Тареев М. М. Ответ г. «православному» (Версия книги «Философия жизни»)

VIII

ОТВЕТ Г. «ПРАВОСЛАВНОМУ».

(Бог. Вестн. 1905 апр.).

Некто, скрывшийся под псевдонимом «православный» в Моск. Вед. № 83 обрушился на мою статью «Дух и плоть» 2) и собственно на третий параграф этой статьи, где речь идет о свободе плоти.

Статья Московских Ведомостей настолько колоритна и заслуживает памяти потомства, что я решаюсь здесь ее перепечатать. Моск. Вед. 1905, № 83: Куда же, куда мы идем?

«Прислушиваясь, присматриваясь к тому, что теперь творится на Руси. невольно спрашиваешь себя: да наяву ли это? Не во сне ли все это видишь и слышишь?

Просим внимания читателей для нижеследующих выписок: «Свобода духа необходимую точку опоры может иметь только в свободе плоти».

«Свобода плоти—в полноте и самобытности плотской жизни, в полноте ее радостей, ее страстей, особенно радостей брачных, в свободе и личного начала».

«Радость плотской любви сама по себе не только не безнравственна, но она то и составляет естественный фундамент нравственности... Без естественных плотских страстей, без плотских радостей, без личного самолюбия, честолюбия и славолюбия—не было бы мировой истории, вся поверхность земли была бы усеяна мертвыми костями без духа и жизни».

Остановимся на минуту. Сделаем некоторые выводы.

«Свобода духа необходимую точку опоры может иметь только (даже только!) в свободе плоти, а свобода плоти—в полноте ее радостей, ее

1) Однако всего красноречивее то обстоятельство, что мои идеи входят в обиход богословской мысли. См. проф. прот. И. Галахова О религии ч. II (1915) стр. 212—214: «Постичь тайну воскресения Христа можно лишь тогда, когда мы поймем смысл Его земного уничижения. Воскресение Иисуса Христа, как исторический факт, было вместе с тем фактом духовного воскресения самих учеников, когда их иудейские национальные чаяния Мессии коренным образом изменились» (Однако и о. Галахов при прямых, довольно частых, цитатах из Основ христианства обычно со мною полемизирует).

2) Напечатано в Бог Вестн., затем отдельно в изд. Истина и символы в области духа и наконец вошло в IV том Основ христианства. 

200

страстей (и, чтобы не было сомнений, каких именно страстей, автор спешить прибавить), особенно радостей брачных». Следовательно: свобода духа—в полноте радостей брачных. Не так ли, читатель?

Но, тогда как же быть нам с Апостолом Павлом, который властно повелевает распинать плоть свою с ее страстями и похотями? Как быть с учением Христа Спасителя, который велит взять нам свои крест и идти за Ним? Как тогда понимать слова Апостола егда немоществую, тогда силен есмь, а следовательно—тогда-то, при немощах плоти, а не при радостях ее—и свободен? Да кто же из православных не видит, что автора вышеприведенных строк идет прямо вразрез со всем учением отеческим, с учением Самого Христа Спасителя? И какую же, по его суждению, оказал услугу человечеству сатана, соблазнив прародителей на грех, от коего пошло и честолюбие», и «славолюбие» и другие страсти!

Но продолжим выписки

«С евангельской точки зрения, плотской жизни должна быть предоставлена полная (слышите даже полная!) свобода.

«Евангелие нельзя проповедовать детям, потому что это значило бы внушать им ненависть к отцу и матери, ненависть к братьям и сестрам».

Вот как! А как же Христос Спаситель именно детей-то и считал наиболее способными воспринимать сердцем Его учение?

Да и взрослым-то сказал, что если они не будут яко дети, то не войдут в Его царство, стало-быть неспособны будут воспринимать Его учение. И Отца Своего Небесного Он благодарил за то, что Тот утаил Его учение от премудрых и разумных (таких, как наш автор) и открыл его младенцам-простецам…

Прочтем еще несколько строк.

«Непосредственно по Евангелию нельзя устроить суды, потому что в Евангелии сказано: не судите».

Как видите: полное согласие в принципе с графом «великим писателем».

