Платон Клитофон

Один человек недавно рассказывал вам, что Клитофон, сын Аристонима, разговаривая с Лизиасом, порицал собеседования Сократовы и превозносил похвалами обращение Тразимахово ¹.

Клит. Кто бы это ни был, Сократ,—он неправильно передал тебе мой относительно тебя разговор с Лизиасом; потому что я частью не хвалил тебя, а частью хвалил. Так как явно, что ты бранишь меня, хотя и притворяешься, будто это нисколько не тревожит тебя; то я с особенным удовольствием желал бы сообщить тебе нашу беседу,— тем более, что мы одни: тогда ты убедился бы, что я не так худо думаю о тебе. Теперь тебе, может быть, неверно передали ее, и оттого ты, по-видимому, сердишься на меня более надлежащего. Так если бы дана была мне воля говорить, я с удовольствием воспользовался бы ею и стал бы говорить.

Сокр. Но ведь стыдно было бы мне не допустить твоего рассказа, когда ты расположен к моей пользе; ибо узнав,

406.

407.

В.

С.

D.

что во мне хуже и что лучше, одно буду я развивать и преследовать, а другого всеми силами избегать

Клит. Слушай же. Обращаясь с тобою, Сократ, и слушая тебя, я часто изумлялся; мне казалось, что ты говоришь гораздо превосходнее других, когда, укоряя людей, восклицаешь, будто бог из трагической машины, и проповедуешь: Куда мчитесь вы, люди? Разве не замечаете, что делаете недолжное, когда всю свою заботу направляете к деньгам, чтобы собрать их, а о детях, которым передадите свои деньги, каким бы образом сумели они пользоваться этим, не радеете: вы не ищете для них учителей справедливости, если только она изучила, — а как скоро можно питаться и заниматься ею,—не ищете, кто бы достаточно питал и занимал их этою добродетелью; да и прежде еще—не образовали в том же отношении самих себя, но видя, что и сами вы, и дети ваши достаточно научились грамоте, музыке и гимнастике,—что почитаете полным курсом воспитания в добродетели,—тем не менее находите себя худыми со стороны материальной. Зачем же пренебрегаете вы своим воспитанием и не ищете, кто бы избавил вас от такой несообразности? Между тем от этой-то беспечности, от этого нерадения, а не от того, что нога бьет такт не под лиру, несоразмерно и негармонично относятся и брат к брату, и города к городам,—от этого возмущаются они и, враждуя одни с другими, как в действиях, так и в страданиях доходят до крайностей. А вы, напротив, говорите, что несправедливые бывают несправедливы не от необразованности и не от невежества, но по доброй воле. Вы осмеливаетесь также говорить, что несправедливость есть дело постыдное и богоненавистное: но каким же образом такое-то

зло избрал бы кто-нибудь по доброй воде? Изберет, скажете, тот, кто побеждается удовольствием: но и это есть ли дело невольное, когда побеждать зависит от нашей води? Итак, выходит, что несправедливость всячески бывает поступком невольным, и что на это, как частно всякий человек, так и публично—все города, должны обращать больше внимания, чем сколько обращается теперь. Так вот, Сократ, сколь ни часто слышу я такие твои речи, всегда восхищаюсь и хвалю тебя с восторгом. Хвалю я и твой вывод из этого, что люди, имеющие попечение о телах и не радеющие о душе, делают не иное что, как не радеют о начальственном и пекутся о подвластном. Хвалю и те твои слова, что чем кто не умеет пользоваться, пользование тем лучше ему оставить: кто, например, не умеет употреблять ни глаз, ни ушей, ни всего тела, тому лучше совсем не слышать, не видеть и не пользоваться телом, чем пользоваться как-нибудь. Да то же надлежит сказать и об искусстве. Кто, например, не умеет пользоваться собственною лирою, тот, очевидно, не умеет—и лирою соседа; а кто не умеет пользоваться лирою других, тот не умеет — и своею; таким же образом, не сумеет он пользоваться и другим инструментом, или какою-нибудь вещью. Прекрасно и оканчивается у тебя эта речь, что кто не умеет пользоваться душою, тому лучше дать душе покой я не жить, чем жить, действуя по произволу; а кому жить велит необходимость, тому лучше проводить жизнь в рабстве, чем на свободе: пусть он кормило своей мысли, будто корабля, передаст иному, знающему науку править людьми,—ту науку, которую ты, Сократ, называл политикою, разумея под нею судебном и справедливость. Этим твоим словам и другим подобным, каковых было множество и которые высказаны прекрасно, что, например, добродетель изучима и что о ней надобно стараться больше всего, — этим твоим словам я никогда почти и прежде не противоречил, и, думаю, не буду противоречить после; потому что почитаю их убедительны-

Е.

408.

В.

С.

D.

E.

409.

C. ми и весьма полезными, так что они будто пробуждают нас от сна. Потом я приложил старание услышать, что следовало за этим, и сперва не тебя, Сократ, спрашивал ö том, а сверстников своих и соревнователей,—твоих друзей, или как иначе сказать о них, относительно к тебе; притон из этих спрашивал особенно тех, которые слывут у тебя первыми, стараясь разузнать, что говорено было после сего, и подражая тебе, держал к ним такую речь: Почтеннейшие! как же теперь разуметь слышимые нами увещания Сократа к добродетели? Только ли всего требуется тут, и идти далее в этом деле нельзя, чтобы овладеть им окончательно, но во всю жизнь считать своею обязанностью— убеждать еще не получивших убеждения, и чтобы последние в свою очередь убеждали других? Или, согласившись, что это самое должен делать человек, следует нам спросить Сократа и друг друга ¹, что же из этого? каким образом, скажем, начать нам учение о справедливости? Пусть бы кто-нибудь, видя, что мы, будто дети, и не подозреваем, что есть какая-то гимнастика и медицина, увещевал нас иметь попечение о теле, да еще и укорял, говоря, что стыдно нам всячески заботиться о пшенице, ячмене, садовых растениях и о всем, над чем трудимся и что приобретаем для тела,—а относительно того самого не отыскиваем никакого искусства или способа, как бы вышло наилучшим наше тело, хотя такое искусство и есть. Мы, конечно, спросили бы тогда своего увещателя: скажешь ли ты нам, какие это искусства? А он, может быть, отвечал бы: гимнастика и медицина. Спросим же мы и теперь: в чем состоит искусство о добродетели души? и пусть Сократ отвечает.—Тут казавшийся иг них самым сильным взялся отвечать на это и

