Кирилл (Гундяев), патр. Выступление на церковно-научной конференции «Империя, Церковь, культура: семнадцать веков с Константином (к 1700-летию восхождения на престол святого равноапостольного императора Константина Великого)» (Москва, 22-23 декабря 2006 г), 22.12.2006

ВЫСТУПЛЕНИЕ НА ЦЕРКОВНО-НАУЧНОЙ
КОНФЕРЕНЦИИ «ИМПЕРИЯ, ЦЕРКОВЬ, КУЛЬТУРА:
СЕМНАДЦАТЬ ВЕКОВ С КОНСТАНТИНОМ
(К 1700-ЛЕТИЮ ВОСХОЖДЕНИЯ НА ПРЕСТОЛ СВЯТОГО
РАВНОАПОСТОЛЬНОГО ИМПЕРАТОРА
КОНСТАНТИНА ВЕЛИКОГО)»

(Москва, 22-23 декабря 2006 г.)¹
22.12.2006

Нас собрал сюда замечательный повод: в этом году исполняется 1700 лет со времени весьма важного события, когда римские легионы в городе Йорке провозгласили римским императором Флавия Валерия Константина, который вошел в историю как Константин Великий. Этот человек воистину был великим. Без преувеличения можно сказать, что он изменил ход истории человеческой цивилизации, способствовав принятию Римской империей христианства. Это событие также радикально повлияло на ход всей христианской истории.

Действительно, Церковь столкнулась с новой реальностью — реальностью государства, которому она должна была уже не противостоять, но с которым должна была соработничать. Для христиан это был совершенно новый опыт, ведь христианство практически никогда не было государственной религией. Его формирование, включая проповедь Христа, происходило во враждебных для него условиях. Сам Христос стал жертвой судебного решения, вынесенного римским государственным чиновником. То есть состояние гонения со стороны государства стало частью христианской идентичности, целые поколения христиан воспитывались с мыслью, что государство — их враг.

У нас два-три поколения формировались в условиях гонений, и то это привело к появлению расколов внутри Русской Православной Церкви, появлению таких тем, как сергианство² и т.д. Мы с уважением и пониманием относимся к нашим братьям и сестрам, которые, живя за границей, не пройдя через опыт Русской Православной Церкви в Отечестве, имеют иные понимание и трактовку истории.

¹mospat.ru/archive/34449.htm

² См. примеч. 1 на с. 94.

469

Что же говорить о трех веках существования в подполье? Действительно, христианская Церковь сформировалась, как совершенно нелегальная организация, как организация, находившаяся в прямом и открытом конфликте с государством. Это не могло не отразиться на психологии людей, на их мироощущении.

И вот ситуация изменилась. Не то, чтобы государство вдруг стало относиться к христианству хорошо, — оно перестало относиться к христианству плохо. Именно в этом заключался смысл изданного императором Константином в 313 году Миланского эдикта, с которым обычно связывают изменение отношения римской государственной власти к христианской Церкви. Это, по сути, было государственное постановление о терпимости по отношению к христианству. Однако решающую роль в изменении отношения римского государства к христианству сыграл отнюдь не Миланский эдикт и не какой-либо иной акт императорской канцелярии, но личный пример императора Константина. Константин примером своей личной жизни, наполненной верой во Христа, изменил направленность движения всего римского государства, изменил отношение к христианству со стороны римского общества, а также изменил само общество.

С принятием императором христианства перед Церковью открылись совершенно новые возможности, о которых ранее нельзя было помыслить. Христиане получили возможность открыто, не таясь, исповедовать свою веру, собираться на богослужения, возводить храмы. Всю свою жизнь, включая ее внешние проявления, они могли строить в соответствии со своими убеждениями. Церковь начала вбирать в себя новые элементы. Так, именно на эпоху Константина приходится период активного формирования церковно-административной иерархической структуры. Первоначальные общины группируются в разветвленные епархиальные структуры, во многом повторяющие территориально-административное деление Римской империи. Сам богословский и канонический язык Церкви изменяется — в него входит много новых слов и концепций, в том числе заимствованных из греческой философии и римского права. Например, очень емкий и эффективный с точки зрения выражения церковного вероучения богословский язык каппадокийцев возник именно в эпоху Константина как плод синтеза языка библейского и языка греческой философии.

