III. Эмпирический принцип нравственности в своих элементарных формах. — Идонизм, эвдемонизм, утилитаризм

III.

Эмпирический принцип нравственности в своих элементарных формах. — Идонизм, эвдемонизм, утилитаризм.

__________

Основной вопрос всякого нравственного учения состоит в определении нормальной цели нашей практической деятельности, т. е. такой цеди, которая желательна сама по себе и к которой все остальные относятся как средства. Такая цель называется в объективном смысле благом по преимуществу или высшим благом, summum bonum (в относительном же или субъективном смысле благом называется все, что в данную минуту удовлетворяет данного субъекта). Мораль эмпиризма имеет задачей вывести из опыта верховный принцип нравственности, т. е. определение высшего блага или нормальной цели практической деятельности. В бесконечном разнообразии субъективных и относительных благ нет ли какого-нибудь общего и постоянного элемента, одинаково им всем присущего? Прежде всего таким элементом представляется удовольствие или наслаждение. В самом деле, присутствие какого бы то ни было блага необходимо доставляет нам удовольствие физическое или духовное; таким образом, удовольствие в широком смысле

15

есть общий и постоянный признак всякого блага, следовательно, необходимый признак блага вообще или блага как такого.

Этическое учение, ограничивающееся этим, одним этим признаком или этим определением высшего блага, как удовольствия, и, следовательно, в удовольствии полагающее нормальную цель жизни человеческой, называется гедонизмом (от греческого слов ἡδονὴ — удовольствие или наслаждение). Согласно сказанному выше, идонический принцип нравственности не есть случайный, а имеет необходимые логические основания. Это есть первое этическое определение, имеющее научное значение, то есть представляющее характер всеобщности и необходимости. Отсюда, разумеется, не следует, чтоб это определение в своей общности и простоте было полным и окончательным выражением нравственного начала даже в эмпирическом направлении. И в самом деле очевидно, что мыслящий ум не может на этом остановиться. И прежде всего необходимо некоторое формальное ограничение или поправка.

Так как по этическим условиям человеческой природы, равно как и по логическим условиям конечного или ограниченного бытия вообще, удовольствие или наслаждение не может быть постоянным непрерывным состоянием, а необходимо перемежается противоположными состояниями неудовольствия или страдания, то принцип идонизма может иметь практическое значение только в том случае, если он ставит последнею целью не достижение непрерывного состояния удовольствия, которое невозможно, а лишь достижение такого существования, в котором приятные состояния преобладают и постоянно господствуют над состояниями неприятными. Такое существование называется счастьем, счастливою или блаженною жизнью, и, таким образом, принцип идонизма в более точном выражении превращается в принцип эвдемонизма (от греческого слова εὐδαιμονία — блаженство, счастье).

Нормальная цель практической деятельности есть достижение блаженства, или счастливой жизни. В таком общем виде этот принцип эвдемонизма без сомнения верен, и если устранить спор о словах, то его одинаково признают все, самые разнообразные, этические учения. Что последняя цель нашей деятельности есть блаженство, это в сущности одинаково допускается всеми, и основное различие в этом пункте состоит лишь в том, что одни полагают блаженство в этой временной жизни и этом конечном мире, другие

16

полагают его в будущей вечной жизни и другом абсолютном мире, третьи, наконец, придавая страданию значение положительное, а наслаждению и, следовательно, счастью только отрицательное, признавая, что всякое действительное бытие есть необходимое страдание, и что блаженство состоит лишь в отсутствии этого страдания, указывают на совершенное уничтожение действительного бытия как на высшее блаженство, составляющее нашу последнюю цель. Очевидно, таким образом, что эвдемонический характер принадлежит не только христианской этике, проповедующей вечное блаженство небесного царства, но также и пессимистической, отрицательной этике буддизма, как древнего, так и новейшего, развитого в философии Шопенгауэра и Гартмана; ибо и здесь как последняя цель ставится блаженство — блаженство нирваны, уничтожения.

