочисленном народе» Руси отмечает, что этим народом управляет «один, перво­священник (ἀρχιερεύς), который сам подчиняется Константинопольскому патриархату». ¹⁰ Сходно, и более казенно, в терминах общественно-политических, очерчивает устроение и функции русской митрополии послание патриарха Антония и его синода (1389 г.).

«Изначала установлено, чтобы вся русская церковь (ἡ Ῥχσίας ἐπαρχία) ¹¹ была пасома и управляема одним митрополитом: [так пошло] с того времени, когда русские сподобились получить именование по Христу и подчинились нашей великой Христовой, кафолической и апостольской церкви. Конечно, не просто, как это сказал бы кто, и не случайно божест­венные оные мужи устроили, дабы многолюдный, тмочисленный, можно сказать, почти бесчисленный тот народ (τό πολυάνθρωπον ἔθωος ἔκεῖνο καὶ μυριάριθμον), имел одного предстоятеля и всеобщего учителя. ¹² Но так как великая русская земля разде­лена на многие и различные мирские княжества и на столько гражданских областей, что имеет многих князей, еще более [мелких] владетелей, которые не менее разделены по своим стремлениям, как по делам и местам, так что многие восстают и нападают друг

96

на друга и поощряются к раздорам, войнам и к избиению своих единоплеменников: то божественные оные отцы, провидя сие божественным Духом, как ученики мирного и кроткого Христа,... принимая во внимание, что не на добро и не на пользу им будет, если и церковная область распадется на многие части, что напротив, единый для всех митрополит будет как бы связью, соединяющею их с ним и между собою, установили там одну власть духовную, за не­возможностью привести к единству власть мирскую. Прекрасно рассудили они, что подчиненные одному [духовному] предстоятелю и вождю находились бы в мире между собою: ибо все почитали бы одну главу, ¹³ поставленную по образу истинно и перво-единой главы Христа, из которого, говоря словами божест­венного апостола, все тело церкви составляется и совокупляется и приводится к единству веры». (Еф. 4,15-16).¹⁴

Тексты Григоры и патриаршего синода отражают византийское видение Руси, определившее очень последовательную политику византийского прави­тельства в этой стране, которую считали единым «народом» (ἔθνος), церковно объединенным одним пастырем. 34-ое апостольское правило расценива­лось, естественно, как канонический авторитет, точно соответствующий ситуации и дающий терминологию, необходимую для описания русского церковного устройства. Правда, в XI веке на короткое время еще возникали отдельные митрополии в Переяславле и Чернигове, ¹⁵ но это были лишь нестойкие плоды колебаний византийской политики. Аналогичные попытки, предпринимавшиеся на Руси в XII и XIV веках, встречали твердое сопротивление патриархата. В широком смысле, именно Византия была прямым инициатором установления на Руси единой церковной

97

структуры, которая ограничивалась этническими рамками русского народа, а не административными пределами римской «провинции», как в других митрополиях патриархата. «Национальный» характер русской митрополии первоначально призван был облегчать административный контроль над русской церковью и способствовать дипломатическому воз­действию на русское государство, но благодаря ему на Руси сложилась также традиция церковной центра­лизации, которая веками существовала в независимой русской церкви после крушения Византии.

1. Положение и власть митрополита

В византийских источниках сохранилось несколь­ко официальных перечней митрополий и подчиненных им епархий (Notitiae episcopatum). Знакомясь с этими перечнями, особенно относящимися к XIV веку, исследователь поражается необычности статуса рус­ской митрополии. Несмотря на огромные размеры и географическую протяженность, она числилась среди традиционных кафедр Малой Азии и Балкан, которые составляли исконную территорию патриархата и все еще считались соответствующими древним римским провинциям. В начале XIV века в юрисдикцию па­триарха входило 112 митрополий. При императорах Андронике II (1282-1328), Андронике III (1328-1341) и в первые годы правления Иоанна V (1341-1347) в митрополиты были возведены еще двадцать шесть «автокефальных архиепископов» ¹⁶ и восемь епископов. По мере сокращения империи и образования незави­симых церквей в Болгарии и Сербии, фактическая власть многих митрополитов становилась минимальной: они были митрополитами лишь по званию. Тем не ме­-

