Полторацкий Н. П. И. А. Ильин

Разбивка страниц настоящей электронной статьи сделана по: «Русская религиозно-философская мысль XX века. Сборник статей под редакцией Н. П. Полторацкого. Питтсбург, 1975, США.

Н. Полторацкий

И. А. ИЛЬИН

В силу внешних обстоятельств, жизненный путь Ивана Александровича Ильина делится на три периода: московский (1883-1922), берлинский (1922-1938) и цюрихский (1938-1954).

Ильин был коренным москвичом. Он родился в Москве 28 марта 1883 г. Учился в московских классических гимназиях (1893-1901); окончил с золотой медалью. После этого получил исключительно солидную высшую академическую подготовку. Учился на юридическом факультете Московского университета (1901-1906), который окончил по первой степени. Кандидат­ские сочинения писал об идеальном государстве Платона и об учении Канта о вещи в себе в теории познания. Был оставлен при университете для приготовления к профессорскому званию по кафедре энциклопедии права и истории философии права (1906-1909). За эти годы подал шесть сочинений: «О Науко-учении Фихте Старшего издания 1794 г.», «Учение Шеллинга об Абсолютном», «Идеи конкретного и абстрактного в теории познания Гегеля», «Идея общей воли у Жан Жака Руссо», «Метафизические основы учения Аристотеля о Doulos Fysei» и «Проблема метода в современной юриспруденции». В области чистой юриспруденции занимался тремя основными вопросами: «Идея государственного суверенитета», «Монархия и респу­блика» и «Природа международного права».

В 1909 г. Ильин сдал магистрантские экзамены и после двух пробных лекций был утвержден в звании приват-доцента при Юридическом факультете своей альма-матер. С осени 1909 г. читал на Высших Женских юридических курсах основной курс «Истории философии права» и вел семинарий по «Общей методологии юридических наук». Этот же семинарий вел в течение весеннего семестра 1910 г. на юридическом факуль­тете Московского университета.

240

1910-1912 годы Ильин провел в научной командировке за границей — в университетах Гейдельберга (доклад в семина­рии проф. Иеллинека), Фрейбурга (доклад у проф. Риккерта), Берлина (подготовка магистерской диссертации о философии Гегеля) и Геттингена (доклады у проф. Гуссерля и проф. Нельсона), а также в Париже (Сорбонна, Национальная би­блиотека) и снова в Берлине (проф. Зиммель).

Весной 1912 г. Ильин вернулся в Москву и в течение сле­дующих десяти лет преподавал на юридическом факультете Московского университета и в ряде других высших учебных заведений Москвы: на юридическом и историко-филологиче­ском факультетах Высших Женских курсов, учр. В. А. Полто­рацкой (1912-1913), в Московском Коммерческом институте (1913-1920), на историко-филологическом факультете Москов­ского университета (1920), в Народном университете имени Шанявского (1916-1918), в Высшем Музыкально-педагогиче­ском институте (1919-1922), в Ритмическом институте (1920- 1922), в Философском исследовательском институте (1921-1922) и др.

В 1918 г. публично защищал свою магистерскую диссерта­цию. Власть была уже в руках большевиков, но юридический факультет Московского университета они еще не трогали. Офи­циальными оппонентами на защите диссертации выступали проф. П. И. Новгородцев и проф. кн. Е. Н. Трубецкой; предсе­дательствовал декан проф. И. Т. Тарасов. Труд И. А. Ильина («Философия Гегеля, как учение о конкретности Бога и чело­века. Том I. Учение о Боге», Москва, 1918, X + 300 стр.) был столь исключительного качества, что факультет единогласно присудил ему сразу обе степени магистра и доктора государст­венных наук.

Ильин был удостоен и других отличий. В 1917 г. он был выбран председателем Общества младших преподавателей Московского университета, в 1921 г. был выбран в члены пра­вления Московского Юридического общества, избран предсе­дателем Московского Психологического общества (на место скончавшегося проф. Л. М. Лопатина), а также доцентом историко-филологического факультета Московского университета.

