Трубецкой С.Н., кн. Статьи из «Московской Недели»

Следующие статьи взяты из „Московской Недели", этого злополучного журнала, редактором которого был князь С. II. Трубецкой, и которому не суждено было увидать свет при его жизни. Эти статьи всего уместнее именно тут, во-первых, потому, что они были написаны после только что приведенных, а во-вторых, потому что они служат как бы иллюстрацией переживавшихся тогда событии. Приведенные отдельно, они потеряли бы свое непосредственное значение.

От редакции.

Среди военной грозы, среди тяжких внутренних потрясений взошла заря нашего обновления, — заря великих и трудных дней. Трудно и радостно вместе жить в эти дни! Встретим их бодро и без малодушных страхов, зная, что много бурь впереди, много работы и что расплата за грехи нашего прошлого неизбежна и велика. Но есть сознание, что необъятное поле раскрывается перед нами все шире и шире, что оно зовет работников, что теперь можно жить и умереть для великого и светлого дела. Есть сознание, что труд наш не пропадет, и много нас выйдет в иоле.

То, что еще недавно было так сильно, что казалось столь непреодолимо-могущественным и сковывало нас ледяною корой, распадается само собою, является немощным и беспомощным. Лед тает, лед тронулся, и волны его унесут. Мы не знаем еще, каков будет разлив, но мы знаем, что и воды разлива сойдут. Мы знаем, что время работы, великой созидательной работы наступает к наступило уже. Никогда еще не было большей

99

потребности в работниках, делателях, созидателях; никогда не было труда более благодарного, общественно-государственных задач более широких, возвышенных и ответственных. Все вопросы государственной и общественной жизни разом встали перед нами — вопрос коренной политической реформы и с ним вместе национальные, социальные, экономические вопросы, вопросы церкви и народного просвещения.

Велика и ответственна задача русской печати в настоящую историческую минуту. Она должна служить принципиальному и всестороннему освещению и разработке вопросов, решение которых будет отныне зависеть от политически-организованных общественных сил. Она должна способствовать не только выражению, но и организации общественного мнения, и она приобретает новое политическое значение, какого она ранее не имела. Мы сознаем всю трудность наших задач при неимоверной сложности и запутанности современного положения, при глубине ставящихся вопросов, при необходимости коренных реформ во всех областях жизни народной.

Широкая и вместе деловая программа, твердые и определенные принципы при отсутствии нетерпимого и отвлеченного догматизма, добросовестное и всестороннее изучение обсуждаемых вопросов — вот требования, которые общество более чем когда-либо должно предявлять к публицисту.

Печать должна, прежде всего, по мере сил служить делу мира — внешнего и внутреннего.

Земля жаждет мира. Мы сознаем не менее других все мировое значение настоящей войны. Безумная политика вовлекла нас в нее, и неизбежных, роковых последствий наших ошибок предотвратить уже нельзя... Преобладание Японии на Дальнем Востоке, ее сближение с Китаем, вооружение Китая в более или менее близком будущем — всему этому мы помешать уже не можем. Нам нужен мир хотя бы для того, чтобы собрать свои силы для ограждение себя от неизбежных опасностей будущего. Нам нужен мир хотя бы для реорганизации нашей национальной обороны. Но прежде всего он необходим для внутреннего обновление нашего, без которого мы будем бессильны, и судьбы России останутся игрушкой слепого случая и произвола.

Нам нужен внешний и внутренний мир, мир центра и мир наших окраин, мир политический и социальный. И во главе

100

вопросов внутренней жизни стал вопрос о коренной политической реформе, об устроении политической свободы России на началах народного представительства.

Как бы высоко ни ценили мы свободу в обнаружениях духовной жизни личности и общества — свободу слова и совести, свободу союзов, свободу и автономию церкви и школы, какое бы значение ни придавали мы экономическим, аграрным реформам для общего культурного подъема масс, мы все одинаково сознаем, что без коренной политической реформы все прочие или неосуществимы, или беспочвенны. Толька такая реформа выведет нас из того состояние анархии и смуты, в котором мы живем, даст нам истинный, прочный государственный порядок я сильную, авторитетную правительственную власть, столь необходимую для осуществление всех прочих неотложных реформ.

Мы не закрываем глаз на сложность и практические трудности этой реформы, которую немыслимо выработать и провести старым бюрократическим путем и которую столь же немыслимо создать при помощи одних ходячих отвлеченных формул, ныне всеми повторяемых. Общество слишком заинтересовано в этой реформе, чтобы голос его не был услышан при ее разработке, или чтобы она могла быть разработана без его деятельного участие — иначе при первом же представительном собрании придется начать всю работу сначала и начать при обстоятельствах несравненно более неблагоприятных, чем это можно было бы сделать теперь.

Первым условием успешности и прочности реформы мы ставим, таким образом, участие общества в ее разработке и осуществление — в лице выборных представителей от всего населения. Народное представительство должно обеспечить внутренний мир страны, столь глубоко возмущенный, и скрепить внутренними узами единство разнообразных частей великой империи; оно должно обеспечить прочный государственный порядок, свободу и право всех граждан, без различие племени и вероисповедания, и оно должно служить залогом широкого развитие местного и областного самоуправления. Чтобы удовлетворить этим требованиям, необходима, во-первых, широкая демократическая основа представительства: оно должно быть истинно всенародным, опираясь на всеобщее избирательное право, равное для всех подданных; во-вторых, в самой организации центрального представительства должны заключаться гарантии беспрепятственного и свободного развитие местного и областного самоуправления; скрепляя единство частей

101

империя, представительные учреждение должны обеспечивать им возможно широкую автономию, поскольку все условие русской действительности требуют децентрализации на началах местного самоуправления. И, наконец, важнейшим существенным условием является определенность политических прав народных представителей — их участие в осуществлении законодательной власти и контроле над управлением; иначе главная цель, основная задача, реформы, не выполнима и народное представительство не может служить гарантией личных прав и свободы граждан.

Эти существенные условие успели уже в значительной мере выясниться в сознании общества, хотя еще не мало разногласий и недоразумений высказывается по поводу их из среды колеблющихся защитников старого порядка. Скажем прямо и не обинуясь, что единственно последовательными из этих защитников представляются нам те, которые отрицают необходимость не только указанных условий, но и самое представительство или созыв народных представителен. Все прочие, стремящиеся найти компромисс между старым и новым и убедить себя и других в совместимости несовместимого, осуждают себя на политическое бесплодие, ставят себя в ложное и смешное положение; садясь между двух стульев. Они хотят бороться со смутой посредством путаницы, которая сама есть начало смуты.

