Тареев М. М. К вопросу о переводе Ин. VIII, 44 и X. 12. 13

III.

К вопросу о переводе Ин. VIII. 44 и X. 12. 13 (Ответ проф. Богдашевскому).

(Богосл. Вест. 1904, май).

В Тр. К. Д. А. (1904, март) проф. Д. И. Богдашевский представил образцы своего экзегетического творчества и экзегетической критики (в ст. Экзегетические заметки).

Он подвергает критике данное мною изъяснение Ин. X, 12. 13 (Б. В. 1903, кн. IX) и VIII,44 (кн. X) 1).

Мое изъяснение и того и другого места критик находит «ненатуральным» (стр. 447 и 449). Было бы весьма интересно узнать от проф. Богдашевского, что он разумеет под «натуральностью» экзегезиса, так как у ученых комментаторов нет обыкновения называть тот или другой экзегезис таким термином.

Относительно Ин. X, 12. 13 проф. Богдашевский прежде всего рассуждает о значении глагола σκορπιζειν. Он пи-

1) Это изъяснение Ин. 44 и Х. 12. 13 перепечатано в приложении ко II тому Основ христианства.

166

шет: «в своем понимании г. Тареев утверждается на том, что σκορπιζειν, как показывает его употребление в других местах Нового Завета, не имеет значения «разгонять,» а означает именно «расточать.» И вот Богдашевский поучает меня, что «если при σκορπιζειν стоит accusat., то оно именно означает: «рассеивать», «разгонять», ссылаясь на Пс. XVII (XVIII) 15; 2 Цар. XXII, 15 и Ин. XVI, 32.

Самое величайшее затруднение в литературной полемике происходит от неточности критиков и референтов при передаче авторских мыслей. Обычно критик сначала исказит авторскую мысль до пределов нелепости и потом, подобно Дон Кихоту, сражается с мельницей, с искаженной мыслью, воображая, что одерживает победы. Прием самый употребительный, но неприглядный.

По-видимому, «я утверждаю, что σκορπιζειν не имеет значения разгонять,» а Богдашевский указывает примеры такого значения. Коротко и ясно! Но... никогда и нигде я не утверждал, что глагол σκορπιζειν не имеет значения «разгонять.» Повторю буквально то, что я писал: «Русский переводчик и новейшие издатели греческого текста поступают неправильно. Кроме того, что они вынуждены или переставить слово «овец» или отбросить его, они изобличаются также неверным пониманием слова σκορπιζει. Относя этот глагол к подлежащему «волк», они понимают его в смысле «разгоняет». Но это неверно. (Т. е. неверно относить в Ин. VIII, 44 σκορπιζει к подлежащему волк и переводить его словом «разгоняет»). У Мф. XII, 30 и Лк. XI, 23 читаем: ὁ μὴ συνάγων μετ᾿ ἐμοῦ σκορπίζει кто не собирает со Мною, тот расточает, т. е. здесь (!) σκορπίζει означает не расхищает или разгоняет, а расточает или растеривает,—глагол относится не к разбойнику или вору, а к охранителю или управителю. Также Лк. XVI, 1: один человек был богат и имел управителя, на которого донесено было ему, что расточает имение его διασκορπιζων τὰ ὑπαρχοντα αὐτου. 2 Кор. IX, 9: εσκορπισεν, ἐδωκεν τοις πενησιν, расточил, раздал нищим. И в Ин. X, 12 σκορπίζει означает «расточает, растеривает», а не «разгоняет», и относится к подлежащему пастух-наемник». Вот что я писал. Я не говорил об общем значении глагола, а говорил только о его употреблении в Н. З.

167

Научно говоришь только то, на что имеешь основания и что относится к цели; ученый никогда не придаст частному значение общего. Я не говорю об общем значении σκορπίζειν (что легко узнать из словаря и что предполагается общеизвестным), я говорю об употреблении этого слова в Н. З. Большая разница между вопросом об общем значении слова и вопросом об употреблении его в том или другом литературном памятнике. На этом основывается различие греческого классического, греческого LXX, греческого новозаветного. 

По словам Богдашевского, я определил значение глагола σκορπίζειν по употреблению его в Н. З. Но я этого не делал. Не по употреблению в Н. З. я определял значение глагола, а именно говорил об его употреблении в Н. З. Во всяком случае будем опираться на букву. Я не говорил, что σκορπίζειν не имеет значения разгонять; я говорил, что глагол не имеет этого значения в Ин. X, 12, как не имеет в Мф. XII, 30; Лк. XI, 23 и XVI, 1.