И. А. Ильин был убежденным и деятельным противником большевизма, и советская власть неоднократно подвергала его арестам (в марте, августе и ноябре 1918 г., в августе 1919 г., в феврале 1920 г. и в сентябре 1922 г.). В декабре 1918 г. его судили в московском «революционном трибунале», но оправ-

241

дали за недоказанностью обвинения. В сентябре 1922 г. его — вместе с целым рядом других профессоров — присудили к «пожизненному изгнанию» из советской страны за «неприз­нание советской власти».

В начале октября 1922 г. И. А. Ильин прибыл в Берлин. Начался новый период его жизни, продолжавшийся 16 лет.

С февраля 1923 г. по июль 1934 г. Ильин состоял профессо­ром при Русском Научном институте, где читал и системати­ческие и эпизодические курсы на двух языках, русском и не­мецком. В 1923-24 году он, кроме того, деканировал юридиче­ский факультет этого Института. В 1924 г. был избран членом-корреспондентом Славянского Института (School of Slavonic Studies) при Лондонском университете. В 1926 г. был пригла­шен Кенигсбергским университетом выступить с публичным докладом («О правосознании и правопорядке в современной России»).

В автобиографической справке, написанной во время Вто­рой мировой войны, Ильин перечисляет 12 систематических и шесть эпизодических курсов, которые ему привелось читать. Систематические: Энциклопедия права, История этических уче­ний, Методология юридических наук, Система этики, Введение в философию, Введение в эстетику, История греческой философии, Философия немецкого идеализма, Логика, Философия религии, Учение о правосознании, Философия Гегеля. Эпизо­дические курсы: Религиозная идея восточного православия, О духовных причинах революции в России, Современная рус­ская изящная литература, Сущность и судьба коммунизма, О формах государственного устройства, Основы советского го­сударства.

Кроме систематических и эпизодических курсов, проф. Иль­ин вел также семинарии и практические занятия и читал эпи­зодические лекции. По вопросам советоведения и россики он за годы 1926-1938 выступал около 200 раз в Германии, Латвии, Швейцарии, Бельгии, Чехии и Австрии, на русском, немецком и французском языках.

Просвещенный противник марксизма-коммунизма-большевизма, Ильин очень рано распознал подлинное лицо и нацио­нал-социализма. Он отказался признать партийную программу национал-социалистического режима и через полтора года после прихода Гитлера к власти был удален из Русского Науч­ного института. Со временем ему были запрещены также все другие публичные выступления, устные и печатные, и он обре-

242

кался, в перспективе, на голодную смерть. В то же время, ему грозил арест и заключение в тюрьму или концлагерь.

Летом 1938 г. И. А. Ильину удалось вырваться в Швейца­рию и там, благодаря поддержке друзей и знакомых (в част­ности, финансовой «кауции» С. В. Рахманинова), задержаться. Так, в 55-летнем возрасте Ильин должен был начать третий этап своей жизни, цюрихский. Последние 16 лет он прожил в пригороде Цюриха Цолликоне. Постепенно Ильин возобновил свои публичные лекции, систематические и эпизодические, от­крытые и закрытые, в русско-швейцарской и немецко-швейцарской среде. Он много писал в повременной швейцарской и русской (главным образом уже после войны) печати, создавал новые и дорабатывал старые свои научные труды, некоторые из которых были начаты еще в конце 1900-х годов. И. А. Ильин умер 21 декабря 1954 г. Его вдова, Наталия Николаевна (урожд. Вокач), пережила его на восемь лет (ум. 30 марта 1963 г.); она сделала все возможное, чтобы с помощью друзей опу­бликовать все труды Ильина, подготовленные им самим к печати.

Исключительно одаренный и разносторонний человек, И. А. Ильин был и очень плодотворным автором. Его перу принад­лежит несколько сот статей и свыше тридцати книг и брошюр. Его русские труды могут быть условно отнесены к четырем главным категориям: 1) философия и религия — «Кризис идеи субъекта в Наукоучении Фихте Старшего» (1911), «Философия Гегеля, как учение о конкретности Бога и человека», том I: «Учение о Боге», том II: «Учение о человеке» (1918), «Рели­гиозный смысл философии. Три речи» (1924), «О сопротивле­нии злу силою» (1925), «Путь духовного обновления» (непол­ное издание 1935, полное 1962), «Основы христианской куль­туры» (1937), «Аксиомы религиозного опыта», Исследование в двух томах (1953), «Путь к очевидности» (1957), «Поющее сердце. Книга тихих созерцаний» (1958); 2) правоведение — «Понятия права и силы. Опыт методологического анализа» (1910), «Проблема современного правосознания» (1923), «О сущности правосознания» (1956); 3) искусство и литература — «Основы художества. О совершенном в искусстве» (1937), «О тьме и просветлении. Книга художественной критики. Бунин-Ремизов-Шмелев » (1959), «Русские писатели, литература и ху­дожество. Сборник статей, речей и лекций» (1973); 4) россика и советоведение — «Родина и мы» (1926), «Яд большевизма» (1931), «О России. Три речи» (1934), «Пророческое призвание Пушкина» (1937), «Творческая идея нашего будущего. Об ос-

