Кирилл (Гундяев), патр. Выступление на встрече с общественностью Карелии, 3.06.2010

ВЫСТУПЛЕНИЕ НА ВСТРЕЧЕ
С ОБЩЕСТВЕННОСТЬЮ КАРЕЛИИ

3.06.2010

Я хотел бы сердечно приветствовать всех, кто собрался в этом замечательном зале театра города Петрозаводска для встречи с Патриархом. Я придаю большое значение таким встречам, потому что они дают возможность не только говорить от себя, от своего опыта, от сердца, но и слышать людей. И такая двусторонняя связь для Патриарха имеет огромное значение, потому что вопросы, которые часто задают мне в разных аудиториях и даже по почте, помогают понять настроение современных людей в той самой сложной сфере бытия, в которой и осуществляется мое служение в качестве Патриарха.

Я хотел бы поговорить о таких, может быть, несколько сложных, теоретических вопросах, но имеющих непосредственное отношение к нашей жизни. Вообще, если теория настолько непонятна, что не может быть использована в жизни, то это уже не теория, а софизм. Одна из главных проблем идеологии, которая еще недавно была обязательной для всего нашего народа, заключалась в том, что сама эта идеология для многих была непонятной. Но если идеология непонятна, то как же в соответствии с ней можно строить жизнь? Конечно, были специалисты, которые получали докторские степени, писались огромные фолианты философского содержания, но все это было очень далеко от реальной жизни человека. То, что доступно специалисту, ученому, недоступно простому человеку. А если мы хотим, чтобы какая-то теория, мысль, идея управляла людьми или содействовала достижению конкретных целей, которые стоят перед обществом, перед государством, то все должно быть предельно ясно выражено. Я не буду называть имя одного известного всем государственного деятеля уже постперестроечной России, который, выступая по телевидению, очень складно и умно говорил о Пенсионном фонде. Может, у кого-то из вас на памяти эти выступления — так же, как и у меня. Когда я слушал этого человека, я старался напрячь все свои силы, чтобы понять, о чем он говорит, — и никогда до конца понять не мог. Но то, что мы передаем людям, особенно в качестве некой идеи, касающейся их жизни, должно быть понятным.

108

В каком-то смысле поразительное влияние веры и заключается в этой понятности. Некоторые открывают Библию, начинают читать первые страницы и говорят: «Ой, непонятно». Это и в самом деле не очень понятно людям XXI века. Но это было вполне понятно людям, жившим три тысячи лет назад! Да и современному человеку Библия по мере чтения становится все более понятной. Слова, сказанные Богом и обращенные к людям, составляющие содержание религиозной веры, понятны всем возрастам, всем поколениям, всем нациям, всем народам.

Может быть, в этом и заключается отличие веры от идеологии. Ни одна идеология за всю историю рода человеческого не существовала больше трех-четырех поколений. Первое поколение боролось за воплощение идеологии в жизнь, не щадя никого, говоря о том, что человечество наконец-то нашло решение всех вопросов и что только нужно тех, кто не согласен, принудить к исполнению этих постулатов — и в обществе воцарится рай. Второе поколение продолжало борьбу, часто будучи уже не столь преданным идее; третье еще произносило прежние идеологические штампы вслух, но уже начинало жить своей жизнью, а при четвертом поколении идеология теряла всякую силу. И сказанное касается не только нашей с вами минувшей идеологии.

Удивительно: две тысячи лет существует христианство, и практически никогда его становление не происходило в «стерильных» условиях. Даже в дореволюционной России, о которой говорят, что она была православной страной, что Церковь занимала чуть ли не господствующее положение и жила в особых, привилегированных условиях, все было совсем не так. И в царской России Церковь, лишенная, как вы знаете, патриаршества путем реформы Петра I, была превращена в часть государственного аппарата под жестким контролем государства, и никакой свободы у Церкви по-настоящему не было. Во главе Церкви стоял государственный чиновник — обер-прокурор Святейшего Правительствующего Синода; некоторые из этих прокуроров даже не были людьми религиозными. Известен случай: когда Александр I пригласил на пост главы Русской Церкви князя Голицына (это было сразу после нашествия Наполеона), тот, стесняясь, сказал: «Ваше Величество, да какой из меня обер-прокурор, я ведь и в Бога не верю». Но обер-прокурором стал.

109

Я говорю об этом для того, чтобы было ясно: никогда не было благоприятных, «стерильных» условий — ни в Древнем Риме, когда за одно имя «христианин» человека лишали жизни, ни в средневековой Западной Европе, ни на Руси, ни в царской России, ни тем более в тот период времени, который уже мы помним (по крайней мере, по книгам, а некоторые и по жизни), — в послереволюционный период. А Церковь существует!

Я хотел бы сегодня, исходя из всего вышеизложенного, поговорить о Божественном языке, таком простом и ясном, — об этой, на мой взгляд, очень важной теме.

Сегодня люди очень много читают, благодаря Интернету открываются колоссальные информационные возможности. Общество действительно становится информационным, и человек поглощает огромное количество информации. Каждый это знает на своем опыте, особенно руководители. Тот объем информации, который проходит через сознание, разум, память ответственного руководителя, уже приближается, на мой взгляд, к уровню, несовместимому с человеческими возможностями, а общество все более и более усиливает свой информационный натиск на человека.