98

нее, русский митрополит, с его огромной властью, занимал по старшинству лишь шестидесятое место. Более того, во время перетасовки митрополичьих кафедр при Андронике II русская кафедра отодвину­лась с шестидесятого на семьдесят второе место. ¹⁷ Вряд ли это свидетельствует о нарочитом унижении русского митрополита, поскольку такие же пере­мещения коснулись и других кафедр, но опреде­ленно говорит о сугубо византийской способности настаивать на теоретической неизменности ойкумены, символически возглавляемой императором и па­триархом, и при этом не принимать во внимание очевидную историческую реальность. Одновременно этот внешний идеологический консерватизм очень умело и реалистически использовался для поддер­жания престижа «имперской столицы» и для рас­пространения ее влияния и контроля в областях, которые — как и Русь — иначе давно освободились бы от них. Лишь изредка митрополичье достоинство и русское национальное чувство поощрялись отличиями, полагавшимися им по византийскому протоколу: например, послания патриарха русскому митрополиту запечатывались свинцовыми печатями, тогда как для других была предусмотрена восковая. ¹⁸

На Руси число епархий значительно менялось в зависимости от исторических и политических об­стоятельств. Греческие перечни XIV века всегда тщательно выделяют епархии, расположенные на территориях, подвластных великому князю Владимир­скому. Эти области северо-восточной Руси обычно называли «Великой Русью» (ἡ Μεγάλη Ῥωσία), а «Малой Русью» обычно называли земли бывшего Галицко-Волынского княжества. ¹⁹ «Малороссийскую группу» составляли постоянно шесть епархий — Га­лич, Владимир-Волынский, Перемышль, Луцк, Туров

99

и Холм; в то же время Чернигов (иногда объединяемый с Брянском), Полоцк и Смоленск по мере экспансии литовских князей перешли из северо-восточной в юго-западную группу. С перерывами существовали Переяславская и Белгородская епархии (Ἀσπροκαστρον τὸ μέγα), а епархия Юрьевская (ὁ Ἁγιος Γεώργιος εἰς τὸν Ῥῶσιν ποταμόν) упразднилась в XIV веке. В состав «Великой Руси» постоянно входили епархии Владимира на Клязьме, Новгорода, Ростова, Суздаля, Сарая, Рязани, Твери, Коломны и Перми (последние две были образованы в XIV веке). ²⁰

Хотя после разорения Киева татарами митрополит больше не жил там, он сохранял свой традиционный титул и продолжал считаться епископом Киевским. Впрочем, фактические пределы его юрисдикции определялись политическими событиями XIII и XIV веков. В 1299 г. греческий митрополит Максим перенес свою постоянную резиденцию во Владимир, столицу северного великого княжения, присоединив этот город к Киевской епархии. ²¹ Его преемник Петр перенес кафедру в новую столицу, Москву, где построил кафедральный собор, сохранив при этом в своей юрисдикции и Киев, и Владимир. В результате митрополит считал своими кафедральными соборами три храма: Святую Софию в Киеве, Успенский собор во Владимире и новопостроенный Успенский собор в московском Кремле. Кроме того, во время посещений своей паствы в великом княжестве Литовском, митро­полит располагал официальной резиденцией в Новогрудке; ему подчинялось православное духовенство в столице Литвы Вильно и в Гродно. ²² Фактически, митрополит возглавлял две епархии, Киевскую и Владимирскую, и, кроме того, ему принадлежала каноническая власть над церквами политических столиц двух «Россий»: Москвы и Вильно. Исключи­

100

тельность полномочий и престижа митрополита как духовного главы «многочисленного народа» (ἔθνος πολυάνθρωπον) усугублялась необъятностью митропо­лии и ее символическим значением. Поскольку сам митрополит был, естественно, не в состоянии лично править церковными учреждениями, находящимися в разных, подчас враждующих, княжествах, то в Кие­ве, Вильно и Москве назначались его постоянные наместники. В отсутствие митрополита наместники распоряжались от его имени, пользуясь большой властью над духовенством и даже над епископами, хотя сами епископами могли и не быть. ²³

В качестве епископа Киевского и Владимирского, митрополит, конечно же, получал большие доходы от веками накопленных имушеств этих епархий, ²⁴ В доход митрополита шли также несколько видов церковных налогов, в том числе судебная пошлина. Ниже мы будем говорить о долгом споре между митрополитом и Новгородом относительно судебных прав митрополита в других епархиях. Глава русской церкви получал также постоянный доход от других епископов, которые при поставлении обещали «ис­правно выплачивать все пошлины митрополичьему престолу». ²⁵ Поскольку престол митрополита Киев­ского и всея Руси замещался из Константинополя и поскольку его часто занимали греки, огромные доходы митрополии очень привлекали обнищавшие византийские власти. Кроме того, митрополит легко мог склонить русских князей на дополнительные пожертвования для Константинополя. При поставле­нии нового митрополита патриархат получал крупные подношения (ниже мы укажем на такие случаи); можно предположить — хотя у нас нет прямых тому свидетельств — что митрополия регулярно платила патриарху налог, подобный тому, какой сама получала