243

новах духовного характера» (1937), «Основы борьбы за на­циональную Россию» (1938), «Наши задачи. Статьи 1948-1954 гг.», в двух томах (1956).

Кроме того, следует отметить, что в 1927-1930 гг. И. А. Ильин был редактором-издателем журнала «Русский колокол», в девяти номерах которого его перу принадлежит в общей сложности около 250 страниц.

Из трудов Ильина на немецком языке, вышедших в конце 1930-х и в 1940-х годах отметим следующие: «Ich schaue ins Leben. Ein Buch der Besinnung» (1. Auflage 1938, 2. Auflage 1939), «Die ewigen Grundlagen des Lebens» (1939), «Wesen und Eigenart der Russischen Kultur. Drei Betrachtungen» (1. Auflage 1942, 2. Auflage 1944), «Das verschollene Herz. Ein Buch stiller Betrachtungen» (1943), «Blick in die Ferne. Ein Buch der Ein­sichten und der Hoffnungen» (1945), «Die Philosophie Hegels als kontemplative Gotteslehre» (1946).

Мы можем коснуться тут только некоторых основ фило­софской позиции И. А. Ильина, по необходимости оставляя систематическое изложение его философских, правовых, литературных, исторических и социально-политических взглядов для другой статьи.

В посмертной книге Ильина «Путь к очевидности» есть глава («Что есть философия», стр. 100-108), в которой он за­мечательным образом подытоживает свое отношение к приз­ванию, предмету и методу или пути философии. Воспитанный во многом на философских системах великих германских мыс­лителей и написавший об одном из них капитальное двухтом­ное исследование, Ильин, однако, отрицал необходимость соз­дания философской системы в качестве основной задачи для философа. В его представлении это был «чисто немецкий пред­рассудок» — задача создания системы «принадлежит к мни­мым задачам культуры» (100).

Философия должна быть ясным, честным и жизненным «исследованием духа и духовности» — предметно связанным и «с предметно-обоснованными выводами». Никто не может за­ранее знать, что исследуемый предмет в действительности «сам по себе систематичен и живет по законам нашей человеческой логики» у нашего рассудочного рационализма. Нельзя духов­ному предмету предуказывать формы человеческого ума: наша обычная рассудочная разумность может оказаться сплошным неразумием по отношению к истинному бытию предмета.

Главное призвание философа поэтому не выдумывание системы, а предметное созерцание и мышление. Систематиче-

244

ский же строй философ должен «спокойно предоставить само­му предмету: если его предмет в самом деле есть «система», то его философия верно передаст и изобразит ее; но если предмет есть бессвязная совокупность, то это обнаружится и в его пред­метной философии. Исследующий философ не смеет повеле­вать предмету; он не смеет и искажать его в своем изображе­нии» (101). И это независимо от того, на какой именно пред­мет направлено внимание философа, — на «мир», «природу», «историю», «дух» или «искусство». В любом случае, вместо дедукции — созерцающая индукция, вместо философской сис­темы, выводимой из общего логического понятия или закона — опытное описание исследуемого предмета в его единичных об­наружениях, в его объективной реальности.

Вопрос о том, ложно ли считать философию наукой, не требует однозначного ответа. Она может быть наукой — тре­бующей от человека «особого духовно-религиозного опыта, и особого описательного художества» (102). Самое главное это то, что философия есть исследование, возлагающее на фило­софа «ответственность исследователя, волю к предметности, и бремя доказательства». Дело именно в предметной верности исследований, а не в достигаемой системе, не в ярлыке: «мо­низм», «дуализм» или «плюрализм», «реализм» или «идеа­лизм», «рационализм» или «интуитивизм».

