Д. Щеглов. «История социальных систем», т. II: «Критическое обозрение социальных учений Фурье, Кабе, Л. Блана, Ляменэ, П. Леру, Бюше, Отта, Ог. Конта и Литтре», Спб. 1889. (XXIV+XXVII+939 стр.).

Двадцать лет тому назад напечатана была рецензия на первый том истории социальных систем г. Щеглова. Ныне г. Щеглов не только перепечатывает свой тогдашний, весьма бранчивый и ничуть не интересный ответь рецензенту, но ему же посвящает и длинное предисловие, главная мысль которого сводится к следующему умозаключению, не предвиденному Аристотелем: «Рецензент несправедливо оценил мою книгу; он профессор университета; ergo большинство профессоров, а также и вся литература, занимаются исключительно развращением юношества и подготовлением государственных преступлений». Такое ни с чем несообразное предисловие сразу придает крайне нежелательный оттенок обширному труду, посвященному предметам важным и интересным.

Впрочем, помимо предисловия, в книге есть много вызывающего недоумение и досаду. К Фурье, которому посвящено более 200 страниц, автор неизвестно почему относится с особенным озлоблением, — почти с таким же, как к г. Янсону. Между тем, в сочинениях Фурье, с одной стороны, есть вещи, заслуживающие серьезного внимания и разбора, — такова его общая теория социального движения и система страстей, где встречаются мысли верные и важные, несмотря на крайнюю односторонность основного

311

взгляда¹; а с другой стороны его подробные изображения будущего гармонического состояния человечества могут вызывать только веселость, а никак не злобу. Вот, например, начало описания войны мажорной или гастрософической: «Наиболее изящные вкусы относятся к хорошему кушанью и любви. Эти удовольствия, наиболее общие между людьми, суть главные пружины, которыми пользуется гармония, чтоб интриговать свои армии посредством серии бесконечно малой. Отсюда происходят в армии три соперничества, или три войны: во-первых, пивотальная, или война интриг промышленных, во-вторых, мажорная, или война интриг гастрософических, в-третьих, минорная, или война интриг любовных. Я не буду говорить о войне интриг любовных: это было бы несогласно с нашими нравами: достаточно одной картины гастрософического порядка, чтобы дать понятие об интригах гармонических армий. (Ловушка зоилам, о чем я их и предупреждаю.) Предположим большую армию 13-й степени, состоящую из разных дивизий, собранных из третьей части земного шара, из шестидесяти империй, доставляющих по десяти тысяч человек мужчин или женщин. Эти шестьдесят дивизий или армий собрались на Евфрате, и их главная квартира в Вавилоне. Эта великая армия выбрала два тезиса для кампании, из которых один относится к искусству инженерному. Она должна инкассировать (?) 120 льё течения Евфрата, каким бы то ни было способом. Названная армия, находясь в порядке мажорном, имеет кроме того тезис гастрософический; он состоит в определении серий маленьких пирожков в гигиенической ортодоксии третьего могущества (?) на 32 сорта пирожков, приспособленных к темпераментам третьего могущества (?). Шестьдесят империй, желающие состязаться, доставили свои материалы, муку и другие принадлежности, равно как различные сорта вин, соответственные известным видам пирожков. Хотя земной шар платит издержки, однако всякая империя добровольно доставляет провизию для тезиса битвы. Каждая империя выбрала гастрософов и пирожников, наиболее способных поддерживать национальную честь и доставить перевес своим пирожкам, которые она желает включить в ортодоксическую серию третьего могущества (?). Еще раньше прибытия

_______________________

1 Такое мнение высказывает, между прочим, Лоренц Штейн, судья столько же компетентный, сколько беспристрастный и объективный.

312

шестидесяти армий, каждая из них послала вперед своих инженеров для постройки боевых кухонь. Боевые кухни не заботятся о ежедневном продовольствии армий; всякая армия получает продовольствие в караван-сараях тех фаланг, в которых она останавливается лагерем. Оракулы или судьи, имеющие заседание в Вавилоне, собираются со всех империй земного шара, а не с одних только шестидесяти империй, участвующих в конкурсе. Итак, армия из 600.000 бойцов, представляющая 200 систем пирожков, занимает позицию на Евфрате, образуя линию в 120 льё выше и ниже Вавилона. Пред началом кампании шестьдесят армий выбирают шестьдесят когорт отборных пирожников и посылают их в Вавилон для занятий в верховной боевой кухне при великом гастрософическом синедрионе. Этот верховный суд составляет вселенский собор касательно этого дела» и т. д. (Щеглов, стр. 236-237).

