Иоанн Златоуст, свт. Беседы на Послание к Галатам. Глава 2

Потом, через четырнадцать лет, опять ходил я в Иерусалим с Варнавою, взяв с собою и Тита. Ходил же по откровению (ст. 1, 2).

Причиною первого восхождения в Иерусалим служил, по его словам, Петр и свидание с ним, а причиною второго – откровение Духа.

"И предложил там, и особо знаменитейшим, благовествование, проповедуемое мною язычникам, не напрасно ли я подвизаюсь или подвизался" (И предложих им благовествование, еже проповедую во языцех, наедине же мнимым, да не како вотще теку, или текох)" (ст. 2). Что ты говоришь, Павел? Не решившись предложить сначала или через три года, как же по прошествии четырнадцати лет ты спрашиваешь, не напрасно ли подвизаешься? Насколько бы было лучше тотчас в самом начале

755

сделать это, нежели после стольких лет? Зачем же ты и подвизался, если не был уверен, что не напрасно подвизался? Кто может быть настолько неразумен, чтобы проповедовать в течение стольких лет, не зная, хорошо ли он проповедует? А еще непонятнее этого то, что он ходил, как говорит, по откровению. Впрочем, хотя это и непонятнее первого, как я сказал, но оно может дать нам объяснение и того. Ведь если бы он и по собственному побуждению ходил, то и в таком случае трудно объяснить его поступок, потому что невозможно допустить, чтобы эта блаженная душа впала в такое безрассудство, а он сам говорит: "И потому я бегу не так, как на неверное, бьюсь не так, чтобы только бить воздух" (тако теку, не яко безвестно, тако подвизаюся, не яко воздух бияй) (1 Кор. 9: 26). Итак, если (ты бежишь) не на неверное, то как же говоришь: "не напрасно ли я подвизаюсь или подвизался" (да не како вотще теку, или текох)? Отсюда ясно, что если бы он ходил и без откровения, то и тогда поступил бы так, как свойственно только неразумным; только тогда сделанное им не так было бы неуместно; когда же и благодать Духа влечет его, то кто уже осмелится подозревать его в чем-нибудь подобном? Поэтому-то он и присовокупил: "по откровению", чтобы ты прежде разрешения вопроса не осудил его в неразумии, зная, что сделанное им было не человеческим делом, но делом божественного промысла, предустраивающего и настоящее, и будущее. Итак, какая же причина этого путешествия его? Подобно тому как тогда, когда он в первый раз приходил из Антиохии в Иерусалим, он приходил не для себя, – потому что он сам ясно знал, что без всякого изменения должно следовать учению Христа, но для того, чтобы примирить между собою препирающихся, – точно так же и ныне он ходил не потому, что имел нужду узнать, не напрасно ли он подвизался, но для того чтобы вполне убедить тех, которые обвиняли его. Так как последние были более высокого мнения о Петре и Иоанне и думали, что он не согласуется с ними, так как проповедовал Евангелие без обрезания, а те допускали таковое, и так как они думали, что в этом случае он поступает против закона и напрасно подвизается, то он и говорит поэтому: "Я ходил и сообщил им благовествование не для того, чтобы самому научиться чему-нибудь от них от них, – о чем яснее говорит ниже, – но для того, чтобы вразумить тех, которые подозревали это, что я не напрасно подвизаюсь". А Дух, предвидя это состязание, и расположил его идти (в Иерусалим) и сообщить там свое учение. Вот почему он и говорит: "ходил по откровению", и взял с собою Варнаву и Тита, чтобы они был свидетелями его проповеди.

"И предложил там, и особо знаменитейшим, благовествование, проповедуемое мною язычникам", – т. е. без обрезания (И предложих им благовествование,

756

еже проповедую во языцехнаедине же мнимым). Что значит – "особо" (наедине)? Ведь кто желает исправить общие догматы, тот не наедине, но пред всеми излагает их. Но не так поступил Павел, так как он желал не научиться чему-нибудь или исправить, но отнять повод к обману у тех, которые хотели обмануть других. Так как в Иерусалиме все соблазнялись, если кто допускал отступление от закона и возбранял употреблять обрезание, – вот почему (Иаков) и сказал: "Видишь, брат, сколько тысяч уверовавших Иудеев, и все они... о тебе наслышались, что ты всех... учишь отступлению от Моисея?" (видиши ли, брате, колико тем веровавших, и все они... увестишася о тебе, яко отступлению от закона учиши) (Деян. 21: 20, 21). Так как, повторяю, соблазнялись, то он и не решился придти открыто и изложить пред всеми свою проповедь, но предложил "особо знаменитейшим" (наедине мнимым), при Варнаве и Тите, чтобы они были достоверными свидетелями пред обвинителями его, что и апостолы не нашли противною проповедь его, но напротив, подтвердили ее. Когда же говорит: "знаменитейшим" (мнимым), то говорит это не для того, чтобы лишить их принадлежащего им достоинства, так как и о себе говорит: "думаю, и я имею Духа Божия" (мнюся бо и аз Духа Божия имети) (1 Кор. 7: 40), что означает просто умеряющего свое достоинство человека, а не отрицающего в себе то, что имеет точно так же и здесь: говоря – " знаменитейшим" (мнимым), говорит это по общему о них мнению и своему.

"Но они и Тита, бывшего со мною, хотя и Еллина, не принуждали обрезаться" (Но ни Тит иже со мною, Еллин сый, нужден бысть обрезатися) (ст. 3). Что значит – "хотя и Еллина"(Еллин сый)? Значит – "(Тит) был из эллинов и необрезанный". "Не только я, – говорит, – так проповедовал, но и Тит поступал точно так же, и апостолы не принуждали его, необрезанного, обрезываться". Это служило самым верным доказательством, что апостолы не осуждали учения Павла или его дел. А что еще более важно – было доказательством того, что и тогда, когда противники, узнавши об этом, настаивали на обрезании, они не могли принудить апостолов приказать сделать это, – на что именно он и указывал словами: "вкравшимся лжебратиям" (и за пришедшую лжебратию) (ст. 4). Кто же эти лжебратия? Это требует здесь немалого исследования. Ведь если апостолы допускали здесь обрезание, то почему ты называешь лжебратиями тех, которые согласно со мнением апостолов и сами приказывали делать это? Во-первых, потому, что не одно и то же – требовать что-нибудь делать, и допускать делаемое. В самом деле, кто приказывает, тот настаивает на этом как на необходимом и важном, а кто хотя не требует сам, но не возбраняет желающему, тот допускает известное действие, не как необходимо должное, но по особенному какому-нибудь соображению. Скажу, например: Павел писал коринфянам и повелевал женам и мужам опять жить вместе (1 Кор. 7: 5).