За последние годы мы присутствовали при странном зарождении какого-то „нового славянофильства", литературными памятниками которого служат до сих пор лишь более или менее краткие заявление или записки. Люди, до сих пор не имевшие к славянофильству ни малейшего касательства или облекавшие выражение своих политических мечтаний в туманные фразы на кухонном церковно-славянском наречии, вдруг приняли в серьёз этот напускной туман и объявили себя славянофилами и земско-соборниками, к ужасу истых ревнителей старой политической веры, которые поняли, что в настоящую минуту с романтическими утопиями Аксаковых надо проститься навек, и что толки о земском соборе с его „силою мнения" во всех отношениях „несвоевременны"... Эти последние ревнители старого поверженного и уплывающего Перуна, которые бегут за ним с криками „выдубай", гораздо последовательнее в своем роде, нежели многочисленные сторонники политического двоеверия, еще менее ясно отдающие себе отчет в существе государственных форм, в историческом значении совершающегося переворота. Бессознательность и принци-

102

пиальное недомыслие—вот с чем придется еще долгое время бороться зрелой политической мысли.

Но мы не хотели бы борьбы с людьми, которые заявляют себя решительными сторонниками народного представительства, несмотря на разногласие с нами. Если их точка зрение представляется нам теоретически неясной и несостоятельной, то на практике очень многие из них явится нашими желанными союзниками и придут к тем же результатам, к каким приходим и мы — в силу логики вещей, если не в силу логики рассуждения. Предрассудки рассеются в самой работе, а если только эти друзья представительства искренно будут стремиться к тому, чтобы при помощи представительства обеспечить свободу и право как частных лиц, так и органов местного самоуправление и вместе утвердить внутренний мир и прочный правопорядок, жизнь приведет их к той же цели, к которой мы идем прямо и сознательно. Иначе им придется повернуть назад.

Мы высказываемся против идеи „совещательного” собрание не только потому, что оно не удовлетворяет цели народного представительства, но также и потому, что самая идее его есть ложная и неосуществимая идея, а попытка осуществить ее при условиях настоящего времени была бы опасной и равно нежелательной и в интересах правильного представительства, и в интересах власти, и в интересах внутреннего мира, к которому мы обязаны -стремиться прежде всего. Наша цель не в том, чтобы созвать новый всероссийский съезд, который, подобно прочим съездам, будет протестовать против бюрократии и постановлять резолюции, ни для кого не обязательные. Нам нужно собрание, действующее в создании своих прав и своих обязанностей, своей ответственности перед законом.

Бесправное представительное собрание не может служить гарантией правопорядка, положить конец бюрократическому режиму и контролировать управление. Оно представляется нам практически неосуществимым, поскольку организованное представительство есть политическая сила, которая не может оставаться бесправной. И, наконец, попытка провести в жизнь такого рода представительство является нам бесцельной и опасной, как на основании уроков истории, так и по соображениям простого здравого смысла, поскольку в момент величайшего внутреннего брожение подобная попытка, вместо необходимой организации свободы и правопорядка, создавала бы лишь организованное неудовольствие и вместо „сбли-

103

жения царя с народом” учреждала бы борьбу около самого престола. Все это старые истины, которые так хорошо и красноречиво были высказаны покойным Б. Н. Чичериным: „Организовать рассеянную силу, удесятерять ее таким образом, поставить перед нею самую заманчивую задачу, а между тем лишить ее всяких прав, оставить ее в совершенно неопределенном положении — значит поступать наперекор здравому политическому смыслу. Правительство, действующее таким образом, впало бы в противоречие с собою. Оно устроило бы громадную машину с тем, чтобы произвести самое слабое действие, сгущало бы пар, не давая ему надлежащего исхода. Оно все делало бы для достижение результата, которого вовсе не желало и не предвидело. Лучше вовсе не созывать представительства, нежели, собравши его, устранять неизбежные его последствия” („О народном представительстве”, 144).

Не дай Бог, чтобы Б. Н. Чичерин оказался пророком! Мы знаем, что сторонники совещательного представительства имеют в виду незыблемость монархической власти, ограждение ее от того, что могло бы умалить ее авторитет. Но по нашему крайнему разумению, они рекомендуют такую форму представительства, которая более способна служить подрыву ее авторитета, нежели представительство, облеченное необходимыми правомочиями. Отнимите решающий голос у присяжных и предоставьте им лишь право совещательного голоса — вы уроните авторитет и судей и суда, испортите самый институт присяжных, отняв у него его живой нравственный смысл; так точно, ограничив народных представителей одним совещательным голосом, вы не усилите ни законодательной, ни исполнительной власти и подорвете авторитет как представительства, так и правительства. Отнимите у суда независимость — вы не поднимете этим престижа правительственной власти. Но если независимость суда еще не уничтожает права апелляции и кассации его приговоров или права помилования, всюду принадлежащего верховной власти, то и правомочие представительных палат не лишают главу государства ее права ѵеtо.

Правительственная власть усиливается, и авторитет ее растет в той мере, в какой она удовлетворяет назревшим государственным и общественным потребностям; она умаляется там, где эти потребности не удовлетворяются, где государственному интересу противополагаются интересы правящих классов. При громадности нашей территории, при том широком развитии местного и областного самоуправления, которому мы идем навстречу, нако-

104

нец, при неизбежном напряжении наших военных сил в интересах национальной обороны, верховная власть в России должна быть не только внешним образом сильной, но и авторитетной. И ее сила и авторитет будут расти в правовом государстве, при режиме народного представительства и демократических учреждениях. Ее сила в свободе и праве граждан, не в отсутствии права и произволе. И вот почему мы считаем догмат политического бесправия подданных ложным догматом, ослабляющим не только страну в ее целом, но и самую правительственную власть. И если мы хотим выйти из нашего нестроение и обеспечить стране прочный правовой порядок, мы должны прежде всего позаботиться о том, чтобы внести его в самый строй нашей государственности, а не о том, чтобы и самое народное представительство, отныне признанное необходимым, сделать бесправным.

Раз оно требуется страною и признано необходимым самою верховною властью, нужно создать прочные и устойчивые формы представительного правления. Государственные деятели, которые захотели бы в настоящую минуту поднять пошатнувшийся авторитет и обаяние правительственной власти, должны иметь в виду именно эту цель — стать впереди общественного, патриотического движения, к ней направленного. Только тогда реформа придет мирным путем.

Разработка вопроса о желательной организации народного представительства в России составляет одну из главных задач нашего органа. Ниже мы помещаем обширную статью по этому предмету¹⁾, и предполагаем еще вернуться к обсуждаемым в ней вопросам.

„Усовершенствование государственного порядка” есть задача сегодняшнего дня, — задача, к решению которой ныне привлекается общественная мысль. Вторая задача, которая ей ставится, есть „улучшение народного благосостояния” — задача, практически неразрешимая помимо общей политической реформы, но требующая немедленной и всесторонней разработки. Каковы бы ни были наши различные конечные экономические идеалы, мы рассматриваем здесь эту задачу прежде всего с реально-политической точки зрения. Приступая к рабочему и крестьянскому вопросу и настаивая на деятельной и широкой социальной и экономической политике, мы исходим прежде всего из соображений государственной необходимости.

_________________

1) Статья Ф. Ф. Кокошкина: „об основаниях желательной организации народного представительства в России", появившаяся в Русских Ведомостях за невыходом в свет „Московской Недели".

