Платон Иппиас Больший

281.

В.

Сокр. Прекрасный ты и мудрый Иппиас ¹, как давно не видно было тебя у нас в Афинах!

Ипп. Да недосуг, Сократ. Элея ², когда нужно бывает вступать в сношения с которым-нибудь из городов, всегда обращается ко мне первому из граждан и избирает мена посланником—в той мысли, что по таким делам, какие совершаются между всеми городами, я—самый удовлетворительный судья и вестник. Посему часто ездил я послом и в другие города, да неоднократно, по весьма многим и важнейшим делам, и в Лакедемон. Так вот отчего, как ты спрашиваешь, я не учащаю в эти места.

Сокр. Таково-то, Иппиас, быть поистине добрым и совершенным мужем. Ты, и как частный человек, спосо-

бен брать с юношей большие деньги и доставлять им еще больше пользы, чем сколько берешь денег; и опять, как человек общественный, способен благодетельствовать своему городу, к чему обязан всякий, кто намерен быть предметом не презрения, а уважения со стороны народа. Однако ж, Иппиас, чтобы это за причина, что те древние, которых великие имена прославляются за мудрость, например Питтак, Виас и Милетянин Фалес с своими последователями ¹, также позднейшие—до Анаксагора, если не все, то многие из них, как видно, удерживались от дел гражданских ²?

Ипп. Что иное-то, думаешь, Сократ, как не то, что они не могли и неспособны были обнять умом то и другое,—общее и частное.

Сокр. Так, ради Зевса, неужели скажем, что как прочие искусства возросли, и древние художники пред нынешними оказываются плохими, так выросло и ваше искусство софистическое, и древние, относительно мудрости, плохи в сравнении с вами?

Ипп. Да, выросло; ты говоришь весьма правильно.

Сокр. Стало быть, Иппиас, если бы теперь ожил и возвратился к нам Виас; то он возбудил бы в вас смех, подобно тому, как говорят статуйщики, что если бы теперь

С.

D.

282.

В.

С.

D.

жил Дедал и то же работал, что прославило его имя, то был бы осмеян.

Ипп. Это правда, Сократ; это так, как ты говоришь. Конечно, я и сам обыкновенно хвалю древних идо нас живших,— хвалю их первых и больше, чем нынешних, но только — опасаясь ненависти живущих и страшась гнева умерших ¹.

Сокр. И ты, Иппиас, как мне кажется, хорошо таки думаешь и рассуждаешь. Могу засвидетельствовать, что говоришь истину и что ваше искусство действительно так выросло, что с делами частными может совершать и общественные. Ведь и этот леонтинский софист, Горгиас, приехал сюда из дома по делу общественному, в качестве посланника, как человек самый способный исполнять общественные поручения Леонтинян, а между тем, приобретши в народе мнение отличного говоруна, он и частно показывает себя в рассуждениях, учит юношей, и этим заработал и взял с города множество денег. Да если хочешь, и тот друг наш, Продик, нередко бывал у нас, как в другие времена, по делам общественным, так и в последнее время—недавно, по общественному же делу прибыл с Цеоса и очень понравился произнесенною им в совете речью, а потом, показывая себя также частно и уча юношей, нажил какие-то изумительно большие деньги. Из тех древних никто никогда не хотел в вознаграждение требовать денег, — не хотел и показывать свою мудрость различным людям; так были они просты и не замечали, что деньги высоко ценятся! Из этих же каждый своею мудростью заработал денег больше, чем всякий другой художник каким-нибудь своим искусством, а Протагор ² — еще больше их.

Ипп. И ты еще не знаешь, Сократ, ничего прекрасного в этом отношении. Ведь если бы ты знал, сколько денег выработал я, то удивился бы. Оставляю другое; скажу только, что, прибывши некогда в Сицилию, где тогда жил, славился и был старейшим Протагор, я, — гораздо моложе его, в короткое время выработал много больше ста пятидесяти мин) даже в одном маленьком местечке, Иникосе, нажит более ста мин. Прибыв домой и принесши это серебро, я отдал его отцу, — и он, равно как другие граждане, удивились и были поражены. Так мое мнение таково, что я выработал денег больше, чем взятые вместе два, какие тебе угодно, софиста.

Сокр. Ты приводишь, Иппиас, в самом деле прекрасное и великое доказательство мудрости—и твоей, и нынешних людей, показывая, как они превосходят древних; ибо прежние ¹, по твоим словам, находились в великом невежестве. Вот с Анаксагором случилось, говорят, противное тому, что с вами: получив себе в наследство много денег, он стал беззаботен и все потерял. Так и неблагоразумно было софистическое его занятие! Подобное в этом роде рассказывают и о других древних. Итак, в этом ты представляешь, мае кажется, прекрасное доказательство мудрости нынешних, сравнительно с прежними. Да и многие того же мнения: мудрец должен быть мудрецом особенно для самого себя ²; а это, стало быть, можно определить ³ так:

Е.

283.

В.

С.

D.

E.

чем больше кто выработал денег, тем больше тот пусть будет удовлетворителен в этом отношении. Но скажи мне вот что: какие города, в которых ты был, доставили тебе больше денег? не явно ли, что Лакедемон, где бывал ты многократно?

Ипп. О нет, клянусь Зевсом, Сократ.

Сокр. Что ты говоришь? весьма мало?

Ипп. Даже вовсе ничего и никогда.

Сокр. Ты рассказываешь чудеса и невероятности, Иишиас. Скажи же мне: твоя мудрость не была ли в состоянии — людей, которые обращаются с нею и учатся, сделать лучшими в добродетели?

Ипп. И очень, Сократ.

Сокр. Так видно, Сицилийцы желают сделаться лучшими, а Лакедемоняне — нет?

Ипп. Вез сомнения, и Лакедемоняне, Сократ.

Сокр. Но не убегали ли они от твоей беседы по недостатку денег?

Ипп. Ну нет; денег у них довольно.

Сокр. Так что же бы это могло быть, что, желая (сделаться лучшими) и имея деньги, они, когда ты мог бs доставить им великую пользу, отпустили тебя не с полными карманами? Не то ли разве, что Лакедемоняне в состоянии воспитать детей своих лучше, чем ты? Скажем ли так? согласишься ли с этим?

Ипп. Отнюдь нет.

Сокр. Ужели же ты не мог убедить юношей в Лакедемоне, что, обращаясь с тобою, они больше успели бы в добродетели, чем обращаясь с своими? или не в силах был уверить их отцов, что они, если сколько-нибудь заботятся о сыновьях, должны вверить их лучше тебе, чем

пещись самим? Ведь отцы, вероятно, не завидовали же своим детям, что последние сделаются лучше их.

Ипп. Не думаю, чтобы завидовали.

Сокр. И Лакедемон ведь город благозаконный.

Ипп. Как не благозаконный.

Сокр. А в благозаконных-то городах добродетель весьма уважается.

Ипп. Конечно.

Сокр. И ты умеешь преподать ее другому превосходнее всех людей.

Ипп. И очень, Сократ.

Сокр. Но кто умеет превосходно преподать верховую езду, тот из целой Эллады не в Фессалии ли ¹ особенно бывает ценим и берет большие деньги, равно как и в других странах, где этим занимаются?

Ипп. Вероятно.