757

2. Но чтобы ты не подумал, что он налагает на них закон этими словами, он прибавил: "Впрочем, это сказано мною как позволение, а не как повеление" (сие еже глаголю по совету, а не по повелению) (1 Кор. 7: 6), потому что это означало не решительный приговор его, но снисхождение к их невоздержанию. Поэтому и говорит: "чрез невоздержание ваше" (ст. 5). Если же ты желаешь знать мнение Павла об этом, то послушай, что он говорит: "желаю, чтобы все люди были, как и я" (хощу, да вси человецы будут, якоже и аз), – в воздержании (ст. 7). Точно так же и здесь – апостолы допускали обрезание не как защитники закона, но по снисхождению к немощи иудеев. Действительно, если бы они защищали закон, то не стали бы проповедовать иудеям так, а язычникам иначе; и если что необходимо было делать по закону Христову неверным, то очевидно, что это же нужно было делать и всем верным. Если же они постановили законом не отягощать этим (обрезанием) язычников, то показали тем, что и иудеям они дозволяли его только по снисхождению.

Но лжебратия делали это не по такому побуждению, а для того, чтобы отторгнуть верующих от благодати и снова подчинить их под иго рабства. Это – первое различие, полагающее великое расстояние между апостолами и лжебратиями. Второе же то, что апостолы делали это в Иудее, где и закон еще имел силу, а лжебратия делали это повсюду, так как хотели поработить и всех галатов. Отсюда ясно, что это делалось не для созидания, но для совершенного разрушения. И притом, с иным намерением допускали это апостолы, и с иным принуждали к тому лжебратия.

"Скрытно приходившим подсмотреть за нашею свободою, которую мы имеем во Христе Иисусе" (Иже привнидоша соглядати свободы нашея, юже имамы о Христе Иисусе). Видишь ли, как названием соглядатаев он выразил неприязнь их? Действительно, соглядатаи входят только для того, чтобы, разузнавши дела противников, приготовить себе удобнейшие средства к поражению и уничтожению их; так же поступали тогда и лжебратия, желая подчинить галатов ветхозаветному рабству. Таким образом, и отсюда ясно, что намерение апостолов и лжебратий было не одно и то же, но, напротив, совершенно противоположно. Первые допускали снисхождение для того, чтобы мало-помалу вывести из рабства; последние же устанавливали это, чтобы подвергнуть еще большему рабству. Поэтому они тщательно подсматривали и наблюдали, кто был обрезан, – как и Павел, указывая на это, сказал: "приходившим подсмотреть за нашею свободою" (привнидоша соглядати свободы нашея), обнаруживая коварство их не только названием соглядатаев, но и тем, что они приходили тайно и скрытным образом.

"...Мы ни на час не уступили и не покорились" (Имже ни чему повинухомся в покорение) (ст. 5). Заметь высоту и выразительность этих слов. Не сказал – "послушали" (в слове), но – "покорились" (в покорение), потому что те делали это

758

не для того, чтобы научить чему-нибудь полезному, но чтобы подчинить и поработить себе. "Поэтому, – говорит,  – апостолам мы уступили, а тем – нет".

"...Дабы истина благовествования сохранилась у вас" (Да истина благовестия пребудет в вас). "Чтобы то, – говорит,  – чему мы учили словами, подтвердить делами, а именно, что древнее прошло и стало все новое, что кто во Христе, [тот] новая тварь (аще кто во Христе, нова тварь) (2 Кор. 5: 17) и что обрезывающимся не будет никакой пользы от Христа (Гал. 5: 2 и 6: 15). Утверждая эту истину, мы ни на час не уступили (им)". Но так как против него сейчас же говорили поступки апостолов, и поэтому некоторые естественно могли сказать: "как же они повелевают это?" – то смотри, как мудро решает он это возражение. Он не указывает истинной причины, именно – что апостолы делали это по снисхождению и по особому соображению, так как это могло бы повредить слушателям. Ведь не нужно знать причины действия тем, которые благодаря ему имеют получить какую-нибудь пользу, потому что если откроется причина того, что делается, то все разрушится. Поэтому только тот, кто делает, должен знать причину действия, те же, для которых готовится польза чрез это, не должны знать этой причины. А чтобы сделать более понятным то, что я говорю, я представлю пример из этого же самого предмета. Сам этот блаженный Павел, отменяющий обрезание, когда хотел послать Тимофея учителем к  иудеям, сначала обрезал его, и тогда уже послал (Деян. 16: 3).

Это сделал он для того, чтобы слушатели имели более доверия к Тимофею, и он пришел к ним обрезанный, чтобы уничтожить обрезание. И сам он, а также и Тимофей, знал причину этого дела, но ученикам не сказал. Действительно, если бы они узнали, что он обрезался для того, чтобы уничтожить обрезание, то совершенно не стали бы слушать его проповеди, и погибла мы вся польза, а теперь неведение принесло им величайшую пользу. Полагая, конечно, что он сделал это, как хранитель закона, они благосклонно и охотно принимали и его и его учение. А принимая мало-помалу его учение и утверждаясь в нем, они оставили древнее, чего не случилось бы, если бы они в самом начале узнали причину. В самом деле, если бы они узнали это, то стали бы отвращаться от него, а отвращаясь, не стали бы слушать, не слушая же, остались бы в прежнем заблуждении. А чтобы не случилось последнего, он и не открыл причины. Вот почему и здесь он не открывает причины такого действия, но другим путем ведет свое слово, говоря так: "И в знаменитых чем-либо, какими бы ни были они когда-либо, для меня нет ничего особенного: Бог не взирает на лице человека" (от мнящихся же быти что, якови некогда беша, ничтоже ми разнствует: лица Бог человеча не приемлет) (ст. 6).