Есть, таким образом, особый философский опыт, сущест­вует и строение философского акта, которое «не однородно в разных областях философии».

Начало духа, являющееся истинным предметом филосо­фии, проявляется и в природе, и в человеке, и в том, что сам человек создает, когда его касается Божий луч. Что бы фило­соф ни созерцал, воспринимал и познавал, — горную цепь, истину, любовь, совесть, произведения искусства, свободу, пра­восознание, патриотизм, религиозное откровение, — каждый раз это начало духа требует от философа «опытного акта с другим строением» (103).

Но и в отдельных своих ответвлениях, и в целом философия — поскольку и когда она есть наука — всегда вырастает из духовного опыта, из опытного акта. И тут путеводителем мо­жет служить Сократ. Когда он поставил древнему миру вопрос о том, изучима ли и определима ли добродетель, то предпола­гавшийся им ответ можно теперь распространить и на всю фи­лософию. Подобно тому, как человек, желающий исследовать добродетель, должен прежде всего сам жить ею, так и «фило­соф, желающий успешно исследовать свой предмет, должен

245

реально-опытно переживать его и тем самым осуществлять его»; «он должен превратить свою душу и свою жизнь в орган своего предметного опыта. Только ставши сам орудием духа, он сможет испытать и познать сущность духа» (106-107). Это требует от профессионального философа постоянного катар­сиса, очищения своей души, всежизненной борьбы за то, чтобы предмет стал ему доступен.

Это и есть подлинный путь или «метод» философа. «Основ­ное правило этого пути гласит так: сначала — быть, потом — действовать и лишь затем из осуществленного бытия и из от­ветственного, а может быть и опасного, и даже мучительного делания — философствовать» (108).

Гносеология, т. е. теория познания, устанавливающая, что есть верное знание предмета, посвящена проблеме очевидности, а потому и философ, приступающий к разработке этой фило­софской дисциплины, «должен осуществить и накопить обшир­ный и разносторонний опыт очевидности» (103). Только с по­мощью этого опыта он сможет избежать игры мертвыми по­нятиями, приводящей к созданию пустых конструкций. И это тем более, что очевидность относится не только к области тео­ретического мышления. «Она переживается в религии иначе, чем в науке; она слагается в искусстве на других путях, чем в нравственной жизни; да и в различных науках акт очевидно­сти имеет различное строение (напр., в логике, в математике, в химии, в астрономии, в истории, в юриспруденции, в филоло­гии)». Мертвой и пустой будет теория познания не только у философа, не выносившего духовной культуры и не работав­шего в качестве исследователя ни в одной области науки, но и у всякого философа — скептика, агностика или нигилиста — отрицающего акт очевидности. «Ибо акт очевидности требует от исследователя — дара созерцания и притом многообразного созерцания, способности к в чувствованию, глубокого чувства ответственности, искусства творческого сомнения и вопрошания, упорной воли к окончательному удостоверению и живой любви к предмету». Таким образом, теория познания требует от философа, чтобы он воспитал себя к духовной очевидности.

Этика исследует нравственность, добродетель и добро, а по­тому требует от философа наличия нравственного опыта. Нель­зя просто теоретически рассуждать о любви, радости, добро­детели, долге, добре и зле, силе воли и свободе воли, о харак­тере и иных проблемах этики. Все это должно быть лично пе­режито исследователем. Он должен отдать нравственному опы­ту всю свою личность — свою любовь, свои страсти, свои реше-

246

ния и деяния, свою жизненную силу, успех и судьбу. «Он дол­жен предстать пред своей совестью; он должен предаться ей и деятельно зажить из нее; осуществляя эти деяния, он дол­жен увидеть перед собою угрозу для жизни, взглянуть в глаза смерти и преодолеть свой страх смерти. (...) Он должен пере­жить в собственном опыте дивную, — сковывающую и освобождающую, укореняющую и очистительную силу совестного акта; (...) Только тому, кто переживет это все, и другое, свя­занное с этим, — только ему откроется нравственное измере­ние вещей и людей, только он поймет «предмет этики»» (104). Таким образом, этика требует, чтобы философ воспитал себя акту совести.