Если словами «третьего могущества» г. Щеглов перевел слова подлинника «de la troisième puissance», то это непростительная ошибка. Слово puissance означает здесь очевидно не могущество, а степень. Конечно, вся эта гастрософическая война у Фурье есть просто галиматья, но, благодаря такому переводу, она делается галиматьей в квадрате, или, по терминологии г. Щеглова, галиматьей второго могущества.

После Фурье и его последователей г. Щеглов излагает е излишнею. быть может, подробностью «Икарию» Кабэ и его неудачные попытки осуществит на практике коммунистические идеи. Но если о проектах и опытах Кабэ наш автор говорит чересчур много, то к другим (и иногда более серьезным) предприятиям этого рода он отнесся слишком поверхностно. Статья «Опыты, практического осуществления принципов коммунизма в Соединенных Штатах» составлена крайне неудовлетворительно. Единственным источником для нее послужила немецкая книга Землера, тогда как об этом предмете существует в Англии и Америке целая литература, ознакомление с которою было для г. Щеглова обязательно. Но он не воспользовался даже превосходною книгой Нойеса², содержащею в себе полный разбор и историю всех общежительных систем и предприятий в Америке с весьма основательными и поучительными

____________________________

2 Он по-видимому, известен г. Щеглову лишь как основатель общины перфекционистов.

313

выводами автора. На стр. 404 мы находим весьма неопределенные и сбивчивые сведения о мыслях и деятельности «известного всей Америке Томаса Гарриса», к которому присоединился «некто Олифант». И Томас Гаррис и Лоренс Олифант (недавно умерший) написали много книг, с которыми г. Щеглов должен был хоть сколько-нибудь ознакомиться, прежде чем передавать учение их авторов, если он нашел это нужным.

По-видимому, наш автор знаком основательно, т. е. по первым источникам, лишь с французскими представителями социальных учений и не только с главными, но и с такими малоизвестными, как например, Константин Пеккёр, которого взгляды он излагает довольно ясно и, может быть, по его собственным сочинениям. Взгляды эти в известном отношении очень любопытны. Оказывается, что и Пеккёр принадлежит к тем французским писателям, которые прежде Хомякова высказали одну из его основных идей. «У него, пишет г. Щеглов, есть и свое православие (orthodoxie), которое состоит в любви в ближним (charité), без которой религия перестает быть истинною, делается ересью, не имеющею никакой нравственной цены. Любовь в ближнему, практикуемая в среде общества со стороны различных его членов, является как истинное братство, которое Пеккёр и кладет в основу всего своего общественного устройства. В его республике все люди братья. Кто же их отец? Это сам Бог. Оттого республика и называется Божьей (république de Dieu). Богу принадлежит верховная власть, а народ только истолкователь его воли. Народ весь полноправный; существует всеобщая подача голосов; но управляют республикой лучшие люди, мудрейшие. Таланты в республике признаются и ценятся, но выше всего уважают добродетель, и таланты ей подчинены» (Щеглов, 422-423).

Из всех французских социалистов, без сомнения, самый значительный есть Луи Блан, действительный основатель теперешнего социализма, получившего такую практическую важность особенно в Германии, где знаменитый Лассаль в сущности лишь развивал идеи своего французского предшественника. И тот и другой, при всех резких различиях своего национального, научного и литературного характера, одинаково далеки и от коммунистических утопий какого-нибудь Кабе, и от противоположной анархической утопии, проповедуемой Прудоном. Оба они, и Луи Блан, и

314

Лассаль, утверждают, что социальный вопрос может быть решен только государством и при том не в смысле уничтожения частной собственности и частных хозяйств, а лишь в смысле организации труда. При этом Лассаль имеет в виду лишь государственную помощь частным ассоциациям рабочих для перехода в их руки всех фабрик и заводов, а Л. План предлагал (как окончательную задачу) переход к самому государству всех промышленных и торговых предприятий, подобно тому, как некоторые социально-экономические учреждения уже и теперь принадлежат государству — повсюду, как напр. почты, или в некоторых странах, как напр. железные дороги.