«Ныне, в дни воины, нередко можно слышать и читать, что истинным воином может быть только христианин, но такие речи опрокидываются каждым успехом язычников-японцев над православными воинами».

Видно, что автор сам не понимает, что такое «истинный воин» ..

«Один священник сказал войску, вместо: со щитом или на щите, со Христом и во Христе: это бессознательное кощунство. Если в евангелии предписано не противиться злому, то, очевидно, Евангелие не имеет задачей воспитывать воинственности.. Патриотизм можно примирить с евангелием только (даже: только!) при помощи лицемерия и софистики... Истинное христианство не может подогревать патриотических чувств».

«Только в полноте и свободе плотской жизни может быть точка опоры для небесных порывов духа. Если сказано: возненавидь отца; мать, жену, детей, раздай имущество, пожертвуй жизнью, то, ведь, очевидно, это благовестие имеет силу лишь для того, кто знает тепло плотской любви, радости семейной жизни, кто поработал над приобре-

201

тением имущества, кто любит свой народ, насладился честью и славою. Для Бога может быть приобретен тот, кто сначала приобрел себя для себя. Напротив, кто не любил мирской любовью, не знал мирских сладостей и горестей (по автору это значит приобрести себя для себя; ему дела нет, что Христос говорит аще кто и весь мир, со всеми его утехами, приобрящет, душу же свою отщетит,—не будет ему от того никакой пользы),—для того слова Евангельские звучат вяло, слабо, как эхо отдаленного песнопения, в котором не разберешь слов, как сновидение, которого не вспомнишь».

Выходит: не согреша —не умолишь.. Это нам напоминает один случай, бывший в Вифанской слободке лет пятьдесят тому назад: остановились у мужичка на ночлег две странницы-чернушки. Хозяйка, отправляясь в поле на работу, просила их приглянуть за ребенком в колыбельке, покачать, если заплачет. Те согласились Возвращается мать и, к ужасу своему, видит малютку зарезанным. «Кто же это сделал»? Чернушки спокойно ответили «мы».—Что вам сделать невинный младенец? — «Не согреша — не умолишь». Есть и теперь сектанты, утверждающие, что если совесть спокойна, то трудно себя настроить к покаянно, а если ее встревожишь преступлением, то она проснется.. Вывод тот же, что у нашего автора.

Но возьмем еще два-три перла ученой мудрости автора:

«Если бы удалось внушить евангелие кому-нибудь с детства (невольно вспоминаются при этом дивные образы святых отроков-подвижников: хотя бы наших родных—преподобных отцов Сергия и Серафима, от юности Христа возлюбивших. от непорочного младенчества за Ним духом последовавших)—с первых дней сознания воспитать его в истинном христианстве, то ведь это вырос бы жалкий уродец, никому и ни на что негодный,— выродилась бы из него та теплохладность, о которой сказано в писании», и которую, добавим мы по автору, следует довести до точки кипения ражжением страстей и похотей телесных: не так ли, читатель?

Да, конечно, так: автор дальше приводит слова известного проповедника нового язычества, г Мережковскаго: «кто никогда не был язычником, тот никогда не будет христианином», и говорит: «с этим мы охотно соглашаемся».

Но довольно выписок. Теперь попросим читателей угадать: откуда мы берем такие перлы декадентщины? Может быть, он скажет: несомненно, из Нового Пути, или из заменивших его Вопросов жизни. Ошибаетесь.

Строки эти напечатаны в журнал, издаваемом одною Духовною Академией, пропущены в печати епископом Православной Церкви—ректором одной Академии, а принадлежат профессору нравственного Богословия, доктору богословских наук и, в добавок, как мы слышали, признаны Советом Академии достойными премии…

Вот какие ныне «ученые» профессора водятся в Духовных Академиях. И если они открыто печатают такие вещи, то что же они говорят на своих лекциях будущим пастырям пашей Православной Церкви? Какую «нравственность» они так культивируют?.. 

202

Но правда ли, читатель ведь если бы это не было напечатано, если бы об этом ходили только темные слухи, то можно бы еще усомниться не во сне ли все это слышишь? А вот приходится воочию читать такие вещи!

Куда же. Бога ради скажите,—куда же мы идем?