470

В этот период не происходит никакого отторжения светской языческой культуры церковной средой. Сегодня, на мой взгляд, складывается аналогичная ситуация. В советский период Церковь жила в изоляции, и несколько поколений верующих людей сформировались в условиях гетто, подполья. Исповедание христианства означало несение бремени презираемого человека. Быть христианином априори означало отказаться от светской карьеры, от научной, политической или административной деятельности. У верующих людей формировалась определенная психология. За короткий период — пятнадцать лет — в стране все изменилось. Сейчас исповедание Христа не накладывает на человека каких-либо искусственных ограничений.

Как при Константине Великом произошло столкновение христианского Предания, христианской доктрины с вызовами греко-римской философии и права, так и сегодня происходит столкновение норм христианского Предания с нерелигиозной культурой современного секулярного общества. Сейчас звучат призывы к тому, чтобы Церковь обличила эту культуру, отстранилась от нее, объявила крестовый поход всему безбожному миру, — но совсем не так поступали христиане в эпоху Константина. В те времена речь шла о выработке определенного синтеза, который мог бы стать основой Римской империи.

На мой взгляд, наше время — это также эпоха синтеза. Данный процесс не терпит радикализма, он предполагает взаимную открытость и поиск. Очень важно, чтобы это осознало общество, представители науки и культуры, а также верующие. Если мы будем рассматривать наше время в таком ключе, то, возможно, избежим ошибок, которые были совершены в эпоху Константина, и повторим успехи того времени.

Церковь получила не только юридическую свободу, но также возможность влиять на общественную жизнь, затрагивая самые основы Рима, которые казались чем-то абсолютно незыблемым. Постепенно — не сразу, на протяжении еще нескольких веков после Константина — христианство охватывало все более широкие сферы жизни римского общества — даже те, которые, казалось, не готовы были принять христианство. Оно как по неким порам проникало в самые глубокие и ранее недоступные для него пласты общества и государства, постепенно изменяя их структуру. Под влиянием христианства

471

изменялись этика, нормы общественных, экономических, правовых отношений. Изменялись цели и задачи существования самого государства. То есть происходили глубокие, всеохватывающие, глобальные, как сказали бы сейчас, изменения.

Безусловно, не стоит и переоценивать, а также идеализировать то влияние, которое христианство оказало на общество и римское государство, как не следует и сегодня ожидать кардинального изменения града земного под влиянием града Небесного, потому что град земной никогда не станет Царствием Небесным. Между идеалом и реальностью всегда будет сохраняться некий зазор. Для того чтобы эта разница не вызвала разочарования, нужно всегда помнить, что существующее различие — объективная данность: пока существует грех, этот зазор будет сохраняться.

Многие чиновники принимали христианство не из искренних побуждений, а по принципу cuiusregio, eiusreligio — чья власть, того и религия. Многие становились и оставались формальными христианами. Церковь столкнулась с новыми вызовами, неизвестными даже в период гонений. Она испытала на себе серьезность этих вызовов уже при жизни императора Константина. Показательным является пример арианских споров. В начальный период своего правления император Константин, как известно, сделал многое для преодоления арианской ереси. Пожалуй, главным его вкладом в достижение этой цели стал созыв Первого Вселенского Собора. Именно благодаря императорской власти стало возможным осуществление столь грандиозного мероприятия: собрать в одно место епископов со всей ойкумены, чтобы они могли выразить позицию Церкви по волновавшему всех вопросу о единосущии Сына Отцу. Без тех возможностей, которые в распоряжение Церкви были предоставлены государством, осуществление такого предприятия было маловероятным. Однако уже через несколько лет после Никейского Собора тот же император Константин, пойдя на поводу у нескольких приближенных к нему епископов, часть из которых были вчерашними политиками, оказал поддержку арианству, тем самым поставив под угрозу собственные усилия, предпринятые им ранее для поддержания Православия. Делал он это не потому, что был плохим православным, а потому, что он был хорошим императором. Ему нужно было сохранить единство общества, а идеологией, которая могла тогда скреплять единство народа, была доктрина Церкви.