759

Здесь он не только не защищает апостолов, но и сильно говорит против этих святых, чтобы доставить пользу немощным. Слова же его имеют такое значение: "Если они и допускают обрезание, то они же дадут и ответ Богу. Ведь Бог, за то только, что они почитаются великими и верховными, не уважит лица их". Впрочем, он сказал не так откровенно, но с осторожностью. В самом деле, он не сказал: "Если они повреждают проповедь и проповедуют не так, как заповедано, то дадут ответ на последнем суде и понесут тяжкое наказание"; ничего подобного не сказал он, но, кажется, гораздо почтительнее касается их, говоря так: "И в знаменитых чем-либо, какими бы ни были они когда-либо" (от мнящихся же быти что, якови некогда беша). И не сказал: "каковы они теперь", но – "были" (беша), показывая этим, что и они перестали после так проповедовать, когда повсюду воссиял свет проповеди. Словами же: "какими бы ни были они когда-либо" (якови некогда беша), говорит: "Если они так проповедовали, то сами дадут ответ. И не пред людьми, но пред Богом они дадут ответ".

3. Говорил же он это не потому, чтобы сомневался в них или не знал их намерений, но, как я сказал, потому, что считал более полезным так вести свое слово. Потом, чтобы не подумали, что он держится противного пути, обвиняя их, и тем не подать повода к разделению, он тотчас исправил свою речь, сказав: "И знаменитые не возложили на меня ничего более" (мне мнимии ничтоже привозложиша). Что же это значит? "Что говорите вы, того, – говорит он, – я не знаю; а, между тем, достоверно знаю то, что они не противоречили мне, напротив, были единомышленны и согласны со мною", – ведь это именно показывает он словами: "подали мне руку общения" (десницы даша) (ст. 9). Но пока он не говорит этого, а говорит только, что они ничему не учили его, ничего не поправляли и ничего не прибавили к тому, что он знал. "И знаменитые, – говорит он, – не возложили на меня ничего более" (Мне бо мнимии ничтоже привозложиша). Это значит: "Узнавши мое учение, они ничего не прибавили к нему, ничего не исправили, и это несмотря на то, что они знали, что я пришел для того, чтобы сообщить им мое учение, притом пришел по откровению Духа, чтобы сообщить это, и привел с собою необрезанного Тита; но они ни мне ничего не сказали большего того, что я знал, ни Тита не обрезали".

"Напротив того…" (Но сопротивное) (ст. 7). Что же значит – "напротив того" (сопротивное)? Некоторые думают, что этим он хотел сказать, что (апостолы) не только ничему не научили его, но еще и сами научились от него; но я не скажу этого. В самом деле, чему бы еще они стали учиться у него? Ведь каждый из них был совершен. Итак, не это хочет сказать он словом "напротив того" (сопротивное), но то, что они не только не укоряли его, а напротив, были

760

так далеки от порицаний, что еще и одобрили его, потому что противоположное порицанию есть одобрение. Но против этого некоторые могли сейчас же сказать: "Если они одобрили, то почему в таком случае не отменили обрезание? Ведь если одобрили, то надлежало отменить его". Но сказать, что отменили, он считал слишком нескромным, и думал, что этим он возбудит открытую борьбу против (апостольского) исповедания. С другой стороны, он видел, что открыто признать, что необходимо допускать обрезание – значит встретить другое возражение. "Если они одобрили твою проповедь, – сказали бы тогда, – а сами допускали обрезание, то в таком случае они сами противоречили себе". Как же разрешить это затруднение? Он мог, конечно, сказать, что (апостолы) сделали это (дозволили обрезание) по снисхождению к иудеям; но, сказав это, он поколебал бы все основание их мудрого устроения. Вот почему он и не говорит этого, но оставляет это под сомнением и нерешенным, сказав только: "И в знаменитых чем-либо… для меня нет ничего особенного" (от мнящихся же быти что, ничтоже ми разнствует), как бы  говоря тем: "я не осуждаю и не оговариваю этих святых; они сами знают, что делали, так как должны дать ответ Богу; предмет же моей заботы – доказать только то, что они не отвергали моего учения, и не поправляли его, и не прибавили к нему ничего, как будто бы в нем чего-нибудь не доставало, но напротив, одобрили его и подтвердили своим согласием, и свидетелями этого я имею Тита и Варнаву". Поэтому он и говорит далее: "увидев, что мне вверено благовестие для необрезанных, как Петру для обрезанных" (уразумевше, яко уверено ми бысть благовестие необрезания, якоже Петру обрезания), разумея под обрезанием и необрезанием не самое дело, но народы, различающиеся этим между собою. Действительно, далее он и говорит: "ибо Содействовавший Петру в апостольстве у обрезанных содействовал и мне у язычников" (ибо споспешествовавый Петру в послание обрезания, споспешествова и мне во языки) (ст. 8). Итак, подобно тому, как необрезанием он называет язычников, так обрезанием – иудеев. При этом показывает, что он имеет равную честь (с апостолами) и сравнивает себя не с кем-нибудь другим из них, но с первоверховным, показывая этим, что каждый из них получил равное достоинство. Представив же доказательство своего единомыслия (с апостолами), он уже смело и свободно продолжает свою беседу и не останавливается уже только на одних апостолах, но возводит слово свое даже до Христа и благодати (апостольства), данной ему Христом, называя свидетелями этого самих апостолов, и говорит: о благодати, данной мне, Иаков и Кифа и Иоанн, почитаемые столпами, подали мне и Варнаве руку общения" (познавше благодать Господа, данную ми, Иаков и Кифа, и Иоанн, мнимии столпи быти, десницы даша мне и Варнаве общения) (ст. 9). И не сказал: "услышав", но – "узнав" (познавше), т. е. убедившись из самых

761

дел, "подали мне и Варнаве руку общения" (десницы даша мне и Варнаве общения). Видишь ли, как он мало-помалу показал, что его проповедание угодно и Христу, и апостолам? В самом деле, благодать не была бы дана ему и не действовала бы в нем, если бы подобное проповедание не было угодно (Христу). И где ему нужно было сравнивать себя, там он упоминает об одном только Петре, а где надлежало представить свидетельство, там называет троих вместе, и притом с похвалою, говоря: "Иаков и Кифа и Иоанн, почитаемые столпами" (Кифа и Иаков, и Иоанн, мнимии столпи быти). И опять, словом "почитаемые" (мнимии) он не отвергает того, что они действительно были таковы, но приводит мнение и других, и говорит, что "те великие и славные, которых все повсюду превозносят, сами являются свидетелями того, что говорю я, а именно, что это угодно и Христу; что в истине этого они убедились из самых дел и уверились в том из самого опыта. Вот почему они и подали мне руку (общения), и не только мне, но и Варнаве, чтобы нам [идти] к язычникам, а им к обрезанным" (да мы во языки, они же во обрезание).