Сокр. А кто умеет преподать выше всего ценимые знания относительно добродетели, тот, если бы захотел, был бы особенно почтен и выработал бы больше денег не в Лакедемоне и не в другом городе, который между эллинскими городами славится благозаконием, а в Сицилии, думаешь, друг мой, и преимущественно в Иникосе? этому ли должны мы верить, Иппиас? ведь если прикажешь, надобно верить.

Ипп. У Лакедемонян непатриотично, Сократ, трогать их законы и воспитывать сыновей противно их обычаям ².

Сокр. Что ты говоришь? У Лакедемонян непатриотично соблюдать правильность, а патриотично—погрешать?

Ипп. Я не сказал бы этого, Сократ.

284.

В.

С.

D.

E.

285.

Сокр. Правильно же поступали бы они, когда бы воспитывали юношей лучше, а не хуже?

Ипп. Правда; но давать детям воспитание иностранное у них незаконно: а иначе—знай, что если кто другой мог бы когда-нибудь оттуда брать деньги за воспитание, то я брад бы их тем больше. Ведь они рады слушать меня и хвалят, да говорю,—не закон.

Сокр. А закон порчею ли города называешь ты, Иппиас, или пользою?

Ипп. Закон постановляется, думаю, для пользы, но иногда он и вредит, если худо постановляется.

Сокр. Что же? постановители постановляют закон не в смысле ли величайшего блага для города, так что без него нельзя жить благозаконно?

Ипп. Ты правду говоришь.

Сокр. Стало быть, когда намеревающиеся постановить законы погрешают против добра, тогда не погрешают ли они против законности и закона? Или как ты говоришь?

Ипп. Судя строго, Сократ, это конечно так; однако ж, люди обыкновенно не так думают.

Сокр. Люди знающие ли, Иппиас, или незнающие?

Ипп. Чернь.

Сокр. А чернь-то знает ли истинное?

Ипп. Не так-то.

Сокр. Однако ж, знающие держатся по крайней мере того мнения, что, в рассуждении истины, более полезное для всех людей законнее того, что более неполезно. Или не соглашаешься?

Ипп. Да, что в рассуждении истины-то, соглашаюсь.

Сокр. А не так ли есть и должно быть, как полагают знающие?

Ипп. Конечно.

Сокр. Но поэтому-то Лакедемонянам, как ты говоришь, гораздо полезнее было бы давать детям воспитание чрез тебя—иностранное, чем свое народное.

Ипп. И правду-таки говорю.

Сокр. Да ведь и то говоришь, Иппиас, что более полезное больше и законно.

Ипп. Конечно говорил.

Сокр. Стало быть, сыновьям Лакедемонян подучать воспитание от Иппиаса, по твоим словам, законнее, а от своих отцов—незаконнее, если ты в самом деле мог доставить им величайшую пользу.

Ипп. Конечно, йог доставить пользу, Сократ.

Сокр. Следовательно, не давая тебе денег и не вверяя своих сыновей, Лакедемоняне поступают противозаконно.

Ипп. В этом уступаю; потому что твоя речь, кажется, говорит за меня, и я нисколько не должен противоречить ей.

Сокр. Так мы находим, друг мой, что Лакедемоняне, кажущиеся весьма верными закону, поступают противозаконно, и притом в вещах важнейших. Что же такое, ради богов, они хвалят в тебе, Иппиас, и почему рады слушать тебя? Не явно ли, что то, что ты наилучше знаешь, — науку о звездах и небесных явлениях ¹?

Ипп. Отнюдь нет; этого-то они даже не терпят.

Сокр. Но рады слушать о геометрии?

Ипп. Никак; да у них-то многие, просто сказать, не умеют и считать.

Сокр. Стало быть, далеко уже не в вычислениях показывал ты себя, когда они терпели.

Ипп. Конечно; далеко не в том, клянусь Зевсом.

Сокр. Так видно, в том, что ты знаешь точнее, чем все люди, т. е. в различении значения букв, слогов, рифмов и гармоний?

Ипп. Каких, добряк, гармоний и букв?

Сокр. Но что же это такое, о чем они с удовольствием слушают тебя и хвалят? Скажи сам, когда я не угадываю.

В.

С.

D.

Е.

286.

В.

Ипп. Они весьма охотно слушают, Сократ, о происхождении героев и людей, о населениях, о том, как в старину созданы были города, и вообще о всей древности ¹; так что для них я сам принужден был изучать и исследовать все это.

Сокр. Клянусь Зевсом, Иппиас, хорошо еще, что Лакедемоняне-то не рады, когда кто перечисляет им и наших всех архонтов, начиная от Солона; а то ты озаботился бы изучением и этого.

Ипп. К чему, Сократ, один раз выслушавши пятьдесят имен, я буду их помнить?

Сокр. Ты правду говоришь. Я и не подумал, что ты обладаешь искусством памятования; а теперь понимаю, что Лакедемоняне по справедливости рады тебе, как человеку многознающему, и пользуются тобою, как дети старушками, чтобы они рассказывали занимательные басни.

Ипп. И, клянусь Зевсом, Сократ, недавно еще получил я там одобрение, рассуждая о прекрасных предметах, которыми должен заниматься юноша. ведь у меня сочинена об этом прекрасная речь ², хорошо изложенная и с других сторон, и со стороны слов. Форма и начало моей речи таковы: когда Троя была взята, говорится в речи, тогда Неоптолем спросил Нестора, какие предметы столь прекрасны, что, занимаясь ими, можно еще в юности сделаться человеком славнейшим. После сего вводится говорящим Нестор и предлагает ему весьма много законных и превосходных предметов. Эту-то речь я там произносил, и здесь намерен произнести ее чрез два дня в Филостратовом училище.

Скажу и много другого, что стоит послушать: об этом просил меня Евдик, сын Апиманта. Так приходи и сам ты, приведи и других, способных слушать и судить о том, что будет сказано.

Сокр. Это будет, Иппиас, если захочет Бог; а теперь отвечай покороче о том, о чем сам ты кстати напомнил мне. Недавно, почтеннейший, один человек поставил меня в затруднение, когда я, по случаю разговора, иное порицал, как постыдное, а иное хвалил, как прекрасное. Он почти так спросил меня, и притом весьма оскорбительно: откуда знаешь ты, Сократ, что прекрасно и что постыдно? да и опять,—можешь ли сказать, что такое прекрасное? (При этом вопросе) я, по своей неспособности, пришел в затруднение и не мог, как следовало, отвечать ему. Посему, ушедши из собрания, я сердился на себя, досадовал и грозился, что как скоро встречусь с кем-нибудь из вас, мудрецов, тотчас, услышав, научившись и вразумившись от него, пойду опять к вопрошателю и буду снова защищать свое положение. Итак, теперь, говорю, ты кстати пришел: научи меня удовлетворительно о самом прекрасном, что такое оно, и в своем ответе постарайся сказать мне это как можно точнее, чтобы я не был обличен и не сделался сметным в другой раз. Ведь ты, вероятно, ясно знаешь, и это знание, между множеством известных тебе, должно быть, какое-нибудь маловажное.

Ипп. В самом деде, маловажное, клянусь Зевсом, Сократ,—просто сказать, ничего не значит.

Сокр. Стало быть, я легко научусь, и никто уже не обличит меня.

Ипп. Конечно, никто; ибо иначе мое дело ¹ было бы пустое и глупое.

С.

D.

E.

287.

В.

С.

D.