105

За последнее время в общественном сознании силою вещей выдвинулся на первый план аграрный вопрос, столь тесно связанный в одно целое с крестьянским вопросом, составною частью коего он является. Помимо всяких теоретических споров, он бесконечно осложняется в настоящую минуту неустройством юридическим, полным отсутствием правопорядка и правосознание в крестьянской массе, анархией и произволом, которые в ней царят. С тех пор как совершилось освобождение крестьян от крепостной зависимости, ничего существенного не было сделано ни для устройства их гражданского быта, ни для подъема их материального благосостояния, а народное просвещение не только не было признано делом первой государственной необходимости, но тормозилось искусственно. В течение почти полувека правительство не сделало ни шагу в смысле активной и рациональной аграрной политики, в смысле широкой и правильной постановки переселенческого дела, мелкого кредита, арендного законодательства. Податная система в основаниях своих остается без изменения, и, по удачному выражению Вл. Соловьева, „краеугольным камнем государственного хозяйства” остается кабак. Благодаря политике бездействия, благодаря органической неспособности бюрократического строя справиться с жизненными задачами новой России или хотя бы даже понять все их действительное значение, аграрный кризис и получил свою настоящую остроту, грозя стране голодом и пожаром.

Абсолютного и окончательного решение аграрного вопроса мы не знаем и не ищем выхода из современного кризиса ни в отвлеченных идеалах более или менее далекого будущего, ни еще менее — в возбуждении масс с целью немедленного и насильственного применение этих идеалов к действительности. Мы будем иметь в виду реальную цель и реальные средства. И мы полагаем, что все классы, все русское землевладение в его целом, все государство, непосредственно и прежде всего заинтересованы не в том, чтобы найти конечное разрешение социального вопроса, а в том, чтобы найти выход из настоящего аграрного кризиса и отнять у него его гибельную остроту, которая в наших глазах еще нисколько не предвещает быстрого и благоприятного исхода. И для того, чтобы достигнуть этой ближайшей практически достижимой цели, потребуются громадные усилия и несомненные жертвы со стороны государства и наиболее заинтересованных классов; но такие усилие и жертвы и неизбежное

106

государственное вмешательство, по нашему мнению, несомненно, оправдываются не только общим государственным интересом и требованиями социальной справедливости, не только бедствиями масс, но правильно понятыми интересами частного землевладения, крупного и мелкого. Ибо только такою ценою можно придать ему должную устойчивость, обеспечить правильное и мирное течение хозяйственной эволюции и оградить землевладение от стихийных потрясений и распадения.

Для „улучшение народного благосостояния" и мирного разрешение аграрного кризиса необходима не одна какая-нибудь мера, а целая система мер. Каждая из них в отдельности, как бы хороша и целесообразна она ни была, сама по себе без совокупности других будет недостаточной. Нужна податная реформа, но она не устранит малоземелья там, где оно имеет место; нужно переселение и расселение, но и эта мера, взятая в отдельности, может иметь лишь весьма ограниченное значение; нужна правильная постановка арендного законодательства, широкая организация мелкого кредита, кооперативных товариществ, кустарных промыслов, на ряду с совокупностью мер, направленных к введению в деревню общегражданского правопорядка и всеобщему распространению и развитию народного образования, столь существенного для материального и культурного подъема страны. И, наконец, необходимо увеличение площади крестьянского землевладения, о чем приходится говорить прежде всего при обсуждении „аграрного" или земельного вопроса. Правда, и этой мере без совокупности прочих нельзя придавать исключительного значения. Без соединенных энергических усилий правительства и земств, направленных к интенсификации сельского хозяйства, крестьянство будет голодать на увеличенных наделах, как оно голодает и теперь на крупных наделах в Самарской губернии. Интенсификация культуры — вот, по нашему мнению, главное средство, без которого нет выхода из экономического кризиса; но переход к интенсивному хозяйству может совершиться лишь постепенно, и он не под силу разоренному и малокультурному малоземельному населению. В местностях, где нет других заработков, где население вынуждено жить почти исключительно земледельческим трудом и где оно страдает острым малоземельем, в особенности при дарственных наделах, необходимо прежде всего озаботиться наделением крестьян землею посредством отвода земель из государственного земельного фонда, который должен

107

быть поставлен на первую очередь, посредством систематических покупок и, наконец, при помощи выкупа части земель частно-владельческих. Там, где за недостатком земель это окажется невозможным, где самый выкуп нарушал бы цельность хозяйственных единиц, необходимо будет прибегать к переселению, которое не может и не должно быть мерою, применяемой повсеместно.

Во всяком случае, для разработки и практического осуществление в высшей степени сложных реформ, направленных к оздоровлению, упорядочению и укреплению крестьянского землевладения, потребуется огромная местная и общественная работа. Но, повторяем, при условиях настоящего режима такая широкая реформа, предполагающая нормальное взаимодействие общества и правительственной власти, является немыслимой: она никогда не получит достаточной широты и прочности, не будет тем земским всенародным и общегосударственным делом, каким она должна быть. И тем не менее, она необходима, она составляет потребность, насущное требование земли — и это одно уже должно служить залогом осуществление той политической реформы, без которой немыслимо наше дальнейшее народно-государственное существование.

На ряду с аграрным вопросом стоит в нашей жизни более молодой, но уже резко и ярко заявивший о себе рабочий вопрос, который, при всей ограниченности размеров нашей фабричной и заводской промышленности, представляет для своего разрешение почти такие же трудности, как крестьянский. Мы считаем с своей стороны безусловно желательным прочное улучшение в положении рабочих всех производств и признаем единственным реально осуществимым путем к этому в нынешнем общественном строе, — законодательное регулирование продолжительности рабочего времени, отмену сверхурочных работ, развитие охраны труда женщин и детей, обеспечение рабочим полного вознаграждение от предпринимателей за утраченную трудоспособность вследствие несчастных случаев и профессиональной болезни, оздоровление условий фабричного и заводского труда, обязательное обучение детей рабочих на счет фабрикантов и введение государственного страхование на случай болезни, старости, неспособности к труду и смерти. Вместе с тем мы признаем необходимой реформу рабочего законодательства и фабричной инспекции в смысле уничтожение присущего им в настоящее время бюрократического характера, и распространение их на все виды наемного труда.

108

Для нас в это же время очевидна тесная зависимость в судьбе обоих вопросов — крестьянского и рабочего, и мы убеждены, что на пути к решительным реформам в области рабочего законодательства немалым тормозом является плохое состояние нашего внутреннего рынка, зависящее прежде всего от печального положение крестьянства, улучшение благосостояния которого составляет необходимое условие для нормального развитие фабрично-заводской промышленности, а между тем наличность последнего обусловливает в значительной мере практическую выполнимость некоторых из преобразований, направленных к улучшению в положении рабочего класса.