Какое богатство разума и непререкаемое доказательство согласия! Он показывает, что их учение было согласно с его учением, и его учение было согласно с их учением. Той и другой стороне угодно было то же самое, – чтобы они проповедовали так иудеям, а он так язычникам, а потому и прибавил: "чтобы нам [идти] к язычникам, а им к обрезанным" (да мы во языки, они же во обрезание). Видишь ли, что обрезанием он называет здесь не самое дело, а иудеев? Когда он говорит о самом действии обрезания, то, желая показать его отличие, противопоставляет ему необрезание, например, кода говорит: "Обрезание полезно, если исполняешь закон; а если ты преступник закона, то обрезание твое стало необрезанием" (обрезание пользует, аще закон творити: аще же закона преступник еси, обрезание твое необрезание бысть) (Рим. 2: 25); или еще: "не имеет силы ни обрезание, ни необрезание" (ни обрезание что может, ни необрезание) (Гал. 5: 6). Когда же он так называет иудеев и хочет обозначить этим словом не самое дело, а народ, то противополагает ему не необрезание, а язычников. Язычникам противопоставляются иудеи, а обрезанию – необрезание, как, например, когда он и выше говорит: "ибо Содействовавший Петру в апостольстве у обрезанных содействовал и мне у язычников" (ибо споспешествовавый Петру в послание обрезания, споспешествова и мне во языки), или еще здесь: "нам [идти] к язычникам, а им к обрезанным" (мы во языки, они же во обрезание), – он разумеет не самое дело, но называет этим словом народ иудейский, противополагая его язычникам.

4. "…Только чтобы мы помнили нищих, что и старался я исполнять в точности" (Точию нищих да помним, еже и потщахся сие истое творити) (ст. 10). Что же значат эти слова? "В деле проповеди, – говорит он, – мы разделили между собою вселенную: я взял язычников, а они – иудеев, как то угодно было Богу; в попечении же о нищих из иудеев и я оказывал им помощь. Поэтому, если бы между нами было несогласие и распря, то они не приняли бы

762

моего участия". Что же это за нищие? Многие из уверовавших иудеев в Палестине, которые лишились всего имущества и повсюду были гонимы. На это указывает он в послании к Евреям, когда говорит: "и расхищение имения вашего приняли с радостью" (и разграбление имений ваших с радостию приясте) (Евр. 10: 34); на то же указывает и в послании к Фессалоникийцам, когда восхваляет их мужество: "вы, – говорит он, – сделались подражателями церквам Божиим во Христе Иисусе, находящимся в Иудее, потому что и вы то же претерпели от своих единоплеменников, что и те от Иудеев" (вы подобницы бысте церквам Божиим, сущим во Иудеи, зане и вы таяжде пострадасте от своих сплеменник, якоже и тии от иудей) (1 Фессал. 2: 14). Да и повсюду он показывает, что уверовавшие из язычников не так были преследуемы оставшимися в язычестве, как были гонимы уверовавшие из иудеев своими единоплеменниками, потому что иудеи – самый жестокий народ из всех народов. Вот почему (апостолы) так много заботятся о верующих из иудеев, проявляя по отношению к ним все свое усердие, да и (сам апостол Павел) пишет о них и к римлянам и к коринфянам. И он не только собирает для них деньги, но и сам относит их (1 Кор. 16), и говорит: "А теперь я иду в Иерусалим, чтобы послужить святым" (ныне же гряду во Иерусалим, служай святым) (Рим. 15: 25), так как они нуждались и в самой необходимой пище. Так и здесь, указывая на это, говорит, что ему поручено было помогать им в этой нужде, и он принял это поручение и не уклонился от него. Показав таким образом свое согласие и единомыслие (с апостолами), он далее находит нужным упомянуть и о разговоре своем с Петром, происходившем в Антиохии, и говорит: "Когда же Петр пришел в Антиохию, то я лично противостал ему, потому что он подвергался нареканию. Ибо, до прибытия некоторых от Иакова, ел вместе с язычниками; а когда те пришли, стал таиться и устраняться, опасаясь обрезанных"(егда же прииде Петр во Антиохию, в лице ему противу стах, яко зазорен бе. Прежде бо даже не приити неким от Иакова, с языки ядяше: егда же приидоша, опряташеся и отлучашеся, бояся сущих от обрезания) (ст. 11, 12).

Многие, читая эти слова послания без должного внимания, думают, что Павел обличает ими лицемерие Петра; но это совершенно не так, этого допустить невозможно, так как мы найдем здесь великое благоразумие и Петра и Павла, сокровенно направленное в пользу слушателей. Но прежде необходимо сказать о дерзновении Петра и о том, как он всегда предварял всех учеников (Христовых). Благодаря этому он получил и имя свое за твердую и непоколебимую веру: когда были спрашиваемы все вообще, он, предварив других, отвечает: "Ты - Христос, Сын Бога Живаго"(Ты еси Христос Сын Бога живаго) (Мф. 16: 16), за что ему тогда вверены были и ключи царства небесного. Точно также и на горе он один является говорящим, и когда (Господь) беседовал о кресте, и все другие молчали, он один сказал: будь милостив к Себе (ст. 22). И хотя эти слова не были плодом зрелого рассуждения, все же они происходили от пламенной