сказал мне: искусство, о котором ты слышишь от Сократа, есть не иное, как справедливость. — А я возразил: не имя мне нужно, а вот что: Медицина, вероятно, называется каким-нибудь искусством; а она совершает два дела ¹: во-первых, кроме наличных врачей, всегда приготовляет других; во-вторых, восстановляет здоровье. Но одно из этих дед есть еще не искусство, а только способ научить и научиться искусству, называемому восстановлением здоровья. То же самое и в занятии домостроительном: одно — дом, другое—домостроительство; то—дело, а это — наука. Подобной должно быть и в справедливости: одно пусть делает справедливыми, как там—художниками, а другое—то, что может делать нам справедливый. Скажи же мне, как назвать это последнее?—Собеседник мой, помнится, отвечал, что это есть полезное, другой,—что это должное, третий,—что это выгодное, четвертый,— что это прибыльное. — А я опять сказал: ведь и там — в других искусствах те же имена, то есть, делать правильно—значит делать прибыльное, полезное и иное тому подобное; но к чему все это клонится? Каждое искусство выскажет свое собственное дело, как например, строительное объявит своим делом—хорошо, красиво, по надлежащему приготовлять деревянные вещи, что самое еще не составляют искусства. Пусть же подобно этому сказано будет и о деле справедливости.—Тогда наконец, Сократ, кто-то из твоих друзей, говоривший, по-видимому, с самоуверенностью, отвечал мне, что особенное дело справедливости, не относящееся ни к какому иному искусству, есть— установлять в городах дружбу. Этот, по поводу делаемых ему вопросов, полагал, что дружба есть добро и никогда не бывает злом. Но как скоро спросили его о дружеских отношениях детей и зверей, означаемых у нас тоже именем дружбы,—он не хотел признать этого дружбою, ибо прихо-

В.

С.

D.

Е.

410.

С.

дилось ему согласиться, что те отношения больше вредоносны, чем добры. Итак, избегая сделанного возражения, он в такой дружбе не видел дружбы и говорил, что те лгут, которые так называют ее: напротив, существенно и поистине дружба, очевидно, есть единомыслие. Потом, на вопрос о единомыслии,—согласие ли в мнениях, или знание разумеется под ним, — согласие мнений он унизил; ибо у людей, по необходимости, бывает много таких согласных мнений, которые вредоносны тогда как дружбу признавал он во всяком случае добром и делом справедливости, и потому говорил, что с единомыслием тожественно знание, а не мнение. Когда же мы в своем недоумении дошли до этого, — присутствовавшие казались способными сделать ему возражение и говорили, что его слово возвратилось к прежнему положению: ведь и медицина, замечали они, и все искусства суть некоторое единомыслие относительно к тому, о чем они рассуждают; стало быть, все еще неизвестно, к чему стремится рассматриваемая тобою справедливость, или единомыслие, и невидно, в чем состоит ее дело. После всех, Сократ, спрашивал я и тебя самого, и ты сказал мне, что в. дело справедливости вредить врагам, а друзьям делать добро. Но впоследствии оказалось, что вредить-то — справедливый никому не вредит, ибо делает все на пользу всем. И этого домогался я от тебя не раз и не два, но настойчиво докучал тебе в течение долгого времени — с той мыслью, что хотя ты и прекрасно делаешь, увещевая людей стараться о добродетели, но тут одно из двух: — либо это только и можешь ты, а далее ничего,—что уместно в отношении ко всякому другому искусству, как например, и не будучи кормчим, можно усердно хвалить кораблевождение, для людей весьма важное;—то же касательно других искусств, то же вменит тебе иной и касательно справедливости, полагая, что сколь ни прекрасно превозносишь ты справедливость, это еще не делает тебя знатоком ее, и такое мнение, однако ж, не мое,—так тут одно из двух: или ты не знаешь справед-

ливости, или не хочешь сообщить мне о ней. Поэтому с своим недоумением я пойду, думаю, и к Тразимаху, и всюду, куда могу, пока не захочешь ты прекратить эти обращаемые ко мне увещания. Если бы, например, тебе вздумалось убеждать меня относительно гимнастики, что не должно пренебрегать телом; то в заключение увещательной своей речи ты сказал бы, каково по природе мое тело и в каком ухаживании оно нуждается. Пусть то же будет и теперь. Положим, Клитофонсогласен, что смешно об ином иметь попечение, а о душе, ради которой предпринимаются нами все прочие труды, не радеть; положим, то же говорю я и о другом, что за тем следовало и что сейчас было мною изложено: так вот убедительно прошу тебя отнюдь не делать так, чтобы я, как теперь, за одно хвалил тебя пред Лизиасон, или пред кем бы то ни было, а за другое порицал. Ведь я буду говорить, Сократ, что для человека, неубежденного тобою, ты дороже всего; а кто почти уже убежден, тому ты полагаешь препятствие для усовершения себя в добродетели и для достижения счастья.

D.

E.