Трубецкой С.Н., кн. Проектированное чтение на «богословских беседах»

Не без колебаний принял я почетное для меня предложение глубокоуважаемого отца Г. П. Смирнова-Платонова — участвовать в настоящих богословских беседах. Я глубоко сочувствую цели этих бесед — служить сближению духовного и светского общества, духовной и светской науки. Но говорить с кафедры о религиозных предметах и, при том, в присутствии многих представителей учащей Церкви — задача не легкая для светского ученого. С одной стороны, он будет невольно чувствовать тяжелую нравственную ответственность перед тем высоким предметом, о котором он говорит; а с другой стороны, он не может не

446

сознавать той великой бездны, которая отделяет современное научное миросозерцание от миросозерцания наших праотцев или от того миросозерцания, с которым связана древне-церковная наука. Эта бездна так же велика, как велико различие между современной астрономией и прежним представлением о мироздании с землею в центре, преисподней внизу и кристальною твердью наверху; эта бездна так же велика, как различие между средневековыми шестодневами, физиологами и хрониками и между современным эволюционным естествознанием или современной, исторической наукой.

Никакой современный ученый не думает, конечно, чтобы последнее слово науки было сказано или, чтобы эта наука была совершенной! Но он знает, без всякого сомнения, что она совершеннее, чем она была—10 или 20 веков тому назад, — и под наукой он разумеет не одно естествознание, но и историческую науку, не делая исключения и для той части ее, которая касается еврейской или ранней христианской истории и литературы.

Наука много и долго боролась против суеверия и посторонних посягательств, прежде чем отвоевать себе совершенную независимость, в которой она видит непременное условие своего достойного существования и развития. Этой независимостью она не поступится никогда, и если отдельные умы будут измышлять всевозможные компромиссы между наукой и религией, то для науки такие компромиссы пройдут совершенно бесследно. Никакой добросовестный ученый, уважающий науку, никогда не согласится на подобную сделку между наукой и религией, равно недостойную обеих. В таких сделках и компромиссах состоит главная ошибка близорукой апологетики, которая смешивает с религией несовершенные научные знания, господствовавшие среди религиозных мыслителей первых веков нашей эры.

Я не могу сказать, чтобы стремление к высшему конечному единству веры и знания было бесплодным стремлением. Но те мыслители, которые стремятся путем философии предвосхитить этот конечный результат, не должны принимать его за нечто данное, готовое или законченное. Они должны отдавать себе ясный отчет в том, что сделано, что достигнуто наукой и составляет ее прочное достояние, и, вместе с тем, они должны сознавать сколь многое не выяснено и неизвестно, при чем, однако, подобная неизвестность не может служить оправданием для каких- либо фанатических построений.

Прежде же всего мы должны требовать от апологетики ясного

447

и строгого сознания ее особенных задач в отличие от задач специально философских или научных. Есть искренние, убежденные апологеты христианства, которые готовы выступить с опровержением всех новейших открытий естествознания и исторической науки, всех новейших натуралистических учений и гипотез. Есть ли это действительно задача апологетики, и не обрекает ли она себя таким путем на Сизифову работу? Я охотно допускаю, что в области современных учений есть многое такое, что построено из дерева или соломы и чему не суждено уцелеть. Но ведь на место одних учений явятся другие, новые, которые нам, может быть, будут казаться еще более опасными; и когда придет и их очередь, они будут приняты или отвергнуты по основаниям чисто научного свойства. Мне кажется, что в науке есть только один законный интерес — интерес истины и интерес знания. И задача ученого состоит не в том, чтобы считаться с мнениями, а с фактами и доказательствами. Отвергая какие-либо учения он руководствуется научным интересом научным исследованием, а такому исследованию, прежде всего, мешают предвзятые тенденции, хотя бы и самые благонамеренные. Мы должны раз и навсегда оставить науку быть наукой; не забывая ее несовершенства, не забывая возможности заблуждений и односторонних увлечений со стороны отдельных умов, мы должны помнить, что мы не исправим этих заблуждений и этой односторонности, если сами будем вносить в науку что бы то ни было кроме беспристрастного научного исследования.

У христианской апологетики есть, как мы думаем, более высокие и более существенные задачи, чем полемика против отдельных положений или заблуждений современной науки или философии. Эти задачи состоят прежде всего в положительном раскрытии истин чисто религиозного порядка.

Есть уже нечто общее между истинно-верующими христианами, как бы ни значительно было различие в их познаниях, в их умственном развитии. Об этом общем основании христианской веры, об этом главном в ней, в чем вся ее суть, надлежит говорить прежде всего, и все остальное получит свое освещение лишь в связи с этим главным, — с тем, что никогда не следует терять из виду. Понять основные истины христианства, раскрыть их, как они есть в слове Евангелия и предание христианской жизни — вот главная задача богословия, в одно и то же время научная и религиозная; выяснить действительное содер-