763

любви. Да и везде мы видим его более ревностным, чем другие, и предваряющим других в опасностях. Так, когда (Господь) явился ученикам на берегу, он, в то время как другие спешили к берегу на судне, не был в состоянии дождаться, пока судно придет к берегу; да и после воскресения (Господа), когда иудеи, дыша убийством и неистовствуя, искали истребить (учеников), он первый выступив осмелился, возвысил голос и сказал, что Распятый восстал и находится на небесах. Но не одно и то же отверзть заключенные двери и положить начало делу, – и потом продолжать начатое с тою же смелостью. Итак, каким образом могло бы случиться, что тот, кто отдал душу свою в руки такого множества народа, стал бы потом когда-нибудь лицемерить? Кто, несмотря на то, что подвергался бичеванию и узам, не согласился нисколько уступить своего дерзновения, и притом в самом начале проповеди, в центре столицы, где угрожала ему столь великая опасность, – как мог такой человек бояться уверовавших из иудеев спустя столько уже времени и в Антиохии, где не было и никакой опасности, и после уже того, как он приобрел великую славу и засвидетельствовал ее такими делами? Кто не страшился самих иудеев и притом в самом начале и в столице их, как, по прошествии такого уже времени и, находясь в чужом городе, стал бы бояться тех, которые отделились (от иудеев)? Итак, Павел говорит это не против Петра; но говорит это с тем же самым намерением, с каким сказал: "И в знаменитых чем-либо, какими бы ни были они когда-либо, для меня нет ничего особенного" (от мнящихся же быти что, якови некогда беша, ничтоже ми разнствует). Впрочем, чтобы нам долее не оставаться в сомнении относительно этого, необходимо раскрыть причину сказанного. Апостолы, как я сказал выше, дозволяли в Иерусалиме обрезание; так как невозможно было вдруг  отвлечь от закона; но когда они пришли в Антиохию, то ничего подобного не соблюдали уже, но жили одинаково с верующими из язычников; так, без сомнения, поступал тогда и Петр. Когда же пришли из Иерусалима знавшие, что он проповедовал там иначе, то он перестал поступать по-язычески, боясь оскорбить их, и изменил образ жизни, имея в виду две цели: чтобы не привести в соблазн верующих из иудеев, и чтобы Павлу доставить благовидный случай для обличения. Ведь если бы тот, кто проповедовал в Иерусалиме, не отвергая обрезания, изменил свой образ мысли в Антиохии, то верующие из иудеев подумали бы, что он поступает так из страха пред Павлом, и ученики осудили бы его в крайнем легкомыслии, а это могло бы явиться немалым соблазном. Впрочем, своей

764

переменой он не подал бы такого подозрения Павлу, так как последнему, ясно знавшему все, было известно и намерение, с которым так действовал Петр. Вот почему Павел обличает, а Петр переносит это, чтоб ученики, видя молчание учителя, несмотря на сделанный ему выговор, тем легче могли изменить свой образ мыслей. Если бы Павел не при таких обстоятельствах стал увещевать их, он не произвел был ничего важного; теперь же, воспользовавшись удобным случаем для строгого обличения, он внушил гораздо больший страх ученикам Петра. А если бы Петр, выслушав обличение, стал противоречить, то кто-нибудь справедливо мог бы обвинять его в том, что он извращает строение спасения; теперь же, когда один обличает, а другой молчит, верующие из иудеев поражены были великим страхом. Вот для чего он так сильно и обличает Петра.

5. И смотри, с какою осмотрительностью говорит он, давая заметить благоразумным, что слова его не были делом раздора, но делом мудрого усмотрения. "Когда же, – говорит, – Петр пришел в Антиохию, то я лично противостал ему, потому что он подвергался нареканию" (Егда же прииде Петр во Антиохию, в лице ему противу стах, яко зазорен бе). Не сказал – "подвергался нареканию от меня", но – "от других". А если бы и сам (Павел) осуждал его, то не усомнился бы сказать это. Слова же его: "я лично противостал ему" (в лице ему противу стах)являются лишь образным выражением. Если бы они в самом деле были не согласны между собою, то, конечно, не стали бы обличать друг друга в присутствии учеников, так как этим они подали бы большой соблазн; теперь же это кажущееся несогласие было полезно. И как Павел уступил (апостолам) в Иерусалиме, так и они ему в Антиохии. В чем же состояло пререкание? "Ибо, до прибытия некоторых от Иакова (а последний и сам был учителем в Иерусалиме), ел вместе с язычниками; а когда те пришли, стал таиться и устраняться, опасаясь обрезанных"(Прежде бо даже не приити неким от Иакова, с языки ядяше: егда же приидоша, опряташеся и отлучашеся, бояся сущих от обрезания); не того боялся, чтобы не подвергнуться опасности самому, – в самом деле, тот, кто не боялся в начале, тем более не мог бояться теперь, – но для того, чтобы не отпали (ученики), так как он и сам говорит галатам: "Боюсь за вас, не напрасно ли я трудился у вас" (боюся о вас, еда како всуе трудихся) (4: 11), и еще коринфянам: "Боюсь, чтобы как змей прельстил Еву, так и вашим умы не повредились" (2 Кор. 11: 3). Ведь страх смерти ничего не значил для них, но страх погибели учеников сильно поражал души их.

"…Так что даже Варнава был увлечен их лицемерием (яко и Варнаве пристати лицемерству их) (ст. 13). Не удивляйся тому, что поступок (Петра) он называет лицемерием, потому что, как я сказал уже, он не хочет открывать намерения для того чтобы (иудеи) исправились. Так как они сильно привязаны были к

765

закону, то ввиду этого он и называет поступок (Петра) лицемерием, и так сильно обличает его, чтобы совершенно уничтожить укоренившееся в них предубеждение. А Петр, слыша это, также показывает вид, как будто он действительно виновен, для того, чтобы благодаря сделанному ему порицанию (уверовавшие из иудеев) исправились. Если бы Павел стал обличать самих верующих из иудеев, то они с презрением и негодованием отвергли бы его обличение, так как еще не питали к нему большого уважения; теперь же, видя, что учитель их, будучи обличаем, молчит, они не могли ни пренебречь, ни противоречить тому, что говорил (Павел).

"Но когда я увидел, что они не прямо поступают по истине Евангельской…" (Но егда видех, яко не право ходят во истине благовествования) (ст. 14). Пусть не смущают вас и эти слова, так как он говорит их не в обличение Петру, но придает такой вид словам, чтобы они, будучи выслушаны, принесли пользу тем, которые чрез обличение Петра должны были стать лучшими.

"…Сказал Петру при всех" (рекох Петру пред всеми). Видишь ли, как исправляет других? Для того именно и сказал – "при всех" (пред всеми), чтобы устрашились и слушающие. Что же ты сказал? "Если ты, будучи Иудеем, живешь по-язычески, а не по-иудейски, то для чего язычников принуждаешь жить по-иудейски?" (Аще ты иудей сый, язычески, а не иудейски живеши, почто языки нудиши иудейски жительствовати?) Но не язычники, а иудеи были увлечены к лицемерию (примером Петра); почему же, в таком случае, обвиняешь в том, чего не было? Почему ты обращаешь речь свою не против лицемеривших их иудеев, а против язычников? Почему также обвиняешь одного Петра, тогда как и прочие лицемерили вместе с ним? Рассмотрим же, в чем состоит самое обвинение. "…Если ты, будучи Иудеем, живешь по-язычески, а не по-иудейски, то для чего язычников принуждаешь жить по-иудейски?" (Аще ты иудей сый, язычески, а не иудейски живеши, почто языки нудиши иудейски жительствовати?) Но ведь таился один (Петр): чего же в таком случае он хочет достигнуть, говоря это? Хочет сделать, чтобы обличение не возбуждало подозрительности против себя. Если бы он сказал: "Ты худо делаешь, соблюдая закон", то уверовавшие из иудеев обвинили бы его в дерзости против своего учителя; теперь же, обвиняя его за своих учеников, т. е. обратившихся из язычников, он делает этим удобовосприемлемой свою речь, и не только этим, но и тем, что, оставив обличение всех других, обратил его всецело против апостола. "Если ты, – говорит, – будучи Иудеем, живешь по-язычески, а не по-иудейски" (Аще ты иудей сый, язычески, а не иудейски живеши), почти совершенно явно говоря тем: "вы подражаете своему учителю, а между тем и сам он, будучи иудеем, живет по-язычески". Но он не сказал так ясно, потому что увещания его не приняли бы, а открывает мысль Петра под видом выговора за язычников. Равным образом, если бы он сказал: "Зачем ты принуждаешь обратившихся