Выражение «разгоняет» для нашей притчи очень определенно. Если σκορπίζειν означает «разгоняет», то уж конечно разгоняет овец волк, а не пастух-наемник. Для меня и важно было рассеять это предубеждение и показать, что σκορπίζειν не только не имеет исключительно значения разгонять, но употребляется в Н. З. именно в смысле «расточать, растеривать.»

Собственное значение σκορπίζειν «рассеивать, разбрасывать» (по словарю) для нашего текста и для подобных очень неопределенно (как и значение тех еврейских глаголов, которые LXX передают чрез εσκορπίζεν в пс. ХVII (XVIII) 15 (2 Цар. XXII, 15) и СХI (СХII) 9 (2 Кор. IX, 9) и чрез ἐκσπασατε в Зах. XIII 7 (διασκορπισθησονται Мф. XXVI, 31; Мрк. XIV, 27). Одинаково имеем рассеяние или разбрасывание в разных случаях, когда хозяин (блудный сын) расточает имение свое, διεσκορπισεν την ουσιαν αὐτου Лк. XV, 13, ср. Пс. СХI (СХII), 9—2 Кор. IX, 3), или домоправитель (неверный) расточает имение хозяина (διασκορπιζων τα ὑπαρχοντα αὐτου Лк. XVI, и), или пастух-наемник растеривает овец (σκορπίζει τα προβατα), или волк разгоняет овец (id.), или Господь рассеивает надменных и врагов праведника (διεσκορπισεν ὑπερηφανους; Лк. I, 51, ἐσκορπισεν αὐτους Пс. XVIII (XVIII) 15 (2 Цар. XXII, 15).

168

По каким же признакам можно узнать частный оттенок в употреблении глагола,—отчего зависят эти оттенки? Проф. Богдашевский пишет: «если при σκορπίζειν стоит accusat., то оно именно означает: «рассеивать, разгонять.— И ссылается на единственный ветхозаветный пример Пс. XVII (XVIII) 15=2 Цар. XXII, 15! Вот разительный образчик поспешных обобщений! В этом примере, действительно, Господь разгоняет врагов, также Лк. I, 51 (по характеру место ветхозаветное); но вот блудный сын расточает имение свое (διεσκορπισεν την ουσιαν αυτου), управитель расточает имение хозяина (διασκορπιζων τὰ ὑπαρχοντα αὐτοῦ)!

Частный оттенок в употреблении глагола зависит не от этого, а от контекста, от того, с каким подлежащим он сочетается. В нашем тексте важно определить, какое подлежащее при σκορπιζει τα προβατα: пастух, или волк. Чтобы определить это, мы обращаемся к употреблению глагола в других новозаветных местах, и находим более или менее устойчивое сочетание с подлежащими: домоправитель, хозяин. Это дает нам обоснованную возможность и в нашем тексте относить глагол к подлежащему: пастух, а не волк. (Вот почему я и не сказал ни одного слова об определенном значении глагола—без определенного сочетания его с тем или другим субъектом действия. Вот почему, далее, в Ин. XVI, 32 глагол употреблен в общем, неопределенном значении).

Соглашаюсь, что таким путем можно обосновать только возможность. Но ведь у меня это не единственное и не особобленное основание. Оно у меня примыкает к другому,—к тому, что употребление сначала указат. мест., а потом существ. «ἁρπαζει αὐτα και σκορπιχει τα προβατα—расхитит их и распудит овцы» заставляет относить глаголы к разным подлежащим. Эта система оснований и создает необходимое заключение.

Правда, мое предшествующее основание проф. Богдашевский старается устранить таким объяснением, что волк «расхитит отдельных овец, а распудит целое стадо». Но это возражение Богдашевского не имеет никакой силы. Во-первых. Что волк, бросаясь в стадо, схватывает одну овцу (как у Богдашевского), а остальных распугивает,

169

это обычное явление. Но не об обстановке этого явления, не о том, что похищение овцы волком сопровождается рассеянием стада, идет речь в притче. Притча говорит не о случае нападения волка, но дает схему отношений к стаду— пастыря, наемника и волка: пастух (всегда) полагает жизнь свою за овец, наемник убегает, как только завидит приходящего волка, оставляет овец, а волк расхищает их (αυτα). Если вопрос о картине явления, одно дело; если о схеме, другое дело. Во-вторых—и это самое главное. Если даже допустить возможность картинного изображения, все равно этим не устраняется странность употребления сначала указат. мест., а потом существительного. Пусть волк одних овец растерзывает, а других распугивает, в этом еще нет основания сказать: растерзывает их и распугивает овец, все равно нужно было бы сказать: растерзывает овец и распугивает их. Богдашевский говорит далее об усилении мысли. Но ужели «разогнать» сильнее, чем «расхитить»?! Наконец, что затруднение в чтении текста существует, это показывают и переводчики, переставляя «овец» и «их», и новейшие издатели, отбрасывая «τα προβατα».