Эстетика, т. е. философия искусства, не может исходить из одного лишь субъективного вкуса исследователя. Она не под силу ни холодному наблюдателю и снобу, подходящему к произведениям искусства формально, ни тому, кто гонится «за возбуждающим, дразнящим, угодливым, популярным, неви­данным» (105). Природа искусства требует совсем иного. «Ис­кусство есть возвышенное служение человеческому духу и чистая радость Божественному. Поэтому исследование искусства, осуществляемое философом, предполагает долгую аскетическую работу над своим собственным вкусом, который дол­жен быть облагорожен; оно предполагает далее чуткое рели­гиозное сердце и целую культуру вчувствования и созерцаю­щей мысли». Очень важно при этом, чтобы философ и сам участвовал к каком-либо художественном творчестве: «если он попытается самостоятельно пережить процесс «замысла», вы­нашивания, борьбы за идею предмета, облечения ее в ткань образов и обретения художественной формы» (104-105), фи­лософ подойдет к искусству не только извне, но и изнутри. Но более всего он «должен воспитать себя к художественному созерцанию и опыту» (105).

По мнению Ильина, русская религиозная философия дол­жна пересмотреть свое призвание, предмет и метод в свете «всех пережитых блужданий и крушений», возжелав при этом «ясности, честности и жизненности» (100).

Прежде всего, русская религиозная философия должна отказаться от подражания иностранным, более всего герман­ским, образцам. Она должна не подражать и выдумывать, а, обратившись к глубинам русского национального духовного опыта, стать «убедительным и драгоценным исследованием духа и духовности» (100). Она должна перестать «праздно умствовать и предаваться соблазнительным конструкциям»

247

(106-107). Только тогда она «обновится и расцветет» (107) и сможет «сказать что-нибудь значительное, верное и глубокое» (100) и русскому народу, и человечеству вообще. В противном случае она «скоро окажется мертвым и ненужным грузом в истории русской культуры» (100) и культуры мировой.

Уже из этих замечаний Ильина ясно, что его собственная философия — религиозная, но иного типа, чем та, с которой более всего связано представление о русской религиозной фи­лософии. Действительно, Ильин духовно и интеллектуально питался из иных источников и приходил к иным выводам, чем некоторые главные представители русского религиозно-фило­софского ренессанса начала XX века. Ильин отталкивался от того, что он именовал «школой» Розанова-Мережковского-Булгакова-Бердяева, и эта «школа» платила ему тем же. В особенности резко обнаружилась эта неприязнь, когда вышла книга Ильина «О сопротивлении злу силою» и Бердяев, Гиппиус-Мережковская и их единомышленники обрушились в печати на ее автора. (См. об этом мою брошюру «И. А. Ильин и полемика вокруг его идей о сопротивлении злу силой».)

Эта духовная, философская и политическая рознь не могли не привести к тому, что об Ильине как мыслителе создалось во многом неверное представление. Конечно, все — в том числе и его идейные противники — не могли не отдавать должного Ильину как автору монументального исследования о Гегеле, высоко оцененного специалистами. (Б. Яковенко ставил Ильина в качестве специалиста по Гегелю рядом с Стирлингом и Куно Фишером: «Das Buch von Prof. Iljin verdient nach den Werken Stirlings und Kuno Fischers als das dritte Standard-Work der allgemeinen Hegel-Literatur gewertet zu werden»). Но после­дующее философское творчество Ильина оказывалось в рус­ской печати нередко или замолчанным или искаженным.

Конечно, и тут были высококачественные исключения. Если обратиться к книге Н. О. Лосского «History of Russian Philoso­phy», то мы увидим, что он в высшей степени положительно оценивал Ильина — в особенности, кстати, за его философское исследование «О сопротивлении злу силою».

Очень ценил Ильина и другой выдающийся русский рели­гиозный мыслитель XX века, П. Б. Струве. Для него Ильин был не только «лучший знаток и истолкователь великого германского философа Гегеля» и автор «блестящей» книги, «на сложную и жестоко-трудную нравственно-политическую тему» («О сопротивлении злу силою»), но и вообще «подлинный уче­ный и мыслитель», «интересное и крупное явление в истории

248

русской образованности». Приведем еще хотя бы следующие слова из характеристики Ильина у Струве: «Формально — юрист, он по существу философ, т. е. мыслитель, а по форме — изумительный оратор или ритор в хорошем античном смысле этого слова.