101

от своих епископов. Наконец, известно несколько случаев русской помощи в ответ на экстренные прось­бы из Константинополя: в 1346 г., когда обрушилась апсида Святой Софии, из России была прислана значительная сумма денег на ее восстановление, чему, несомненно, способствовал влиятельный митрополит Феогност, грек, друг Никифора Григоры. который и рассказал об этом. ²⁶ В 1398 г. вновь было послано пожертвование в Константинополь, осажденный турками. ²⁷ В 1400 г. патриарх Матфей обратился непосредственно к митрополиту Киприану, прося еще денег на защиту Константинополя. ²⁸ Наконец, во время подготовки Флорентийского собора предпо­лагалось, что русский митрополит внесет около 100.000 гиперпир, в то время как другие «богатые» кафедры, например Грузии и Сербии, не могли внести более 20.000 каждая. ²⁹ Одних этих фактов достаточ­но, чтобы объяснить упорство политики византий­ского патриархата, направленной на сохранение его власти над единой русской митрополией.

2.Выборы епископов

Наиболее очевидные и традиционные обязанности митрополита состояли в контроле и утверждении выбора епископов. Эта процедура описывается в источниках того времени. Из рассказов видно, что не­которые предписания древних канонов соблюдались с полной точностью, хотя необычность условий управления русской «провинцией» патриархата — от­даленность от Константинополя, обширность страны, ее политическое разделение — мешала выполнению наиболее существенного и неизменного требования епархиальной жизни: созыву епископских съездов,

102

которые, согласно 5-му канону Никейского собора, должны были посвящать епископов и дважды в год собираться для решения текущих вопросов. Для поставления епископа требовалось присутствие всех епископов «провинции» (Никейский собор, 4-й ка­нон). Однако в России все епископы не собирались никогда. Только однажды, в 1274 г., митрополит Ки­рилл воспользовался поставлением нового епископа Владимирского, чтобы созвать совещательный собор для решения уставных и литургических вопросов. Но даже на этом соборе присутствовало только четыре епископа, кроме самого митрополита и только что посвященного Серапиона Владимирского. В сущности, не больше, чем на любом другом собрании, которое требовалось для поставления нового епископа, ибо митрополит не мог совершать посвящений один. ³⁰

Источники детально рассказывают о процедуре поставления при митрополите Феогносте в 1328-1347 гг., ³¹ и это описание подтверждается текстом сочинения «Устав како достоит избирать епископа» 1423 г. ³² Митрополит всем посылал приглашение участвовать в постав лени и, но приезжали только некоторые: пятеро на посвящение Иоанна Брянского и Черниговского (19 ноября 1335 г.); четверо на посвящение Афанасия Владимирского (май 1328 г.), Феодора Галицкого (май 1328 г.). Павла Черни­говского (апрель 1332 г.), Афанасия Сарайского (июнь 1334 г.), Василия Новгородского (август 1331 г.); трое на поставление Трифона Луцкого (6 дек. 1331 г.) и Даниила Луцкого (2 марта 1330 г.); и только двое — на рукоположение Антония Ростовско­го (октябрь 1329 г.). Исаака Сарайского (30 ноября 1343 г.), Евфимия Смоленского (август 1345 г.), На­фанаила Суздальского (7 августа 1347 г.) и Феодора Тверского (март 1330 г.). Чтобы не нарушить канон,

103

все отсутствующие присылали письменное согласие на поставление, которое совершалось без них. ³³

Согласно чину избрания, присутствующие епископы, после обсуждения, которым руководило доверенное лицо митрополита (но не сам митро­полит), избрали трех кандидатов на вакантную кафедру. Из них митрополит сам выбирал одного, которого и посвящал. ³⁴ При таком порядке епископы очень мало могли влиять на избрание кандидатов. В домонгольскую эпоху князья часто вмешивались в выборы, но татарское нашествие, зависимость от Орды, частые перемещения с одного княжения на другое, в соответствии с принципом родового старшинства, прихоти татарских ханов ограничили княжескую власть над поставлением епископов. С другой стороны, новые епископы при рукопо­ложении давали обет не подчиняться никакому давлению гражданских властей и повиноваться только митрополиту Киевскому и всея Руси. ³⁵

Как порядок поставления епископов, так и другие исторические свидетельства говорят о том, что ни епископы, ни князья не могли тягаться с исклю­чительной властью митрополита, которого ставили в Константинополе и который, особенно если он был греком, пользовался статусом иностранного дипломата, признаваемого татарами. В распоряжении митрополита находилось огромное недвижимое имущество в нескольких княжествах. Таким образом, для утверждения влияния и престижа церкви форма поставления митрополита имела большое значенье.