Против данного мною перевода Ин. VIII, 44 г. Богдашевский, во-первых, возражает: «толкование это, без сомнения, весьма странное, ибо в Писании нигде нет речи об отце диавола» (т. е. кроме, как я полагаю, данного места). Но... ведь и об отце лжи в Писании нигде нет речи (т. е. кроме, как толкует Богдашевский, данного места). Ergo, оба толкования в этом отношении одинаковы. Как же г. Богдашевский не досмотрел полного бессилия своей аргументации? Ужели на таких призрачных доводах можно основывать «бессомненные» истины?

Во-вторых, г. Богдашевский возражает: «Постановке члена пред πατηρ нельзя придавать того значения, какое усвояет проф. Тареев, ибо известно, что в Новом Завете весьма часто существительное с членом имеет значение предиката». Далее следуют примеры. Всегда приятно от профессора выслушать урок, но неприятно, если урок поражает своею элементарностью и бесцельностью. Был ли для проф. Богдашевского повод давать мне этот элементарный урок, если я буквально писал

170

так: «в греческом ψευατης употреблено без члена, а ὁ πατηρ с членом и потому эти два слова не могут быть одинаковыми пастями одного предложения, именно двумя сказуемыми»? Очевидно, г. критик в мою аргументацию не вникает и только потому впадает в соблазн самодовольно сделать элементарное наставление. Ему нужно было бы показать, что из двух сказуемых одного предложения (употребленных одинаково—в общем или определенном смысле) одно может быть без члена, а другое с членом.

Впрочем далее г. Богдашевский пишет: «что при χευστης нет члена, а при πατηρ находится член, это объясняется тем же, почему и в предшествующем в одном случае при ἀληθεια поставлен член, а в другом нет: и во истине (ἐν τῃ ἀληθειᾳ) не стоит, яко несть истины (οὐκ ἑστιν ἀληθεια) в нем». По-видимому, доказательно? прямо на вопрос? На самом деле совершенно не на вопрос. Вместо прямого исследования вопроса хитросплетение, как будто критик или откровенно не понимает, или намеренно путает. Ведь, если бы я говорил, что каждое существительное в евангелии употребляется или на всем протяжении с членом или на всем протяжении без члена, в таком случае его пример имел бы значение. Но ведь я говорю о члене при одинаковых частях одного предложения, а он указывает мне на одно слово в двух предложениях. Ведь два предложения, хотя бы и рядом стояли, не составляют одного предложения! Что в этих двух предложениях ἀληθεια употреблено различно, это понятно, почему: в одном разумеется частный, определенный, случай грехопадения (ἐν τῃ ἀληθεια ἐν αὐτῳ), хотя и продолжающийся в своих последствиях, а во втором — общий характер лица (οὐκ ἐστιν ἀληθεια ἐν αὐτῳ). Между тем было бы совершенным произволом и в дальнейшем ψευστης и ὁ πατηρ различать как общее и частное.

Любопытно спросить: во имя чего проф. Богдашевский отвергает предложенное мною «весьма своеобразное объяснение» Ин. X, 12. 13 и VIII, 44, вызванное теми затруднениями, которые соединяются с принятым чтением и обычным толкованием? Во имя «своего» объяснения? Нет, во имя принятого и обычного, ради защиты чести семинарских

171

учебников. А затруднения? Для г. Богдашевского их не существует: в принятом и обычном для него все «непосредственно очевидно», «натурально», «без сомнения». Завидно это почивание, но подозрительна эта «непосредственная очевидность». Такое почивание «непосредственной очевидности» на принятом и обычном еще никогда не приводило к уяснению истины, но часто ставит «самодовольных» ученых в безвыходное положение.

Так это случилось и теперь с проф. Богдашевским. Дело в том, что несокрушимую опору для своего объяснения Ин. VIII, 44 я нашел в древних славянских переводах.