Сокр. Хорошо же ты говоришь, Иппиас. Клянусь Ирою, что мы возьмем в руки того человека. Но, подражая ему, не помешаю ли я тебе, если твои ответы буду прерывать возражениями, чтобы ты тем лучше вразумил меня? Ведь в возражениях я, может быть, несколько опытен. Итак, если для тебя нет какой-нибудь разницы, я, чтобы сильнее знать, хочу возражать.

Ипп. Пожалуй, возражай; потому что вопрос, как я и сейчас сказал, неважен. Я научил бы тебя отвечать и на вопросы гораздо труднее этого, так чтобы никто из людей не мог тебя опровергнуть.

Сокр. О, как хорошо говоришь ты! Но когда таково твое приказание,—позволь, чтобы, сколько можно более представляя того человека, я попытался спрашивать тебя. Ведь если бы ты произнес ему ту речь, в которой, говоришь, рассуждается о прекрасных занятиях; то слушая, пока ты не перестал бы говорить, он спросил бы тебя сперва не о чем другом, как о прекрасном—уж такой у него обычай—и сказал бы: элейский иностранец! справедливые справедливы не справедливостью ли? Отвечай же, Иппиас, так как бы он сам спрашивал тебя.

Ипп. Отвечаю,—справедливостью.

Сокр. Но есть ли что-нибудь справедливость?

Ипп. Конечно.

Сокр. Не мудростью ли также мудры мудрые, и не добром ли добро доброе?

Ипп. Как же не этим?

Сокр. И это-то есть нечто сущее, а не-то-что несуществующее.

Ипп. Конечно сущее.

Сокр. Так и все прекрасное прекрасно не прекрасным ди?,

Ипп. Да, прекрасным.

Сокр. Которое тоже есть нечто сущее?

Ипп. Сущее. Но что же это будет?

Сокр. Так скажи мне., иностранец, спросит он, что это такое — прекрасное?

Ипп. Не то ли уж нужно знать этому вопрошателю, Сократ, что прекрасно?

Сокр. Мне кажется, нет, Иппиас, но что есть прекрасное.

Ипп. Да чем же это отличается от того ¹?

Сокр. Тебе кажется, ничем?

Ипп. Нет никакого различия.

Сокр. Но явно, без сомнения, что ты лучше знаешь. Впрочем, сообрази, добряк: ведь он спрашивает тебя не о том, что прекрасно, а о том, что есть прекрасное.

Ипп. Понимаю, добряк, и вот готов отвечать ему, что есть прекрасное, и никогда не буду опровергнут. Хорошо знай, Сократ, что прекрасное, если сказать правду, есть прекрасная девица.

Сокр. Прекрасно же, клянусь собакою, и славно ответил ты, Иппиас. Так не это ли ответ, который если дам, вопрос будет решен, и притом верно, и я не буду опровергнут?

Ипп. Да как мог бы ты быть опровергнут, Сократ, в том-то, что всем кажется, и в чем свидетели тебе — все слушатели, что ты верно говоришь?

Сокр. Пускай, без сомнения; но позволь мне, Иппиас, размыслить самому с собой о том, что ты говоришь. Он спросит меня как-нибудь так.—Ну-ка отвечай, Сократ: все, что называешь ты прекрасным, не тем ли будет прекрасно, что есть само прекрасное?—А я тут и скажу, что все это тем прекрасно, что прекрасная девица есть прекрасное.

Ипп. И ты думаешь еще, что он решится опровергать тебя, как бы, то есть, то, что ты говоришь, не прекрасно? Да если и решится, не будет ли смешон?

Е.

288.

В.

С.

D.

Сокр. Что он решится, чудный человек, это хорошо знаю я; а что, решившись, будет смешон, это докажи ты. Я хочу сказать тебе, что именно будет он говорить.

Ипп. Скажи-ка.

Сокр. Как сладок ¹ ты, Сократ! скажет он. Прекрасная кобылица разве не прекрасное, когда и бог в оракуле ² хвалил её? — Что будем отвечать, Иппиас? Не то ли скажем, что и кобылица, если только она прекрасна, есть прекрасное? ибо как сметь нам утверждать, что прекрасное не прекрасно?

Ипп. Ты правду говоришь, Сократ: да и бог сказал это также весьма правильно; ибо лошади у нас ³ бывают очень красивы.

Сокр. Пускай. Потом он скажет: что? прекрасная лира—не прекрасное ли?—Согласимся, Иппиас?

Ипп. Да.

Сокр. А после того, судя по его приемам, — я это, можно сказать, хорошо знаю, — он спросит: добрейший ты человек! что же? не прекрасное ли, стадо-быть, прекрасный горшок?

Ипп. Фи, Сократ! да кто же этот человек? как не образован он, когда осмеливается в важном деле произносить такие низкие названия!

Сокр. Таков он и есть, Иппиас: это человек не вытянутый, а черный, ни о чем более не заботится, как об истине; однако ж, надо отвечать ему. И вот я сам наперед объявлю свое мнение. Если горшок был сделан хо-

рошим горшечником, гладок, кругол и прекрасно обожжен— (иные из прекрасных горшков бывают с ушками, и из них вмещающие шесть кружек—превосходны)— если он спрашивает о таком горшке, то его надобно признать прекрасным; ибо как нам допустить, что прекрасное не прекрасно?

Ипп. Никак нельзя, Сократ.

Сокр. Так и прекрасный горшок, скажет, есть прекрасное?—Отвечай.

Ипп. Я думаю, будет так, Сократ. Прекрасное есть и этот прекрасно отделанный сосуд: но все это, в сравнении с прекрасным в коне, в девице и во всем другом прекрасном, не стоит рассуждения.

Сокр. Хорошо, понимаю, Иппиас; предлагающему такой вопрос надобно сказать вопреки следующее: ты не знаешь, человек, хорошего мнения Ираклитова ¹, что самая прекрасная обезьяна, содержась в роде людей, будет безобразна, и самый прекрасный горшок, содержась в роде девиц, будет безобразен, как говорит мудрый Иппиас. Не так ли, Иппиас?

Ипп. Вез сомнения, Сократ; ты правильно отвечал.

Сокр. Слушай же. Ведь после этого, хорошо знаю, он скажет: что же, Сократ? если бы кто род девиц ввел в род богов, — не то же ли вышло бы, что выходит, когда род горшков вводится в род девиц? Самая прекрасная девица не явится ли безобразною? Не то же ли самое говорит и Ираклит, на которого ты ссылаешься, что самый мудрый из людей, в сравнении с богом, и по мудрости, и по красоте, и по всему другому, является обезьяною?—согласимся ли, Иппиас, что самая прекрасная девица, в сравнении с родом богов, безобразна?

Е.

289.

В.

С.

D.

E.

290.

Ипп. Этому-то. Сократ, кто стал бы противоречить?

Сокр. Но как скоро мы согласимся на это,—он засмеется и спросит: помнишь ли, Сократ, о чем тебя спрашивали?—Помню, скажу я,—о том, что такое прекрасное.—Потом, когда спросили о прекрасном, что такое оно, скажет он, ты отвечаешь, что оно, как сам говоришь, не больше прекрасно, как и безобразно. — Выходит, скажу я. Или, что присоветуешь мне сказать, друг мой?

Ипп. Я и сам то же сказал бы. Ведь и действительно, человеческий род, в сравнении с богами-то, не прекрасен; он правду говорит.

Сокр. Если же я спросил бы тебя сначала, скажет он, что есть прекрасное и постыдное, и ты ответил бы мне то же, что теперь; то правильно ли ответил бы? ведь тебе все еще кажется прекрасным то, чем украшается и отчего является прекрасным все другое, как скоро чему прираждается тот род,—будет ли это девица, или конь, или лира?