С одной стороны, мы как будто становимся более образованными: у нас больше знаний, мы осваиваем новые технологии — то, что еще вчера казалось непонятным, неведомым, сегодня становится рутиной. Возьмите наши мобильные телефоны. Я помню выражение лица Михаила Сергеевича Горбачева¹, когда ему в первый раз показали такой телефон во время его визита в Финляндию. Представитель фирмы Nokiaпредложил ему позвонить, он позвонил министру связи и долго не мог поверить, что действительно разговаривает с министром связи. А сейчас и школьника этим не удивишь! Даже самый малознакомый с современной физикой человек — и тот в общем представляет себе, как это все функционирует. Вроде ничего особенного — какая здесь тайна? Но с другой стороны, это обилие информации и тот факт, что казавшееся еще вчера неведомым сегодня становится хорошо знакомым и понятным, не делают людей более мудрыми. В этом заключена какая-то удивительная нелогичность человеческого развития.

¹ Советский и российский государственный, политический и общественный деятель. Последний Генеральный секретарь ЦК КПСС, первый и последний Президент СССР.

110

Приведу только один пример. Мы с вами находимся в Петрозаводске, и, может быть, именно здесь было бы правильным затронуть очень важную тему — о смысле истории. В 1703 году здесь, как и в Петербурге, создаются заводы, которые сыграли огромную роль в становлении нашего государства. Собственно говоря, начиная с Северной войны и заканчивая Великой Отечественной войной, Петрозаводск имел важнейшее значение для обеспечения жизнеспособности страны. Неизвестно, существовал бы доныне Петербург, если бы не заводы, которые были созданы здесь, в Петрозаводске. Только представим себе все, что происходило здесь в течение этих трехсот с лишним лет! Колоссальный труд не одного, не двух человек — десятков и сотен тысяч людей, вовлеченных в конкретную работу по замыслу Петра I, а потом по требованию власти, которая совершенно ясно понимала значение этого места.

И что на фоне всего этого судьба одного маленького человека, которого привезли, дали лопату и сказали: «Копай!»? Но ведь у этого человека — единственная жизнь, и второй нет. И это не один человек — это десятки и сотни тысяч людей, которые своим трудом, своей жизнью формировали мощь государства. Было бы понятно, если бы эта мощь все время возрастала и сегодня Петрозаводск был бы одним из огромных, важных центров России. Тогда мы сказали бы: «Вот ради чего были эти жертвы!», как иногда говорят в отношении Петербурга: «Да, погибли миллионы людей, которые его строили, но ведь посмотрите, какой красивый город!» Мы не можем сказать о Петрозаводске, что эти тысячи и тысячи жертв привели к созданию чего-то совершенно уникального. Но можем ли мы сказать, что во всех тех жертвах не было смысла? Не можем. А сколько там было радости и страданий, сколько было любви и разочарований, горя, слез, недоедания, болезней... Церковь не может предать забвению подвиг этих людей. Мы молимся о нашем прошлом, о людях, которые умерли, и своей молитвой мы вводим их в нашу жизнь: их подвиг, их страдания, их смерть перестают быть просто эпизодами истории.

И вот еще что очень интересно отметить. Собственно говоря, а что сейчас происходит? Чем мы отличаемся от тех, кто строил заводы в Петрозаводске или кто возводил Петербург? Мы что, занимаемся с вами созданием каких-то монументальных, великих произведений искусства, которые, как пирамиды, уйдут в вечность? Чем мы-то

111

занимаемся? Пусть каждый сейчас задаст себе вопрос: «Что я делаю?» и ответит на него в рамках своих профессиональных обязанностей. Есть такое понятие jobdescription— описание работы, то, о чем написано в профессиональной инструкции. Вот и пусть каждый скажет: «Я делаю то-то и то-то».

А дальше возникает такой не всегда приятный вопрос: «А для чего ты все это делаешь?» Этот вопрос мы почти никогда перед собой не ставим. Больше того — мы хорошо знаем, что мы должны делать. Человек приходит на завод, встает у станка — он знает, что за смену он должен произвести такое-то количество таких-то деталей и должен это сделать хорошо, иначе будет брак и будет меньше зарплата. Если мы его спросим, для чего он это делает, он в первую очередь скажет: «Наш завод производит такие-то изделия, а я за это получаю зарплату, я кормлю семью». А иногда, находясь в системе, люди даже не знают, что они производят. Хороший пример из нашего недавнего прошлого, когда функционировали секретные предприятия: люди, работавшие в одном цеху, не знали, что производится в другом. Знали, что производится некое изделие, но что именно, знало только государство, да и то на соответствующем уровне — генерального конструктора, который собирал всю схему, и очень ограниченного круга людей.