Очевидно, судя по стилю, тому же перу г. православного принадлежит статья в Моск. Вед. за тот же 1905 г. № 141 Еще раз: куда же мы идем?—и статьи в Колоколе 1909, №№ 866 Доколе же? и № 984 На поворотном пункте церковной истории. О последних статьях ниже.

В том виде, в каком г. «православный» приводит выдержки из моей статьи, и в том освещении, в каком он их представляет, получается нечто ужасное... Выходит, что я требую свободы плоти со всеми ее мерзостями. Откровенно говорю—если бы я это написал, я был бы достоин полного порицания. Но в действительности этого не было.

Рецензия г. «православного» представляет из себя ряд взятых без всякой связи отрывков из моей статьи. Таким путем можно Катехизис Филарета и Догматику Макария завинить в еретичестве. Или пример из позднейшего времени. У известного поборника православия еп. Никона встречается выражение: «монахи-свиньи», да еще слова эти влагаются в уста Богоматери. Какой шум по поводу таких выражений мог бы наделать г. православный... Разве не ясно, что необходимо брать общий смысл сочинения и контекстуальную связь выдержек.

Я писал о свободе плоти—с такими ограничениями: «Свободу плотской, или языческой жизни я никак не отожествляю с безнравственностью, распущенностью. Плотская жизнь во всей полноте своего развития, имеет в себе этические основы. Язычники, по словам апостола, не имея закона, по природе законное делают, они сами себе закон, дело закона у них написано в сердцах». Это я пишу в самом начале данного параграфа. Мой рецензент выписывает строки непосредственно предшествующие этим словам и непосредственно следующие за ними, а эти слова, существенно важные для понимания моей речи, он опускает. Я говорю о природе в пределах нравственного закона, о плоти в пределах этических. Вот об этом-то рецензент Моск. Вед. и умалчивает,—под название плоти он подсовывает плотские мерзости, о которых у

203

меня нет речи. Сделанное в начале параграфа условие я настойчиво провожу во всей статье. Я пишу: «Будем рассматривать плоть по существу, т. е. будем иметь лучшее во плоти, нормальное... Посмотрим на нормальную, благоустроенную семью». Разве не ясно, что я говорю о целомудренной плоти? А вот заключительные слова моей статьи: «Пред идеей абсолютного неба земля есть только царство целомудренной природы, пред бездною неба человеческое— есть только нравственно-человеческое». Ужели вопреки этой ясной речи меня можно обличать в проповеди разврата, ужели можно называть эту речь декадентщиной? Последний вывод моей статьи «Религия и нравственность» таков: «Совершенная безнравственность как религия есть совершенная нелепость. Без этической культуры нет истинной религии». Последний вывод статьи «Дух и плоть», служащей продолжением первой, таков: «Христианство не может сделать ни малейшей уступки в сторону эстетической религии, в сторону эстетизма. Ницшеанство в философии и декадентство, или эстетизм, в искусстве — диаметрально противоположны христианству».

Чего же еще от меня требуют? Как же можно мою статью назвать декадентщиной, когда она решительно направлена против эстетизма и декадентства?

Судите, читатель, сами!

Но ведь я говорю о свободе радостей брачных, о свободе естественных страстей?! Несомненно. Мой рецензент думает, что все страсти от сатаны и что, говоря о естественных страстях, я становлюсь «прямо вразрез со всем учением отеческим». Это свидетельствует о полном и решительном невежестве г. рецензента Моск. Вед. Святые отцы не только учат о том, что естественная страсть (о которой я говорю) и греховная страсть, или похоть, две вещи различные, что есть беспорочные естественные страсти, но что таковые даже были восприняты Христом. «Исповедуем, пишет св. Иоанн Дамаскин, что Христос воспринял все естественные и беспорочные страсти человека» (τὰ φθσθκα καὶ αδιαβλητα παθη De f. orth. lib.III, 20). И я вместе с св. отцом исповедую естественные беспорочные страсти, хотя бы это не нравилось мнительному и невежественному рецензенту Моск. Вед.

