Трубецкой С.Н., кн. Письмо в редакцию

№ 238. Письмо в редакцию.

Великие события, разыгрывающиеся на Дальнем Востоке представляют собой много непонятного и таинственного, что по всей вероятности будет раскрыто со временем, но что желательнее всего было бы выяснить себе именно теперь.

Непостижимо то, каким образом европейская дипломатия и европейские капиталисты, влагавшие столько миллионов в различные предприятия на Дальнем Востоке, проглядели надвигавшуюся опасность, проглядели колоссальные вооружения Китая и подготовлявшееся исподволь националистическое движение. Непостижимо то, каким образом многие до сих пор еще силятся закрыть глаза на опасность уже наступившую и умалить ее значение для будущего, заботясь лишь о наименьших денежных затратах и всячески устраняя мысль о каких-либо решительных и радикальных мерах для предупреждения грядущих бедствий? Непонятно, наконец, и то, что делают союзные войска в Китае и с кем собственно они там сражаются.

Китайцы, по-видимому, лучше знают, что они делают и чего хотят, несмотря на всю неурядицу, господствующую в их стране. Они исполнены ненависти и презрения к европейцам и христианам и хотят выгнать их, стереть их с лица Китая. Они избивают их, жгут их дома и церкви, разрушают их железные дороги. Они знают также, с кем они воюют: они сражаются с войсками союзных держав, предводительствуемыми

46

русскими генералами; и они воюют против России, напав на ее границы и открыв военные действия против нее по указу богдыханши. И если бы в Китае было больше порядка, если бы все вице-короли более слушались богдыханши и центрального правительства, китайское движение против европейцев было бы еще сильнее и гораздо успешней. Вот что могут знать китайцы. Они не знают разве одного — что мы даже и не думаем вести с ними войну. Но что же мы делаем у них в таком случае? Может быть, мы усмиряем одних китайских патриотов или боксеров? Нет, мы дрались и с регулярными войсками, защищавшими от нас свои крепости и столицу Небесной империи. Может быть, то были лишь мятежные войска и их сопротивление было актом возмущения против законного Китайского правительства? Тоже нет: во главе их стояли принцы крови и высшие китайские военные чины, действовавшие по указам богдыханши, которая стала во главе национального движения и теперь бежала из Пекина со всеми властями, опасаясь справедливого возмездия со стороны европейцев. С кем же, спрашивается, мы при всем этом воюем, и если ни с кем, то почему же с Китаем?

Миролюбие Европы имеет, бесспорно, самые глубокие и уважительные основания. Но в данном случае наш теперешний „мир“ с Китаем мало отличается от войны. Он даже хуже, ибо если всякая война кончается миром, то чем же может кончиться теперешний „мир“? Если бы это был только эвфемизм, вызванный китайской вежливостью, если бы мы согласились в дипломатических переговорах заменять слово „война“ словом „мир“, то вопрос мог бы быть только о своевременности соблюдения китайского этикета. Но, по-видимому, дело тут не в одних словах, а в наших целях и в дальнейшем плане наших действий по отношению к Китаю.

И для России, и для Европы война с Китаем была неожиданной и нежелательной. Заявления наши о том, что мы не хотим территориальных приобретений, несомненно, искренни. Мы не можем их хотеть, они нас действительно отягощают, и если другие державы воюют с целью захвата чужих владений, то мы избегаем войн отчасти прямо для того, чтобы не быть вынужденными к расширению наших границ. Возвращение status quo, восстановление прежнего порядка в Китае было бы всего желательнее и выгоднее и для России, да и для прочих держав. Если бы только цель эта была достижима, если бы возможно было

47

рассчитывать на то, что Китай снова и навсегда погрузится в свою мирную и безмолвную муравьиную жизнь, то ради одного этого следовало бы забыть все понесенные потери, все недавние ужасы и признать мир ненарушенным, отказавшись от всякой мысли о возмездии или вознаграждении. Вопрос в том, действительно ли не нарушен вечный мир, вечный покой Китая? Это жизненный вопрос для всего цивилизованного мира и в особенности для России. Если мир Китая не разрушен, надо поскорей выходить из спящего муравейника. Если он нарушен, надо решить китайский вопрос теперь же, чего бы это ни стоило. Надо оградить Россию и европейский мир от неминуемой беды именно теперь, пока Китай еще беззащитен, пока горсть европейцев еще может разбивать желтые полчища. Если наступит час — а он пробьет неизбежно, — когда три или четыре будут в состоянии справиться с одним европейцем, судьба Азии, судьба европейского владычества, судьбы Англии и России будут решены.

Не прошло и шести лет с окончания японской войны, а Китай приобрел уже громадные арсеналы усовершенствованного оружия и построил превосходные орудийные и оружейные заводы. Не прошло шести лет после японского погрома, как Китай дерзнул оскорбить посланников всех великих держав и объявить войну Европе, Америке и Японии; и теперь соединенные державы, по-видимому, более хотят мира, чем сам Китай, который, если верить торжественным заявлениям держав, не рискует в войне с ними никакими территориальными утратами.