Мы сознаем всю сложность и трудность социальных задач — положение не из легких, и, повторяем, нормальный и мирный выход из него мы видим лишь при условии осуществление политической реформы. Во всяком случае, в интересах всестороннего обсуждения намеченных вопросов мы предоставляем себе дать место выражению различных взглядов на меры, предлагаемые для практического их разрешения.

В связи с политическим и экономическим освобождением России стоит вопрос об обеспечении личных прав, личной неприкосновенности и неприкосновенности жилища, о свободе общественных собраний и союзов, о восстановлении в их полном объеме и силе начал судебных уставов императора Александра II; которые уже сами по себе имели величайшее значение для устроение земли и внесли впервые начатки права в темную бессудную крестьянскую массу. И, наконец, поднимается совокупность вопросов, связанных с духовным освобождением России — о свободе слова и совести, свободе печати, вероисповедания, церкви, школы.

По счастью, мы не имеем нужды доказывать необходимость этих свобод; рассуждение и декламации на эти темы уже давно представляются излишними, как для убежденных сторонников духовного освобождения, так и для закоренелых противников его, как для врагов общества, так и для самого общества, в сознании которого вопрос решен бесповоротно в положительном смысле.

Указ 17-го апреля, подробный разбор которого мы помещаем ниже, несмотря на свою неполноту, есть первый осязательный

109

результат русского освободительного движения, первый действительный шаг на новом пути, знаменующий переход слова в дело. В этом смысле мы приветствуем его с радостным чувством и верим, что благие его последствие отразятся на умиротворении и подъеме всей духовной жизни страны, в частности же на православной церкви, которая не может оставаться запечатанной внешней властью, когда печати сняты, наконец, и с храмов старообрядцев, и начала религиозной свободы впервые получают признание...

Указ 17-го апреля есть первое доброе дело современного движения, — дело, на которое мы можем указать всем тем, кто не хотят видеть положительного значение этого движения. Много хороших слов о свободе совести слышали мы от старых славянофилов, которые были так проникнуты сознанием святости веры и святости церкви. Они желали этой свободы прежде всего для очищения и возрождения самой церкви, для духовного возрождение русского общества и народа — они не отдернули бы руку от тех русских людей, которые приветствуют в пасхальном указе 17-го апреля первый осязательный успех своих стремлений.

Теперь мы ждем давно обещанного освобождение печати и раскрепощение университетов. Правда, накануне благодетельного указа получили утверждение заключение совета министров о высших учебных заведениях, которые не соответствуют этим ожиданиям. Но утренник 16-го апреля не побьет наши всходы.

Мы двинулись... И как ни недостаточны еще достигнутые результаты для нас, коренных русских людей, мы не можем не констатировать, что великий принцип веротерпимости впервые получил реальное, хотя все еще не совершенное признание для инославных, что политика агрессивного реакционного национализма и национальной вражды на окраинах изменилась, пли, точнее, изменяется на наших глазах; политика Бобрикова в Финляндии, политика кн. Голицына на Кавказе потерпели крушение; Высочайший манифест 16-го марта (о воинской повинности в Финляндии), указ 1-го мая о западных губерниях н некоторые другие правительственные акты и мероприятие служат яркими признаками совершающегося внутреннего поворота к политике умиротворения, к признанию права языков и национальностей, входящих в состав империи. Дело права, мира и освобождение не может коснуться одних окраин, —иначе и там оно будет беспочвенно и непрочно. Мы верим в непреложное и близкое осуществление начал народ-

110

ного представительства, впервые торжественно признанных в рескрипте 18-го февраля. Мы верим, что освобожденная Россия воспрянет в новом величии и силе, и дети наши будут вспоминать, как

...в искушеньях Божьей кары,

Перетерпев судьбы удары,

Окрепла Русь.

Москва. 12 мая 1905 г.

(„Московская Неделя".)

От редакции.

В 1—2 номере „Московской Недели" мы писали, что время декламаций и рассуждений о свободе печати миновало.

1—2 номер „Московской Недели" был арестован до отпечатания, через ³/₄ часа после выпуска первого экземпляра из типографского станка.

Он был задержан вне закона. Совету Главного Управление я Цензурным Комитетам предоставляется право немедленно останавливать выпуск в свет повременного издание лишь „в тех чрезвычайных случаях, когда по значительности вреда, предусматриваемого от распространение противозаконного издания, наложение ареста не может быть отложено до судебного о сем приговора... не иначе, впрочем, как начав в то же самое время судебное преследование против виновного".

Между тем судебного преследование против редактора „Московской Недели" пока начато не было, да едва ли и могло быть начато как по существу, так и по чисто формальному основанию, поскольку номер не только не был опубликован, т.-е. пущен в обращение, но не успел даже быть оттиснутым (см. Реш. угол. Кассац,. Деп. 1869 г. по делу Павленкова).

Первый номер, поздно или рано, увидит свет — хотя бы в качестве исторического документа, — и читатели оценят по достоинству тот акт вопиющей несправедливости, какой был допущен по отношению к нам. В задержанном номере не было ничего такого, что не допускалось бы цензурой ежедневно во всех изданиях, не исключая даже подцензурных. Приходится думать, что „Московская Неделя" еще до выхода своего в свет уже навлекла на себя чем-то неблагосклонное внимание цензуры.

111

Однако и при таких условиях мы не хотим отказываться от издания, в твердой уверенности, что обстоятельства изменятся в скором времени не только для всех изданий вообще, но даже и для „Московской Недели”.

При этом мы возлагаем надежду не на комиссию Кобеко, а уповаем на Божий суд, который рассудит, наконец, между русским словом и нашей цензурой... Мы апеллируем к общественному мнению.

Среди многих причин, вызвавших наши поражения, среди великих и малых государственных преступлений, приведших наш государственный корабль к теперешнему крушению, деятельность нашей цензуры, деспотическое угнетение русского слова занимает не последнее место. Будь у нас свободная печать, у нас был бы теперь и флот и военачальники и, не было бы всего этого национального стыда и горя...

Редакция „Московской Недели” выражает твердую уверенность в том, что наступают дни, когда мы получим возможность говорить с русским обществом не чрез решетку, как теперь, не под унизительным и недостойным нас надзором агентов цензуры, а как граждане с гражданами.

Русское общество, русский народ имеют право на правду.

Москва, 23 мая.

Как ни тяжки были до сих пор наши потери, ни одна не потрясла нас так глубоко.

Мы пережили уничтожение тихоокеанской эскадры, но у нас оставался еще наш флот. Мы пережили Ляоян, но у нас осталась наша армия. Когда пал Порт-Артур, русским людям стало ясно, что этих поражений мы себе не простим, что мы должны искупить их, что Россия должна стать иною или она прекратит свое историческое существование, будет недостойной существования... И затем произошел разгром нашей армии под Мукденом, — разгром, подробности которого продолжают доходить до нас во всем своем потрясающем значении... Теперь совершилось последнее: у России нет флота, он уничтожен, погиб весь в безумном предприятии, исход которого был ясен заранее всем.