Существовала, однако, одна епархия, которая, будучи частью митрополии, сумела завоевать относительно независимое положение. Речь идет о Новгороде. Новгород вел торговлю с ганзейскими купцами, держал в подчинении огромные территории

104

от Финляндии и Ледовитого океана до Урала. Новгород добился значительной политической независимости; завидное преимущество состояло в том, что это был единственный крупный русский город, избежавший татарских набегов. По внутрен­нему устройству Новгород был несколько схож с итальянскими городами-государствами, там существовала определенная демократия, наиболее существенным признаком которой было собрание горожан — вече. Было бы ошибкой отождествлять это устройство с современной демократией (право голоса на вече имели только землевладельцы, ведущую роль играла торговая верхушка); Новгород управлялся своеобразной коллегией: князем, чья власть была ограничена военной и судебной областя­ми, двумя выборными чиновниками — посадником и тысяцким, которые представляли горожан и ведали внутренними делами. Четвертое по важности место в городском управлении занимал епископ. С XII века он носил титул «архиепископа». В византийской церкви этот титул обычно принадлежал «авто­кефальным» иерархам, которые подчинялись не митрополиту, а непосредственно патриарху. ³⁶ Хотя новгородский архиерей никогда не назывался «автокефальным», его избирали совсем иначе, нежели других епископов: отчасти новгородский обычай совпадал с законодательством Юстиниана, согласно которому собрание местного духовенства и знатных горожан должно выбирать трех кандидатов на свобод­ный престол. Однако Юстиниан даровал митрополиту право, если речь шла о подчиненных ему епископах, избирать и рукополагать одного из трех представлен­ных кандидатов, а новгородский епископ избирался по жребию, так что митрополит практически не имел голоса при избрании, если не считать теоретического

105

права отказать в поставлении избранного кандидата. ³⁷ Впрочем, новгородский архиепископ никогда не имел права добиваться поставления от константинополь­ского патриарха, а следовательно никогда не был истинно «автокефальным» архиереем.

В XIV веке между митрополитом и архиепископом часто возникали трения, особенно, когда Новгород мог к своей выгоде использовать угрозу раскола митропо­лии. Примером такого скрытого конфликта могут служить противоречивые сведения относительно хиротонии Василия Калики (25 авг. 1331 г.), содер­жащиеся, с одной стороны, в официальном греческом реестре митрополита Феогноста, а с другой — в Новгородской летописи. Согласно реестру, избрание и хиротония совершались так же, как и в других случаях, когда собор епископов избирал трех канди­датов. ³⁸ Этот источник позволяет предположить, что митрополит не признавал привилегий новгородского архиепископа. Однако Новгородская летопись повест­вует о том, что после отречения архиепископа Моисея Новгород восемь месяцев оставался без епископа, «и много гадавше новгородцы, и возлюбиша весь Новго­род от мала и до велика, игумени и попове Богом назнаменана Григория Калику, мужа добра, кротка и смирена... и пострижеся в святый ангельский образ, месяца генваря, и наречен был именем Василий, и посадиша и в владычне дворе, дондеже пошлют к митрополиту». Затем летопись говорит о поставлении Василия Феогностом, совершившемся во ВладимиреВолынском, где в тот год находился митрополит. ³⁹ Феогност, очевидно, не нарушил обычной процедуры выборов, но реальной возможности посвятить или не посвятить Василия у него не было, так как тот ис­полнял функции правящего новгородского архиерея. Более того, Феогност подтвердил подчинение Пскова

106

юрисдикции новгородского архиепископа. Он же сделал очень необычный жест, свидетельствующий о том, что русский митрополит пользовался некоторыми правами патриарха, — даровал Василию право носить «полиставрион», «ризы крещатые»,⁴⁰ т. е. фелонь, украшенную четырьмя крестами, — этой привилегией пользовались только самые высокопоставленные византийские иерархи (1346 г.).⁴¹ Играя на новго­родской гордости, Феогност энергично утверждал свою власть над архиепископством, что вызвало жалобы новгородцев, направленные непосредственно в Константинополь, а также не совсем лояльное поведение архиепископа, когда шла борьба за единство митрополии, — об этом мы будем говорить ниже.

3. Поставление патриархом Константино­польским как источник власти митро­полита Киевского.

Если в бурную эпоху татарского нашествия и столкновений между разными политическими центрами Восточной Европы митрополит Киевский и всея Руси мог действовать в значительной степени независимо от местных обстоятельств и давлений, продолжая быть средоточием единства русских княжеств и дипломатическим посредником между Византией, Золотой Ордой, великими княжествами Московским и Литовским и королевством Польским, то преимущественно благодаря тому, что в XIII-ХIV веках он продолжал оставаться ставленником импе­ратора и патриарха Константинопольского. Таким образом, традиционный престиж церкви (в XIV веке скорее возросший, чем уменьшившийся) поднимал

107

политическое, культурное и религиозное влияние Византии в Восточной Европе на такую высоту, кото­рой трудно было ожидать от слабой^ обнищавшей и разгромленной империи.