В «Остромировом евангелии 1056—57 г., хранящемся в Импер. публ. библиотеке», л. 33 (я имел под руками фотолитогр. изд. Спб. 1883) читается: «яко ложь и отец его». То же чтение в принадлежащих библиотеке М. Д. А. пергам. рукописях — XII в. (№ 1 Волок.) л. 19 обор., XIV в. (№ 138) л. 166. об. (Здесь «его» кем-то переделано на «ее», так что поправка по цвету чернил заметна, легко заметить и выступающее прежнее начертание). То же чтение имеют «Новый Завет Г. н. И. Хр., труд святителя Алексия, М. М. (я имел фототип. изд. Леонтия М. М. 1892), «Мирославльево јеванјелье (XII в.—изд. кор. Серб. Александра, Беогр. 1897). В «Описании славенских рукописей Московской синодальной библиотеки» (отд. I, М. 1855) сказано (на стр. 236), что пергам. рукописи евангелий №№ 20 — 31, с XII по XV в., все, следуя тексту списка Остромирова, передают Ин. VIII, 44 «яко ложь есть и отец его», а один из списков № 30 (стр. 260) имеет даже: «яко ложь есть и господь его»; тогда как бумаж. списки евангелий с XV в. Хо№ 32—44 имеют чтение, согласное с принятым ныне (стр. 284). Однако чтение «яко ложь есть и отец его» сохраняется в рукоп. библиях еще XV и даже XVI в. (стр. 141). Также по «Описанию рукописей библиотеки Историко-филол. Института кн. Безбородко в г. Нежине, сост. под ред. М. Сперанского» (М. 1900) указывается на стр. 5 и II, что чтение «яко ложь есть и отец его» имеют два рукоп. четверо-евангелия XVI в. Даже из печатных славянских евангелий, напр. «Евангелие, напечатанное в Угровлахии в 1512 г.» (стр. 232) имеет то же чтение. Не считаю нужным наводить дальнейших справок, но и

172

этих достаточно, чтобы видеть, что предлагаемый мною на критических основаниях перевод Ин. VIII, 44 отзывается древнейшим славянским переводом, исчезнувшим лишь в бумажно-печатный период, вероятно, под влиянием «цензуры» известного рода «мыслителей».

Чтобы понять всю силу древнего славянского перевода, следует иметь в виду, что слав. ложь не есть имя сущ. жен. рода, но это имя прилаг. муж. рода; поэтому наш славянский текст означает «что лжив 1) и отец его». Та рука, которая исправила в пергам. рукописи «его» на «ее», принадлежала невежественной голове, думавшей, что «ложь»—это сущ. ж. рода. (Подобную же корректуру я встретил и в одном печатном сочинении) 2). Итак наши древние переводчики, не учившиеся у профессоров, хорошо понимали различие (в одном предложении) сущ. без члена, переводя его предикатом, и существ. с членом, переводя его подлежащим. Не смущала древних переводчиков и идея «отца диаволова»: тогда еще гг. Богдашевские не пугали переводчиков и читателей призраками «Гильгенфельда и Фолькмара»! Также «непосредственно очевидно», что древние переводчики Ин. VIII, 44 не придавали союзу ὸτι кавзального значения.

Эта историческая справка напомнила мне слова евангелия: «всяк книжник, научився царствию небесному, подобен есть человеку домовиту, иже износит от сокровища своего новая и ветхая». Новое, «своеобразное», критическое отношение к евангельскому тексту приводит к древнему сокровищу церковного предания, тогда как трусливое и вялое прозябание на тине обычного и принятого, не допуская до нового края критического разума, не доводит и до святой древности, удерживая на старом, на дряхлом.

Еще одно замечание об идее лживого Бога в писаниях Иоанна. В 1 Ин. V, 10 читаем: «неверующий Богу представляет Его лживым (ὁ μη πιστευων τῳ θεῳ ψευστην πεποιηκεν αυτον=ИН. VIII, 44 ψευστης ἐστιν ὁ πατηρ) ср. I, 10: представляем Его лживым (ψευστην ποιουμεν αὐτον).

Не попал ли проф. Богдашевский в «тупик», высокомерно объявив мое объяснение Ин. VIII, 44 «весьма странным», «весьма своеобразным» (in malam partem) и «ненатуральным» и величественно заявив о своем «согласии с нашим славянским переводом и большинством древних толкователей»?

Редко полемика приходит к такому определенному, неотразимому, «документальному» результату,—и проф. Богдашевскому остается возможность благородно сознаться в своей ошибке и не позорить себя упорством.