Но именно это обстоятельство, что эвдемонический принцип в своем общем виде одинаково присущ всем самым противоположным этикам, нисколько не устраняя при этом их противоположности и не соединяя их высшим синтезом, ясно показывает совершенную неопределенность этого принципа, требующую дальнейшего развития. Самая несомненность эвдемонического определения высшего блага происходит лишь оттого, что это определение является почти тождесловием. В самом деле, для всякого свободного от школьных предрассудков ума положение, что высшее благо есть счастье, вообще, — должно казаться очевидным труизмом, ничего не говорящим и только вызывающим новый вопрос: что же есть счастье, в чем состоит настоящее блаженство? То определение, что счастье есть преобладание приятных состояний над неприятными, есть только словесное определение, и для того, чтобы оно сделалось реальным и получило практическое значение, необходимо определить содержание приятных и неприятных состояний или удовольствия и страдания.

Мы находим в опыте, что человеку свойственны наслаждения или удовольствия четырех родов: во-первых, материальные наслаждения человека как животного организма; во-вторых, наслаждения эстетические; в-третьих, наслаждения умственные, и наконец, в-четвертых — наслаждения воли или наслаждения собственно- нравственные.

Наслаждения первого рода не принадлежат собственно человеческой природе: будучи связаны с необходимыми функциями живот-

17

ного организма, они входят лишь в общую материальную основу всякой жизни и никак не могут сами по себе составлять человеческого счастья. Ни природа человека, ни природа самих чувственных наслаждений не позволяет им стать собственною целью и содержанием человеческой жизни. Хотя слишком часто встречаются люди, полагающие единственную цель своего существования в материальных наслаждениях, но это всегда и неизбежно оказывается иллюзией, ибо как только достигается это мнимое счастье, то есть постоянная возможность удовлетворять вполне все материальные хотения (а они имеют очень тесные пределы), так необходимо является пресыщение, скука, внутренняя пустота, а за нею отвращение к жизни, taedium vitae, и очень часто как последнее заключение — самоубийство, печальное, но убедительное доказательство высшей природы человека.

Не подлежит сомнению, что некоторая степень материального довольства составляет необходимое отрицательное условие человеческого счастья, то есть такое условие, без которого это счастье невозможно; но отсюда никак не следует, чтобы материальное довольство могло составлять само положительное содержание человеческого счастья или быть собственною целью человеческой жизни. Прежде чем быть счастливым, конечно, необходимо существовать, иметь воздух для дыхания и т. п., но никто еще, я думаю, не заключал из этого, чтобы счастье или цель человека могли состоять в том, чтобы существовать, дышать воздухом и т. под. Но точно то же должно сказать и о материальном довольстве вообще, которое точно также есть лишь отрицательное условие и общая материальная основа счастливой жизни, а не сама эта жизнь, и, следовательно, никаким образом не может давать положительного определения человеческой деятельности или служить ей подлинною целью. Такие азбучные истины не стоило бы и высказывать, если бы не существовало еще довольно много добрых и благонамеренных людей, смешивающих всеобщее счастье со всеобщей сытостью и думающих окончательно осчастливить всех людей, обильно и равномерно распределив между ними все земные блага. Для этих людей высшим выражением истины являются, например, такие стихи Гейне:

Ein neues Lied, ein besseres Lied,

О Freunde, will ich euch. dichten:

Wir wollen hier auf Erden schon

18

Das Himmelreich errichten.

Wir wollen auf Erden glücklich sein

Und wollen nicht mehr darben;

Verschlemmen soll nicht der faule Bauch,

Was fleissige Hȁnde erwarben.

Es wȁchst hienieden Brod genug

Für alie Menschenkinder,

Auch Rosen und Myrten, Schonheit und Lust,

Und Zuckererbsen nicht minder.

Ja, Zuckererbsen für jedermann

Sobald die Schoten platzen!