Законодательство Юстиниана очень гибко тракто­вало вопрос об избрании митрополита. Оно допускало поставление епископов либо синодом, либо патриар­хами. Однако в позднейший период византийской истории усиление централизации-привело к тому, что утвердилась практика поставления митрополитов константинопольским патриархом. ⁴² В XI и XII веках на Руси эта практика вызывала сомнения, а в XV от нее отказались в пользу более древнего обычая, кото­рый разрешал избрание и поставление митрополита совершать собору епископов его «провинции». Однако в течение XIII и XIV веков власть патриарха в этом вопросе была безусловной.

Конечно, сосредоточение церковной власти в Константинополе влекло за собой усиление влияния императора. Канонический запрет применяться духовенству к светской власти ⁴³ в Византии всегда понимался очень формально и не исключал «совета» или «утверждения» императором кандидатов патри­аршего синода. Это лицемерие особенно бросалось в глаза в период могущества империи, когда импера­торы оказывали решающее влияние на все церковные дела, включая выборы патриарха. Но в последующий период дело могло обстоять иначе. Хотя воля императора оставалась решающей при поставлении патриарха (он избирал одного из трех кандидатов синода), в целом в церковных делах контроль его далеко не был абсолютным. Как правило, патриарх и его синод были достаточно сильны, чтобы в нужных случаях противостоять императорскому нажиму. На­пример, патриархат успешно сопротивлялся планам

108

унии с римской церковью. В актах патриархата об избрании епископов иногда, но далеко не всегда, упоминается формальное одобрение императора. ⁴⁴ Од­нако в случае с русским митрополитом, положение которого в политическом отношении далеко не могло равняться с положением обычных «провинциальных» византийских иерархов, «симфония» была настоятель­ной необходимостью. Это хорошо заметно в актах избрания русских митрополитов XIV века: в 1354 году епископ Владимирский Алексий был поставлен на кафедру митрополита Киевского синодальным декретом, утвержденным императором (εὐδοκία καὶ ἐπικρίσει τοῦ κρατίστου καὶ μου αυτοκράτορος). ⁴⁵ Те же формальности были соблюдены при избрании Пимена (1380 г.). ⁴⁶ Кроме того, пользуясь одним из своих традиционнейших прав (подкреплен­ных Никейским собором 325 года, который принял идею согласованности управления церковью с государственным управлением), император обычно определял географические пределы церковной юрисдикции патриархов и митрополитов. ⁴⁷ Иоанн VI Кантакузин использовал это право в хрисовуле 1347 г., запрещавшем выделение самостоятельной Галицкой митрополии; он сам сообщил русскому митрополиту и князьям об этом решении. ⁴⁸ Синод post factum утвердил императорский хрисовул. ⁴⁹ Анало­гично этому, Иоанн V председательствовал на синоде, который установил границы новой Литовской митро­полии (1361 г.). ⁵⁰ Впрочем, в других подобных случа­ях о решениях императора не сообщается — например, при восстановлении Галицкой митрополии (1371 г.) ⁵¹ или при окончательном утверждении Киприана на митрополичьей кафедре (1389 г.). ⁵² Трудно сказать, почему это произошло: то ли императора не было в городе, когда принималось решение, то ли патриархат

109

хотел проявить самостоятельность, то ли просто документы императорской канцелярии, относящиеся к этому событию, не сохранились.

Византийские власти с самого начала христи­анства на Руси крепко держали бразды правления русской митрополией и ставили митрополитами епископов-греков. Двое русских — Илларион (1051 г.) и Климент (1 147-1 155 гг.) — стали митрополитами вследствие сознательного наруше­ния традиции, чему, по крайней мере, в случае с Климентом, воспротивились не только греки, но и те русские, которые стремились сохранить канонический status quo. Только в XIII веке, когда ослабленное византийское правительство, укрывше­еся в Никее, вынуждено было усвоить более гибкую политику относительно православных славян, рус­ским князьям было позволено выдвигать своих кандидатов на митрополичью кафедру, но патриархат сохранял за собой право утверждения. Однако в XIII и XIV веках за власть на Руси боролось несколько политических центров, и каждый стремился поста­вить своего кандидата митрополитом Киевским, или, со временем, — выделиться в особую митрополию. В течение указанного периода столкновение местных интересов с централизаторскими тенденциями Византии было истинным стержнем исторического процесса в Восточной Европе.