Ипп. Да, конечно, Сократ, если он этого-то требует,— разумеется, всего легче отвечать ему, что прекрасно то, чем украшается все прочее и от прирожденности чего все является прекрасным. Это, видно, человек самый глупый и ничего не знает о прекрасных приобретениях. Если ты ответишь ему, что прекрасное, о котором он спрашивает, есть не иное что, как золото, то он остолбенеет и не решится опровергать тебя: ведь все мы знаем, что чему золото прираждается, то, хотя прежде и казалось постыдным, будучи украшено золотом, является прекрасным.

Сокр. Ты не испытал того человека, Иппиас: он очень упрям и ничего легко не принимает.

Ипп. Так что же это, Сократ? Ведь правильно сказанное необходимо ему или принять, или, не принимая, быть смешным.

Сокр. А все-таки этого-то ответа, почтеннейший, он не только не примет, но еще сильно осмеет меня, и спросит:

В.

D.

ах ты сумасшедший! думаешь ли, что Фидиас был худым мастером?—А я, вероятно, скажу: отнюдь нет.

Ипп. Да и правильно скажешь, Сократ.

Сокр. Конечно правильно; однако ж, как скоро я соглашусь, что Фидиас был мастер хороший,—он потом скажет: так того прекрасного, о котором ты говоришь, Фидиас, думаешь, не знал?—Как это? спрошу я.—Так, скажет он, что глаза Афины сделаны им ые из золота, да и все лицо, руки и ноги,—хотя золотыл-то должны бы казаться прекраснейшими, — а из слоновой кости. Видно, он ошибся в этом, не зная, что золото все, к чему прираждается, делает прекрасным.—На эти слова его что будем отвечать, Иппиас?

Ипп. Тут нет ничего трудного. Мы скажем: Фидиас С. правильно поступил; потому что слоновая кость, думаю, тоже прекрасна.

Сокр. Для чего же он, скажет, и глазных зрачков не сделал из слоновой кости, а сделал каменные, подобравши камень, сколько можно более сходный с слоновою костью? Или и прекрасный камень есть прекрасное?—Согласимся, Иппиас?

Ипп. Конечно согласимся (прибавив только), если он употребляется, где прилично.

Сокр. А когда неприлично,—дурен? — Согласиться, или нет?

Ипп. Согласись, когда — неприлично.

Сокр. Так что же? мудрец ты, скажет он: слоновая кость и золото, если употребляются прилично, бывают, очевидно, прекрасны, а когда неприлично, — дурны? — Отвергнем ли это, или согласимся, что он говорит правильно?

Ипп. На это-то согласимся· ибо что каждой вещи прилично, то каждую делает прекрасною.

Сокр. А когда у кого прекрасный горшок, о котором мы недавно говорили, стоит на огне, полный прекрасной похлебки,—прилично быть в нем, спросит, золотому, или смоковничному уполовнику?

Ипп. Иракл! о каком человеке говоришь ты, Сократ! Не хочешь ли сказать мне, кто он?

Сокр. Да ты, все равно, не знал бы его, хотя бы я и сказал тебе имя.

Ипп. Впрочем я и так понимаю, что это какой-то неуч.

Сокр. Крайне несносный, Иппиас. Но, что же мы скажем? который из уполовников приличен похлебке и горшку? Или явно, что смоковничный? потому что похлебку он делает благовоннее и вместе с тем, друг мой, не разобьет нам горшка, не прольет похлебки, не загасит огня и имеющих кушать не оставит без этой, очень благородной пищи. А тот золотой мог бы сделать все это; так что смоковничный, мне кажется, будет нам гораздо приличнее золотого, если ты не иное что-нибудь полагаешь.

Ипп. Да, гораздо приличнее, Сократ, (сказал бы я), если бы только мог разговаривать с человеком, предлагающим такие вопросы.

Сокр. И правильно, друг мой. Ведь тебе-то, так прекрасно одетому, прекрасно обутому, славящемуся мудростью у всех Эллинов, конечно, неприлично наполнять свою память такими именами; а мне ничто не мешает сталкиваться с этим человеком. Так ты продолжай ¹ учить меня и ради меня отвечай.—Если смоковничный-то гораздо приличнее золотого, скажет тот человек, то не будет ли и прекраснее, так как приличное, Сократ, ты признал прекраснейшим сравнительно с неприличным? — Не согласимся ли мы, Иппиас, что смоковничный прекраснее золотого?

Ипп. Хочешь ли, я скажу тебе, Сократ, как определить прекрасное, чтобы отделаться от многих вопросов?

Сокр. Без сомнения; однако не прежде же, чем скажешь

Е.

291.

В.

С.

мне, который из двух, сейчас упомянутых уполовников назвать в ответе более приличным и прекрасным.

Ипп. Отвечай ему, если хочешь, что сделанный из смоковницы.

Сокр. Говори же теперь, что сейчас намерен ты был сказать: ибо из того-то ответа, в котором я назвал бы прекрасным золото, открывается, как видно, что золото нисколько не прекраснее смоковничного дерева. Теперь опять, что еще назовешь ты прекрасным!

Ипп. Скажу тебе. Ты, кажется, ищешь для своего ответа чего-то такого прекрасного, что никогда, нигде и никому не представлялось бы дурным.

Сокр. Без сомнения, Иппиас; и ты теперь, в самом деле, прекрасно понимаешь.

Ипп. Слушай же. И если этому кто-нибудь будет противоречить, — знай, я назову себя человеком, ничего несмыслящим.

Сокр. Так скажи, ради богов, как можно скорее.

Ипп. Говорю: всегда, везде и всякому человеку прекрасно богатеть, быть здоровым, пользоваться почтением Эллинов, дошить до старости, прекрасно украсить могилы умерших родителей и наконец прекрасно и великолепно быть погребенным своими детьми.

Сокр. О, о! Иппиас, как дивно, величественно и достойно себя сказал ты! Клянусь Ирою, я рад за тебя, что ты помогаешь мне, кажется, так благоразсудительно, как только можешь. Однако ж, ведь на того человека мы не попадаем; напротив, хорошо знай, что теперь-то он еще больше будет смеяться.

Ипп. По крайней мере, смехом негодяя, Сократ. Ведь если он не может ничего сказать на это, а смеется; то станет смеяться над собою, и зато сам будет осмеян присутствующими.

Сокр. Может быть так; а может быть и то, что после

D.

E.

292.

В.

С.

D.

этого то ответа, он, как я предугадываю, станет, должно быть, не только смеяться надо мною,—

Ипп. А то что еще?

Сокр. Но и—если случится у него палка, и я, убегая от него, не уйду,—постарается порядочно попотчивать меня.

Ипп. Что ты говоришь? Господин твой, что ли, этот человек? и сделав это, он не будет отведен в суд и приговорен к наказанию? Разве ваш город не имеет законов и позволяет гражданам без причины бить друг друга?

Сокр. Отнюдь не позволяет.

Ипп. Поэтому несправедливо-то бьющий тебя будет наказан.

Сокр. Мне не кажется, Иппиас; нет, если только я дам этот ответ,—он, мне кажется, прибьет меня справедливо.

Ипп. Да и мне тоже кажется, Сократ, если ты сам так думаешь.