Den Himmel überlassen wir

Den Engeln und den Spatzen.

Из трех родов собственно человеческих наслаждений, эстетические и умственные хотя и составляют необходимый ингредиент человеческого счастья, но по своему чисто идеальному характеру они не имеют прямого отношения к деятельной жизни, не могут сами по себе определять практическую деятельность человека и потому не имеют непосредственного значения для нашего настоящего вопроса. — вопроса о высшем благе как определяющей цели именно практической деятельности. Значение для этого нравственного или практического вопроса⁷ может иметь таким образом только третий род человеческих наслаждений — наслаждения воли, имеющие специфически нравственный или практический характер.

Наш внутренний опыт несомненно свидетельствует о существовании таких положительных наслаждений или удовольствий (приятных состояний), которые не проистекают ни из удовлетворения телесных, ни умственных, ни эстетических стремлений, а имеют характер чисто практический или нравственный, относясь непосредственно к области воли. Наша воля и проистекающая из неё практическая деятельность в точном смысле этого слова имеет необходимо своим непосредственным предметом другие существа, ибо всякая деятельность есть отношение действующего субъекта к чему-нибудь другому; но такая деятельность, которая имеет своим

___________________

⁷ Слово «практический» я прилагаю ко всему, что непосредственно относится к воле и её действию, так что термины «практический» и «нравственный», принимаемые оба в широком смысле, совпадают (в тесном же смысле слова «нравственный» обозначает уже некоторые определенные проявления практического начала, именно проявления нормальные или одобряемые).

19

предметом вещество или тело и проистекает из физических хотений и потребностей, не есть собственно практическая деятельность, а только физиологическое отправление организма (в тесном смысле) или же механическая работа; точно также не имеет практического характера, т. е. не относится прямо к воле, такая деятельность, предмет которой составляют общие идеи сами по себе, — все равно, является ли эта деятельность в форме чисто теоретического познания этих идей или же в форме их художественного восприятия и воспроизведения; собственно же практическая или нравственная деятельность, проистекающая непосредственно из воли, всегда относится таким образом к существам индивидуальным и одушевленным, и в этом отношении наша деятельность представляет двоякий характер.

Действуя на другие существа, мы можем стремиться к исключительному самоутверждению по отношению к этим существам и, следовательно, к их отрицанию, т. е. к подчинению их нам, к господству нашему над ними, или даже к совершенному их уничтожению⁸. Удовлетворение этих стремлений воли является бесспорно в виде положительных наслаждений, которые вообще могут быть названы наслаждениями самоутверждения или эгоизма. И как общее стремление воли к самоутверждению является в частности как гордость, честолюбие, властолюбие, а в крайнем случае как злость, кровожадность и изысканная жестокость, так и удовлетворение каждого из этих частных стремлений дает нам соответствующие частные виды эгоистических наслаждений — наслаждений гордости, властолюбия, жестокости и т. д.

Противоположный род нашей вольной деятельности имеет другие существа своим положительным, а не отрицательным предметом, или точнее не только своим предметом, но и своею настоящею целью. Здесь наша воля стремится к утверждению бытия других существ и к увеличению их благосостояния. Такое стремление в противоположность эгоизму можно назвать альтруизмом (от alter — другой)⁹, и удовлетворение этого стремления также несомненно является в виде положительных наслаждений.

___________________

⁸ Здесь, следовательно, хотя предмет нашей деятельности составляют другие существа, но последнею целью являемся мы сами, наше собственное самоутверждение.

⁹ Этот термин, насколько мне известно, впервые введен в

20

Эгоизм и его наслаждения очевидно не могут обосновывать нравственного принципа, то есть объективного и всеобщего начала практической деятельности, ибо исключительное самоутверждение одного для своего осуществления предполагает пассивность других, но если б исключительное самоутверждение было всеобщим принципом, если бы деятельность всех одинаково управлялась активным эгоизмом, тогда очевидно эгоизм каждого был бы парализован эгоизмом всех, и таким образом исключительное самоутверждение, возведенное в значение объективного и всеобщего начала, само себя уничтожает во внутреннем противоречии.

