Рассказы, собранные в этой книжке, показывают в авторе человека образованного, с живыми умственными интересами, с воображением и литературным дарованием. Он, по-видимому, принадлежит к писателям начинающим, потому небесполезно будет при оценке его произведений остановиться особенно на их недостатках, от которых он легко может избавиться.

Первый из семи рассказов, «Актея», имеет характер фантастический. Это вполне законный элемент литературы; цари творчества — Шекспир и Гёте — дали ему свою санкцию, и в той или другой степени и форме ни один значительный писатель не обходился без мистической и фантастической стихии, которая в старом Гофмане нашла и своего особенного мастера. .1 те умы, которые не признают деятельности так называемого «сверхъестественного», но которые согласны с основателем позитивизма, что «человечество управляется идеями», должны признать значение мистических идей, а следовательно, и их право на художественное выражение в литературе. С другой стороны, люди, даже вполне признающие действительность мистической стороны мира и жизни, но не увлекающиеся ею до потери рассудка, должны согласиться, что ярких, осязательных и так сказать членораздельных явлений сверхъестественного, вообще говоря, на свете не бывает. Здесь подернуто каким-то неуловимым колеблющимся туманом, который во всем дает себя чувствовать, но ни в чем не обособляется; а когда являются ясннее и определенные образы, то чем они яснее

173

и определеннее, тем более вероятно, что мы имеем здесь дело с каким-нибудь обманом. То, что идет «оттуда», можно сравнить с тонкою нитью, неуловимо вплетенною во всю ткань жизни и повсюду мелькающею для внимательного взгляда, способного отличить ее в грубом узоре внешней причинности, с которою эта тонкая нить всегда или почти всегда сливается для взгляда невнимательного иди предубежденного.

Из такого характера «сверхъестественной» стихии вытекают два правила для ее художественного воспроизведения: 1) мистические явления не должны прямо сваливаться с неба или выскакивать из преисподней, а должны подготовляться внутренними и внешними условиями, входя в общую связь действий и происшествий; 2) самый способ явления таинственных, деятелей должен отличаться особенною чертою неопределенности и неуловимости, так чтобы суждение читателя не подвергалось грубому насилию, а сохраняло за собою свободу того иди другого объяснения, и деятельность сверхъестественного не навязывалась бы, а только давала себя чувствовать. Поэтому в фантастических рассказах непременно нужно избегать всяких резких, поразительных и ошеломляющих эффектов. То, что в мире совершается с треском и грохотом, происходит обыкновенно от причин совершенно естественных и материальных, каковы: трус, огонь, потоп, нашествие иноплеменных и междоусобные брани. Точно так же и в личной жизни самые сильные и резкие эффекты производятся обыкновенно явлениями, не имеющими в себе ничего мистического, как, напр., явление судебного пристава с описательными целями, внезапно полученное или данное оскорбление действием, неожиданно появление третьего лица при таких обстоятельствах, когда и двое feciunt collegium, и т. п. Здешние деятели шумно вторгаются в жизнь, но те, которые «оттуда», медленно и неслышно выступают в своих неуловимых очертаниях.

Рассказ «Актея», при всей своей занимательности, не удовлетворяет двум указанным требованиям. Древняя греко-халдейская покойница, жаждущая воплощения вампирическим путем, хотя имеет основания явиться к молодому русскому скандинависту, но об этих основаниях мы узнаем лишь post factum, а не видим их перед собою: главное происшествие лишено внутренней и внешней художественной подготовки. Далее, само явление происходить не-

174

правдоподобным образом. Актея не только сразу произносит длинные и связные речи на правильном латинском языке, но и излагает в этих речах целую теорию своего явления. Все это изображение взято автором не «оттуда», а «отсюда».

В этом основном недостатке нельзя упрекнуть другой фантастический рассказ: «Гунхильда», содержание которого взято из старой норвежской легенды. Здесь чувствуется настоящая мистическая стихия в ее особой иррациональной закономерности и роковой связи с действительною жизнью. Несмотря на некоторые изъяны изложения, этот рассказ в общем производит впечатление большей жизненной правды, нежели однородный с ним рассказ Бальзака — «Séraphitus-Séraphita».

«Наивный писатель» и в особенности «она» — принадлежат к неблагодарному роду дидактической аллегории. Этот род может быть хорош только в пределах краткой притчи или басни, но распространенная на 25 страницах иносказательная мораль может только приводить читателя в уныние, что едва ли составляет истинную цель художественных произведений.

Рассказ «Ошиблась» разве только по ошибке попал в книжку. Для простого анекдота в нем мало соли, а для серьезного этюда недостает характеров и психологии.

«Метеор» производит двойственное впечатление, — как будто картина с двумя фигурами, из которых одна начерчена углем, а другая написана как следует красками. Характер героини представлен правдиво и тонко, и ее образ остается в памяти читателя, но герой обозначен только внешними признаками и с карикатурною грубостью.

«В сумерках сердца» — самый содержательный из рассказов г. Норманского. Но и здесь, хотя менее резко, заметна противоположность в изображении мужского и женского типа. Герой здесь — бесхарактерная тень, тогда как героиня — настоящая живая женщина, с глубоким нравственным чувством.

В рассказах г. Норманского есть кое-какие мелкие недостатки, которых очень легко было бы избежать. В «Метеоре» встречается между прочим описание «английской четы, молодого джентльмена в блестящих воротничках и серой дамы, выставлявшей наружу желтоватые клыки. Они говорили о Христиании. Дама произносила восторженным шепотом: «very nice», господин задумчиво спраши-

175

вал: «indeed?», на что его собеседница отвечала тоном глубокого убеждения: «o, yes!» Такой разговор продолжался по поводу музеев, погоды, дороги, и собеседники, по-видимому, не скучали, будучи уверены, что разговаривают. Конечно, среди миллиона английских туристов попадается немало и таких. Но что же тут типичного? Неужели автор решился бы серьезно утверждать, что между англичанами дурные зубы и бессодержательные разговоры встречаются чаще, чем между людьми других наций? В другом месте говорится о салоне, «где сидели сумрачные англичане и заживо иссохшие англичанки». Неужели автор в самом деле никогда не видал веселых англичан и здоровых, полных англичанок? Откуда эта англофобия? В том же рассказе читаем такой монолог: «И зачем я поехал? — Проклятая юбочность! Только увидишь смазливую рожу, сейчас за ней, все равно куда — на гору, или в болото». Русский литературный язык отлично обойдется без обогащения словом «юбочность», а выражение «смазливая рожа» — прямо нелепо, так как слово рожа не менее, чем рыло, харя, морда, образина и т. п., означает непременно лицо уродливое; уж если автору так хотелось употребить это существительное, то следовало бы сказать: «смазливая рожица», хотя и это совсем не шло бы к его Вальборге с «ее тонкими чертами и загадочными глазами неудовлетворенной русалки».

Г. Норманский прекрасно перевел на латинский язык четверостишие из Пушкина: «Не для житейского волненья», и т. д. Тем менее подобало ему помещать в виде подлинной русской фразы такой плохой перевод с французского: «Никакие усилия вершин парижского факультета не могли спасти ее жизнь». Также слова изнервленный и изнервлять непозволительны в русской речи. Я указываю на эти мелкие погрешности в предположении, что интересная книжка г. Норманского доживет до второго издания, где они могут быть исправлены. Общий смысл этих рассказов может быть выражен заглавием последнего из них: «Сумерки сердца», и нам остается только пожелать начинающему автору — ясного утра.

176

Страница сгенерирована за 0.54 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com