766

из иудеев жить по-иудейски?", слова его был бы гораздо невыносимее; теперь же, как бы принимая сторону учеников из язычников, а не из иудеев, этим самым исправляет последних. Ведь упреки становятся наиболее удобовосприемлемыми тогда, когда бывают не слишком суровы. Да и из язычников никто не мог обвинять Павла, потому что он говорил против иудеев. А все это устроил во благо Петр своим молчанием, приняв на себя вид лицемерия, чтобы тем освободить иудеев от действительного лицемерия. Итак, сначала он направляет свою речь лично к Петру, сказав: "если ты, будучи Иудеем", а потом обращает ее ко всем вообще, не исключая и себя, и говорит так: "Мы по природе Иудеи, а не из язычников грешники" (мы естеством иудеи, а не от язык грешницы) (ст. 15). Слова его были в действительности только увещанием, но им был придан вид укоризны по причине бывших тут верующих из иудеев.

6. То же делает он и в других местах: говоря по-видимому одно, имеет в виду другое; так, когда в послании к Римлянам говорит: "А теперь я иду в Иерусалим, чтобы послужить святым"(ныне же гряду во Иерусалим, служай святым) (Рим. 15: 25). Этим, конечно, он не то хотел сказать, и не просто только уведомить их о том, для чего он пошел в Иерусалим, но хотел их побудить к соревнованию в милостыне. Ведь если бы он хотел указать только на причину своего путешествия, то довольно было бы сказать: иду (в Иерусалим), чтобы послужить святым; а теперь, смотри, как много он присоединяет еще: "...ибо Македония и Ахаия усердствуют некоторым подаянием для бедных между святыми в Иерусалиме. Усердствуют, да и должники они перед ними" (Благоволиша бо Македония и Ахаия общение некое сотворити к нищим святым, живущим во Иерусалиме. Благоволиша бо и должни им суть). И еще: "Ибо если язычники сделались участниками в их духовном, то должны и им послужить в телесном" (аще бо в духовных их причастники быша языцы, должни суть и в плотских послужити им)(Рим. 15: 26-27). Смотри же, как и в настоящем случае он низлагает гордые помыслы иудеев, достигая одного посредством другого, и со властью продолжает речь свою, говоря: "Мы по природе Иудеи, а не из язычников грешники" (мы естеством иудеи, а не от язык грешницы). Что же значит – "по природе Иудеи" (естеством иудеи)? "Мы – не из язычества обращенные (προσήλυτοι), но от младенчества воспитанные в законе, оставивши прежний образ жизни, в котором воспитались, прибегли к вере во Христа".

"Однако же, узнав, что человек оправдывается не делами закона, а только верою в Иисуса Христа, и мы уверовали во Христа Иисуса" (Уведевше же, яко не оправдится человек от дел закона, но токмо верою Иисус Христовою, и мы во Христа веровахом) (ст. 16). Смотри, с какою осмотрительностью говорит он все это. "Мы оставили закон, – говорит, – не потому чтобы он был зол, но потому, что немощен. Поэтому, если закон не доставляет оправдания, то излишне и обрезание". Впрочем, так говорит он  теперь, далее же показывает, что обрезание не только излишне, но и опасно; и особенно замечательно, что сна-

767

чала он сказал только: "человек оправдывается не делами закона" (не оправдится человек от дел закона), далее же выражается гораздо сильнее: "Если же, ища оправдания во Христе, мы и сами оказались грешниками, то неужели Христос есть служитель греха?" (аще ли ищуще оправдатися о Христе, обретохомся и сами грешницы, Христос убо греху ли служитель) (ст. 17). "Если, – говорит, – вера во Христа не может оправдать, но снова необходимо следовать закону, то, оставив закон для Христа и не получая оправдания чрез это оставление, но подвергаясь осуждению, мы должны будем признать виновником осуждения Того, к Которому мы перешли, оставив ради Него же закон". Смотри, к какой неизбежной нелепости привел он свои слова, и с какою силою подвизался? "Если не должно оставлять закона, – говорит он, – а мы оставили его для Христа, то как мы будем судимы?" Но для чего ты говоришь и советуешь Петру, который знал это совершеннее всех? Не ему ли Бог открыл, что человека необрезанного не должно осуждать за то, что не обрезан? Не он ли, рассуждая об этом с иудеями, так сильно противостоял им на основании этого откровения? Не он ли также посылал из Иерусалима ясные наставления относительно этого?

Итак, это он говорит не для исправления Петра, но, найдя нужным обратить речь свою к Петру, обличал между тем учеников. Притом слова эти относятся не только к галатам, но и ко всем тем, которые подобно им страдают тою же болезнью. Ведь хотя в настоящее время многие уже не обрезываются, но постятся и соблюдают субботу вместе с ними, а делая это, лишают сами себя наравне с ними благодати. Если в самом деле для тех, которые только обрезывались, не будет никакой пользы от Христа, то, когда присоединяется к этому еще пост и суббота, и вместо одной заповеди исполняются две, – смотри, какая угрожает опасность, от времени делающаяся еще сильнее! Те поступали так в начале, когда еще существовал их город, храм и все прочее, эти же, будучи свидетелями и наказания, которое понесли иудеи, и разрушения их города, и несмотря на это соблюдающие законе еще в большей мере, какое могут представить оправдание, сохраняя его тогда, когда и сами иудеи, даже при всем своем желании, не могут уже соблюдать его? Ты облекся во Христа, сделался членом Владычным, сопричислен к высшему граду, и все еще пресмыкаешься около закона? Как же возможно тебе достигнуть царства (небесного)? Послушай слов Павла, который говорит, что соблюдением закона ниспровергается Евангелие. И, если хочешь, узнай, как это возможно, и тогда устрашись и постарайся избежать угрожающей бездны. Почему ты, в самом деле, соблюдаешь субботу и постишься вместе (с иудеями)? Без

