Тареев М. М. В. Розанова. Около церковных стен. [Рецензия]

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

Тареев М. М.

[Рецензия] В. Розанова. Около церковных стен. В двух томах. Том первый. СПБ. 1906.

Я смело могу рекомендовать читателям Б. В. новую книгу В. В. Розанова. Автор хочет, чтобы лучи христианские, которые теперь как будто закрыты церковными стенами, вышли из этого ограждения и осветили то, что находится около церковных стен, чтобы стены эти раздвинулись, служба христианского храма стала открытою, чтобы херувимская понеслась по лугам и лесам. «Около церковных стен»— это сборник разнообразных статей, напечатанных прежде в разных повременных изданиях. Он начинается статьей Религия—как свет и радость, и не случайно. В первом томе и собраны статьи, затрагивающие область белых религиозных лучей,—лучи же темные оставлены для второго тома, для «монашеской книги.»

Я потому рекомендую читателям Б. В. новую книгу В. В. Розанова, что ее содержание и тон, хотя и верны общему направлению последних писаний его,  но ограничиваются сферами общедоступными, берутся в масштабе популярном, без той остроты и специфичности, с которых начинается слишком индивидуальное. Хотя в книге много критического, но она не столько разрушает, сколько созидает. Радостная и созидательная. «Нам нужна свобода для Бога. А без Бога уже ни свободы не нужно, ни рабство не страшно. Тогда все равно... А Не нужно, чтобы было «все равно». Нужен не конец (христианской) религии, не щебень церкви, а религия—светлая, небесная, Церковь до небес поднимающаяся». Тон умеренно-созидательный, а не радикально-разрушительный, проникает всю книгу от начата

543

544

до конца. Вот как, напр. автор отвечает рационалисту, сектанту по вопросу о церковной обрядности.

«Да как же, друже, не вилять (не колебаться)? Конечно жалко вас: но и Россия мне не посторонняя женщина, а хоть и во многом горькая, но в общем родившая меня мать. Тут уж непременно будешь двоиться в мнениях. Скажу кратко и может-быть кое-что поучительное. Люди, спасающие себя «некурением табаку» и благочестивыми беседами о тихом и милом образе жизни, — не только религиозно, но даже и литературно для меня неинтересны! Просто я считаю их немецкими пиетистами... Они читают евангелие, а в церковь не ходят, и боятся, пренебрегают ходить: это, видите-ли, для них слишком грубо и необразованно. Но вот, завзятый анти-византиец, я скажу объективно, холодно и даже равнодушно: что в церкви есть такие некоторые глубины и высоты и красота я проникновения, каких в евангелии вовсе нет — нет ни в полноте, ни даже в начатке. Это вас удивить? Да, в дивных трудах тысячелетнего размышления и созидания Церковь кое в чем поднялась над евангелием: и это-то и есть линия вечного непонимания протестантов, и вместе восторженной и чуткой веры множества русских, что «православие — это конец, дальше которого некуда идти». Заметьте: православие, а не Евангелие... Почему весь народ при пении Херувимской падает ниц, без приказания, без примера священника или диакона, по умилению своему, а при пении молитвы Господней, единственной содержащейся в Евангелии, хотя диакон и подает пример к колено-преклонению, но за ним лишь весьма немногие следуют? Херувимская—дивно мистична, непонятна: а ведь душа религии—в тайне, в сокровении, «в облаке». И вот в Херувимской и выражена небесная тайна религиозной души, смотрящей в небо и что-то особенное там видящей. Напротив, в молитве Господней все понятно, рационально; она устраивает землю, перечисляя ее нужды, но престола Господня, как херувимской, в ней не видно. Это-то и почувствовал народ и пал наземь; а при второй молитве, земной, рациональной, остался на ногах. Что на это скажут господа «не курящие табаку»? Не ходя в церковь, они лишили себя Херувимской песни, которой решительно невозможно заменить чтением ни од- 