Итак, только наслаждения альтруизма могут иметь определяющее значение для нормальной практической деятельности. Если всякая практическая деятельность, как было признано, имеет последнею целью счастье, то под этим должно разуметь счастье всех или общую пользу. Эвдемонизм, таким образом определившийся, есть утилитаризм, то есть этика общей пользы или наибольшего счастья.

В утилитаризме эвдемонический и идонический элемент теряет свою материальную исключительность и получает уже некоторое формальное определение. Хотя основанием нравственного принципа признаются наслаждение и счастье, но уже не как такие, то есть не всякое наслаждение и счастье допускается как нормальный мотив практической деятельности. Различается качество наслаждений¹⁰, и нравственное значение признается только за теми, которые имеют характер альтруизма.

Счастье, составляющее утилитарный критерий праведной деятельности, не есть собственное счастье действующего, несчастье всех. Утилитаризм требует, чтобы каждый был бы так же строго беспристрастен по отношению к своему счастью и счастью других, как если б он был благосклонным, но непричастным делу зрителем. В сущности вся этика пользы заключается в золотом правиле Иисуса Назарейского: поступать так, как каждый желает, чтобы с нами поступали, и любить своего ближнего как самого

___________________

употребление Огюстом Контом, и должен быть удержан, как точно соответствующий противоположному термину «эгоизм».

¹⁰ J. St. Мill, «Utilitarianism», 5th. edition., London 1874, стр. 11 и 12.

21

себя составляет идеальное совершенство утилитарной нравственности» ¹¹

Но если так, если счастье, польза, наслаждение сами по себе еще не имеют нравственного значения, то не могут служить последнею и высшею целью нормальной практической деятельности, а получают такое значение лишь тогда, когда они суть польза, счастье и наслаждение других, то есть, в конце концов, всех; если, таким образом, эти общие мотивы нашей деятельности только чрез привходящий к ним элемент альтруизма могут составлять нравственный принцип, то есть определяющее начало для нормальной практической деятельности, то в таком случае очевидно нет никакого логического основания определять этот нравственный принцип чрез эти общие понятия счастья, пользы, наслаждения, которые, как признано, сами по себе еще не могут иметь значения для нравственного принципа как такого.

Всякая деятельность имеет в своей последней цели необходимый признак наслаждения, счастья, пользы в какой бы то ни было форме, в этом несомненная истинность, идонизма, эвдемонизма, утилитаризма. Но кроме того, что один из необходимых признаков предмета не есть еще самый предмет, и из того, что достижение окончательной цели необходимо соединено с наслаждением и блаженством, не следует, чтобы сама окончательная цель или высшее благо и состояло только в наслаждении или блаженстве. Кроме этого, вопрос ведь не о принципе всякой деятельности или деятельности вообще, а о принципе нормальной практической деятельности, о нравственном принципе в собственном смысле. Исходную точку для всякого морального исследования, для всякой рассудочной этики составляет тот факт, что мы полагаем существенно различие и противоположность между нашими действиями: одни

___________________

¹¹Мill, ibid. 24—25: «I must again repeat, what the assailants of utilitarianism seldom have the justice to acknowledge, that the happiness which forms the utilitarian standard of what is right in conduct, is not the agent’s own happiness, but that of ali concerned. As -between his own happiaes and that of others, utilitarianism requires him to be as strictly impartial as a disinterested and benevolent spectator. In the golden rule of Jesus of Nazareth we read the complete spirit of the ethics of utility. To do as one would be done by, and to love one’s neighbour as oneself, constitute the ideal perfection of utilitarian morality»·