Сокр. Что же? не сказать ли тебе, отчего я думаю, что, дав такой ответ, буду побит справедливо? Хочешь ли и ты побить меня без суда, или примешь объяснение?

Ипп. Это было бы ужасно, Сократ, если бы я не принял; но что же ты скажешь?

Сокр. Скажу тебе таким же образом, каким доселе говорил, подражая ему, чтобы его слов резких и злобных, обращаемых ко мне, не относить к тебе. Ведь он, хорошо знай, будет говорить так: скажи мне, Сократ, думаешь ли, что ты несправедливо принял побои, когда пропел такой длинный дифирамб столь немузыкально, и отступил так далеко от вопроса?—Как же это? спрошу я.—Как? скажет он; разве ты не можешь помнить, что я спрашивал тебя о самом прекрасном, которое всему, чему бывает прирождено, сообщает красоту,—и камню, и дереву, и человеку, и богу, и всякому делу, и всякой науке? Ведь об этом-то прекрасном я спрашивал тебя, человек, что такое оно,—и ничего не могу сделать с тобою своим криком, как будто

возле меня сидит камень, и притом мельничный,—без ушей и без мозга.—Тут, если бы я от страха после этого сказал следующее,—не рассердиться ты, Иппиас?—если бы, то есть, я сказал: однако ж, это самое называет прекрасным Иппиас, когда я так же спрашивал его, как ты меня, о прекрасном для всех и всегда; то что скажешь: не рассердишься ты?

Ипп. Но мне хорошо ведь известно, Сократ, что прекрасное для всех есть и покажется то, что я назвал.

Сокр. Есть; да будет ли также? спросит он. Ведь прекрасное-то, вероятно, всегда прекрасно.

Ипп. Конечно.

Сокр. Значит, оно и было? спросит он.

Ипп. И было.

Сокр. Сказал ли элейский иностранец, спросит он, что прекрасно было и для Ахилла—быть погребенным после предков, и для его деда Эака, и для других происшедших от богов, и для самих богов?

Ипп. Что это? ну его к богу ¹! Эти-то вопросы того человека даже и неблагочестивы, Сократ.

Сокр. Так что ж? отвечать-то на вопрос другого, что это так, конечно, не очень нечестиво.

Ипп. Может быть.

Сокр. Так может быть, это ты говоришь, скажет он, что прекрасное для всякого и везде есть—быть погребенным детьми и похоронить предков? Разве Иракл был не один из всех? и те, о которых мы теперь только говорили, разве не все?

Е.

293.

В.

С.

D.

Ипп. Но я говорил не о богах.

Сокр. И не о героях, как видно.

Ипп. Даже и не о детях богов, сколько их пи было.

Сокр. Но о тех, сколько которых не было?

Ипп. Конечно.

Сокр. Стало быть, по твоему же опять, как видно, мнению, из героев Танталу, Дардану и Зифу принадлежит ужасное, нечестивое и постыдное, а Пелопсу и другим такого же происхождения—прекрасное ¹.

Ипп. Мне кажется.

Сокр. Так тебе кажется то, скажет он, чего прежде ты не говорил, что, то есть, погребать предков и быть погребенным от детей иногда и для некоторых бывает постыдно,— даже, как видно, еще более; и нельзя, чтобы такое прекрасное бывало и было для всех, как теперь сталось с этим-то, или, как прежде с теми — с девицею и горшком; всего же смешнее, что для одних оно оказывается прекрасным, а для других не прекрасным. Итак, ты и теперь еще, Сократ, скажет он, не в состоянии отвечать на вопрос о прекрасном, что такое оно.—Такие-то и подобные оскорбления нанесет он мне справедливо, если я так        отвечу ему. По большей части в этом виде, Иппиас, идет беседа его со мною. Но иногда, как бы сжалившись над моею неопытностью и не ученостью, он сам наводит меня вопросами на то, не таким ли чем-нибудь кажется мне прекрасное, либо что другое, о чем случается ему спрашивать, или что бывает предметом речи.

Ипп. Как это понимаешь ты, Сократ?

Сокр. Я расскажу тебе.—Перестань-ка давать такие ответы, чудный Сократ, говорит он; ибо они слишком простоваты и удобоопровергаемы: но рассмотри следующее. Не

покажется ли тебе прекрасным то, с чем мы сталкивались уже в ответе, когда говорили, что золото, чему приличествует, прекрасно, а чему неприлично, — нет? подобным образом и все прочее,—к чему что идет. Так рассмотри-ка это самое — приличествующее, и природу самого приличествующего: не оно ли, может быть, есть прекрасное?

— На такие предложения я привык всегда соглашаться, потому что не могу ничего сказать. А тебе приличествующее кажется ли прекрасным?

Ипп. Без сомнения, Сократ.

Сокр. рассмотрим, однако жь, чтобы нам как-нибудь опять не ошибиться.

Ипп. Да, надо рассмотреть.

Сокр. Так смотри. То ли мы называем приличествующим, что, быв прирождено, заставляет являться прекрасным каждый предмет, которому это бывает присуще, или то, что делается таким, или ни то ни другое.

Ипп. Мне кажется ¹, то и другое.

Сокр. Не это ли заставляет являться прекрасным, когда кто, хотя бы был и смешон, является прекраснее, надевая пристойное платье или обувь?

Ипп. Да.

Сокр. Но если приличествующее заставляет предмет являться прекраснее, нежели каков он есть, то не будет ли приличествующее чем-то обманчивым относительно прекрасного, и не окажется ли не тем, чего мы ищем, Ип-

Е.

294.

B.

C.

D.

E.

пиас? Ведь мы, вероятно, искали того, почему бывают прекрасны все прекрасные предметы, равно как почему велики все великие, то есть, по преизбытку: ибо этим все велико, хотя бы не являлось; тому необходимо быть великим, что имеет избыток. Так то же скажем и о прекрасном, по которому все прекрасно, является ли нечто таким, или нет. Что могло бы быть оно? Это будет не то, что приличествующее; ибо приличествующее, как ты сказал, заставляет предмет являться прекраснее, чем он есть, а тому, что есть, являться не позволяет. Нам надобно постараться, как я сейчас говорил, исследовать то, что делает прекрасным, является ли нечто, или нет. Ведь это мы ищем, если ищем прекрасное.

Ипп. Но приличествующее, Сократ, своим присутствием заставляет предметы и быть и являться прекрасными.

Сокр. Стало быть, невозможно, в самом деде, чтобы предметы существенно прекрасные, в присутствии того, что заставляет являться-то, не явились такими?

Ипп. Невозможно.

Сокр. Так в том ли согласимся, Иппиас, что все существенно прекрасные учреждения и действия всегда всем кажутся и по бытию и в явлении прекрасными? иди, совершенно напротив, что мы их не знаем, и что в рассуждении их бывает более всего споров и вражды, как частно—между людьми, так и всенародно—между городами?

Ипп. Более так, Сократ; мы не знаем.

Сокр. Нет, не так, если им свойственно было являться-то. А им это было бы свойственно, если бы приличествующее было прекрасное и заставляло предметы не только быть, но и казаться прекрасными; так что приличествующее, как скоро оно заставляет предмет быть прекрасным, было бы тем прекрасным, которого мы ищем, не заставляя его уже являться. Но если опять заставляющее являться есть приличествующее, то оно не было бы прекрасным, которого мы ищем: потому что приличествующее-то заставляет быть;

заставлять же являться и быть—прекрасным ли то, или чем другим,—одно и то же, вероятно, не может. Итак, изберем:—являться ли прекрасным, по твоему мнению, заставляет приличествующее, или быть?

