Соловьев В.С. Предисловие к «Упырю» Графа А. К. Толстого

Предисловие к „Упырю" графа А. К. Толстого ¹.

1899.

______

В 1841 году вышло в Петербурге в ограниченном числе экземпляров первое произведение начинающего писателя под псевдонимом Красногорского. Оно было замечено Белинским, который в своей рецензии оказался пророком.

«Эта небольшая, — пишет он, — со вкусом, даже изящно изданная книжка носит на себе все признаки еще слишком молодого, но тем не менее замечательного дарования, которое нечто обещает в будущем. Содержание ее многосложно и исполнено эффектов; но причина этого заключается не в недостатке фантазии, а скорее в ее пылкости, которая еще не успела умериться опытом жизни и уравновеситься с другими способностями души ... Вообще густота и яркость красок, напряженность фантазии и чувства, односторонность идеи, избыток жара сердечного, тревога вдохновения, порыв и увлечения — признаки произведений юности... «Упырь» — произведение фантастическое... оно может насытить прелестью ужасного всякое молодое воображение»... Белинский отказывается излагать содержание «Упыря», потому что «читатели немного увидели бы из сухого изложения». «Скажем только, — заключает он свою рецензию, — что уже самая многосложность и запутанность изобретения обнаруживают в авторе силу фантазии, а мастерское изложение, умение сделать из своих лиц что-то в роде характеров, способных схватить дух страны и времени, к которым относится событие, прекрасный язык, иногда похожий даже на «слог», словом, во всем отпечаток руки твердой, литературной — все это

____________

¹ Настоящее предисловие помещено в издании: — Упырь. Рассказ графа А. К. Толстого. С предисловием Владимира Соловьева. Спб. 1900 г. Г. Р.

375

заставляет надеяться в будущем многого от автора «Упырь». В ком есть талант, в том жизнь и наука сделают свое дело, а в авторе «Упыря», повторяем, есть решительное дарование.

Всеми признанная эстетическая чуткость Белинского не обманула его и на этот раз. Автор «Упыря» был граф А. К. Толстой. К сделанной знаменитым критиком краткой оценке литературных качеств его первого юношеского произведения нельзя прибавить ничего существенного, и я хочу здесь сказать лишь несколько слов о том, что есть истинно-фантастичное, и указать на некоторые особые черты его проявления в этой повести.

____________

Существенный интерес и значение фантастического в поэзии держится на уверенности, что все происходящее в мире и особенно в жизни человеческой зависит, кроме своих наличных и очевидных причин, еще от какой-то другой причинности, более глубокой и многообъемлющей, но зато менее ясной. Если бы жизненная связь всего существующего была проста и прозрачна как дважды два — четыре, то этим исключалось бы все фантастическое. — Дадим ли мы ему неосмотрительное название «сверхестественного», или обозначим его более осторожно как «необычайное»; не имея своего места и смысла в жизни, оно было бы лишено и всякого права на изображение в здравой поэзии, и сама эта поэзия исчерпывалась бы тогда сообщением красивой формы повседневному, насквозь прозаическому содержанию. Тогда Герман и Доротея остались бы в поэзии, да и то с кой-какими выпусками, но Фауста, если бы он был написан, следовало бы уничтожить как бред сумасшедшего.

Но представление жизни как чего-то простого, рассудительного и прозрачного прежде всего противоречит действительности, оно не реально. Ведь было бы очень плохим реализмом — утверждать, например, что под видимою поверхностью земли, по которой мы ходим и ездим, не скрывается ничего, кроме пустоты. Такого рода реализм был бы разрушен всяким землетрясением и всяким вулканическим извержением, свидетельствующими, что под видимою земною поверхностью таятся действующие и, следовательно, действительные силы. Немногим лучше был бы и противоположный взгляд, который, признавая действительность подземного, счи-

376

тал бы его прямо «сверхестественным». Такой супранатурализм достаточно опровергался бы опытом рудокопов и геологов, знакомых с естественными наслоениями и глубинами земной коры.

Существуют такие естественные наслоения и глубины и в жизни человеческой, и проявляются они не в одних только исторических катастрофах. Под наружною повседневною связью житейских событий существует и чуткому вниманию открывается иная роковая жизненная связь, постоянная и строго-последовательная при всей неожиданности и кажущейся иррациональности своих проявлений. Как геологические слои земной коры не расположены везде одинаково концентрически, а в разных местах пересекают друг друга, так что, например в Финляндии или в Шотландии, прямо под растительным покровом выступают древнейшие первозданные образования, так и мистическая глубина жизни иногда близко подходит к житейской поверхности; но и в этих случаях «растительный покров» повседневного сознания все-таки на-лицо. И вот отличительный признак подлинно-фантастического: оно никогда не является, так сказать, в обнаженном виде. Его явления никогда не должны вызывать принудительной веры в мистический смысл жизненных происшествий, а скорее должны указывать, намекать на него. В подлинно-фантастическом всегда оставляется внешняя, формальная возможность простого объяснения из обыкновенной всегдашней связи явлений, при чем однако это объяснение окончательно лишается внутренней вероятности. Все отдельный подробности должны иметь повседневный характер, и лишь связь целого должна указывать на иную причинность.

