Трубецкой С.Н., кн. Существует ли общество?

(Ответ кн. Цертелеву.)

В третий раз вы обращаетесь ко мне печатно. Я чрезвычайно рад спорить именно с вами, так как более искреннего и почтенного защитника представляемого вами направления я не мог бы указать. Я надеюсь найти общую почву для спора с вами. Но, к сожалению, я вижу, что после каждого вашего письма я понимаю вас все меньше и меньше. На основании первого вашего письма я заключил, что вы просто не верите в значение и пользу печати и считаете настоящий упадок ее нормальным состоянием, оправдывающим все те меры, которые, по-моему, обусловливают ее одичание. Во втором письме вы заявляете, что я вас не понял и что вы — не сторонник цензурного произвола. С меня было бы достаточно, — но вы тут же стали говорить о необходимости установления умственного и нравственного ценза для наших газетчиков и спрашивали, почему от аптекаря, фельдшера или землемера требуются соответствующие дипломы, а от газетчика такого диплома не требуется. Отсюда я заключил, — как вижу, слишком поспешно, — что вы хотите установить диплом на звание публициста, точно так же, как из ваших сетований на безответственность фактических редакторов иных изданий, я заключил, что вы желаете установления для них действительной и сугубой ответственности. Но вот из третьего вашего письма я усматриваю, что вы отказываетесь от того и от другого. Чего же вы собственно хотите? Этого ни я не понимаю, да и никто из наших читателей не поймет, пока вы не выскажетесь определенно. Цензурный произвол вам не нравится, и упразднение его вам не нравится. Вы намекаете на какие-то особенные, вам известные средства; но после неудачных попыток я отказываюсь их угадывать. Приглашая меня к академическому спору, вам бы следовало высказать ваши положения

36

столь же категорично, как я высказываю свои, — тем более, что с моими вы совершенно не согласны.

Я мог бы оставить за вами последнее слово в нашем споре, так как никаких новых возражений по поводу моих взглядов о печати вы мне не делаете, — неизвестно для чего уподобляя цензуру суконным панталонам, не имеющим к печати никакого отношения. Но вы обвиняете меня в злоупотреблении понятием об обществе и требуете от меня категорического ответа на вопрос, что я под обществом разумею.

Я высказал два положения, казавшиеся мне ясными и бесспорными. Во-первых, то, что печать, как таковая, есть орган общественного мнения, а во-вторых, то, что в некоторых весьма влиятельных литературных и нелитературных сферах у нас господствует подозрительное и враждебное отношение к русскому обществу и крупнейшим общественным учреждениям, и что этой же враждою и подозрением определяется отношение названных мною сфер к печати. Кажется — ясно, определенно, и вдобавок, верно? Но вы неожиданно спрашиваете меня, о каком таком обществе я говорю: об обществе Красного Креста, о Союзе писателей или обществе покровительства животным? Говоря о церкви, о государстве, об определенных союзах, мы имеем дело с ясными и определенными понятиями; но, что такое „общество вообще“, — спрашиваете вы — „общество, не имеющее никаких определенных функций и целей“ и где „те признаки, которыми оно отличается от государства, от народа и человечества?“ По-вашему, только у социалистов есть определенное понятие об обществе, но у них оно есть лишь „государство, взятое с другого конца“ (?).

С моей стороны, было бы слишком смело преподавать вам начатки государственного права; еще смелее было бы выступать с своим собственным социологическим учением. В виду этого, позвольте обратить вас к общим руководствам, например, к Л. Штейну (Gesellschafts lehre), к Р. Молю или к „Курсу государственной науки“ Б. Н. Чичерина, который посвящает весь II т. своего прекрасного труда учению об обществе в его отношениях к государству. Вы скажете, что названные ученые не вполне согласны между собою, и что новейшие социологи радикально расходятся с ними в своем учении об обществе. Но что же отсюда следует? Разве из этого, что юристы не столковались до сих пор в определении права, а моралисты в

37

определении нравственности, следует, что права и нравственности не существует? Разве из того, что юристы и экономисты радикально расходятся в своих учениях о собственности и государстве, следует, что понятия собственности и государства относятся к мнимым величинам? Точно так же из споров социологов о природе общества и его нормальном отношении к государству рискованно было бы заключать, что общества не существует. В особенности, если мы оставим споры об идеальных нормах и обратимся к фактам, то едва ли нам трудно будет отличить гражданское общество от государства или от народа, который служит материалом как для государственного, так и для общественного союза.

Несомненно, что в оба союза входят одни и те же лица. Но, входя в состав государства, граждане не перестают состоять в многообразных частных отношениях между собою, — отношениях юридических, экономических, умственных и нравственных, совокупность которых и образует между ними общественную связь, отличную от государственной. Граждане составляют группы, объединенные частными или местными интересами, и вступают в частные союзы между собою, — причем, такие местные группы и частные союзы, подчиняясь высшему целому государства, тем не менее отличаются от него, хотя и находятся с ним в живом и постоянном взаимодействии. Подчиняясь государству, гражданин остается свободным лицом и, по мере степени своей личной и гражданской свободы, вступает в сношение и союзы с другими лицами для своих частных целей или целей, хотя бы и общих, но отличных от целей чисто государственных. Совокупность частных отношений между людьми, подчиняющимися общей политической власти, и составляет общество данного государства, или „гражданское общество“.