Ипп. Мне кажется, являться, Сократ.

Сокр. Увы! стало быть, от нас, Иппиас, бегмя бежит знание того, что такое — прекрасное, если только приличествующее является чем-то особым от прекрасного.

Ипп. Да, клянусь Зевсом, Сократ, и мне представляется это очень странным.

Сокр. Однако ж, друг мой, мы не оставим-таки вопроса: у меня есть еще некоторая надежда открыть, что такое — прекрасное.

Ипп. Да и сомнения нет, Сократ; потому что нетрудно найти. Ведь хорошо знаю, что если бы мне на короткое время уединиться и поразмыслить самому с собою, то я сказал бы тебе об этом точнее всякой точности.

Сокр. Ох, не говори так самонадеянно, Иппиас: видишь, сколько беспокойств наделал уже нам этот вопрос! рассердившись, как бы, не убежал он еще далее. Впрочем, я ничего не говорю: ты-то, конечно, легко, думаю, найдешь, когда будешь наедине. Но, ради богов, выищи ответ на это передо мною; а если хочешь, ищи его, как было сейчас, вместе со мною. И если мы найдем, то будет превосходно: а когда нет,—я покорюсь, думаю, своей участи, а ты пойдешь и легко найдешь. Но найди мы это теперь,—я, вероятно, не буду докучать тебе вопросами, что такое открыл ты сам по себе. Так рассмотри, кажется ли тебе прекрасное вот чем,—но я так только говорю; ты наблюдай за мною сам своим вниманием, чтобы мне не сбиться с толку. Пусть прекрасным будет у нас то, что полезно. Я сказал это, имея в виду следующее. Прекрасны, говорим мы, глаза: но не те кажутся нам прекрасными, которые не могут видеть, а те, которые могут и полезны для зрения. Не так ли?

295.

В.

С.

D.

E.

296.

B.

Ипп. Да.

Сокр. Не назовем ли мы прекрасным поэтому и целое тело — иное для беганья, иное для битвы,— прекрасным и всех животных—лошадь, петуха, перепела, и все сосуды, колесницы на суше, суда и военные корабли на море, и все орудия—как для музыки, так и для прочих искусств, а если хочешь, и занятия, и законы? Не назовем ли мы таким же образом прекрасным почти все это? Смотря на каждую из вещей, какова она по природе, какова по отделке, в каком находится состоянии, и видя, что она полезна, как полезна, к чему полезна и когда полезна, мы почитаем ее прекрасною, а во всех этих отношениях бесполезную относим к дурным. Не так ли и тебе кажется, Иппиас?

Ипп. И мне.

Сокр. Стало быть, мы теперь правильно говорим, что прекрасное есть более всего полезное.

Ипп. Конечно правильно, Сократ.

Сокр. Но всякая вещь не к тому ли полезна, что может она сделать, поколику может, а когда не может, бесполезна?

Ипп. Конечно.

Сокр. Следовательно, мочь — прекрасно, а не мочь — постыдно?

Ипп. И очень. Нам, Сократ, и все другое свидетельствует, что это так, да и политика; ибо в делах политических я в городе — мочь есть превосходнее всего, а не мочь всего постыднее.

Сокр. Ты хорошо говоришь. Не потому ли, ради богов, Иппиас, и мудрость всего прекраснее, а невежество всего постыднее?

Ипп. А ты как думаешь, Сократ?

Сокр. Молчи, любезный друг; я очень боюсь: что это мы опять говорим?

Ипп. Чего ты боишься еще, Сократ, когда речь твоя шла вперед так прекрасно?

Сокр. Хотел бы; но рассмотри вместе со мною следую-

щее: в состоянии ли кто сделать что-нибудь такое, чего и не знает, и вовсе не может?

Ипп. Отнюдь нет. Как сделать то-то, чего не можешь?

Сокр. Так не правда ли, что погрешающие и не-хотя совершающие и делающие зло никогда не сделали бы этого, если бы не могли сделать?

Ипп. Уж очевидно.

Сокр. Но могущие то могут, конечно, мочью, — ведь не немочью же?

Ипп. Разумеется.

Сокр. А могут то все делающие — делать то, что делают?

Ипп. Да.

Сокр. И вот все люди, начиная с детства, делают-то гораздо больше зла, чем добра, и грешат нехотя.

Ипп. Так.

Сокр. Что же? Эту мочь и ту пользу, которая полезна для делания чего-нибудь злого, назовем ли прекрасным, или далеко нет?

Ипп. Мне кажется, далеко, Сократ.

Сокр. Стало быть, мочь и польза, Иппиас, у нас, как видно, не есть прекрасное?

Ипп. А если мочь-то для добра, Сократ?—это будет полезно.

Сокр. По крайней мере, мысль, что просто мочь и польза есть прекрасное,—идет прочь. Видно, наша душа то-то и хотела сказать, что польза и мочь для делания чего-нибудь доброго—это есть прекрасное.

Ипп. Мне кажется.

Сокр. А это-то полезно, или нет?

Ипп. Конечно.

Сокр. Значит, и прекрасные дела, и прекрасные учреждения, и мудрость, и все, о чем мы теперь говорили, есть прекрасное, поколику полезное.

Ипп. Явно, что так.

С.

D.

E.

297.

В.

С.

Сокр. Стало быть, выходит: прекрасное у нас есть полезное.

Ипп. Без сомнения, Сократ.

Сокр. Но полезное-то есть нечто делающее добро.

Ипп. Конечно так.

Сокр. А делающее-то есть не что иное, как причина. Не так ли?

Ипп. Так.

Сокр. Следовательно, прекрасное есть причина добра.

Ипп. Конечно так.

Сокр. Но причина-то, Иппиас, и то, чего она причина,— не одно и то же. Ведь причина-то, вероятно, не может быть причиною причины. Смотри сюда: причина является ли делающею?

Ипп. Конечно.

Сокр. От делающего же делается не иное что, как бывающее, а не делающее?

Ипп. Так.

Сокр. И не правда ли, что иное есть бывающее, и иное делающее?

Ипп. Да.

Сокр. Стало быть, причина-то есть причина не причины, а того, что бывает от ней.

Ипп. Конечно.

Сокр. Итак, если прекрасное есть причина добра, то от прекрасного может произойти добро. И потому-то, как видно, мы стараемся о разумности и о всем прекрасном, что дело и порождение этого есть добро и что прекрасное, должно быть, находим в идее какого-то отца доброты.

Ипп. Вез сомнения; ты, в самом деде, хорошо говоришь, Сократ.

Сокр. Не хорошо ли говорю и то, что ни отец не есть сын, ни сын не есть отец?

Ипп. Конечно хорошо.

Сокр. И причина-то не есть бывающее, а бывающее не есть причина.

Ипп. Правду говоришь,

Сокр. Стало быть, клянусь Зевсом, почтеннейший, ни прекрасное не есть доброе, ни доброе не есть прекрасное. Не кажется ли тебе, что из вышесказанного это так?

Ипп. Нет, клянусь Зевсом, мне не представляется.

Сокр. Так нравится ли нам, и хотели ли бы мы говорить, что прекрасное не добро, и доброе не прекрасно?

Ипп. Нет, клянусь Зевсом, мне не нравится.

Сокр. Да, клянусь Зевсом, Иппиас; и мне-то всего менее нравится то, что сказали мы.