Находясь внутри системы, вообще очень трудно отвечать на эти глобальные вопросы. А мы все с вами находимся внутри системы — это наш жизненный опыт, это наша жизнь. Вот если бы была возможность отойти в сторону и посмотреть на все извне, то многое стало бы ясным: правильно мы делаем или неправильно. У некоторых, очень немногих людей есть такая способность абстрагироваться от той реальности, в которой они живут, и посмотреть на нее со стороны. Такой человек, который может смотреть на себя со стороны, во-первых, величайшая редкость, а во-вторых, он способен себя корректировать. Самое правильное развитие человеческой личности происходит тогда, когда мы постоянно корректируем свое поведение, свои мысли, когда мы видим себя со стороны: «Да ты вот какой! Совсем не такой, каким кажешься внутри системы. Внутри системы ты кажешься героем, мощным руководителем или хватким дельцом, а на самом деле — что ты делаешь? Как ты выглядишь? Да паяц ты! Смешон, особенно когда напьешься... А когда ссоришься с женой или

112

с детьми? А когда хвастаешь перед ними? А когда бравируешь неизвестно чем, новым галстуком или купленной машиной? На кого ты похож?» Способность увидеть себя со стороны, уж не говоря о том, чтобы посмотреть на мир Божий со стороны, — величайшая и очень редкая способность.

Мне в жизни дважды доводилось беседовать с людьми, которые пережили клиническую смерть. Я расскажу об одном случае, который произошел совсем рядом, в Финляндии. Будучи ректором Духовной академии в тогдашнем Ленинграде, я нес попечение о финских православных приходах, которые относились к Московскому Патриархату. В числе активистов одного из этих приходов был некий господин, не буду сейчас называть его фамилию, — потомок русских, которые родились в Финляндии еще до революции. Сам он, судя по возрасту, родился, видимо, уже после революции, был финским гражданином и очень успешным бизнесменом: у него была своя строительная фирма. Крепкий мужик с ужасно рациональным мышлением, прагматик; жена молодая, красивая; погулять любил, но при всем при этом в храм ходил, а если что-то надо было — помогал, жертвовал.

И вот однажды мне говорят, что с этим человеком произошла беда. Его фирма ремонтировала дорогу, он приехал посмотреть, как идут дела, и, когда повернулся спиной к движению, его на большой скорости ударил легковой автомобиль, за рулем которого была женщина. Как потом стало известно, он пролетел больше сорока метров по воздуху и упал. В состоянии комы его привезли в больницу. Больше месяца он находился в таком состоянии, потом вышел из комы и стал поправляться. Финская медицина отнеслась к этому как к несомненному чуду, потому что из такого состояния человек обычно не выходит.

Когда он вышел из комы, то попросил меня срочно приехать. Я приехал из Ленинграда и навестил его в больнице. Я привык его видеть такого, знаете, «крутого» — а тут лежит спокойный, разумный человек без этой внешней «крутизны» и говорит мне: «Хочу Вам рассказать о том, что меня очень волнует. Вы знаете, что пару дней назад я вышел из этого состояния. И произошло нечто странное: я ясно помню, как я раньше уже выходил из комы, а доктор говорит, что этого быть не может. Вот Вы мне объясните, потому что здесь что-то такое, что доктора смущает, жену мою смущает и меня смущает».

113

И он рассказал, как в первый раз открыл глаза. Рядом сидит жена, плачет. А потом как-то получилось так, что он увидел и себя, лежащего на кровати, и жену, и доктора. Потом вдруг увидел: там, где должна быть стена, нет стены, а какое-то пространство. «Я пошел по этому пространству. Вдруг вдали, где-то, как говорят, в конце тоннеля — какая-то фигура, не могу понять, мужчина или женщина, в таком облачении, как Вы носите, — закрытое все. И эта фигура говорит мне: “Иди сюда”. Я подхожу, и мне говорят: “Пойдем вместе”. Я отвечаю: “А как же супруга? Вот она там плачет”. Фигура замолчала, а потом говорит: “Что же, решай. Если хочешь, вернись”. Я говорю: “Я пойду, пожалуй, к супруге”.

А потом второй раз выхожу из комы. Начинаю врачу говорить, что я уже выходил из комы, а он не верит. Знаете, что мне помогло доказать врачу, что я говорю правду? Я лежу, он говорит: “Вы же не могли ничего видеть, потому что были без памяти”. А я ему отвечаю: “Доктор, я точно знаю, что за моей головой стоит желтый баллон”. И когда я это доктору сказал, тот в лице изменился».

Если бы эту историю мне рассказала какая-нибудь старушка в церкви, я подумал бы — экзальтированная женщина, всякое бывает. Но когда об этом мне рассказал «крутой» бизнесмен, лишенный всякого мистического подхода к жизни, я понял, что это реальность. Человек вдруг увидел жизнь со стороны, и это привело к тому, что он радикально изменился. Он не оставил своего бизнеса, он его продолжал и очень успешно, но это был совершенно другой человек, с другим отношением к материальным средствам, с абсолютно другим отношением к людям.

Спустя много лет он скончался уже от другой болезни, потом скончалась его жена. Но то, что рассказал мне этот человек, стало частью моей жизни, потому что я своими глазами увидел, как меняется человек, когда становится способным на нашу систему, именуемую жизнью, посмотреть со стороны. Однако это особый случай, и не дай Бог никому проходить через такие испытания.