Умер ли русский патриотизм, умерла ли Россия? Где ее живые силы, ее исполинские силы, ее гнев и негодование? Или она — раз-

112

лагающийся труп, падаль, раздираемая хищниками и червями? Час пробил. И если Россия не воспрянет теперь, она никогда не поднимется, потому что нельзя жить народу равнодушному к ужасу и позору!

Полгода тому назад еще раздавались голоса, говорившие, что поражение на Дальнем Востоке — не наши поражения, а поражение нашей „ бюрократии Но можем ли мы, имеем ли мы право успокаиваться на этом, особенно теперь, когда наша армия разбита, когда русский флот уничтожен, когда сотни тысяч людей погибли и гибнут? Мы-то — русские, или нет? Армия наша — русская, или нет? И, наконец, миллиарды, которые тратятся, принадлежат России, или „бюрократии“? И, наконец, самая „бюрократия", самый строй наш, который во всем обвиняют, есть ли он нечто случайное и внешнее нам, независящее от нас приключение? Если причина в нем, то снимает ли это с нас наш стыд, нашу вину, наше горе, наш долг и ответственность?

Нам говорили, что в Манчжурии у нас не было реальных интересов, за которые нам стоило умирать и сражаться. Но у нас есть интересы, у нас есть интерес здесь, в России, —это сама Россия, это отечество, за которое мы здесь можем и должны быть готовы умереть все до единого, чтобы освободить его от позорного ига, восстановить его величие и силу и дать ему тот строй, без которого оно будет трупом. Так, как мы жили до сих пор, мы больше не можем, не должны, не хотим жить. Теперь всякое промедление в созыве народных представителей было бы не ошибкой, а преступлением.

Именной Высочайший указ о реорганизации министерства земледелие и государственных имуществ, опубликованный 6-го мая, произвел большую сенсацию в бюрократических сферах и вызвал немалое недоумение в обществе. Реформа эта явилась для всех неожиданной. Многие связывали ее с мотивами личного характера, приписывая инициативу внезапного упразднение министерства земледелие и государственных имуществ лицам, желавшим, во что бы то ни стало, отставки министра земледелие А. С. Ермолова, который, по-видимому, попал на дурной счет в известных сферах, быть может, именно благодаря тому „истинному прямодушию", о котором упомянуто в Высочайшем рескрипте, данном на его имя. На такие именно предположение могут навести и те напутственные соображения, которые высказал по поводу слухов о пред-

113

стоящем уходе А. С. Ермолова кн. Мещерский в № 35 „Гражданина”, вышедшем как раз накануне указа 6-го мая.

Как бы то ни было, внезапность этой реформы и необычность пути, каким она была выработана, естественно, заставляют и членов заинтересованных ведомств и публику теряться в догадках. По основным нашим законам всякие изменение в учреждении министерств и комитета министров производятся не иначе, как на основании мнений Государственного Совета, который однако же в данном случае не рассматривал предположенной реформы, существенно изменившей состав трех ведомств и отменившей одну из статей, определяющих компетенцию комитета министров. Независимо от этого не был в этом случае соблюден и установившийся издавна в наших бюрократических сферах порядок подготовительных работ по преобразованию тех или иных органов управления. Проект только что совершившегося преобразования, по-видимому, не только выработан был вне заинтересованных ведомств, но п без всякого с их стороны участия. А между тем в составе этих ведомств произошли значительные перемены: из состава бывшего министерства земледелие исключены все учреждение горного ведомства и переданы в состав министерства финансов; из состава министерства внутренних дел изъяты переселенческое управление и несколько отделений земского отдела, заведовавших делами поземельного устройства крестьян и инородцев, и переданы в ведение нового главного управления; дворянский и крестьянский банки хотя и оставлены в ведении министерства финансов, но деятельность их подчинена руководству особого комитета по земельным делам. В руках этого комитета, состоящего под председательством особого лица, призываемого к сему доверием государя, из министров двора и уделов, внутренних дел, финансов, юстиции, государственного контролера и главноуправляющего землеустройством и земледелием, а также из лиц по непосредственному избранию императора, — сосредоточивается высшее руководство всей аграрной политикой в стране. При этом однако же созданное рескриптом 30-го марта особое совещание о мерах к укреплению крестьянского землевладение не только не упраздняется, но этому именно совещанию поручено выработать наказ главному управлению землеустройства и земледелия по вопросам крестьянского землевладения и инструкцию крестьянскому банку относительно оснований и порядка его деятельности. Как будет согласована деятельность этого совещание с новым комитетом по

114

земельным делам, — остается пока невыясненным. Упразднен лишь образованный но повелению 11 июля 1903 года комитет по делам земельного кредита.

Указ 6-го мая, как и рескрипт 30-го марта, данный на имя члена Государственного Совета И. Л. Горемыкина, издан под несомненным влиянием того тревожного настроения, которое внушается возбужденным состоянием сельского население во многих местностях империи. Обстоятельства, при которых в настоящее время выдвигается на сцену грозный аграрный вопрос, во многом напоминают собою эпоху крымской войны. Но нельзя не видеть той разницы во взглядах на этот вопрос правительства и общества тогда и теперь, которая бросается в глаза и составляет, быть может, характернейшее отличие переживаемой нами эпохи. Тогда императору Александру II пришлось убеждать дворянство в необходимости реформы и высказать ему даже известное предостережение, что если освобождение крестьян не будет дано сверху, то оно может начаться само собой снизу. Теперь убеждение в необходимости широкой аграрной реформы высказано земством, которое в целом ряде резолюций, принятых в сельскохозяйственных комитетах, в собраниях и уездах, состоящих, главным образом, из помещиков, провозгласило необходимость прежде всего прийти на помощь устранению малоземелья крестьян там, где оно действительно существует, не останавливаясь при этом перед такими решительными мерами, как обязательный выкуп части помещичьей земли... Правительство же, наоборот, даже в последних волеизъявлениях по аграрной части старается удержаться в области паллиативов, в значительной мере уже исчерпанных, как переселения, или слишком ненадежных, как крестьянский банк. Своей программы по аграрному вопросу правительство не формулировало; можно думать, что ее и не существует. Во всяком случае и в рескрипте 30-го марта и в указе 6-го мая на ряду с тревогой по поводу неспокойного настроение крестьян, ясно чувствуется отсутствие не только определенного плана действий, но и вообще каких бы то пи было государственных соображений, могущих вести к действительному выходу из существующего невыносимого положения.

„Частновладельческие земли должны остаться неприкосновенны”, а новые учреждение по землеустроительной части уладят при помощи переселений и крестьянского банка все затруднение и недоразумения. К этому сводится вся реформаторская мудрость нашей

115

бюрократии, и это говорится в то время, когда ограниченность, и недостаточность обоих этих „испытанных" средств вполне выяснена в глазах каждого человека, сколько-нибудь посвященного в историю крестьянского дела на Руси.