204

Что в частности радости брачные—в нормальной благоустроенной семье—не от сатаны, как думает рецензент, а от Бога, не скверны, а непорочны, этому ясно учит слово Божие, учат и св. отцы. По словам апостола, брак честен и ложе непорочно (Евр. ХIII, 4). Людей, воздерживающихся или учащих воздерживаться от брака, как от скверны, апостол называет сожженными в своей совести (1 Тим. IV, 2). Тоже постановили и церковные каноны. «Аще кто, епископ, или пресвитер, или диакон, или вообще из священного чина, удаляется от брака и мяса и вина, не ради подвига воздержания, но по причине гнушения, забыв, что вся добра зело, и что Бог, созидая человека, мужа и жену сотворил их, и таким образом хуля клевещет на создание: или да исправится, или да будет извержен из священного чина, и отвержен от церкви. Такожде и мирянин» (Ап. 51 и другие).

Несомненно я и мой рецензент смотрим на брак противоположно и один из нас достоин анафемы, но кто?!..

Но ведь ударение не на словах естественные страсти, а на слове свобода,—я говорю о свободе естественных страстей, о свободе плоти, о свободе мирской жизни, даже о полной свободе. Это и возмущает моего рецензента.

Объяснюсь.

Свобода плоти может быть или нравственная свобода, т. е. свобода ее от нравственного закона, разгул, распущенность, или свобода религиозная. Очевидно, что я говорю не о первой, так как я разумею целомудренную плоть я нравственную мирскую жизнь. Я различаю нравственность мирскую, земную, утилитарную, и нравственность духовную, христианскую. Первую я не высоко ставлю, но не называю ее вместе с бл. Августином прикрытым пороком. Это есть подлинная нравственность. Она утверждается на природе. «Язычники по природе законное делают». На каких же природных свойствах утверждается утилитарная мораль—на инстинкте самосохранения, или на социальном инстинкте—семейном, общественном? Я говорю последнее,—и это так просто и невинно, что странно в этом оправдываться. От утилитарной морали я отличаю высокую христианскую нравственность. «Христианство—абсолютная

205

духовная жизнь, вера и деятельность. Оно прежде всего вносит абсолютность в нравственную жизнь, дает абсолютное выражение нравственной заповеди, делает из заповеди благо».

Итак, я решительно против нравственной свободы плоти,—я говорю только о религиозной свободе плоти. Параграф, столь смутивший моего рецензента, заканчивается у меня такой формулой: «в интересах евангелия нужно желать религиозной свободы для плоти».

Что же это такое религиозная свобода плоти? Я понимаю евангельские правила жизни весьма высоко, и потому думаю, что по евангелию могут жить только избранные люди, что евангелие—для избранных личностей, а не для определения форм мирской жизни. «Христианство не в плоти, не в ее границах, не в ее формах. Христианство в том и только в том, что над плотью, только в духовной абсолютной любви, только в абсолютном устремлении духа к божественному совершенству». Религиозная свобода плоти это значит свобода форм мирской жизни от абсолютных требований христианской религии. «Евангельская жизнь не имеет непосредственной связи с формами плотской жизни,—евангелию нет дела до содержания мирской жизни, для него дороги лишь души человеческие». Отдельный человек может жить по евангелию, но устроить формы мирской жизни по евангелию нельзя. Может быть христианин-муж, христианин-князь; но вопросы о том, как устроить суд с присяжными заседателями, земское управление, городскую думу, как вести войну, благоустроить государство—для всех этих вопросов в евангелии ответа мы не найдем. Ужели же в этом мнении—ересь? Я решаю вопрос по существу не церковный, не догматический, а чисто научный и практический. Практическое значение вопроса вот в чем: чего нужно желать, того ли, чтобы священники заседали на мирских сходках, а епископы участвовали в государственном совете, или того, чтобы они воспитывали души христианские? от чего нам ждать христианского спасения—от личного усовершенствования или от хороших законов? Я отвечаю, что христианство ограничивается душою, а мирские дела лучше всего предоставить мирянам. Для общественного устройства нужны хоро-

206

шие законы, а для войны хорошие пушки. Строго говоря, это так просто, что об этом не стоило бы говорить, если бы не было фанатиков, которые на всякую общественную нужду отвечают повторением одних и тех же слов о распинании плоти со страстьми и похотьми. Хорошие слова полезны, когда они кстати.