Шесть лет слишком малый срок для создания армии и не в таком обширном и варварском государстве как Срединная империя. Но то, что было сделано ею за эти шесть лет показывает, чего можно ожидать от нее в будущем. Пусть ввоз оружия будет отныне запрещен и действительно прекращен — заводы у китайцев уже есть и, притом, такие, что, по отзыву компетентных инженеров, они скоро будут в состоянии сами снабжать другие народы дешевыми ружьями новейших образцов. Теперь дело не в оружии, а в инструкторах, которых никто и ничто не помешает Китаю получить из Европы и Японии или воспитывать в Японии.

Желтая душа темнее для нас всякой чужой души. Но если в ней есть инстинкт самосохранения, если в ней есть национальный расовый инстинкт, если в ней есть ненависть к чужому, любовь к своему, к отцовскому достоянию и, наконец, хотя искра

48

религиозного фанатизма, — то военные силы Китая будут расти и развиваться. Он оставался косным и сонным много веков, изредка стряхивая с себя чересчур алчных и назойливых паразитов, присасывавшихся к нему извне. Но теперь, когда Европа проводит свои железные щупальцы в самое сердце Китая, чтобы высасывать его соки, он не может более спать. Он встанет на ноги и соберет свои несметные силы. Мы будем изнемогать под бременем милитаризма, чтобы защищать необъятные границы сибирских пустынь от полчищ самой населенной страны на свете; все силы наши будут поглощены этой страшной, бесплодной борьбой. И все это только до тех пор, пока четыре китайца не будут в силах одолеть одного из нас.

Теперь еще есть возможность обезопасить себя от грядущего ига монголов. Задача эта не легка, но от ее решения зависит наше будущее и нет жертв, которые могли бы нас останавливать. В минуту столь решительную политика великого государства не может руководить мелкими расчетами запутавшихся финансистов. Она должна быть широка, мужественна и бесстрашна. Территориальных приобретений мы не желаем и не ищем, но если ход событий вынуждает нас на них, мы должны идти и на это, — не ограничиваясь мелкими захватами отдельных пунктов, что было бы только повторением прежних роковых ошибок. Другие помогут нам и чем больше возьмут другие — тем лучше, тем выгоднее для нас, ибо не алчность руководит нами.

Но что же это: раздел Китая? Возможно ли серьезно думать об этом теперь и высказывать мысль столь чуждую общим намерениям, столь лишенную практического смысла? Не значит ли это забывать действительную, реальную опасность финансовых затруднений и международных распрей из-за воображаемой, мнимой опасности, которою будто бы грозит Китай?

Вот это именно и страшно, что никто не хочет измерить глубины этой последней, общей опасности. Неужели же ждать, чтобы она наступила, чтобы борьба стала труднее, чтобы она сделалась невозможной? Неужели отрицать ее потому, что мы не хотим, боимся взглянуть ей в глаза? Если раздел Китая есть безумие, то пусть укажут мне на другое средство избежать единственную страшную, грозную для нас грядущую борьбу? Средство есть — уйти из Китая совсем, вывести из него всех иностранцев, отдать христиан на избиение, отказаться от железных

49

дорог и от всяких торговых и промышленных предприятий в Китае, прекратить торговлю, прекратить всякие сношения с Китаем. Я не знаю, будет ли это средство действительным, я знаю только, что оно невозможно. Невозможно и возвращение к прежнему порядку, с которым не уживется ни Китай, ни Европа и при котором события, подобные настоящим, будут неизбежно повторяться и принимать все более и более грозный характер. Раздел Китая — вот единственное средство, а если невозможен и он, то китайцы уже победили, несмотря на свои позорные поражения. И они поймут, сознают это и будут гордиться своей победой.

Не то — как будет разделен Китай имеет для нас значение, а то — будет ли он разделен. Все то, что мы могли бы потерять от выигрыша других, с избытком вознаградилось бы самым фактом раздела. Это верно прежде всего для нас, ибо теперь уже мы не можем оставлять китайской границы без защиты, и затраты на ее оборону будут возрастать непрерывно в течение предстоящего столетия, поглощая все наши силы. И это верно относительно всех заинтересованных держав; при разделе они могут приобрести многое, без него они рано или поздно потеряют все и все-таки не достигнут взаимного соглашения, не избегнут осложнений, которые в настоящую минуту менее опасны, чем они могут стать в скором времени.

Англия еще занята войной в Трансваале; Япония еще не заняла в Китае того исключительного положения, к которому она считает себя призванной, еще не сделалась военным инструктором Небесной империи; Германия еще не охладела в своем воинственном пыле и горячо стремится к союзу с нами; Франция еще не поглощена всецело своими внутренними раздорами и усобицами. Наконец, и сам Китай никогда еще не переживал такого острого кризиса и никогда не был так близок к распадению. Неужели же мы направим все наши усилие к тому, чтобы спасти его от такого распадения и укрепить в нем сознание его целости и единства?

Кн. С. Трубецкой.

Узкое, 1900 г., 31 августа.

(„С.-Петербургские Ведомости“.)

50