В настоящее время всем известно, что вопрос об оскудении крестьянства отнюдь не сводится к одному малоземелью, которое является наиболее серьёзной его причиной лишь в чисто земледельческих (черноземных) губерниях. В делом ряде других мест важнее малоземелья тот гнет, который испытывает население от существующей податной системы и от общих культурно-правовых условий. Действие обоих этих факторов, можно сказать, универсально в России. По отношению к последнему из них правительство, в лице бывшего министра финансов и руководимого им особого совещание (ныне уже упраздненного), было, по-видимому, готово признать неотложность его устранения; по крайней мере соответствующие преобразование были возвещены и даже выдвинуты на первый план указом 12 декабря 1904 г.

Впоследствии однако и в этом отношении пошли опять колебания, и министр внутренних дел кн. Святополк-Мирский уже пытался доказать в известном своем циркуляре, что между указом 12-го декабря и предположениями В. К. Плеве, нашедшими себе выражение в указе 8 января 1904 г., нет будто бы принципиальной разницы. Вопрос об уравнении крестьян в правах с прочим населением империи остался, таким образом, открытым и до настоящего времени.

Что же касается податного вопроса, то сам статс-секретарь Витте старательно подчеркивал в своих докладах и заключениях, что этот вопрос может быть решен лишь в тиши высших бюрократических канцелярий и комитетов, которые одни, по его мнению, компетентны в решении вопросов государственного хозяйства и финансовой политики. Между тем лучшая часть земства давно уже высказала свой взгляд на это дело. Еще до образование земских учреждений тверское дворянское собрание 1862 г. в замечательном адресе, представленном тогда государю, выразило свое мнение об этом в следующих словах:

„Мы считаем кровным грехом жить и пользоваться благами общественного порядка на счет других сословий. Не праведен тот порядок вещей, при котором бедный платит рубль, а богатый не платит и копейки. Это могло быть терпимо только при крепостном праве, но теперь ставит нас в положение тунеядцев,

116

совершенно бесполезных своей родине. Мы не желаем пользоваться таким позорным преимуществом, и дальнейшее существование его не принимаем на свою ответственность. Мы всеподданнейше просим Ваше Императорское Величество разрешить нам принять на себя часть государственных податей и повинностей соответственно состоянию каждого...“

Обсуждая труды податной комиссии в 1870 г., земства единодушно высказались за немедленное введение подоходного налога. Обстоятельную критику действующей у нас финансовой системы представили и комитеты о нуждах сельскохозяйственной промышленности, как ни старался статс-секретарь Витте изъять этот вопрос из их компетенции.

Между тем министерство финансов с замечательною косностью и упорством держалось за старую податную систему. Даже тот министр финансов, который, по-видимому, хорошо понимал необходимость подъема благосостояние народных масс и искренно к этому стремился (Н. X. Бунге), мог провести при существующем государственном строе лишь жалкие паллиативы. Он отменил, правда, подушную подать; но на кого было возложено возмещение соответствующих сумм государственного бюджета? На крестьян же: в виде усиленного налога на спирт и введение повышенных выкупных платежей государственных крестьян. Он понизил выкупные платежи; но это понижение возмещало лишь отчасти переплаченные крестьянами деньги, возмещало из чистого дохода выкупной операции. Затем все пошло по старому, а питейная реформа, проведенная С. Ю. Витте, не только оставила краеугольным камнем нашего бюджета кабак, но еще отняла у крестьян те доходы, которые имели от этой статьи крестьянские общества. И вот теперь, когда нужда в деньгах заставила правительство опять поднять вопрос о подоходном налоге, он выдвигается министерством финансов не взамен тех налогов, которые выплачивает крестьянство и которые его изнурили до крайности, а в дополнение к существующим уже налогам, потому что и министерству финансов ясно, что с мужика уже более взять нечего...

Не нынешнему бюрократическому правительству решить аграрную проблему, которая восстает теперь перед нами во всей ее шпроте и сложности. Тут требуется не замазка щелей и не наложение заплат, а радикальное исцеление народных язв и полное удовлетворение вопиющих народных нужд. Только свободно избранные представители народа сумеют справиться с этой задачей.

117

По слухам Государственным Советом уже принят законопроект, по которому прекращение периодических изданий должно отныне зависеть от единоличного распоряжение министра внутренних дел, утверждаемого правительствующим сенатом. В настоящее время, как известно, периодическое издание может быть приостановлено министром лишь после трех предостережений, окончательное же прекращение его может последовать лишь по постановлению совещания, состоящего из министров внутренних дел, юстиции и народного просвещение и обер-прокурора Св. Синода.

О мотивах, служащих основанием к установлению нового порядка, Русь сообщает следующее:

2-го мая в общем собрании Государственного Совета рассматривался проект А. Г. Булыгина, сущность которого в общих чертах сводится к предоставлению министру внутренних дел права приостанавливать выпуск периодических изданий, при чем дело о прекращении должно быть передано на рассмотрение правительствующего сената, которому надлежит утвердить или отвергнуть постановление министра внутренних дел. Обсуждение проекта привело к некоторому разногласию по отношению к подробностям. Большинство членов Государственного Совета однако не оспаривало главного принципа проекта, — предоставление права прекращение издание одному министру. Некоторые высказались в том смысле, что этот проект можно рассматривать, как улучшение положение печати. То обстоятельство, что вместо соглашение 4 министров прекращение будет зависеть от одного министра, по мнению некоторых членов, не существенно в виду того, что на практике, как доказал опыт, это соглашение легко достижимо. Наконец, если соглашение по каким-либо причинам достигнуть не удастся, то у министра внутренних дел остается в распоряжении еще один путь прекратить издание, это — 3 предостережения, и таким образом дело сводится к отдалению срока прекращение издание на 3 дня или выпуска. Улучшение же положение печати усматривается в той части проекта, где предполагается поступление дела на рассмотрение сената. Такой порядок, с одной стороны, даст возможность восстановить издание в случае неправильного закрытия, а с другой—такое положение вещей приведет к тому, что министры будут осторожно относиться к своему праву.

Известие это, если оно достоверно, является в высшей степени характеристичным как для положение нашей печати, так и для нравов и обычаев бюрократии.

118

Прежде всего весьма интересно признание, что требование соглашения 4 министров нисколько не гарантирует более объективного и всестороннего рассмотрение дела, ибо, „как показал опыт, это соглашение легко достижимо". Другими словами, представление министра внутренних дел в совещании обыкновенно не встречают возражений. Такое положение вещей, ныне констатируемое с весьма авторитетной стороны, можно было предугадать и ранее. Правило dо ut des должно, конечно, иметь большое значение во всех тех случаях, когда соглашение нескольких министров требуется по делам, не затрагивающим внутренних интересов различных ведомств. И потому, действительно, требование такого рода соглашений едва ли может иметь существенное значение в смысле охраны личных и общественных интересов.