Но возникает вопрос: можно ли каким-нибудь другим способом посмотреть на систему со стороны? Вера и есть такой способ выйти из системы и взглянуть на нее со стороны, потому что именно вера соединяет нас с Богом, а Бог, Творец этой системы, вовне. Когда человек живет религиозной жизнью, то многое меняется. Меняется угол

114

зрения — можно заниматься политикой, бизнесом, спортом, писать книги или точить гайки на заводе, но все это начинает обретать стратегический смысл. Бытие начинает обретать смысл. Для человека это уже не бессмысленная череда событий, он живет не для того, чтобы больше денег зарабатывать, больше тратить, больше пить, больше грешить. У него есть другое предназначение, система имеет другое предназначение. И увидеть это можно либо со стороны, как тот несчастный в больнице, либо если человек обретает религиозный опыт — опыт общения с Богом.

А на чем, собственно говоря, сейчас держится религиозная вера? Если бы это были сказки, то, сами понимаете, в сказки современный человек верить не будет. Вера держится на опыте. Опыт общения с Богом через молитву дает человеку стратегическое ви́дение. Почему боролись с религией все идеологии? Потому что верующий человек идеологию никогда не примет. Идеология — это человеческая игрушка, такая мелкотравчатая, которая рассчитана на то, чтобы дурачить людей в течение короткого промежутка времени. Ни одна идеология не может ответить ни на один вопрос, которые ставит религия. Можно ответить силой, как это было в нашем совсем недавнем прошлом, — запретить, искоренить, закрыть, уничтожить, создать в стране такие условия, при которых стойкими в вере остались только пожилые женщины, которым нечего было терять, а наши герои-мужчины дрогнули, — правда, были и такие, кто не дрогнул, кто голову свою сложил. Но вот ответить на вопросы, которые религия предлагает идеологии, она не способна.

А для чего нам нужно стратегическое ви́дение? Конечно, для спасения души. И еще вопрос: что означает это стратегическое ви́дение? Какую цель мы видим? Мы начинаем видеть ту цель, которую Сам Бог определил для всей системы. И когда человек понимает, какую цель Бог определил для всего мироздания, для всего космоса, для всей истории, для всего рода человеческого, он сознаёт, что это и его цель. И какую же цель поставил Бог перед всем мирозданием? Мироздание — это совершенно особая, совершенствующаяся система. Никто еще не знает ответа на вопрос, как она совершенствуется. Кто-то говорит, что эволюционным путем, кто-то говорит, что через какие-то катаклизмы. Еще никто не знает, что такое антиматерия, что такое антимиры, что такое отрицательная энергия, хотя, по мнению

115

ученых, именно антиматерия составляет 80 % космоса и всего бытия, всего творения. Еще многое неизвестно. Мы не можем понять, как развивается мир. Ученые делают какие-то футурологические наброски, но ведь они никаким опытом еще не подкреплены.

Бог открыл нам, что Он предопределил мир к безграничному развитию и совершенствованию. Каждый человек должен быть соработником Богу в великом деле совершенствования всего творения, и начинается это с человеческой личности. Нельзя усовершенствовать мир, если у тебя самого в сознании и в сердце не все в порядке. Невозможно делать добро окружающим, если у тебя в сердце зло. Из сердца... исходят злые помыслы (Мк. 7, 21), как говорит Священное Писание. Внутри нас формируется весь мир, весь космос, и это либо мир Божий, либо мир диавольский. И если внутри — диавольский мир, то какой же мир мы построим вокруг себя?.. Поэтому соработничество Богу есть в первую очередь совершенствование самого себя — умственное, нравственное, духовное, физическое. В этом смысле культура имеет колоссальное значение, потому что культура — это и есть культивирование человеческой природы, и очень важно, чтобы культура преследовала самую главную цель: формирование личности в соответствии с Божиим замыслом.

А что происходит, когда человек отказывается от самосовершенствования или когда он просто ни о чем не думает? Что бывает, когда ни о чем не думает, мы все хорошо знаем: жизнь проходит, заканчивается, и часто на ее исходе — лишь глубочайшее разочарование. Иногда люди пытаются видеть смысл своего бытия в детях. Это замечательно, это очень хорошо, но есть вопрос: разве ценность последующего поколения больше, чем ценность предыдущего? Мы, что, лучше защитников Отечества нашего, жизнь свою положивших во время Великой Отечественной войны? Мы в этом уверены? Я не уверен, когда смотрю в лица ветеранов, когда вижу кадры военной хроники. Они жили, конечно, ради нас, но я не уверен, что мы лучше их. И никто не знает, каким будет следующее поколение. Человеку свойственно жить ради будущего, в том числе ради следующего поколения, но это не может быть единственной целью, потому что наша собственная личность уникальна. Мы проходим свою уникальную часть пути, и никто другой этого пути не пройдет — ни наши дети, ни внуки, ни правнуки...