Что граница между публичным и частным правом может проводиться различным образом, что отношения между обществом и государством могут определяться различным образом и в теории и на практике, — об этом никто не спорит. Но все-таки, — как бы ни была ограничена свобода личная и общественная, как бы ни была слаба организация общественных союзов, — общество существует во всяком государстве. В социологию мы с вами вдаваться не будем и даже, если позволите, не станем искать каких-либо исчерпывающих определений, которые могут быть лишь результатом разработанного полити-

38

ческого учения. Для наших целей достаточно и элементарного определения общества, в отличие от государства, как совокупности всех местных и частных союзов, в которые граждане вступают между собою в области хозяйственной, нравственной, религиозной (а там, где существует политическая свобода, — и в области политической).

И вот я утверждаю, что к совокупности всех этих частных союзов граждан между собою в области хозяйственной, умственной, нравственной и религиозной „наши бюрократы и публицисты, примыкающие к господствующим течениям“, относятся с явным подозрением и враждою: они желали бы либо вовсе упразднить такие союзы, приписывая им чуждые им политические цели, либо же, — там, где это невозможно, — убить в них всякую частную и общественную инициативу и обратить их в казенные учреждения. Вы скажете, что это — абсурд, и я с вами согласен. Но это — факт, и его нетрудно доказать.

Начнем с области религиозной — с церкви, как „общества верующих“, и обратимся к свидетельству судей, компетентность которых никто в этом деле отрицать не станет (я разумею славянофилов и И. С. Аксакова, который в течение всей своей деятельности обличал с такою горячностью стремления, направленные к обращению церкви в казенное учреждение; и он же, с неменьшею силою, боролся с нетерпимостью, требовавшей преследования всех религиозно-общественных союзов, стоящих вне государственной церкви). Переходя к области умственной и нравственной, мы не будем касаться общественного мнения и печати — об этом мы уже достаточно говорили, да и вы не отрицаете фактов. Можно было бы поговорить об ученых обществах, — напр., о юридическом, психологическом или других, не слишком специальных и затрагивающих широкий общественный интерес. Думаю, однако, что теперь, после „отдания“ Пушкинского праздника, нам не стоит об этом распространяться. В лучшем положении находятся общества спортивные и благотворительные, — в особенности те, которые имеют характер официальных учреждений (напр., Красный Крест) или же чрезвычайно узкие и ограниченные задачи (напр., общество покровительства животным). Но что широкий общественный почин в деле благотворительности возбуждает недоверие, подозрение и вражду, это мы видели не раз в голодные годы: вспомните хотя бы недавние возмутительные выходки иных газет, усматривавших

39

чуть ли не революционную агитацию в деле общественного милосердия. Наконец, обращаюсь к хозяйственной сфере, — к сфере общественного самоуправления... До сих пор я ни слова не говорил о присутствующих: теперь позвольте упомянуть и о них, т. е. и о вас в числе ваших единомышленников и напомнить вам травлю на земские учреждения, — травлю, в которой и вы принимаете посильное участие, восставая не против отдельных недочетов и злоупотреблений, а против самого принципа общественного хозяйства.

Да что земство? Самые сословно-общественные учреждения, само дворянство испытывает общую участь, и те, кто всего громче требуют подачек для отдельных промотавшихся помещиков, не хотят слышать об упадке общественного значения дворянства, которому падение земства нанесло бы новый и тяжелый нравственный удар. Самый призрак уцелевшей дворянской организации возбуждает подозрение иных ревнителей, — как мы видели это еще недавно в весьма характерной газетной полемике по поводу последних орловских выборов.

Итак, мне кажется, я могу поддерживать мой тезис. Отношение к обществу со стороны большинства наших бюрократов и публицистов, к ним примыкающих, определено мною верно. И я полагаю, что справедлива и моя оценка этого отношения, которое нельзя не признать пагубным не только для общества, но и для государства, нуждающегося в просвещенном, организованном и жизнеспособном обществе, как источнике своих умственных и нравственных сил и своего богатства.

Надеюсь, я теперь исполнил ваши требования. В предыдущих моих письмах я сказал вам, чего я хочу для нашей печати, а в настоящем моем письме я ответил на ваш вопрос о том, что я разумею под обществом и какие противообщественные стремления я имею в виду. Вы замечаете довольно едко, что я сам уподобляюсь тому полупрозревшему слепому, который видел „человеки, яко древие ходяща“. Вы находите предпочтительной полную слепоту, при которой не только отдельных „человек“, даже и целого общества не видно... Но не умыться ли нам с вами в купели Силоамской, чтобы поправить окончательно наше зрение и положить конец нашему спору?

Кн. С. Трубецкой.

Троицкое, 1899 г., 9 августа.

(„С.-Петербургские Ведомости“.)

40