768

сомнения, потому, что боишься оставить закон и его предписания; но ты не устрашился бы оставить закон, если бы не презирал веры, как слабой и самой по себе не могущей доставить спасение. Ведь если ты боишься не соблюдать субботы, то очевидно, что ты устрашился закона, как имеющего силу еще и в настоящее время. Если же опять нужен закон, то, без сомнения нужна не часть его, и не одна какая-нибудь заповедь, но нужен весь закон; а если весь, то таким образом мало-помалу  уничтожится и оправдание верою. Если ты соблюдаешь субботу, то почему не станешь приносить и жертвы? Если, в самом деле, необходимо исполнять закон, то необходимо исполнять его весь; если же всего исполнять не нужно, то не нужно исполнять и части его. Если, с другой стороны, ты страшишься подвергнуться осуждению за преступление одной части закона, то тем более нужно страшиться за преступление всего закона; а если нарушение целого закона не подвергает осуждению, то ясно, что не подвергает ему и нарушение части; если же нарушение одной части подвергает осуждению, то тем более нарушение целого закона. А если необходимо исполнение всего закона, то необходимо отвергнуться Христа, или, последуя Христу, сделаться преступником закона. Ведь если должно исполнять закон, то не исполняющие его – преступники, и виновником этого преступления закона окажется у нас Христос, так как Он сам разрешал от (исполнения) закона, и другим повелел разрешать.

7. Видишь, до чего доходят иудействующие? Христа, виновника нашего спасения, они выставляют виновником и греха, как и Павел говорит: "неужели Христос есть служитель греха?"(Христос убо греху ли служитель?) После того как он довел их до такой нелепости, ему уже не нужно было доказательств к опровержению их, но достаточно было одного отрицания, почему он и сказал только: "Никак" (да не будет), так как против совершенной нелепости и бесстыдства не нужно изыскивать доказательств, а достаточно и одного отрицания.

"Ибо если я снова созидаю, что разрушил, то сам себя делаю преступником" (Аще бо яже разорих, сия паки созидаю, преступника себе представляю) (ст. 18). Посмотри на благоразумие Павла. Иудеи хотели показать, что не соблюдающий закона есть преступник; а он говорит совершенно противное и показывает, что исполняющий закон есть преступник, и не только веры, но и самого закона, так как под словами "снова созидаю, что разрушил" (яже разорих, сия паки созидаю) он разумеет закон. А слова его имеют такой смысл: "Закон потерял свою силу, и мы подтвердили это тем, что, оставивши его, прибегли к спасению верою. Поэтому, если мы уси-

769

ливаемся восстановить закон, то этим самым становимся преступниками, так как упорно хотим соблюдать то, что отменено самим Богом". Далее показывает и то, каким образом отменен закон. "Законом я умер для закона" (Аз бо законом закону умрох) (ст. 19). Этим слова имеют двоякий смысл: или он говорит о законе благодати, потому что и благодать он обыкновенно называет законом, например, когда говорит: "закон Духа жизни... освободил меня" (Рим. 8: 2), или же разумеет здесь  великий закон, желая показать, что через этот же самый закон он умер закону, то есть: "Самый закон убедил меня больше не следовать ему. И если после этого буду следовать ему, то этим самым нарушу его". Как же и каким образом? Моисей, предсказывая о Христе, говорит: "Пророка воздвигнет вам Господь Бог из братьев ваших, как меня, – Его слушайте" (Втор. 18: 15). Таким образом, те, которые не повинуются Христу, преступают закон. Но мы можем и иначе понимать слова: "Законом я умер для закона" (законом закону умрох). Ведь закон повелевает исполнять все написанное в нем, а не исполняющего наказывает. Поэтому мы все умерли для закона, так как никто не исполнил его. И смотри, с какою осторожностью он и здесь восстает против закона: он не сказал: "закон умер для меня", но – "я умер для закона". А эти слова имеют такой смысл: "Подобно тому как для бездушного и мертвого является невозможным повиноваться заповедям закона, точно так же и для меня, умершего от клятвы закона, – потому что я умер чрез то, что говорит он. Следовательно, он более не должен требовать повиновения от умершего, которого и сам он умертвил, и притом смертью не только телесною, но и духовною, чрез которую подверг и телесной". А что он говорит именно это, ясно показал из последующего. "Чтобы жить для Бога, – говорит он, – я сораспялся Христу" (Да Богови жив буду Христови сораспяхся. Так как он сказал: "я умер", то, чтобы кто не сказал ему: "как же ты жив?" – он и представил причину жизни, и показал, что хотя закон и умертвил его живого, но Христос, восприняв мертвого, оживотворил чрез смерть Свою; и этим показывает двойное чудо – во-первых, (Христос) оживотворил мертвого, и во-вторых, чрез смерть даровал жизнь. Под смертью он разумеет здесь жизнь, потому что это именно показывают слова его: "чтобы жить для Бога, я сораспялся Христу" (да Богови жив буду, Христови сораспяхся). "Но каким образом, – скажет кто-нибудь, – он сораспялся, когда был жив и дышал? Что Христос был распят, это ясно; но как ты и распялся и живешь?" Смотри, как он изъясняет и это, говоря: "и уже не я живу, но живет во мне Христос" (живу же не ктому аз, но живет во мне Христос) (ст. 20). Сказав: "я сораспялся Христу" (Христови сораспяхся), он указал на креще-

770

ние, словами же "и уже не я живу" (живу же не к тому аз), – на последующий затем образ жизни, которым умерщвляются наши уды. Что же значит: "живет во мне Христос"? "То, – говорит, – что я ничего не делаю, что не угодно Христу". Подобно тому как под смертью он разумеет не обыкновенную смерть, но смерть из-за грехов, точно также и под жизнью разумеет освобождение от них (грехов), потому что по Боге невозможно жить иначе, как умерши для греха. "И вот, как Христос претерпел смерть телесную, так и я смерть по отношению к греху. Умертвите, – говорит, – земные члены ваши, каковы суть блуд, нечистота, прелюбодеяние" (Кол. 3: 5), и еще: "...ветхий наш человек распят" (Рим. 6: 6), что совершилось в купели крещения. После этого, если ты будешь оставаться мертвым для греха, то будешь жить Богу, если же снова воскреснешь для греха, то ты потеряешь эту жизнь. Но Павел  не таков, он оставался во всю жизнь мертвым (греху). "Итак, если я, – говорит он, – живу для Бога другою жизнью, чем какою жил в законе, и сделался мертв для закона, то ничего уже не могу исполнять из закона.