Отдельных, обособленных явлений фантастического не бывает, бывают только реальные явления, но иногда выступает яснее обыкновенного иная, более существенная и важная, связь и смысл этих явлений. Никто не станет читать вашей фантастической поэмы, если в ней рассказывается, что в вашу комнату внезапно влетел шестикрылый ангел и поднес вам прекрасное золотое пальто с алмазными пуговицами. Ясно, что и в самом фантастическом рассказе пальто должно делаться из обыкновенного материала и приноситься не ангелом, а портным, — и лишь от сложной связи этого явления с другими происшествиями может возникнуть тот загадочный или таинственный смысл, какого они в отдельности не имеют. Как одними и теми же буквами мы пишем

377

речи и высокого и «подлого» штиля, так одинокие явления при различном контексте жизни могут иметь и самое обыкновенное, поверхностное, и самое глубокое значение. Так оно есть в действительности, так должно быть и в поэзии.

Юношеская повесть Толстого удовлетворяет этому требованию. Хотя она насыщена фантастическим элементом, он везде растворен житейской реальностью и нигде не выступает в обнаженном виде. Так, с самого начала хотя может показаться, что мы вдруг попали в область довольно дикой мистики, но сейчас же обнаруживается, что это литературный прием. На балу, в Москве, главный герой повести встречает странного господина, который с важным и глубоко-убежденным видом объявляет ему, что в числе гостей есть несколько беспокойных покойников, на похоронах которых он недавно присутствовал, но которые с удивительной наглостью притворяются живыми, чтобы продолжать свою давнишнюю профессию — сосать кровь из молодых людей и девиц. Для начала фантастического рассказа это было бы слишком прямолинейно и недостаточно тонко, но скоро оказывается, что странный господин не в своем уме, и читатель до конца повести не принуждается отвергнуть окончательно такого объяснения. И во всем дальнейшем нет ни одной подробности, которая сама по себе имела бы характер чудесного и не допускала бы естественного объяснения. Весь рассказ есть удивительно-сложный фантастический узор на канве обыкновенной реальности. Запутанные диковинные происшествия в Комо имеют своею подкладкой несколько кошмаров, при чем незаметные переходы из бодрственного состояния в сонное и обратно изображены так художественно тонко и правдиво, что эти юношеские страницы сделали бы честь зрелому и опытному мастеру. Диковинные видения в подмосковном доме бригадирши Сугробиной также легко могут быть приписаны в отдельности болезненному бреду, тем более, что их испытал человек тяжело раненый, едва пришедший в сознание.

Средоточие рассказа — старинная баллада, найденная в библиотеке бригадирши Сугробиной:

Как филин поймал летучую мышь,

Когтями сжал ее кости,

Как рыцарь Амвросий с толпой удальцов

К соседу сбирается в гости.

378

Хоть много цепей и замков у ворот, —

Ворота хозяйка гостям отопрет.

Что ж Марфа, веди нас, где спит твой старик!

Зачем же ты так побледнела?

Под замком кипит и клубится Дунай.

Ночь скроет кровавое дело.

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . .

Под замком бежит и клубится Дунай.

Бегут облака полосою.

Уж копчено дело, зарезан старик.

Амвросий пирует с толпою.

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . .

Под замком бежит и клубится Дунай,

Над замком пламя пожара.

Амвросий своим удальцам говорит:

„Всех резать от мала до стара!"

Не сетуй, хозяйка, и будь веселей —

Сама ж ты впустила веселых гостей.

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . .

Давнишнее описанное здесь злодеяние в венгерском замке, проклятие изменнически убитого старика и отдаленные следствия этого проклятия на итальянских озерах и в Московской губернии — все это, в искусном сплетении, составляет содержание «Упыря». Фантастический элемент дает этой повести ее существенную форму, а общий смысл ее — нравственная наследственность, устойчивость и повторяемость типов и деяний, искупление предков потомками.

Несмотря на некоторые недостатки, объясняемые возрастом автора (наивность любовной интриги, мелодраматический тон некоторых мест, излишняя яркость других, устарелые выражения), эта повесть до конца остается занимательной и привлекательной. Хотя влечение к таинственному и необычайному все более распространяется в наши дни, но элемент истинно фантастичного в современной литературе представлен очень слабо, и тем более кстати является теперь вновь это прекрасное произведение живой юношески свежей фантазии.

_____________

379