Не менее характерно и то соображение, что „если соглашение по каким-либо причинам достигнуть не удастся, то у министра внутренних дел остается еще один путь прекратить издание, это — 3 предостережения, и таким образом дело сводится к отдалению прекращение издание на 3 дня или выпуска". Это рассуждение напоминает нам диалог римских сенаторов в трагедии „Сеян". Враги Сеяна, не довольствуясь его осуждением, хотят предать смерти и его малолетнюю дочь. Им напоминают о существовании закона, воспрещающего приговаривать к смерти девушек. „Казнить ее не можем мы, коль дева она еще", говорит один сенатор. „Но устранить препятствие легко...", возражает другой. Если верить выше помещённому известию, столь же легко устранить и девственную непорочность газеты, составляющую формальное препятствие к совершению над ней казни. Стоит только в течение 3 дней сделать ей 3 предостережения, как бы невинно не было содержание соответствующих номеров. И такой образ действий, представляющий явный обход закона, признается как бы нормальным, законным средством, „имеющимся в распоряжении министра внутренних дел". Любопытно было бы знать, протестовал ли министр внутренних дел против допущение возможности столь упрощенного отношение к закону с его стороны. Но еще замечательнее, что из возможности обхода административной властью стеснительного для нее закона выводится необходимость отмены всяких стеснений и расширение области административного усмотрения. Что касается улучшения, которое, по мнению некоторых членов Государственного Совета, вносится в положение печати, представлением распоряжений министра внутренних дел на утвер-

119

ждение сената, то оно представляется весьма проблематичным. Правительствующий сенат в лице 1-го департамента, о котором тут, невидимому, и идет речь, является учреждением, имеющим своей задачей надзор за законностью управления. Всякое дело, поступающее на его рассмотрение, он обсуждает исключительно с точки зрение закона, а не с точки зрение неопределенных и подверженных изменениям „видов правительства". В этом — все значение сената; то обстоятельство, что сенату в общем удалось до сих пор сохранить положение беспристрастного стража законности, объясняет и сочувствие, которым это учреждение пользуется в общественном мнении, несмотря на многие несовершенства его организации и недочеты его деятельности. Но именно в виду такого положение сената представляется совершенно неясною роль его в деле прекращение периодических изданий. Если к такого рода делам он приложит ту же точку зрения, которою он руководится в общей своей деятельности, т.-е. точку зрение строго юридическую, то это должно привести к систематической отмене всех распоряжений министра внутренних дел о прекращении периодических изданий, ибо „вредное направление" издание не может быть определено никакими объективными юридическими признаками, в случае же нарушение со стороны органа печати определенных постановлений закона, имеется налицо проступок, который может быть преследуем в общем судебном порядке, и сенат, как охранитель закона, может, конечно, лишь предложить министру избрать этот путь, как наиболее правильный и согласный с охраной „полной силы закона". Если же сенат в делах о прекращении периодических изданий будет входить в рассмотрение не только вопроса о нарушении закона тем или иным органом печати, но и в оценку его направление с точки зрение соответствие этого последнего „видам правительства", то гарантия, создаваемая для печати заменою субъективного взгляда 4 министров столь же субъективными взглядами несколько большого числа сенаторов, будет весьма слабой, а между тем сенат выйдет из своей роли органа правосудие и будет втянут в сферу бюрократической политики, что несомненно, поколеблет его авторитет и значение.

Все это только лишний раз доказывает невозможность преобразование нашего бюрократического строя и в частности законодательства о печати путем частичных поправок и заплат. Какими условиями ни обставлять осуществление принадлежащих ныне администрации прав по отношению к печати, как ни перетасовывать

120

ролей различных ведомств и учреждений, существенного улучшение этим достигнуто не будет. Печать получит действительную возможность быть выразительницей „разумных стремлений страны" только тогда, когда она будет подчинена исключительно закону и когда нарушение ею закона будут подлежать лишь ведению общих судебных учреждений.

Опять заем. Не успели еще покончить с внутренними займами, как в газетах появилось лаконическое известие, что комитет финансов еще в начале апреля утвердил представление министра финансов о внешнем займе на 200 мил. руб. Мало того, об этом сообщено как о совершившемся факте: из 200 мил. 150 мил. уже реализовано в Германии в форме краткосрочных обязательств государственного казначейства. При каких условиях, в какой обстановке, когда велись переговоры о займе, нам неизвестно; пред нами он предстал как совершенно законченная операция. Что же это за краткосрочные обязательства государственного казначейства, по которым проценты удержаны при самом выпуске, при том на весь срок займа? До последнего времени наша финансовая практика знала два вида краткосрочных свидетельств или обязательств государственного казначейства. Первый вид — это 3 и 3,6% билеты казначейства, известные под названием серий, которые выпускались на четыре года, по окончании срока заменялись новыми на такой же срок или погашались с купонами; в последний раз серии были выпущены летом прошлого года для внутреннего обращение единовременно на сумму 150 мил. руб. Второй вид — это 5% свидетельства казначейства, выпущенные во Франции в начале прошлого года, непосредственно после объявление войны, на 800 мил. фр. Новые краткосрочные обязательства, не подходят ни под один из этих типов; это что-то совершенно своеобразное, мало на первый взгляд понятное. Пред нами не обычная финансовая операция, рассчитанная на определенный срок, а что-то в роде аванса, при котором проценты сразу удерживаются из капитальной суммы. Из каких процентов произведен учет, какое уплачено комиссионное вознаграждение, об этом министерство финансов умалчивает, предоставляя интересующимся догадываться. И если догадка окажется не вполне удачною, орган министерства финансов не замедлит поместить оправдание, появится стереотипное заявление, что „ слухи

121

лишены всякого основание”. Вместо того, чтобы открыто признать факт и тем предупредить слишком пессимистические предположения, министерство финансов предпочитает хранить глубокое молчание. Можно было бы думать, что заключение займа составляет тяжкий грех, за который должен нести ответственность сам министр. Но, странное дело — попытки пролить свет в эту темную область приводят к еще большей путанице: как только появляется опровержение какого-нибудь слуха о займе, чрез две- три недели все-таки появляется объявление о займе.

Как примирить самоуверенный тон разъяснений и опровержений с действительностью, не беремся решить, но в биржевых сферах, да и среди публики давно уже укрепилось убеждение, что чем резче министерство опровергает какой-нибудь слух, тем больше шансов на его осуществление.

Что же такое представляют краткосрочные обязательства, выпущенные на германском рынке? Это простые векселя, выданные Россией) иностранным банкирам, ничем не отличающиеся от векселей, которые выдает торговец или фабрикант. Вот почему проценты удержаны полностью за все время при самом займе. Обычные долгосрочные займы сделались, по-видимому, невозможными, пришлось прибегнуть к совершенно новому, по крайней мере для пас, средству — к займу у банкиров на несколько месяцев с обязательством погасить долг по окончании срока. Говорят, что обязательства выданы на 9 месяцев, с таким расчетом, чтобы они были выкуплены к концу года. Не слишком ли опрометчиво поступает министерство, выдавая такие векселя? Что из бюджета невозможно будет погасить сразу 200 мил., в этом, думаем, никто не сомневается; придется, следовательно, заменить краткосрочные обязательства долгосрочными именно тогда, когда условие могут еще более ухудшиться, не говоря уже о том, что придется опять понести единовременно крупную потерю. Говорят, что, кроме 5% роста, было уплачено комиссионное вознаграждение в 2%. Верны ли эти известия, мы не знаем, но они во всяком случае вполне правдоподобны.