116

Но у этого пути должна быть стратегическая цель. И когда мы живем в соответствии с целью, которую Бог перед нами ставит, мы всё выстраиваем в правильном соотношении, мы работаем на достижение этой цели, а эта цель есть преображение всего космоса, всего мира, всего мироздания. Эта цель осуществляется в вечности, потому что Бог говорит нам: смерти нет, человеческая смерть, космические катаклизмы не разрушают человеческого бытия. И тогда все то, что мы делаем, — будь то выполнение нашего профессионального долга, учеба, наша забота о себе, о наших близких, родных, забота об окружающей среде, о том, чтобы красивыми были наши города и села, чтобы красивой становилась жизнь, чтобы красивыми становились люди, чтобы зло уходило из человеческой жизни, — начинает работать на стратегическую цель, которую Бог поставил перед всем мирозданием. И тогда любой труд начинает приобретать космическое измерение. Я вытачиваю гайки, но я это делаю так, чтобы от этого было лучше, я в это вкладываю душу и сознание, я этим совершенствую мир; я пишу музыку, но такую, которая будет созидать человеческую душу, а не разрушать ее; я подписываю законы или голосую за законы — такие, которые будут содействовать движению общества вперед, а не такие, что помогают нечестным людям захватывать имущество тех, кто слабее. Мы можем ответить на любой вопрос с точки зрения этой Божественной перспективы и, напротив, не ответим ни на один вопрос, если будем отрицать ее, потому что иначе никакого смысла в семидесяти годах жизни человек найти не сможет, даже если он очень любит детей.

Вот взгляд на историю как на видимую часть Божиего замысла. Этот взгляд и делает человека обладающим пронзительным зрением — таким человеком нельзя манипулировать.

Нас иногда спрашивают, почему мы не влияем на выборные процессы в государстве, почему не скажем: «Голосуй за Ивана Ивановича против Ивана Никифоровича!» Почему мы в этом не участвуем? Мы говорим, что это политическая борьба, а всякая борьба разделяет народ, и Церковь не на стороне политической борьбы; но уж коль скоро инструменты этой борьбы стали частью законной политической практики — пожалуйста, используйте эту практику. Но Церковь воспитывает или пытается воспитывать человека в такой системе ценностей, чтобы он сам мог сделать правильный выбор. Это очень

117

важно — погружать человека в такую систему ценностей, в которой сразу видно черное и гадкое. Тогда развивается духовная интуиция — конечно, не такая, как у особо прозорливых старцев, которые лучше всякого рентгена видят все, что у тебя в душе. Такого достичь не каждый человек может, но научиться отличать добро от зла, правильные слова от лживых, видеть ложь, видеть человеческие слабости, отдавать отчет в том, что хорошо, а что плохо, — человек с таким стратегическим видением может.

Вот, собственно говоря, один из множества вопросов, на которые Церковь в отличие от идеологии предлагает внятный ответ, и не потому, что Церковь такая умная, не потому, что Патриарх в своей жизни чему-то учился, что-то узнал, это не мудрость Патриарха и не мудрость священника — это Божественная мудрость, это слово Божие, которое было понятно две тысячи лет назад, тысячу лет назад, сейчас понятно, и если мир физически еще будет существовать, то и через тысячу лет будет так же понятно людям. Потому что все, о чем мы сегодня говорим, соответствует нашей природе, ничего не навязывается извне — это все вырастает из нашего нравственного чувства, из тех сил, которые Богом заложены в человеческую природу. Поэтому то, что мы сегодня делаем, все мы как народ, обращаясь к Церкви, к Богу, — это не мода, не пропаганда отдельной субкультуры, мол, одевайтесь так, ведите себя так, ходите вот так, — это нечто гораздо большее. Это попытка увидеть мир таким, каким его Бог замыслил, и, включившись в колоссальную космическую работу по преобразованию мира, самим стать счастливыми, потому что через эту работу и достигается полнота жизни, и преобразовать мир вокруг нас.

Может, кто-то скажет, что все это фантазии, что мир совсем другой, — каждый имеет право реагировать на мои слова по-своему. Я дожил до 63 лет и ни разу не усомнился в бытии Божием, я говорю это вам, как на исповеди, от сердца к сердцу, потому что Бог дал мне возможность уже в детстве непостижимым для меня образом увидеть мир со стороны без всякой клинической смерти.

Я мечтаю о том, чтобы наша молодежь, часто запутавшаяся, сбитая с толку, порабощенная чужими стереотипами, чужим образом мыслей, чужими моделями поведения, которые не без злого умысла навязываются нашему обществу, в какой-то момент оказалась способной стряхнуть с себя все эти наваждения. Хотя и среди молодежи

118

есть очень много людей духовно зрелых и сильных, с которыми, несомненно, мы связываем будущее нашего Отечества.

Дай Бог всем нам возрастать именно в таком понимании мира, Бога и человека, а это и есть религиозность. Некоторые люди говорят: «Я неверующий», но, когда начинаешь с ними глубже говорить, понимаешь, что перед тобой человек верующий, только этот верующий не ходит в храм, не находится внутри церковной православной субкультуры, не постится, не одевается соответствующим образом, но он живет религиозной жизнью. Задача Церкви сегодня заключается в том, чтобы религиозная картина мира, которая и есть реальная картина мира, стала достоянием наших соотечественников, вследствие чего этот мир стал лучше. Благодарю вас за внимание!

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ

— Ваше Святейшество, скажите, пожалуйста, в чем, по Вашему мнению, заключаются основные сходства и различия светской и религиозной культуры.