22

из них признаются нормальными, нравственно добрыми, долженcтвующими быть, другие же осуждаются как безнравственные, дурные или недолжные. Но наслаждение, счастье, польза входят в конечный мотив или последнюю цель всех этих действий безразлично, как добрых и праведных, так равно дурных или недолжных, и, следовательно, если б эти общие мотивы имели определяющее нравственное значение, то человек, наслаждающийся мучениями других или находящий свое счастье и пользу в эксплуатации и разорении других, действовать бы столь же нормально и нравственно, как и тот, кто находись свое наслаждение и счастье только во благе всех своих ближних. С точки зрения наслаждения, счастья, пользы, оба одинаково правы, следовательно, с этой точки зрения все действия безразличны, поскольку все одинаково определяются теми общими мотивами; но так как различие нравственных и безнравственных действии несомненно существует и обоснование этого различия составляет собственную задачу всякого морального учения, то отсюда ясно, что общие понятия счастья, удовольствия или пользы совершенно недостаточны для определения собственно нравственного начала.

Против такого требования особенного специфически-нравственного принципа для обоснования нормальной практической деятельности от людей мало привыкших к логическому мышлению можно слышать такое возражение: хорошо понятый эгоизм достаточен для того, чтобы люди находили свою пользу, счастье и наслаждение во благе других и всеобщей пользе. В словах «хорошо понятый» очевидно заключается грубейшая petitio principil, так как всякий необходимо считает свое понимание хорошим. Богатый кулак, основывающий свое благосостояние на разорении и бедствиях множества людей, но зато доставляющий себе всевозможные наслаждения, не только материальные, но и эстетические и умственные, ибо солнце искусства и науки одинаково дает свой свет и праведным и неправедным, конечно, считает хорошим свое понимание эгоизма, и я не вижу, каким способом можно было бы ему логически доказать противное. Дело в том, что наслаждение, счастье и т. п. суть понятия совершенно субъективные, и когда человек сознает или чувствует себя наслаждающимся или счастливым, было бы совершенно нелепо разубеждать его в этом. Другое дело, если бы можно было дать ему самому почувствовать, осязательно показать ему другое лучшее и

23

сильнейшее благо, пред которым его прежнее счастье должно ему самому показаться призрачным и ничтожным. Но такой положительный аргумент не может опираться на отвлеченные понятия и общие места, хорошо известные всякому мошеннику, но нисколько не делающие его лучшим.

Во всяком случае, так как уже формальная логика запрещает определять видовое понятие одними родовыми признаками, то и невозможно полагать содержание нравственного принципа или последней дели нормальной деятельности в таких понятиях, как наслаждение, счастье, польза, которые входят в последнюю цель всякой деятельности вообще, как нормальной, так и ненормальной. Долженствующая быть или нравственно одобряемая деятельность, составляя особенный вид практической деятельности, требует, помимо общих оснований и начал всякой деятельности, еще своего особенного специфического начала и основания, которое и составляет собственно искомое в этической задаче.

Это собственно нравственное начало указывается уже в утилитарной этике, в понятии альтруизма, но это понятие, являясь здесь в своей неопределенной общности, заслоняется понятием пользы. Вообще должно заметить, что определение общей пользы в качестве высшего нравственного начала необходимо представляет характер неопределенный и двусмысленный, так как, смотря по тому, делается ли ударение на «общей» или же на «пользе», и самый принцип получает различное значение.

Вообще в идонизме, эвдемонизме и утилитаризме нравственное начало еще не определяется в своей особенности, не выделяется вполне из своего противоположного, т. е. эгоизма. Но уже в последнем из этих учений ясно обнаруживается необходимость такого выделения и обособления нравственного начала, что и осуществляется в той этике, которая показывает особенное и самостоятельное основание нравственной деятельности в эмпирически несомненном элементе симпатии, коренящемся во внутреннем субстанциальном тождестве всех существ. Наиболее определенное и полное развитие этого начала мы находим в нравственном учении . Шопенгауэра, за которым и будем следовать при рассмотрении этого окончательного вида эмпирической этики.

________

24