Только этот политический социализм в обеих своих формах и может иметь практический жизненный интерес. Поэтому нельзя не удивляться г. Щеглову, который безо всяких уважительных оснований отдает предпочтение бесплодным фантазиям Кабе пред социальными идеями Луи Плана, получающими ныне в Европе такое грозное значение. Тем не менее он довольно обстоятельно, хотя далеко не объективно, излагает содержание книги Луи Плана «Organisation du travail». Но пор конец этого изложения с нашим автором случилось нечто необыкновенное и не совсем приятное. По поводу мыслей Луи Плана об организации литературного труда г. Щеглов вдруг позабыл и французского писателя, и социальные учения и на целых 70 страницах предался злобному обличению русской литературы и русского общества. Обличение это, помимо своей неуместности, поражает и своею несвоевременностью до такой степени, что возникает серьезное подозрение, что г. Щеглов напечатал ныне безо всякой перемены то, что было им написано в шестидесятых и самое позднее в семидесятых годах. Впрочем, некоторые суждения г. Щеглова были бы одинаково ни с чем несообразны во всякое время, и это очень жаль, потому что за ними как будто скрываются довольно верные мысли, с которыми только не умел совладать наш автор, превративший их в явные нелепости. Так он подвергает безусловному осуждению всякую беллетристику. Чтение романов, по его мнению³, хуже злоупотребления водкой. При этом он настойчиво оговаривается, что разумеет не какие-нибудь специально зловредные романы, а все вообще. «Мы

____________________

3 В пользу этого мнения г. Щеглов ссылается на митрополита Филарета, но quod licet pontifici, non licet laïco.

315

не говорим здесь, пишет он (стр. 579), только о беллетристике безнравственной, имеющей явно безнравственную тенденцию, содержащей в себе — проповедь порока. Этой беллетристики у нас было и есть довольно, и она свое дело сделала и делает. Мы говорим, что и остальная часть беллетристики едва ли больше заслуживает сочувствия людей серьезных и нравственных, чем та, которая явно делает пропаганду порока». И далее (стр. 580): «Повторяем, что мы не говорим о сочинениях прямо развращающего характера, — о сочинениях тех авторов, один из которых в басне Крылова получает в аду возмездие рядом с разбойником. Мы говорим только о беллетристике обыкновенной, о беллетристике небезнравственной с точки зрения современной морали, о беллетристике, вечно тянущей на тысячу мотивов одну и ту же песню о половой любви. Эта беллетристика имеет вредны© результаты почти неисчислимые». Г. Щеглов приходит в отчаяние от того, что можно встретить «усердных читателей романов между студентами, офицерами, чиновниками, докторами, инженерами и вообще техниками, между купцами и приказчиками, даже между духовными лицами, иногда очень высоких рангов (?!), равно как между генералами военными и штатскими» (стр. 581). «И какой результат этого чтения? спрашивает г. Щеглов. Какие последствия его для субъектов читающих?» К сожалению, почтенный автор не объясняет, какие же именно ужасные последствия происходят от чтения романов для духовных лиц очень высоких рангов, и ограничивается сухим замечанием, что выражение «барышня, начитавшаяся романов» имеет худое значение (стр. 582). Найдя смягчающие обстоятельства для Булгарина, Греча, Загоскина, Масальского, Лажечникова (стр. 585), г. Щеглов обрушивается всею силой своего негодования на Гоголя, в котором видит корень зла, а затем на Достоевского и на Льва Толстого (стр. 586, 587, 593). Эти три зловредные беллетриста, не довольствуясь тем, что вводили в соблазн духовных лиц очень высокого ранга, сами возымели притязания на высокий духовный ранг и выступили пророками и проповедниками в роде Магомета, Яна Лейденского, Будды. Мало того, г. Щеглов уверяет, что беллетристы управляют государством. «Издавна, говорит он, у нас существовало убеждение, что «военный человек на все способен»: теперь рядом с ним стало другое подобное ему: «романист на все способен». — Верно ли оно?