— Когда мы говорим о церковной или религиозной культуре, мы чаще всего понимаем под этим словосочетанием субкультуру, связанную с той или иной религиозной традицией. Например, православная субкультура предполагает определенный стиль одежды, определенный образ поведения. Особенно это заметно в храме: стоят женщины в платочках, длина юбки соответствующая, ну и человек ведет себя соответствующим образом. Иногда людям кажется, что религиозная культура — это либо произведения о Боге, о Церкви, либо некий определенный образ жизни. И этот образ жизни бывает очень сложно воспринять человеку, который не был в этой культуре рожден, и чаще всего такие люди говорят: «Я неверующий человек». На самом деле речь идет о том, что человек принадлежит к другой культуре. Большинство людей среднего и старшего возраста родились в Советском Союзе, были воспитаны в советской школе, оказались под сильным влиянием идеологии. В какой-то момент они изменили свои взгляды — просто под влиянием реальной жизни, а вот войти в церковную культуру не смогли. Это не так просто. Многие люди, даже положительно отвечающие на вопрос, есть Бог или нет, не могут перекреститься в церкви, потому что были воспитаны иначе.

119

Вот поэтому, когда речь идет о религиозной культуре, нужно говорить не только о культуре, связанной с той или иной религиозной традицией, но и о некоем мировоззренческом основании культуры. «Культ» и «культура» — слова латинского происхождения, которые означают «поклонение» и «возделывание», имеют один корень. Что можно возделывать? Например, грядки, поля. Вот поле — незасеянное, совершенно дикое. Приходит человек и начинает вспахивать это поле, культивировать его, и вместо диких растений на нем начинают произрастать злаки или фруктовые сады. То же самое происходит и с внутренним состоянием человека. Культура — это способ, средство возделывания человеческой личности. Что значит «возделывания»? Для чего возделывают поле? Чтобы с этого поля собирать плоды, то есть то, чего нельзя было получить с необработанного поля, — таким образом мы совершенствуем природу.

Поэтому я и говорю о том, что все мы должны быть соработниками Бога, чтобы усовершенствовать этот мир. Такой процесс совершенствования и есть культивирование этого мира. Если в результате культурного воздействия человек становится лучше, чище, светлее, если обостряется его нравственное чувство, если он яснее видит различие между добром и злом, если у него возникает желание помогать другому человеку, наступив на горло собственной песне, разрушив свой эгоизм, то, несомненно, такая культура является религиозной, потому что она совпадает с Божиим замыслом.

При этом в том или ином произведении такой культуры (если речь идет о литературном произведении) может ни разу не упоминаться слово «Бог» — как, например, у Пушкина. А может и упоминаться слово «Бог» — помните стихотворение «Пророк»? К какой культуре оно принадлежит, к светской или к религиозной? Конечно, к религиозной, как и все его творчество, за каким-то, может быть, небольшим исключением. Вот там, где культура выступает как средство возвышения человеческой личности, там, собственно, культура и есть. А культура, ориентированная на Божественную цель, религиозна по своей природе вне зависимости от того, называем мы ее религиозной или нерелигиозной. И конечно, культура религиозных традиций включена в эту Культуру с большой буквы.

А если культура не культивирует, а разрушает? Иногда я наблюдаю по телевизору собрания молодежи, на которых люди просто теряют

120

человеческий облик под звуки той или иной музыки. Были случаи, когда я посещал такого рода мероприятия и видел их лица... Когда после такого идешь по площади и видишь десятки шприцев и разбитые бутылки с алкоголем, такое впечатление, что ты в грязном хлеву. Вот это что — культура или антикультура? Любое действие, которое называется культурным, но которое раскрепощает человеческий инстинкт, страсть, провоцирует агрессивность, разрушает нравственные идеалы семьи, любви, верности, — это не культура, это антикультура.

Поэтому для меня нет понятия религиозной или нерелигиозной культуры. Для меня есть понятие культуры как процесса культивирования, возвышения человеческой личности навстречу тем целям, которые Бог поставил перед нами, а значит, навстречу Богу — вне зависимости от того, осознаёт автор или не осознаёт свою принадлежность к вере. Если он живет в Божественной системе ценностей, он творит религиозную культуру. А антикультура, диавольская культура разрушает человека — не культивирует его, а превращает в животное, в зверя.

Сегодня вопрос о культуре — это вопрос о нашем будущем, потому что мы живем в условиях свободы. Не существует никакой цензуры, каждый выбирает то, что хочет. И к сожалению, иногда средства массовой информации создают стереотипы, которые усваиваются массовым сознанием, в том числе и молодежью, как пример, как идеал. Я не хочу называть никаких телепередач, но, думаю, вы поймете, о чем идет речь. Есть несколько передач на наших каналах, которые без отвращения ни один нормальный человек смотреть не может, — когда самое низменное, гадкое, пошлое демонстрируется всему миру. И если мы и дальше будем действовать таким образом, тогда вместо культивирования будет происходить распад человеческой личности, а там, где распад — там смерть.

— Какова, на Ваш взгляд, роль Русской Православной Церкви в привитии молодежи нравственных ценностей?

— В основе нравственности — Божий закон. То, что это говорю я, всем понятно: что еще Патриарх может сказать? А если я сошлюсь на Цицерона, языческого мыслителя, который говорил, что в основе нравственности лежит вечный и неизменный закон Творца, то по крайней мере для людей, критически относящихся к Православию, это уже будет звучать более убедительно. Действительно, нравственность заложена

121

Богом в нашу природу — это закон, этим человек отличается от животных. Нравственное начало присутствует именно в человеческом общежитии. Основа нравственности — образ Божий, который заложен Богом в природу человека. Задача Церкви заключается в том, чтобы постоянно напоминать людям об этом образе, чтобы под учение о нравственности подвести правильное мировоззренческое основание, потому что есть разные подходы к тому, что есть нравственность.