Когда он пишет, он говорит.

А когда он говорит, то захватывает ум, очаровывает слух, входит в душу с какой-то особой силой, присущей живому и твердому, мерному и кованому человеческому слову. (...)

Ильин оратор-резчик, т. е. настоящий художник живого врезывающегося в душу слова. Такого, как он, русская куль- тура еще не производила, и он в ее историю войдет со своим ли­цом, особым и неподражаемым, со своим оригинальным даро­ванием, сильным и резким, во всех смыслах» («Дневник поли­тика» № 82, «Возрождение», 1926).

К этим чертам «своеобразного и единственного в истории русской образованности «ораторского» дарования Ильина» Стру­ве вернулся еще раз позже («Дневник политика» № 108, «Воз­рождение», 1926). Вспомнив блистательных русских судебных, а также и политических ораторов последних пятидесяти лет, Струве добавляет: «Но русское академическое ораторство, со времен Т. Н. Грановского, П. Н. Кудрявцева, Н. И. Костома­рова, Б. Н. Чичерина и Вл. Соловьева, словно потускнело для того, чтобы возродиться к новой жизни и силе в несравненном даровании И. А. Ильина».

* * *

Исключительно одаренный от природы, И. А. Ильин был, по своей жизненной деятельности и своим умственным интере­сам, человеком разно- и многосторонним: оратором, лектором, педагогом, публицистом и редактором; ученым исследовате­лем — философом, правоведом и государствоведом, а также искусствоведом, литературоведом и историком; задолго до появления этих терминов, он был россиеведом и советоведом.

Младший современник прославившихся русских религиозных философов, Ильин стал соучастником философского — и вместе с тем религиозного — возрождения, протекавшего в среде русской интеллигенции периода двух русских револю­ций и эмиграции. Но он шел при этом своим особым путем, который привел его к позициям, значительно отличавшимся от позиций большинства русских религиозных философов. Он был и остался государственником и почвенником,

249

которому были чужды анархизм, максимализм, утопизм и беспочвенничество некоторых его предшественников и современников. Как и П. Б. Струве, он был либеральным консерватором.

В Ильине очень сильна была волевая установка. Недаром и журнал «Русский колокол», который Ильин издавал и ре­дактировал во второй половине двадцатых годов, носил под­заголовок «журнал волевой идеи». И особое место в философ­ской терминологии Ильина, наряду с понятием «предмет» (и с маленькой и с большой буквы), занимает понятие «акт». Как он об этом писал в еще неопубликованном письме к И. С. Шме­леву от 26 февраля 1948 г., Ильин и свою философию, офор­млявшуюся «в духе Сократа», сводил — в порядке ее реализа­ции — к ряду «актов», о ряде «актов». Это — акт правосозна­ния («О сущности правосознания», закончено в 1919 г., опу­бликовано в 1956 г.), акт сопротивления злу силою («О сопро­тивлении злу силою», 1925), акт эстетического творчества («Основы художества», 1937), акт литературной критики («О тьме и просветлении», зак. в 1938 г., опубл. в 1959 г.), акт ду­ховно-сердечной повседневности («Ich schaue ins Leben», 1938), акт миросозерцания («Das Verschollene Herz», 1942 — «Пою­щее сердце», 1958), русский национальный акт («Wesen und Eigenart der russischen Kultur», 1942), акт нового культурного творчества («Blick in die Ferne», 1945), человеческий рели­гиозный акт («Аксиомы религиозного опыта», зак. в 1948 г., опубл. в 1953 г.). Ильин хотел написать начисто до смерти еще три книги — о монархическом акте, об акте воспитания характера и об акте очевидности, — но успел закончить только последнюю («Путь к очевидности», 1957).

Так, и в философии и в жизни Ильин был до конца носителем волевой идеи, мыслителем-борцом, философом-крестоносцем и меченосцем, активно и жертвенно боровшимся за дух и свободу, за право и правду, за торжество одухотворенной государственности и христианской культуры.

250