448

жание христианства и притом в его подлинном свете — вот, без сомнения, высшая и постоянная задача апологетики. Если защитник христианства верит в его истину, то с него достаточно по мере сил представить верное изображение христианского учения. Я не хочу сказать, чтобы истины христианства нельзя было доказывать, или чтобы такое доказательство было излишне. Его следует доказывать словом и делом — но его надо доказывать только из него самого, из того вечного живого средоточия, того пребывающего содержания христианства, которое сознается верующим как живое существо. Христос есть живое начало христианства, и только там, где христианская мысль проникнута сознанием Его жизни, — там только она может дать цельное воспроизведение Его учения. В вере, строго говоря, нет никаких отдельных догматов, положений или истин. Богословие аналитически расчленяет содержание веры, то, что сознается ею как откровение; но сама по себе христианская вера влагает все свое содержание в одно слово, одно имя Христа, в котором заключается вся полнота ее религиозного опыта. В этом религиозном опыте, который составляет общее достояние всех верующих и к которому они обращаются во все мгновения своей религиозной жизни, они только и могут понять действительно все истины своей веры, т.-е. то, что составляет ее подлинное содержание. Пока мы знаем об этих истинах только из догматики, мы знаем их лишь внешним образом и можем вовсе не верить в них; пока мы понимаем их лишь отвлеченно, мы вовсе не понимаем их. Мы видим только схему учения, но не схватываем его живого существа. Ведь отдельные догматические положения суть отвлеченные обобщенные выражения коллективного опыта Церкви; чтобы понять их живой смысл, нужно обратиться к их источнику, т. е. к самому опыту. Чтобы проверить их — нужно пережить их, но притом так, как они были пережиты, т. е. их надо испытать в самом Христе, в котором открылась вся истина христианства.

В этих словах я не думаю высказывать ничего мистического, ничего такого, что не было бы доступно пониманию и неверующего человека. Всякий знает, что христиане веруют в Отца, Сына и Св. Духа, в искупление Христа, в Его воскресение и вечную жизнь. Всякий знает те отвлеченные формулы, в которых христианская догматика выражает эти истины. С первого взгляда может показаться непонятным, как можно делать эти истины предметом опыта. И однако так или иначе каждый слушающий

449

или читающий евангелие делает такой опыт. Рассматривая жизнь Христа, Его личность, Его слово, находим ли мы в нем Бога, видим ли мы в Нем Отца, или нет? Это вопрос, и притом основной вопрос религиозного опыта, в связи с которым решается все остальное. Если во Христе мы видам Бога, то это Божество уже не есть в наших глазах отвлеченная идея, а живой, нравственный образ; если мы видим в Нем Бога, то мы видим в Нем свой суд — суд и обличение всего мира, и вместе — свет мира, спасение мира, искупленье, жизнь — словом, в Нем верующий понимает все то, что составляет предмет христианского учения, как живую истину веры, что оно и есть на самом деле.

Нам могут сказать, что религиозный опыт, о котором мы говорим, есть лишь нечто чисто воображаемое. Тот, кто не верит в Бога, не может допустить подобного опыта, как чего-то действительного, реального, объективного. Мало того, среди людей, считающих себя верующими, много найдется таких, которые готовы повторить слова Филиппа: „Господи, покажи нам Отца, и довольно с нас" т.-е. есть много людей, не видящих Бога во Христе.

Но, с другой стороны, мы, несомненно, можем указать много людей, которые жили во Христе, жили в Боге, для которых присутствие Бога и нравственное общение с Ним было постоянным реальным фактом сознания,—фактом, определявшим собою всю их жизнь. Мы можем не верить в Бога или отрицать Его существование, но мы не можем отрицать существование таких „богоносцев", т.-е. таких людей, все сознание которых было проникнуто тем, что они называли Богом или Духом Божиим, — таких людей, для которых Бог был содержанием жизни, ее смыслом, ее основным двигателем.

Религиозный опыт, или, если можно там выразиться Богосознание т.-е. откровение Бога в сознании человека, есть психологический факт, как бы мы его ни объясняли или как бы мы его ни оценивали. Для одних Бог есть только понятие или отвлеченное представление; для других — ложный призрак; для третьих — это живая духовная сила, которую они испытывают и сознают, как нечто бесконечно более реальное, истинное, превосходное, чем внешний мир, или даже их собственная душа. Это они доказывают на деле, в своей жизни, в своей личности, в своем самопожертвовании и самоотвержении. Они являют

450

в себе и чрез себя ту силу, которая движет ими и живет в них, они показывают ее в своем слове и деле; они раскрывают ее в ее характере, ее духовных, нравственных свойствах и притом, иногда, до такой степени ярко и мощно, что и другие чрез них испытывают ее, убеждаются в ее мощи и ее правде.

Это в сущности и есть единственный путь проповеди, — путь, указанный самим Христом: „Кто хочет творить волю Его, тот узнает о сем учении, от Бога ли оно, или Я сам от себя глаголю “ (Иоан. VII, 17). „Тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша дела и прославят Отца вашего, иже на небесех” (Мф. V, 16): Сам Христос не поступает иначе, как это указывает Евангелие несчетное количество раз: „Я ищу славы не Моей, но пославшего Меня“, или „если Я не творю дел Отца Моего, то не верьте Мне, а если творю, то когда не верите Мне, верьте делам Моим, чтобы узнать и поверить, что Отец во Мне и Я в Нем” (Иоан. X, 37—8), Или еще: „Отвергающий Меня и не принимающий слов Моих имеет судью себе: слово, которое Я говорил, оно будет судить его в последний день. Ибо Я говорил не от Себя; но пославший Меня Отец, Он дал Мне заповедь что сказать и что говорить”, (Иоан. XII, 48—9).

Так Христос проповедовал евангелие царства, так заповедал Он проповедовать его своим ученикам — святить в себе Бога, являть Отца миру, показывать Его в себе. Поэтому, мне кажется, что некоторые богословские определения личности Христа сохраняют для нас всю свою истинность независимо от того, верим ли мы в Него, верим ли мы в Бога: они выражают исторически верно основной факт христианского самосознания и верны в психологическом смысле, если бы даже они не были верны в смысле безусловном. Таково прежде всего определение Сын Божий или определение Богочеловек...

(Не окончено.)

1900—1901 года, зимой. (Нигде в печати не появляюсь.)

———————

451