Некоторые считают, что нравственность является результатом общественного развития. Правда, в таком случае чрезвычайно трудно объяснить, почему же люди во всем мире и в течение всей истории почитали убийства грехом, воровство — грехом, обман — грехом, преступление против родителей — грехом, зависть тоже грехом, — везде и всегда! Этот феномен рационально объяснить практически невозможно. Когда говоришь с нерелигиозными учеными, они пытаются возразить, что это не совсем так, что существуют разные обычаи. Однако если все эти обычаи «почистить», то в основе будет все та же самая этика. Хотя, конечно, обычаи иногда закрепляли и греховное поведение (это было и в истории наших стран), но в основе нравственности — онтологический закон, вложенный Богом в человеческую природу, и задача Церкви заключается в том, чтобы говорить об этом, чтобы тема нравственности воспринималась людьми не как десятое, двадцатое, пятидесятое дело, не как скучный рассказ на тему морали, а как вопрос, от которого зависит счастье и благополучие человека.

У Церкви есть возможность не только интеллектуально передавать соответствующее послание людям, но и через молитву, в которой участвуют люди, реально помогать им идти по этому пути. Поэтому Церковь всегда была школой нравственности, школой благочестия в очень широком смысле этого слова, и она должна продолжать это свое служение.

Сегодня в некоторых западных странах под влиянием разных новомодных либеральных идей Церковь отказывается от этих функций — отказывается от того, чтобы квалифицировать аборт как грех, гомосексуальные отношения как грех, предлагает не считать разводы грехом. Спрашиваешь таких «богословов»: «Зачем вы это делаете?» — «Ну, понимаете, нужно быть современными». — «Тогда зачем вы нужны? И без вас общество будет таким “современным”»... Но людям то нужно мерило правды, критерий истины. И если человек впадает

122

в грех, то Церковь не осуждает грешника — Церковь осуждает грех, и задача Церкви — сказать: это неправда, это неверно, это опасно; и сказать это любому — и власть имущему, и богатому, и сильному, и простому. Только тогда общество не потеряет этого критерия. Иногда надо сказать громко, а иногда шепотом, подобно легкому дуновению ветра, — не ломать человека, а просто сказать: это неверно, это опасно.

В этом отношении Православная Церковь в значительной мере отличается сегодня от многих христианских организаций в других странах, которые, к сожалению, под «культурным» в кавычках влиянием теряют аутентичность своего свидетельства. Нас спрашивают: «А вы не боитесь стать несовременными?» Мы говорим «нет», потому что понятие греха всегда современно, оно всегда актуально, так же, как понятие святости. Я думаю, в этом и состоит значение Церкви: смиренно осуществлять свое служение, никогда не пытаясь использовать властный потенциал для воздействия на человеческие умы. Внутренняя жизнь человека предполагает свободу выбора, поэтому голос Церкви всегда должен быть убедительным, но не потому, что он властный и сильный, а потому, что он праведный. Благодарю вас!

— Сейчас ведутся дискуссии о том, как ввести курсы различных религий. Их можно выбирать. Но ведь все дело в том, что наше Российское государство возникло только на основе Православия. Почему нужно вводить этот курс факультативно? Я считаю, что курс Православия должен войти в курс истории нашего Российского государства — так, как это сделал Сергей Вячеславович Перевезенцев. Вот он дает всю историю культуры на основе православной культуры — тогда всем все будет понятно. А то мы теперь думаем: должен это ребенок знать или не должен. Он должен знать, что в основе нашей культуры и в основе нашего государства Российского лежит Православие.

— Спасибо. Я тоже поклонник Сергея Вячеславовича Перевезенцева и должен сказать, что он написал замечательную книгу об истории нашего Отечества. Книга прекрасно издана, большим тиражом, и он, кстати, готовит сейчас учебники для православных гимназий. Но проблема заключается в том, что в нашей стране живут и православные люди (их абсолютное большинство), и люди нерелигиозные, а есть и те, которые принадлежат к другим религиям — исламу,

123

буддизму, иудаизму. Поскольку в области духовной жизни не может быть диктата (невольник — не богомольник!), то мы не хотели наступать на те же грабли, что и царская Россия, когда все должны были изучать Закон Божий или все должны были исповедоваться.

Представьте себе государственное учреждение — к примеру, вашу администрацию. И вот Великим постом каждый, начиная от губернатора и заканчивая швейцаром, должен прийти в храм, исповедаться и расписаться в том, что он исповедался. А в царской России, если не было такой росписи, то вышестоящее начальство могло и пожурить, и наказать. Даже Владимир Ильич Ленин расписывался по поводу исповеди — ну и к чему это привело? К тому, что у людей возникло чувство протеста. Неверующие люди должны были венчаться (тот же Ленин венчался!), а иначе нельзя было и брак зарегистрировать. Это вызывало внутреннюю злобу. Мы, пройдя таким сложным путем, сейчас ясно понимаем, что все должно быть добровольно.