Мой рецензент приравнял мою теорию христианства к дикому суждению чернушек, убивших ребенка. Нет, по смыслу моей теории этим безумным чернушкам, которые считали себя по своему монашеству совершенными, нужно было бы выйти в свое время замуж и иметь своих детей, тогда им не пришла бы в голову дурь—убивать чужого ребенка.

До крайности возмутился рецензент Моск. Вед. моими словами, что евангелие нельзя проповедовать детям. Он торжественно указывает на преподобных Сергия и Серафима, от юности Христа возлюбивших, от непорочного младенчества за Ним духом последовавших.

На это отвечу следующие. Безмужное зачатие Христа не отменяет общего закона человеческого рождения. Так равным образом и то обстоятельство, что некоторые люди Духом Святым уготовляются в сосуд Божий от чрева матернего, не отменяет общего закона распространения евангелия. Один святой дитятей не брал материнской груди,—ужели отсюда вывести правило—запретить питать детей материнским молоком? Не в том дело, что выходит из детей, а в том, что можно сделать из детей. Вот настоящий вопрос: если того или этого ребенка с детства воспитать в монашестве, то можно ли заранее ручаться, что из него непременно выйдет истинный христианин? Такой опыт был однажды проделан на виду у всего мира: Юлиан был предоставлен с детства исключительно монахам и из него вышел отъявленный гонитель христианства. Сам Христос благословил детей, но не учил их. Взрослым нужно учиться быть детьми, а дети—их царство небесное.

Мой рецензент, выписав мои слова: «свобода духа необходимую точку опоры может иметь только в свободе плоти», делает от себя вывод: «следовательно, свобода духа в свободе плоти». Вот образчик совершенно неле-

207

пой логики. «Православный» опирается на землю, следовательно, он—земля....

Далее, он выписывает мои слова: я в том то соглашаюсь с Мережковским,—умалчивая о следующих: но в том то не соглашаюсь. Таким образом мою критику новопутейского учения рецензент Моск. Вед. представляет как мое последование ему. Это приемы нечестные. Я соглашаюсь с Мережковским (только) в словах: «кто никогда не был язычником, тот никогда не будет христианином», т. е. не сильный в пороке не силен и в добродетели. А вот что пишет Григорий Богослов: «души слабые в отношении и к добродетели и к пороку равно медлительны и неподвижны; они не склоняются много ни на ту, ни на другую сторону; у них такие же движения, как у людей страждущих оцепенением» (ч. III, стр. 112). Т. е. это—уродцы. Припомним слова апокалипсиса: «о, если бы ты был горяч или холоден»...

Я соглашаюсь с этими словами Мережковского и употребляю его выражение «плоть» вместо «мирская жизнь», потому, что я с ним полемизирую. Самые элементарные правила полемики требуют говорить на одном языке с противником и отмечать предел, с которого начинается несогласие с ним.

Понадергав несколько бессвязных выдержек из моей статьи, рецензент продолжает: «строки эти напечатаны в журнале издаваемом одною духовною Академией, пропущены в печати епископом православной церкви—ректором одной Академии, а принадлежат профессору нравственного богословия, доктору богословских наук и, в добавок, как мы слышали, признаны Советом Академии достойными премии»...

Посудите, читатель: редакция академического журнала, цензура Преосвященного ректора Академии, профессорское звание и докторская степень автора, премирование Советом Академии—какой сонм честных свидетелей в пользу моей статьи! И кто же этот скрывающийся под псевдонимом православного, если для него все это не имеет значения? Поистине, «куда мы идем»? Моск. Вед. зовут своих читателей от света богословской науки и авторитета церковных органов во мрак темных доносчиков, произносящих свое мрачное «слово и дело».

208

Рецензент заканчивает: «Вот какие ныне ученые профессора водятся в духовных академиях. И если они открыто печатают такие вещи, то что же они говорят на своих лекциях будущим пастырям православной церкви? какую нравственность они там культивируют»?

О, господин православный, мы не скрываемся под псевдонимами, не бросаем камней из-за угла, мы не боимся света, мы боимся только анонимных доносов.