316

Действительно ли романисту принадлежит право (!) быть руководителем общества и государства (!) во всех важнейших отправлениях их органов (?!)» (стр. 594). Насколько известно, никакой романист никаким органом государства у нас не заведует; это только в Англии романист Дизраэли был несколько раз первым министром, хотя, конечно, не в качестве романиста. Но г. Щеглов, совершенно справедливо, хотя и безо всякого повода, отрицая у беллетристики право на управление государством, хочет отнять у нее также и право на существование. «Какая, говорит он, может быть речь об особом значении самой беллетристики, если замечательнейший иерарх, отличавшийся особенно глубоким умом и редким философским образованием, ее действие на общество сравнивает с действием водки, с результатами пьянства в среде простого народа» (стр. 595). Несмотря на высокую авторитетность такого свидетельства, г. Щеглов находит нужным подкрепить его несколькими изречениями Прудона и восклицает: «замечательное совпадение взглядов этого «умственного Прометея» со взглядами почившего московского иерарха, который силой ума и философского образования также выдавался между своими современниками» (598). Далее наш автор утверждает, что романы Золя должны быть запрещены на основании постановлений вселенских соборов. «Англия и Германия, говорит он, даже некоторые штаты Северной Америки, по недавним газетным известиям, запретили у себя обращение романов Золя. Православная Россия в этом случае, равно как, впрочем, и в других, могла бы не дожидаться примера иноверных государств, могла бы относиться к открытой пропаганде порока с большею строгостью, сообразно с постановлениями вселенских соборов, которые для реформированных церквей не имеют авторитета, а для православной церкви и православного государства имеют» (стр. 612). Существование беллетристики доводит г. Щеглова до пафоса. «Где же нынешние граждане Минины? спрашивает он по этому поводу. Отчего их нет? Отчего Федор Андронов воскрес в лице гг. Ланина и Лаврова, чтобы производить умственную смуту, а Минин лежит во гробе» (стр. 619). Зачем же, однако, Минину вставать из гроба для обличения русской литературы, когда этим делом столь усердно занимается г. Щеглов. Удивительно только, что все это приходится читать в главе, посвященной Луи Плану, к воззрениям

317

которого наш автор так и не возвращается в тексте своей книги.

Остальная часть этого тома (IV глава) посвящена Лямене, Леру, Бюше, Конту и Литтре. Г. Щеглов почему-то приписывает икарийским фантазиям Кабе (которому отведена целая глава) более важное значение, чем, например, позитивной политике Ог. Конта. Так как он не приводит никаких оснований для своей оценки, то мы и не будем с ним спорить. Отметим только значительную фактическую ошибку, в которую он впадает говоря о Лямене. Этот талантливый писатель в первую эпоху своей деятельности старался вместе со своими единомышленниками Лякордером и Монталамбером соединить либеральные идеи с ультрамонтантством. «Но в Риме, пишет г. Щеглов, они встретили прием не ласковый; ответа на свои вопросы, разъяснения своих недоразумений не получили. Ответ им был написан, когда они уже оставили Рим; они его нашли в окружном послании папы от 15 августа 1832 года, где свобода совести, свобода печати и прочие были резко осуждены. Лямене и друзья его подчинились» (стр. 701). На самом деле подчинились только Лякордер и Монталамбер, а Лямене отверг решение духовной власти и протестовал против него, чем и определилась его дальнейшая судьба. Он разошелся со своими друзьями, отделился от римской церкви, а затем и от положительного христианства вообще. Достоверные сведения обо всей этой истории г. Щеглов мог бы найти, чтобы не ходить дальше, в прекрасной книжке А. Леруа Болье о либеральном католичестве.

При всех указанных странностях и недостатках книга г. Щеглова в большей своей части представляет труд полезный, так как другого, столь же подробного изложения французских социальных учений XIX века (с более или менее полною библиографией), у нас не существует.

318

Страница сгенерирована за 0.13 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com