Смягчение церковной политики Византии по отношению к Руси не означало, что от принципа назначения греков на кафедру далекой, но важной митрополии совершенно отказались. Перечень митро­политов XIII и XIV веков поражает этническим разнобоем: Иосиф (грек, 1237-1240 гг.), Кирилл (русский, 1242-1281 гг.), Максим (грек, 12831305 гг.), Петр (русский, 1308-1326 гг.), Феогност

110

(грек, 1328-1353 гг.), Алексий (русский, 1354-1378 гг.). Смута, последовавшая за смертью Алексия, привела к усилению византийского контроля при Киприане (из южных славян, 1389-1406 гг.), Фотии (грек, 1408-1431 гг.) и Исидоре (грек, 1436-1441 гг.).

Последовательное чередование русских и греков на кафедре в течение более чем столетия (1237-1378 гг.) можно было бы счесть случайностью. Однако византий­ский историк Никифор Григора в сочинении «История ромеев» дает пристрастный, но очень подробный обзор русских дел и описывает такое чередование как результат целенаправленной политики византийского правительства. Он пишет: «С тех пор, как этот народ воспринял истинную веру и святое крещение от христиан, было решено раз и навсегда, что им будет править один первосвященник (ἀρχιερεῖ) ... и что этот иерарх будет подчинен константинопольскому престо­лу ... он будет избираться поочередно из этого (рус­ского) народа и из тех, кто рожден и воспитан здесь (т. е. в Византии), так, чтобы после смерти каждого следующего митрополита происходило чередование в наследовании церковного правления в этой стране; та­ким образом связь между двумя народами, укрепляясь и утверждаясь, послужит единству веры...». ⁵³

Предположение Григоры о том, что еще со времен Владимира существовала формальная договоренность о чередовании митрополитов, вряд ли соответствует истине и во всяком случае не подтверждается истори­ческими данными: до XIII века киевскую кафедру постоянно занимали греческие иерархи. ⁵⁴ Более того, в высшей степени официальный текст XIV века — акт избрания Алексия в 1354 году, утвержденный патриархом Филофеем, — описывает назначение митрополита из русских (ἐκεῖσε γεννηθείς) как исключение и снисхождение со стороны

111

патриархата. Синодальный акт упоминает об особом благоволении к Алексию со стороны его предшественника, грека Феогноста (Феогност неофициально назначил Алексия своим преемником), о рекоменда­циях, полученных из Москвы от великого князя Ивана Калиты, и характеризует назначение русского как нечто «противное обычаю и крепости церкви» (εἰ καὶ οὐδέν ἦν σύνυθες διόλου καὶ ἀσαφλὲς τοῦτο τῆ ἐκκλησία), разрешая совершить подобное поставление «только для Алексия и для него одного» (εἰς αὐτὸν δὴ τοῦτον καὶ μόνον τόν’Αλέξιον). На будущее же выносится безапелляционное решение: «Мы никоим образом не разрешаем и не уступаем, чтобы кто-либо назначался митрополитом на Русь, если он пришел оттуда, но только если (он уроженец) этого прославлен­ного Богом, вознесенного Господом и благословенно­го города Константинополя, если он заслуживает того добродетелью и поведением, хорошо образован и наставлен в учении, проповеди и церковных законах и способен управлять каноническими делами для общего блага и в соответствии с церковным и канони­ческим порядком, вести христианский народ России к пастбищам спасения, совершенно независимо и без всякого вмешательства со стороны. И мы советуем патриархам, которые наследуют нам, действовать так же, поскольку это лучше всего и много способствует созиданию церкви Божией». ⁵⁵

Нам представляется, что подобный пассаж в официальном документе патриархата исключает возможность существования формального соглашения в XIV веке о чередовании греков и русских на кафедре митрополии. Григора, близко знавший константино­польские высшие круги и митрополита Феогноста, ⁵⁶ говорил, может быть, о политической практике, неофициально применявшейся в XIII веке и возведен­-

112

ной им — в очень, правда, общих выражениях — к истокам христианства на Руси. Более того, можно утверждать, что к чередованию греков и русских благоприятно относился корреспондент и друг Григоры, влиятельный митрополит Феогност, который сменил русского митрополита Петра и назначил своим преемником русского же Алексия. Возможно, что оговорка, которую делает патриарх Филофей, говоря о поставлении Алексия, объясняется именно тем, что неофициальная линия на время возобладала: сам Филофей не разделял взгляда, излагаемого Григорой и проводимого Феогностом, и был против этой политики. Для правления «исихастских» патриархов, из которых сильнейшим был Филофей, было харак­терно стремление к централизации. Замешательство, последовавшее за смертью Алексия (1378 г.) и повлекшее за собой наречения и посвящения русских кандидатов на митрополию, в значительной степени помешало исполнению воли Филофея, усилиями которого в 1389 году (уже после его смерти) в каче­стве законного митрополита утвердился назначенный в Византии Киприан. Можно также сказать, что оба преемника Киприана, Фотий и Исидор, были «рождены и воспитаны» в Константинополе, как того требовало синодальное решение 1354 года, принятое по указу Филофея. Таким образом, между 1389 и 1441 годами преемники Филофея следовали его сове­ту не поставлять митрополитов из кандидатов русских князей.