8. Смотри, как правильна его жизнь, и особенно подивись этой блаженной душе! Он не сказал – "жив я", но – "живет во мне Христос". Кто дерзнет оспаривать истину этих слов? В самом деле, так как он проявил совершенное послушание Христу, отказался от всего временного и все делал по воле Его, то и не сказал – "я живу для Христа", но, что гораздо важнее: "живет во мне Христос". Подобно тому, как грех, овладев человеком, сам живет в нем, направляя душу его по своему желанию, точно так же, если с умерщвлением греха человек делает благоугодное Христу, то такая жизнь является уже не жизнью человека, но живущего в нас, т. е. Действующего и  управляющего (Христа). А так как он сказал – "сораспялся" (сораспяхся), и – "и уже не я живу (не ктому живу), но умер", и многим казалось, что он говорит невероятное, то и присовокупил: "А что ныне живу во плоти, то живу верою в Сына Божия" (а еже ныне живу во плоти, верою живу Сына Божия). "То, что сказано мною, – говорит, – относится к духовной жизни: если же кто хочет узнать и настоящую плотскую мою жизнь, то и таковая стала возможной для меня только чрез веру во Христа. Что касается до прежнего образа жизни и закона, то я достоин был величайшего наказания, и давно уже надлежало бы мне погибнуть: потому что все согрешили и лишены славы Божией (вси бо согрешиша, и лишени суть славы Божия) (Рим. 3: 23), и Христос искупил нас уже приговоренных к смерти, искупил тогда, когда мы находились уже в ожидании скорого исполнения этого приговора и когда все мы были уже мертвы, если не в дей-

771

ствительности, то по смертному о нас приговору. И после того уже, как закон осудил нас и Бог приговорил к смерти, Христос, пришедши и предав самого Себя на смерть, освободил всех нас от смерти. Поэтому, что ныне живу во плоти, то живу верою (еже ныне живу во плоти, верою живу). А если бы не было этого, то ничто не могло бы воспрепятствовать всеобщей погибели, как это случилось и во время потопа; только пришествие Христа, отвративши гнев Божий, дало нам возможность жить верою". А что действительно он говорит это, выслушай следующее далее – сказавши: "а что ныне живу во плоти, то живу верою" (а еже ныне живу во плоти, верою живу), он прибавил еще: "в Сына Божия, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня" (Сына Божия возлюбившаго мене, и предавшаго Себе по мне). Что ты делаешь, Павел, присваивая общее всем себе и относя исключительно к себе то, что сделано за весь мир? В самом деле, он не сказал – "возлюбившего нас", но – "возлюбившего меня". Евангелист между тем говорит: "так возлюбил Бог мир" (тако возлюби Бог мир) (Иоан. 3: 16), да и ты сам в другом месте говоришь: "Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его, – не за тебя, но – за всех" (Рим. 8: 32); и еще: "чтобы приобрести себе народ особенный" (Тит. 2: 14). Итак, что же значит сказанное им здесь? Представив себе всю безнадежность человеческого естества и неизреченное попечение Христа, а равно и то, от чего он освободил нас и что даровал нам, он, будучи объят пламенем любви к Нему, и говорит таким образом. Так и пророки часто называют общего всем Бога своим, говоря: "Боже! Ты Бог мой, Тебя от ранней зари ищу я" (Боже, Боже мой, к тебе утреннюю) (Пс. 62: 2). Кроме того, этим он хотел показать, что каждый из нас столь же справедливою благодарностью обязан Христу, какою (он был  обязан), если бы Он пришел и для него одного. Ведь Он не отказался бы принять на Себя таковое ходатайство и за одного, потому что и каждого человека в отдельности он любит в такой же мере, как и весь мир. Притом, хотя жертва была принесена за всю природу и достаточна была для спасения всех, но воспользовались благодеянием ее одни уверовавшие. И то обстоятельство, что не все обратились (ко Христу), во всяком случае не могло удержать Его от такового ходатайства, но подобно тому, как и упоминаемый в Евангелии пир был приготовлен для всех и, когда на него не пожелали придти званные, Он все-таки не отменил его, но призвал других (Лук. 14: 16), – так точно поступил Он и здесь. И овца, отставшая  от девяноста девяти, была одна, а все-таки Он не презрел и ее (Мф. 18: 12). То же самое дает понять и Павел, когда, рассуждая об иудеях, говорит: "Ибо что же? если некоторые и неверны были, неверность их уничтожит ли верность Божию? Никак. Бог верен, а всякий человек лжив" (что бо, аще не вероваша нецыи? Еда неверствие их веру Божию упразднит? Да не будет. Да будет же Бог истинен,

772

всяк же человек ложь) (Рим. 3: 3, 4). "Итак, после того как Он возлюбил тебя настолько, что предал самого Себя, и, когда ты не имел уже надежды ко спасению, привел тебя к столь великой и столь высокой жизни, ты, получивши такие блага, все-таки опять обращаешься к ветхозаветному?" Таким образом тщательно исследовав, что требовало исследования, он заключает речь свою возглашением, говоря: "Не отвергаю благодати Божией" (не отметаю благодати Божия) (ст. 21). Пусть услышат это те, которые и ныне живут еще по-иудейски и привержены к закону: сказанное относится и к ним.

"А если законом оправдание, то Христос напрасно умер" (Аще бо законом правда, убо Христос туне умре). Что может быть тяжелее этого греха? Какие еще слова более этих способны пристыдить? Ведь если Христос умер, то очевидно потому, что закон не в состоянии оправдать нас; если же закон оправдывает, то смерть Христа бесполезна. Но не безрассудно ли будет называть бесполезным и напрасным это столь великое, столь страшное и превышающее ум человеческий дело, это неизреченное таинство, которого с нетерпением ожидали патриархи, которые предсказывали пророки, взирая на которое ужасались ангелы и которое по справедливости признается всеми самым главным делом Божия промышления о нас? Представив таким образом высшей степенью нелепости считать совершение этого столь великого и важного дела бесполезным (а это именно и доказывали поступки галатов), он далее поносит их, говоря так:

___________