545

ной страницы Евангелия, по отсутствию равенства и сходства настроения, потому что Херувимское—новое, другое, сотворенное впервые. И поразительно, сотворенное даже не святым угодником, а каким-то греческим императором. Так, дохнул в него Св. Дух—и века и народы умилились.— Что в Евангелии сказано о смерти и погребении? Единственное: «оставь мертвым погребать мертвых». Больше ничего. Кто же, как не Церковь придумала, и притом вновь придумала, по своему почину, а не на почве Евангелия, двуночное над покойником чтение Псалтири, омовение его тела, как бы умащение и приготовление его к переходу во что-то чистое;—и наконец—дивные по глубине и звукам надгробные песнопения, которых ни один человек не может равнодушно слышать. Развилось-ли это из слов: «оставьте мертвым погребать мертвых»? Конечно — нет, конечно при молчаливом обходе этих слов. Хорошо ли это? и уместен ли этот новый и смелый росток, новый и самостоятельный порыв души учителей церковных, Иоанна Дамаскина и других?! Конечно—благодетелен, велик, свят. Уловив острую и щемящую боль живых около умершего, они обвеяли их чудесными словами, до заключительного: «прииди и даждь последнее целование»! Вот чего никогда не поймет безвкусная штунда, люди без вкуса и остроумия, без размышления. Или возьмем труд, работу. «Раздай имение нищим и возьми крест свой и иди», «взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут». Но бедному человеку в земной юдоли приходится и жать и сеять. Что-же, отвернулась ли и от этого Церковь? Не знаю, есть ли молитва на посев зерна; жалею, если нет; но на случай засухи—есть... Худо-ли это? Конечно—отлично! «Не на сей горе и не в Иерусалимском храме будут поклоняться, но на всяком месте в духе и в истине». Но неужели же мы осудим церковь за то, что она усеяла землю и страны и жизнь народную храмами? и даже не возрадуемся ли, что содеяла их златоглавыми, с золотящимися алтарями, с кадильным дымом, святой водой, с мѵром и пахучим ладаном? Боже, до чего бедна была бы жизнь без них, до чего дика! Плоска, как дорога не обсаженная деревьями, и скучна как кратко-сложенная басня о белом бычке, из строки в строку твердящая одно и тоже! 

546

Церковь-то, храмы-то, и херувимская, и ладан, и праздники «Господские» и «Богородичные», и день Св. Духа, и Троица, и Введение во храм—о последнем даже строки нет в Евангелии—с их отличающимися и несходными чертами, и сложило все-таки в некоторый, хотя еще слабый и бледный, узор нищенское бытие нашего народа! И не за одним «спасением души», какового можно достигнуть и дома, но и за красотою и благолепием идет за тысячи верст какой-нибудь мужик с котомкой в Печерскую лавру, в Троицкую лавру, непременно богатую, блистающую, многоглавую, даже если возможно роскошную и утопающую в архитектурной и певческой и богослужебной красоте! И до чего этот мужик был бы убит, если бы ему, нищему, после тысячеверстной усталости, напомнив слова о поклонении «в духе и истине», показали кучку не курящих табаку господ, читающих в укромной комнатке Евангелие, с предложением: «Вот, садись и послушай мудрецов». Да разве же не читаем мы в том же Евангелии, в «Откровении» Иоанна Богослова, о Небесном сходящем на землю Иерусалиме, т. е. о последнем венце религиозной на земле жизни, что он сходит в блистании драгоценных каменьев, даже с перечислением пород: «и смарагд», «и изумруд», «и яхонт», «яспис», «лазурь», и со стенами из чистого золота? Роскошь... Мы растащили ее на ничтожные земные дела, для грубого личного эгоизма; между тем как конечно народное употребление богатств есть всегда церковное, храмовое и праздничное! И не жаловаться бы на это, но еще и еще, как Возлюбленную Невесту, убирать бы религию благовониями, и красками, и цветами, и деревьями (садами) вокруг церквей, и камнями, и металлами, и художеством живописным, и архитектурным, и певческим. Вот что и значило бы потрудиться для народа: открыть очам его, после того, как открыто слуху, другую мистическую «Херувимскую песнь», теряющуюся куполами и спицами в тверди небесной.... Евангелие безгрешно. Но всего круга бытия нашего оно явно не обнимает; а Церковь и есть движение к восполнению, к дополнению, к окончанию, по слову Спасителя: «Я есмь лоза и вы ветви», т. е. растите, живите, умножайтесь в слове и разуме. Что сказано в Евангелии о рождении? Только одна строка: «Женщина, когда 

547

рождает, то терпит скорбь, а когда родила, то забывает скорбь свою, ибо новый человек пришел в мир». Здесь нет никакого приготовления для чудного обряда таинства крещения, с возженными свечами, с каждением ладаном, новой крестильной рубашечкой младенцу и золотым крестом и розовым поясом. Как все хорошо! «Растите и ростите», сказал Христос: и уже дело нашего сердца и мышления и вдохновения религиозного — как, куда, доколе «расти». Бедные протестанты, кальвинисты, анабаптисты, духоборы, толстовцы этого-то и не понимают, вообразив в 4-х Евангелиях полный круг в 360 градусов, когда это явно есть только начатая дуга: и Церковь прекрасно и верно повела далее эту дугу, прибавляя в веках градус к градусу. Слишком проста была бы задача истории: не курить и читать Евангелие. Такого созидания, а отнюдь не духоборческого умаления, нужно желать и ожидать в будущем»....

Я привел эту длинную выдержку, потому что этим путем скорее можно дать понятие о тоне книги, о ее направлении,—напротив статьи рассматриваемого сборника как-то не поддаются изложению. В них важнее не что, а как: в последнем именно и талантливость автора, и душевность его пера.

Нужно однако сказать, что статьи очень разнообразны по содержанию: касаются они и миссионерства, и школы, и католичества, и старообрядчества, и старо-католичества, и преподавания закона Божия в школах, и свободы совести, и многих книг, и писателей, и общественных деятелей.

М. Тареев.