В любом случае, в XIV веке византийская поли­тика на Руси была направлена на усиление административного контроля над церковью со стороны патриархата. Несмотря на некоторые отклоне­ния, вызванные неблагополучием в самой Византии и противоборствующими усилиями иностранных

113

держав, поставление русского митрополита столицей «византийского содружества» позволяло ему уверен­ней проводить политику централизации в эпоху, когда значительно усилились центробежные тенденции и разные политические образования стремились овладеть наследием Киевской Руси. Возможно, самым крупным препятствием для патриархата, было расстоя­ние, отделявшее Византию от резиденции митрополита (с 1308 года в Москве). Путешествие занимало меся­цы, так что с момента смерти митрополита до приезда его преемника проходило очень много времени. Однако патриархат никогда не отказывался от права посвя­щать нового митрополита в Константинополе, был ли то грек или русский. Пока кафедра пустовала, между представителями разных тенденций и направлений шла борьба за поставление своего кандидата, и это мешало сохранению единства митрополии.

4. Начало разделений

Мы говорили о том, что «митрополит всея Руси» был для русских представителем византийского универсализма. Мы видели также, что митрополит Кирилл (1242-1281 гг.) — ставленник князя Галиц­кого, — занимая кафедру митрополита Киевского, большую часть времени проводил на подвластном татарам северо-востоке, тем самым предвосхищая тенденции церковной политики следующего века. Его преемник, грек Максим (1283-1305 гг.), оконча­тельно перенес свою резиденцию во Владимирское княжество. Причины этой политики, с самого начала несомненно поддерживавшейся Константинополем, мы обсудим ниже. Но некоторые из них можно выявить на основе тех фактов, о которых уже шла

114

речь: дружественные в целом отношения Византии и Золотой Орды, усиленные торговыми интересами Генуи; угроза со стороны тевтонских рыцарей, а вскоре и Польши, которая с запада угрожала самому существованию «византийского содружества» и пра­вославной веры; относительная ненадежность князей «Малой Руси», искушаемых союзом с западом, и литовских князей, все еще язычников, но также подчас склоняющихся к западному христианству. При этих обстоятельствах Монгольская империя, пусть и давившая тяжелым бременем на русский народ (но не на церковь и ее греческих предстоятелей!), казалась более надежной структурой для сохранения византийского наследия.

Однако перенесение митрополичьей кафедры из традиционного Киева и политика союза с северовосточными князьями, татарскими данниками, вызвала сепаратистские тенденции на юго-западе. Эти тенденции, направленные на создание отдельных митрополий в Галиче и Литве, были вызваны не противодействием византийскому православию, а стремлением к самостоятельности тех облас­тей, которые как бы отошли на второй план в церковных делах митрополии и правители которых чувствовали себя обделенными в результате переме­щения центра на север. Разве мог митрополит ставить в юго-западных областях епископов и действительно править ими, если помехой служили не только огромные расстояния, но и ревниво оберегаемые политические границы? Разве православная паства Галицко-Волынского княжества и Литвы не станови­лась беззащитной жертвой западного прозелитизма? Нет сомнения, что для Константинопольского патриархата именно эти аргументы говорили в пользу выделения западных митрополий.

115

Юрий Галицкий (1301-1308 гг.), внук Даниила, стремился вернуть своему княжеству, разоренному татарами и натиском Польши и Литвы, положение буферного государства между востоком и западом. Есть основания считать, что он, как и дед, принял королевский титул (rex Russiae). ⁵⁷ Обычно подобный акт предполагал дипломатические сношения с папст­вом, ибо оно было легальным источником королевских привилегий, а значит — разрыв с традиционной принадлежностью Галича к византийской ойкумене. Прямых сведений о том, что Юрий Галицкий всерьез намеревался изменить религиозную ориентацию, у нас нет, но пригрозить этим Византии он мог, требуя довольно скромной уступки — создания независимой митрополии; Юрий как бы повторял дипломатический сценарий, разыгранный в XIII веке болгарами и сербами, получившими от Византии признание независимости их церквей. В любом случае, греческие источники подтверждают, что епископу Галицкому был дарован статус митрополита с подчинением ему епископов Владимиро-Волынского, Холмского, Перемышльского, Луцкого и Туровского. Это произошло при императоре Андронике II, в начале второго прав­ления патриарха Афанасия (1303-1309 гг.). ⁵⁸ Приме­чательно, что об этом событии не упоминается ни в русских летописях, ни в недавно опубликованной переписке императора Андроника II и патриарха Афанасия. ⁵⁹ Однако известно, что Афанасий выдвинул программу церковной реформы, основанную на укреп­лении власти патриархата, так что создание несколь­ких новых митрополий, непосредственно зависящих от Константинополя, ⁶⁰ могло отражать его взгляд на Русь в целом. Итак, митрополит Галицкий, предполо­жительно Нифонт, был назначен в 1303-1305 гг. ⁶¹ Но в отношении Галиции взгляды Афанасия быстро