Выбирают дети основы православной культуры — мы это приветствуем. Но сейчас существует другая тенденция, в отношении которой мы выражаем озабоченность, бьем тревогу: когда директора школ запрещают детям выбирать православную культуру. Вызывают родителей и говорят: все записывайтесь на светскую этику. А светская этика — это атеистическая, нерелигиозная этика. Некоторые путают светскую этику со светским этикетом и думают, что будут преподаваться правила поведения: как правильно есть, как сидеть, как галстук повязывать. Но этот курс предлагает нечто иное: атеистическую мораль, как та, которую мы с вами изучали в советское время.

Так вот, когда на выбор оказывался нажим, как было в одной области, которую я не буду называть, — 100 % детей выбрали светскую этику. И тогда я спросил: «Там же есть дети священников. Они что, тоже выбрали светскую этику?» «Да, видимо, дети так заинтересовались, что решили выбрать светскую этику». Но так не бывает в жизни! Вот такого рода вещи непозволительны не только в России, но и в любой другой стране, и я думаю, что с Божией помощью у нас в этой сфере будет обеспечено свободное волеизъявление людей.

«Основы православной культуры» — в этом я с вами абсолютно согласен — это архиважный предмет. Когда читаешь Перевезенцева, то понимаешь, что люди, не знающие ключевых, фундаментальных положений нашей истории, связанных с православной культурой, не

124

могут понять смысл исторического процесса, как он был осуществлен в судьбах России.

— Ваше Святейшество, Ваши сегодняшние слова о важности выбора очень понятны всем тем, кто работает с современной молодежью. Скажите, пожалуйста, что с точки зрения Русской Православной Церкви является приоритетным фактором в выборе будущей профессии для современного молодого человека или девушки.

— Спасибо, это непростой вопрос. Хотя на него можно ответить и просто: призвание, как обычно в таких случаях говорят. Но это пустой ответ. Не всегда человек выбирает профессию по своей воле. Представьте себе ситуацию: способный молодой человек, а в семье вдруг развод, и он остается один с матерью, с ничтожными средствами к существованию — попробуй выбери в таких условиях профессию! Он хочет стать политиком, он хочет стать дипломатом, он хочет стать ученым — физиком-теоретиком, а мама ему говорит: «Ты уж давай, сыночек, иди, у нас напротив магазин открылся, там, вроде, продавцы неплохо получают, в несколько раз больше, чем моя пенсия»... И, может быть, человек навсегда останется продавцом. Мы не можем поместить нашего молодого человека в благоприятную атмосферу свободного выбора: вот, мол, перед тобой все дороги открыты, — как, помните, в советское время говорили, хотя, конечно, и тогда такой свободы выбора не было...

Помочь человеку определиться с выбором, когда он у него есть, должно понимание того, что он может сделать для достижения Божественной цели бытия. Для этого уже ребенок должен знать эту цель, а затем соотнести ее со своими возможностями: я хочу сделать мир лучше, но я понимаю, что мне нужно кормить детей; кроме того, я вижу, как много бедных — я хотел бы помогать им, а для этого мне нужны деньги. И такой человек говорит себе: чтобы сделать мир лучше, я должен быть сильнее, у меня должно быть больше средств, но я буду направлять эти средства не на то, чтобы прожигать жизнь, а чтобы помочь соседским детям — они такие бедные, или этому несчастному ребенку-инвалиду, который в детском доме воспитывается; я хочу именно этому посвятить свою жизнь. И человек идет в бизнес, зарабатывает деньги, а потом отдает эти деньги другим и делает мир лучше.

125

А если человек говорит, что просто хочет сам хорошо жить? Вот становится такой человек бизнесменом, и что? Он приближается к Божественной цели? Нет, он душу свою губит, прожигает эти деньги. Я не видел ни одного человека, который бы, подчиняя всех своим личным целям, отождествляя эти цели с потреблением, развратом, вседозволенностью, был при этом счастлив. Ни одного такого человека я не видел счастливым — это больные люди. Почему так происходит? Потому что Бог нас для другого предназначил. Должна быть другая цель, будь ты бизнесменом, политиком, булки печешь или газоны подстригаешь. Вот мне очень нравится работа садовника, я, может быть, и был бы садовником. Мне нравится сажать цветы, подстригать газоны, и я всегда болезненно воспринимаю, когда вижу что-то некрасивое на улице. Прекрасная работа. Если бы еще коммунальным работникам чуть больше платили, то что может быть лучше того, чтобы делать город красивее? Ведь это прямое соучастие с Богом в совершенствовании Божиего творения. Или быть лесником: следить за тем, чтобы лес не только вырубали, но и сажали; чтобы не уничтожали ресурсы, особенно в таких местах, как Карелия, а восполняли их. А если при этом еще и зарплата неплохая, так и слава Богу!

Думаю, что все зависит от целеполагания. Это самое главное, и человек становится счастливым тогда, когда он понимает, что он Богу служит, даже вытачивая детали в цеху; что он не делает какую-то совершенно ненужную, неизвестно на что направленную работу, но что он трудится по Божиим заветам; что все это укладывается в общую картину мира, которую Бог создал, которую Бог предложил нам для того, чтобы мы вместе с Ним трудились, улучшая этот мир. Спасибо.