Мало того, иностранные газеты утверждают, что мы и денег не получили, что вся выручка осталась будто бы за границей в уплату процентов по прежним займам, отчасти в расчет по правительственным заказам. Это значит,-что мы уподобились купцу, у которого исчерпаны все наличные средства и не хватает уже денег па уплату процентов; приходится, следовательно, вместо

122

процентов выдавать новые обязательства или векселя. Точно так же расплачиваемся мы с заводами: вместо денег выдаем векселя с обещанием уплаты к концу года. Когда будет приближаться срок уплаты, мы будем опять искать денег и, конечно, подчинимся всем условиям, какие предъявлены будут нам иностранными банкирами.

Не следует ведь забывать, что заем этот последовал почти одновременно с внутренним займом и что оба эти займа появились после столь печально для нас закончившихся переговоров с нашими французскими друзьями. Долго тянулись переговоры, каждый раз изменялись условия, то уменьшалась сумма займа, то возвышались проценты, а когда французы убедились, что разгром нашей армии не сломил упорства нашей бюрократии, что мы все еще хотим воевать, они, говоря дипломатическим языком прервали переговоры. Что же осталось тогда делать? Пришлось прибегнуть к внутреннему займу, опять привлечь к этому делу народные сбережения, стекающиеся в сберегательные кассы, по едва ли кто, кроме разве арендаторов казенных объявлений и газет, пользующихся щедротами министерства финансов, решится утверждать, чтобы заем этот содействовал престижу нашего государственного кредита. Если бросить беглый взгляд на финансовые операции с самого объявление войны, то ясно будет, что наши шансы с каждым месяцем ухудшались, бумаги падали и продолжают падать, тогда как японские бумаги, стоявшие всегда много ниже наших, после каждой победы возвышаются, а самые займы не представляют для них затруднений. В самом деле, уже первая наша финансовая операция окутана каким-то таинственным туманом. Если верить нашим рептилиям, то можно подумать, что французы нам навязывали сейчас же после начала войны 1.300 мил. фр., а так как нам деньги были не нужны, а расходы на ведение войны с избытком могли будто бы покрываться так называемою свободною наличностью и сбережениями из бюджета, то мы долго отвергали предложение и только после долгих настояний снизошли к мольбам французов и согласились заключить заем. Однако условие займа были уже тогда для нас крайне невыгодны: во-первых, мы получили на 5 лет, не 1.300 мил., а только 800 мил. фр., во-вторых, вынуждены были назначить 5%. Денег этих, конечно, хватило ненадолго, с недополученными 500 милл. фр. пришлось, невидимому, расстаться и искать денег в другом месте. Тогда был выпущен внутренний заем, тоже

123

краткосрочный, в форме билетов государственного казначейства. Орган министерства финансов старался убедить, что серии казначейства заслуживают предпочтение перед другими видами займов. Можно ли придумать что-нибудь более удобное, как выпуск в обращение бумаг, которые обладают всеми свойствами денег и в то же время приносят проценты? Для внутреннего рынка 150 мил. представляют небольшую сумму, в торговых оборотах билеты казначейства хорошо известны, в обращении их было в прежнее время значительно больше и т. д. Однако эти речи не ввели никого в заблуждение именно потому, что серии хорошо известны торговым классам, особенно в Москве. Всем известно, что благодаря сериям прочно свили себе гнездо злоупотребления, очень тяжело ложащиеся на всем внутреннем денежном обращении, что сериями без текущих купонов пользуются для того, чтобы расплачиваться вместо наличных денег. Но какое дело министру финансов до интересов торговли? На него возложена обязанность добыть деньги, —и он их добывает, где и как может.

За выпуском серии пришлось опять обратиться к иностранцам. На этот раз мы обратились к Германии. Плательщикам налогов относительно этого займа сообщено, что он заключен на продолжительный срок из 4 ½ % и что кредиторам предоставлены преимущества, в силу которых им предоставляется чрез 6 или чрез 9 лет предъявить облигации к оплате по парицательной цене. Нам известна и официальная выпускная цена, но какова выручка от займа, сколько уплачено комиссионных, обусловлен ли заем правительственными заказами или обязательствами оставить у иностранных банкиров часть выручки для поддержание курса наших бумаг, как настойчиво утверждала пресса, этого мы, конечно, не знаем. Знаем мы еще и то, что торговый договор с Германией открывает невеселые перспективы нашему сельскому хозяйству. Так закончился первый год войны. Война безжалостна, она не дает передышки, расходы растут, и непосредственно после каждого займа приходится думать уже о дальнейших займах. И вот мы обратились к нашим друзьям, к французским банкирам. Помимо дружбы, мы возлагали еще надежду на то, что Франция, всего более заинтересованная в поддержании наших бумаг, не откажет нам в займе, особенно если будут предложены выгодные условия. Надежда эта не оправдалась; французские банкиры заявили, что на войну они денег не дадут.

124

Тогда пришлось опять попробовать, не удастся ли заключить внутренний заем. Из выпущенных в марте 200 мил. реализовано только 100 мил., а 10-го апреля уже утверждено было постановление комитета министров о краткосрочном займе в Германии на 200 мил. рублей.

За каких-нибудь 15 месяцев пред нами прошли и внутренние займы, и внешние, и краткосрочные, н долгосрочные, мы выпустили обязательства на 5 лет, на 4 года, на 9 месяцев, платим проценты по купонам по истечении полугодового срока, платим и вперед, учитывая свои обязательства, занимаем деньги, не получая их на руки, а оставляя в уплату по прежним долгам, — словом, перепробовали все, до чего додумалась богатая западноевропейская финансовая практика.

Что же будет дальше? Как будем мы добывать деньги, без которых нельзя продолжать войны? Как восстановить доверие к нашим финансам? Если верить публицисту, часто обогащающему мир своими произведениями, все зло заключается в том, что в комитете финансов нет представителей науки. Мы не разделяем этой иллюзии: профессорам не распутать этого узла и не восстановить доверие к нашим платежным силам.

Чтобы восстановить доверие к нашим финансам, нужны две вещи: нужен, во-первых, мир, на что неоднократно указывала пресса и у нас, и за границей, на чем особенно настаивает иностранная биржа; во-вторых, что еще важнее, нужна уверенность, что прекратится, наконец, бесконтрольное хозяйничанье бюрократии, что старый, отживший, разлагающийся, потерявший всякий кредит и внутри страны, и за границей режим уступит, наконец, место представительному образу правление и финансы страны будут находиться под контролем плательщиков налогов, что их перестанут третировать, как стадо баранов, которое можно только стричь.

Москва. 24 мая 1905 г.

(„Московская Неделя".)