Трубецкой С.Н., кн. Дело Дрейфуса и французские генералы

Русским публицистам, за отсутствием другого содержания, слишком много приходится говорить о деле Дрейфуса. Но раз другого содержания не имеется, поговорим и об этом злополучном деле, столь волнующем наших друзей французов; поговорим об Анри, Пати, Эстергази, о Чертовом острове и о французских генералах. Отчего не поговорить?

Странные люди французские министры и генералы! Прежде всего поражает то, что они разделились на партии, грызутся между собой, интригуют друг против друга, подставляют друг другу ногу, только и думают, как бы высадить один другого; но, вместе с тем, в известные минуты и, именно, тогда, когда не следовало бы, между ними проявляется необычайная солидарность. Если кто-нибудь, не только посторонний партикулярный писа-

33

тель, — скажем Зола, — а даже официальный представитель власти — скажем Пикар — задумает „пролить свет“ на злоупотребление и произвол правительственных органов, генералы и министры тотчас же соединятся, чтобы забросать грязью и потопить дерзкого обличителя. Если он поставлен высоко, его объявляют выжившим из ума или приписывают его действие сторонним зловредным интригам; если он мелкая сошка — он объявляется изменником и неблагонадежным.

Это странное и возмутительное явление наблюдается, если не ошибаемся, только во Франции. По-видимому, страна гласности и свободы, а между тем, кажется, только там министры и генералы страдают светобоязнью. Французские генералы боятся гласности больше чем немцев и пугают немецким нашествием тех, кто требует гласности. В их глазах расследование, правосудие, справедливая кара истинных виновников и восстановление прав невинного — есть признак слабости и может вести к упадку дисциплины, уронить престиж власти. „Мы сами знаем, — говорят они, — кто истинный виновник всего этого; мы сами делали расследование, мы имеем разведочное бюро“. При этом, они упускают из виду, что, именно, „они сами“ и их „разведочное бюро“ подвергаются самому тяжкому обвинению, требующему расследования. Но генералы, понятно, не хотят об этом слышать и считают, что гласность можно заменить штатом шпионов и военно-полицейских агентов, в роде Анри, из выслужившихся унтеров. Под усиленной охраной разведочного бюро, Франция должна пользоваться безмятежным миром, а французские генералы — обделывать свои дела и подготовлять „господство сабли“.

Казалось бы, ясно, что нельзя поддержать дисциплины страданием заведомо невинного и безнаказанностью преступных офицеров. Казалось бы, ясно, что престиж власти ничего не выиграет от страха перед светом и правосудием, от лжи, от насилия над случайными жертвами. Но французские генералы полагают, что, раз общественное мнение требует справедливости, то, справедливость будет уступкой общественному мнению и уронит власть. И вот, они запугивают правящие сферы теми нелепыми слухами, которые сообщают им их же шпионы, эксплуатирующие общественную смуту. О, если бы только французские генералы более верили честным французам, чем французским шпионам!

Казалось бы, они лучше всех должны знать, какую цену имеют агенты, в роде Анри, Пати, Эстергази и другие, им по-

34

добные люди с прожженою совестью, закаленные в преступлениях, живущие подлогом, клеветой и доносом, люди, которые сами способны организовать заговор, составить шайку, снабдить ее средствами, снарядами, типографией, чтобы затем продать ее в тот момент, когда это будет выгодно им самим или „начальнику разведочного бюро!“ Ведь от времени до времени самим французским генералам делается жутко от его деятельности, и иные министры даже задумываются, не освежить ли состав разведочного бюро, или не прикрыть ли его вовсе? Тут-то „бюро“ и пускает в ход все свои средства; тут они организуют и открывают заговоры, которыми министерство внутренних дел, с каким-нибудь Дюпюи во главе, пугает прочих министров и главу государства — все равно Фора или Лубэ; тут „бюро“ фабрикует документы и отправляет мнимых изменников куда Макар телят не гонял, — я разумею, конечно, Чертов остров.

И все убеждаются в усердии бюро, в его пользе и необходимости; в распоряжение его ассигнуются громадные суммы: этого ему только и нужно. И наивная публика, видящая, как успешно бюро ловит измену, им самим плодимую, рукоплещет и кричит: „vive la France, vive Estergazy!“ Все удивляются, даже генералы, близкие к делу: вначале им было ясно, что бюро лжет, и они только покрывали его ложь, а затем стало выходить так, как говорило бюро, — оно предсказывало смуту и смута настала, потому что бюро более всего ее и плодило; оно предсказывало, что пажити Франции порастут плевелами и плевелы выросли, потому что бюро не только их не пололо, но местами даже подсаживало, вырывая пшеницу. А Дюпюи и его предшественники смотрели, пускай себе подсаживают: Дюпюи, подобно Фуше, любил иметь всегда un petit complot en réserve, чтобы, когда нужно, удержаться на своем посту.

Да, странные порядки во Франции! И что ожидает подрастающее поколение французской молодежи, — теперешних воспитанников нормальной школы, Сорбонны или сенсирского училища? Многие отечественные туристы спрашивают себя уже теперь, увидят ли они парижскую выставку: чего доброго, обвинят в измене и отправят куда-нибудь столь же далеко, как бывшего капитана Дрейфуса. А то, вдруг, генералы, убедившись в своей полной безнаказанности, начнут стрелять по честным французам по манию какого-нибудь орлеанского принца! И это на пороге XX века,

35

когда у нас в России уничтожается ссылка и когда в Гааге заседает конгресс, долженствующий открыть собой эру всеобщего мира!

Помещик.

(Кн. С. Н. Трубецкой.)

Троицкое, 1899 г., 22 июня.

(„С.-Петербургские Ведомости“.)