Ипп. Выходит так.

Сокр. Следовательно, положение, недавно показавшееся нам превосходнейшим, что, то есть, полезное, выгодное ¹ и все, чем может быть сделано какое-либо добро, есть прекрасное,—должно быть не таково: напротив, оно, если возможно, еще смешнее тех первых, в которых прекрасным мы почитали девицу и другие прежде высказанные предметы.

Ипп. Выходит.

Сокр. И теперь уже я-то не вижу, Иппиас, куда обратиться; я—в недоумении. А ты можешь ли что сказать?

Ипп. В настоящую-то минуту, как я недавно говорил тебе, не могу; а рассмотревши, хорошо знаю, что найду.

Сокр. Но от сильной жажды знать, я не в состоянии, кажется, ждать от тебя будущего. И вот уже, по-видимому, сейчас что-то открыл. Смотри-ка, не· то ли можем мы назвать прекрасным, что заставляет нас радоваться,—разумею не все удовольствия, а только получаемые чрез слух и зрение. Как и чем могли бы мы защищать это? Ведь все прекрасные люди, Иппиас, все украшения и произведения

D.

E.

298.

В.

D.

живописи и ваяния, когда они прекрасны, веселят наше зрение. Тоже самое производят и прекрасные звуки, и всякая музыка, и речи, и рассказы. Поэтому, если бы тому дерзкому человеку мы ответили: благороднейший человек! прекрасное есть удовольствие, получаемое чрез зрение и слух; то не удержали ли бы мы его, думаешь, от дерзости?

Ипп. Мне, по крайней мере, теперь кажется, Сократ, что о прекрасном постановлено хорошо.

Сокр. Что же, стало быть? прекрасные занятия и законы, Иппиас, назовем мы прекрасными потому ли, что это доставляет нам удовольствие чрез слух и зрение, или они относятся к какому-нибудь другому роду ¹?

Ипп. Мне и самому, когда ты говоришь, представляется, что относительно законов тут дело другое.

Сокр. Молчи, Иппиас; должно быть, с этим-то прекрасным мы попали в такое затруднение, в каком находимся теперь, когда думаем, что идем иною, хорошею дорогою.

Ипп. Что ты говоришь, Сократ?

Сокр. Я скажу тебе, что мне представляется, если только в моих словах есть дело. Ведь что касается до законов и занятий, то, может быть, они являются не вне чувства, или доходят до нас чрез слух и зрение. Будем же отстаивать наше положение, что получаемое чрез них удовольствие есть прекрасное, не приводя ничего со стороны законов. Но если бы спросил нас тот ли, которого я разумею, или кто другой: что это, Иппиас и Сократ, вы от удовольствия отделяете известное удовольствие и называете его пре-

красным, а удовольствий, получаемых чрез другие чувства, от блюд, напитков, любовных дел и от всего подобного, не называете прекрасным? неужели ни в этом, ни в чем другом, кроме зрения и слуха, вы вовсе не признаете ни приятности, ни удовольствия? Что скажем, Иппиас?

Ипп. Без сомнения скажем, Сократ, что и в других ощущениях есть очень великие удовольствия.

Сокр. Так для чего же, скажет, у этих удовольствий, которые ничем не меньше—удовольствия, как и те, вы отнимаете их имя и лишаете их названия прекрасных? — Для того, скажем мы, что не было бы никого, кто не осмеял бы нас, если бы мы захотели утверждать, что есть не приятно, а прекрасно, и обонять приятное не приятно, а прекрасно. Что же касается до дел любовных, то все спорили бы с нами, что это весьма приятно, а между тем, кто делал бы подобное, тот должен был бы делать так, чтобы никто не видел его; ибо быть видимым тут очень постыдно. Тогда как мы говорили бы это,—он, может быть, примолвил бы: Теперь я понимаю, Иппиас, что вы давно уже стыдитесь назвать эти удовольствия прекрасными потому, что они людям не кажутся. Но я спрашивал не о том, что только кажется прекрасным, а о том, что есть прекрасное.—После этого мы, думаю, повторили бы прежнее свое положение, что прекрасным почитаем часть приятного, получаемую чрез слух и зрение. Этим ли ответом воспользуешься ты, или ответим что-нибудь другое, Иппиас?

Ипп. Судя по твоим-то словам, Сократ, необходимо сказать это, а не что-либо другое.

Сокр. Хорошо же говорите вы, скажет он. Итак, если прекрасное есть приятное, получаемое чрез зрение и слух; то приятное, относящееся не к этому роду, очевидно, уже не будет прекрасным?—Согласимся ли?

Ипп. Да.

Сокр. Так приятное, ощущаемое чрез зрение, скажет он, есть ли приятное чрез зрение и слух? или, ощущаемое

Е.

299.

В.

С.

D.

E.

300.

чрез слух есть ли также приятное чрез слух и зрение? — Получаемое чрез одно которое-нибудь чувство, скажем мы, отнюдь не может быть приятным чрез оба. Это тебе угодно так говорить нам; а мы говорим, что и которая-нибудь из этих приятностей сама по себе есть прекрасное, и обе вместе. Не так ли ответим?

Ипп. Без сомнения.

Сокр. Но приятное от приятного, — что-нибудь от чего-нибудь, скажет он, отличается ли этим—приятностью? Не то что одно удовольствие больше или меньше, либо сильнее или слабее: не различаются ли они тем, что из приятностей одна есть удовольствие, а другая — неудовольствие? — Нам-то это не кажется.

Ипп. Конечно не кажется.

Сокр. Посему, скажет, из прочих удовольствий вы пред избираете эти удовольствия ради чего-то другого, а не ради того, что они удовольствия; вы видите в обоих нечто такое, чем они отличаются от прочих, и на что смотря, называете их прекрасными. Вероятно, не ради того прекрасно удовольствие, получаемое чрез зрение, что оно получается чрез зрение; ибо если бы оно было прекрасно по этой причине, то другое удовольствие, получаемое чрез слух, не было бы прекрасно, так как оно получается не чрез зрение.—Скажем ли: правду говоришь?

Ипп. Конечно скажем.

Сокр. И опять удовольствие, получаемое чрез слух, не ради того прекрасно, что получается чрез слух; ибо иначе оно не было бы прекрасно чрез зрение, которого удовольствие не чрез слух. Истину ли, скажем, Иппиас, говорит тот человек, говоря таким образом?

Ипп. Истину.

Сокр. И однако ж, оба эти удовольствия, как говорите, прекрасны.—Говорим ведь?

Ипп. Говорим.

Сокр. Стало быть, они имеют нечто тожественное, что

делает их прекрасными, нечто общее, находящееся нераздельно в обоих и в каждом из и их порознь; ибо не В. иначе, вероятно, и оба они, и взятые отдельно, могли бы быть прекрасными.—Отвечай мне, как бы ему.

Ипп. Отвечаю: и мне тоже кажется, что ты говоришь.

Сокр. Стало быть, если оба эти удовольствия, взятые вместе, имеют какое-нибудь свойство, а которое-нибудь отдельно не имеет его, то не по этому, конечно, свойству они будут прекрасны?

Ипп. Да как это возможно, Сократ, чтобы, тогда как ни то ни другое удовольствие не имеют какого-нибудь такого свойства, то самое свойство, которого нет ни в том ни в другом, было потом свойством обоих?

Сокр. Тебе не кажется?

Ипп. Я никак не могу понять ни природы этих удовольствий, ни заачения настоящих слов.