116

изменились. С помощью поистине виртуозной дипло­матии, которой владели и последующие византийские патриархи XIV века, Афанасий вскоре восстановил единство русской митрополии.

В 1305 году во Владимире умер митрополит-грек Максим; там же он был и похоронен. По-видимому, о назначении преемника из греков речи не было, что подтверждает выдвинутую выше гипотезу о неписа­ном соглашении относительно чередования греческих и русских кандидатов. Положение осложнялось суще­ствованием на Руси двух великих княжеств. В резуль­тате патриарх Афанасий и византийские власти имели дело с двумя кандидатами (о Нифонте, первоначально назначенном на Галицкую кафедру, в связи с собы­тиями 1305-1308 года не упоминается; он либо умер, либо вынужден был отказаться от сана). Галицкий «король» Юрий I выдвинул своим кандидатом монастырского игумена и иконописца Петра, который должен был заменить Нифонта в качестве митро­полита Галицкого. Владимирский же князь Михаил Тверской послал в Константинополь другого претендента, Геронтия, с тем чтобы тот поставлен был митрополитом «всея Руси».

Прошло три года, прежде чем решен был этот церковный спор. Столь долгое промедление нельзя объяснить лишь длительностью путешествия в Константинополь: совершенно очевидно, что нажим заинтересованных сторон и обсуждение условий заставляли патриархат долго колебаться. Наконец, в мае-июне 1308 года патриарх Афанасий и его синод утвердили галицкого кандидата Петра митрополитом «Киевским и всея Руси». ⁶² Этот удивительный дипло­матический компромисс, временно положивший конец Галицкому сепаратизму, но вместе с тем давший галицкому кандидату власть над всей русской

117

церковью, ясно показывает, что с византийской точки зрения единство митрополии было важнее жалоб «Малой Руси» на церковную заброшенность.

Петр приехал во Владимир в 1309 году, посетив по дороге Киев и, возможно, Галич и Волынь. Со временем он выбрал в качестве постоянной резиденции скромную тогда Москву и стал, как мы увидим, одним из первых поборников ее возвышения. Между 1325 и 1347 годами в источниках упоми­наются еще два «митрополита Галицких» — Гавриил и Феодор; оба, усилиями преемника Петра, митрополита-грека Феогноста, были со временем либо лишены кафедры, либо понижены до ранга простых епископов. ⁶³ Недолгое возобновление Галиц­кой митрополии было, несомненно, следствием усилий князей Болеслава-Юрия и Любарта, но ни одному из них не удалось создать прочной государ­ственной власти, которая могла бы подкрепить их притязания. Составитель византийской «Нотиции», смущенный этими событиями, отметил, что «митрополит Галицкий много раз получал эту честь, но властью русского митрополита был вновь сводим до положения епископа». ⁶⁴

Источники указывают на существование в течение того же периода Литовской митрополии, возникшей, несомненно, благодаря растущей мощи Гедимина. Она была учреждена императором Андроником II и патриархом Иоанном Гликисом (1315-1319 гг.). ⁶⁵ Поставленный на эту кафедру митрополит Феофил был в Константинополе на заседаниях синода в 1317, 1327 и 1329 гг. ⁶⁶ Его резиденция находилась в старой литовской столице Новгородке (Новогрудек, Новогрудок, Νοβογραδοπούλιον). Ему подчинялись епископы Полоцкий и, возможно, Туровский. ⁶⁷ Впрочем, в 1330 году Феофил умер, и митрополит

118

Феогност добился того, что ему не назначили преемника. ⁶⁸

Эти первые попытки нарушить единство митро­полии, обусловленные политическими разногласиями Восточной Европы, не изменили общих установок византийской церковной администрации по отноше­нию к Руси. Константинополь проявлял определенную гибкость, но при этом власть и решающая роль патриархата оставались прежними. Ниже мы увидим, что власти этой предстояли гораздо более серьезные потрясения, вызванные не только борьбой разных политических сил на Руси, но и внутренним кризисом в Византии.

119