472

Поэтому вмешательство Константина в богословские споры было продиктовано не столько желанием верующего человека обрести утонченную богословскую истину, сколько необходимостью найти формулировки, которые могли бы помочь и дальше использовать христианскую идеологию для сохранения единства империи. До конца своей жизни ему так и не удалось исправить ошибку, которую он совершил, когда поддержал криптоариан. Так Церковь впервые столкнулась с обратной стороной благоволения к ней со стороны государства.

Такие отношения продолжались и в эпоху после Константина. Государство, с одной стороны, помогало Церкви бороться с ересями. При этом оно было само заинтересовано в сохранении единой веры среди всех населявших его народов, поскольку единая вера способствовала их консолидации. С другой стороны, в качестве единой веры не всегда предлагалось Православие. Практически все крупнейшие ереси, распространявшиеся в Византии, имели поддержку со стороны государства. В качестве примера можно привести историю Халкидонского Собора: государство, с одной стороны, способствовало его созыву и распространению вероучения, выраженного на нем, —а с другой стороны, это же государство в другое время целенаправленно боролось с халкидонским вероучением, когда видела в нем идеологическую опасность. То же произошло в случае с иконоборчеством. Особо следует упомянуть ересь монофелитства, которая зародилась не как все другие ереси, то есть не из внутрицерковных споров, но стала исключительно политическим проектом, задуманным и осуществленным императором Ираклием и верным ему Константинопольским патриархом Сергием с целью поддержания лояльности по отношению к империи со стороны многочисленных общин в Сирии и Египте, не принявших Халкидонский Собор и в силу этого готовых к коллаборационизму с персидскими, а затем и арабскими захватчиками. Эпоха Халкидонского Собора — это время проявления сепаратизма и распада империи. Как для окраин была необходима идеология, отличная от идеологии центра, чтобы объяснить свой сепаратизм, так и для центра нужна была идеология, которая бы содействовала единству империи. Причем ересям не просто позволялось существовать наряду с Православием, но в силу того, что консолидировать общество была способна лишь одна доктрина, политический компромисс в сфере вероучения при помощи государства

473

повсеместно вытеснял Православие. То есть государство временами было заинтересовано лишь в сохранении — любой ценой — своих целостности и единства, даже если в жертву единству нужно было принести интересы Церкви и чистоту Православия. То, что в одно время для Церкви было благом, в другое время создавало для нее большие проблемы.

Историю отношений между Церковью и государством в Римской империи можно представить диалектически: сначала государство гнало Церковь, и она вынуждена была выживать, осуществляя свои функции не благодаря, но вопреки государству. В лице Константина Церковь обрела государство в качестве союзника. Однако идиллия этого союзничества продолжалась недолго, и Церковь, а равно и государство, вынуждены были искать такой modusvivendi¹, который позволял бы Церкви беспрепятственно осуществлять свои функции, а государству — свои. При этом ни Церковь не устранялась от влияния на общественную жизнь, ни государство не отказывалось защищать Церковь, создавая благоприятные условия для ее развития. Идеальный способ сосуществования Церкви и государства в Византии, названный симфонией, часто в византийской церковно-политической мысли представлялся как образ соединения души и тела. Душа и тело в человеке существуют как два отдельных начала — духовное и материальное. Но при этом как душа дает телу жизнь, так и Церковь помогает государству воспитывать граждан, придавая их жизни духовно-нравственную основу. Так же государство, подобно телу, защищает Церковь, придает ее жизни определенные формы. Когда государство пытается брать на себя функции, присущие Церкви, или Церковь вмешивается в сферу ответственности государства, это приводит к нарушению гармонии их сосуществования. Хотя император Константин при своей жизни не смог решить всех проблем, относящихся к сотрудничеству государства и Церкви, он в значительной мере предопределил эти решения. В этом также значимость его заслуги перед Церковью, которая признала его своим святым. В этом также его заслуга перед государством, ориентирующимся на христианские ценности, потому что именно он показал, что эти ценности могут стать основой для деятельности государства и именно они способны обеспечить государству стабильность и процветание.

¹ Образ жизни (лат.)

474

Я думаю, что та модель церковно-государственных отношений, которая сегодня оформляется в России и на всем постсоветском пространстве, в юрисдикции Московского Патриархата, должна формироваться с пониманием того, что происходило в истории Церкви, в том числе и в константиновскую эпоху.