Сокр. Как приятно, Ипииас! А ведь мне, должно быть, представляется, что я что-то вижу таким, хотя, если ты находишь это невозможным, вовсе ничего не вижу.

Ипп. Не то что, должно быть, видишь, Сократ, а намеренно не хочешь видеть.

Сокр. Да, конечно; чего-то пред моею душою носится много, но я не верю этому; потому что не представляешь того же ты — человек, своею мудростью выработавший уже кучу денег, тогда как я, напротив, никогда ничего не выработал, и думаю в себе, друг мой, не шутишь ли ты надо мною, и не забавляешься ли обманыванием меня. Это мне очень часто приходит в голову.

Ипп. Никто лучше тебя не узнает, Сократ, шучу ли я, или нет, если решишься говорить, что носится пред тобой. Тогда ведь откроется для тебя, что в твоих словах нет ничего; потому что никогда не найдешь, чтобы, чего не имеем ни ты, ни я, то самое имели оба мы.

Сокр. Как ты говоришь, Иппиас? Может быть, твои слова и значат что-нибудь, да а не понимаю. Но послушай

С.

D.

E.

301.

В.

С.

меня, не будет ли яснее, что хочу я сказать. Ведь мне представляется возможным, чтобы то, что не есть ни я и мне не свойственно, ни ты, было свойственно обоим нам. И другое опять: чтобы свойственное обоим нам не принадлежало никоторому из нас.

Ипп. Опять чудеса в твоем ответе, Сократ, и еще больше их, чем перед этим. Вникни-ка: если оба мы справедливы, то не каждый ли из нас то же? или, если каждый из нас несправедлив, то не оба ли также? либо, когда оба здоровы, то и не каждый ли? Равным образом, если каждый из нас захворал, поранен, ушибся, либо потерпел что другое,—не потерпели ли мы того же самого и оба? Да и это: если оба мы золотые, или серебряные, или из слоновой кости, иди, когда угодно, благородные, мудрые, почтенные, старые, молодые, либо, что хочешь другое, между людьми бывающее; то не по крайней ли необходимости и каждый из нас есть то же самое?

Сокр. Вез сомнения так.

Ипп. Ну так вот, Сократ; на целое-то в вещах ты не смотришь, равно как и те, с которыми у тебя обыкновенно бывает разговор. Взяв прекрасное, вы пробуете его и каждое сущее рассекаете своими речами. Поэтому великая и сплошная по природе целость сущности скрывается от вас. То же скрылось от тебя и теперь; так что свойство или сущность ты почитаешь чем-то либо в обоих Находящимся, а в каждом нет, либо опять в каждом находящимся, а в обоих нет. Так-то вы нелогичны, неосмотрительны, простоумны и не рассудительны!

Сокр. Наше дело, Иппиас, таково, что, по ежедневной в народе пословице, не то делай, что хочется, а что можется ¹.

Но ты своими внушениями всегда помогаешь нам. Вот и теперь, прежде чем тобою внушено, что мы были простоумны, я хотел показать тебе еще больше, сказав, как мы рассуждаем об этом. Или не говорить?

Ипп. Ты будешь говорить знающему, Сократ; потому что я знаю, каков тот, кто ведет свою речь о чем бы то ни было. Впрочем, если тебе угодно, говори.

Сокр. Уж конечно угодно. Ведь мы, умнейший человек, были так неумны, пока ты не сказал нам об этом, что думали о мне и тебе, будто каждый из нас есть один; а это значит, что каждый из нас есть что-то, и что следовательно, каждый—не оба; потому что мы — не один, а два. Так простодушны были мы! Ro вот теперь ты уж научил нас, что если мы два — оба, то необходимо быть двумя и каждому из нас; а когда каждый — один, — необходимо быть одним и обоим; ибо сплошному бытию сущности, по мнению Иппиаса, иначе быть невозможно, но что — оба, то — и каждое, и что—каждое, то — оба. Теперь уже я сижу здесь, убежденный тобою. Напомни же мне сперва, Иппиас, один ли мы—я и ты, или ты—два, и я—два?

Ипп. Что ты говоришь, Сократ?

Сокр. То, что говорю: ведь боюсь говорить ясно, чтобы ты не рассердился, когда что-нибудь покажется сказанным на твой счет. Однако ж, скажи мне, каждый из нас—не один ли и не имеет ли свойства быть одним?

Ипп. Конечно.

Сокр. Если же один, то каждый из нас не есть ли нечет? Или единицы не почитаешь нечетом?

Ипп. Почитаю.

Сокр. Так не нечет ли и оба мы—двое?

Ипп. Невозможно, Сократ.

Сокр. Напротив, оба-то—четы. Не так ли?

D.

E.

302.

В.

С.

D.

Ипп. Конечно.

Сокр. Но так как оба мы четы, то и каждый из нас есть чет?

Ипп. Ну, нет.

В. Сокр. Стало быть, нет крайней необходимости, как ты теперь же говорил, чтобы, что оба, то был и каждый, или, что—каждый, то были бы оба.

Ипп. Да не это, а то, что я прежде говорил.

Сокр. Довольно, Иппиас; любо, когда и одно так представляется, хотя бы другое было и не таково. Ведь я уже говорил, если помнишь, с чего началась эта речь, что удовольствия чрез зрение и чрез слух прекрасны не тем, что которому-либо из них свойственно, а обоим нет, или что обоим свойственно, а которому-либо нет, но тем, что свойственно как обоим, так и каждому порознь. Да ты сам тогда соглашался, что и оба эти удовольствия, и каждое порознь—прекрасны. Посему-то я думал, что если оба они прекрасны, то должны быть прекрасными именно по этому— по заключающейся в обоих сущности, а не по тому, чего в котором-либо из них недостает. Так я думаю и теперь. Скажи же мне как бы сначала: удовольствие чрез зрение и удовольствие чрез слух, если оба они прекрасны и каждое порознь, — не в обоих ли их, и не в каждом ли порознь заключается то, что делает их прекрасными?

Ипп. Конечно.

Сокр. И не по тому ли они прекрасны, что как то и другое, так и оба суть удовольствие? Или поэтому-то и все другие были бы нисколько не меньше их прекрасны? Ведь если помнишь, последние представлялись нисколько не меньше удовольствиями.

Ипп. Помню.

Сокр. А между тем мы говорили, что эти-то потому прекрасны, что получаются чрез зрение и слух.

Ипп. Так и было сказано.

Сокр. Смотри же, правду ли я говорю. Говорено было,

сколько я помню, что приятное прекрасно, но не всякое, а получаемое чрез зрение и слух.

Ипп. Правда.

Сокр. Так это-то свойство принадлежит ли обоим, а каждому порознь не принадлежит? ибо каждое-то из них порознь, как и прежде было говорено, бывает не чрез оба: ведь оба, конечно, чрез оба, но каждое порознь—нет. Так ли это?

Ипп. Так.

Сокр. Стало быть, каждое из них порознь не тем пре-, красно, что ие принадлежит каждому; ибо оба не принадлежат каждому порознь: так что самыя-то оба можно назвать прекрасными по предположению, а каждое порознь невозможно. Или как скажем? не необходимо ли?

Ипп. Видимо.

Сокр. Итак, оба мы назовем прекрасными, а каждое порознь не назовем?

Ипп. Что же мешает?

Сокр. Мне кажется, мешает то, друг мой, что у нас были такие принадлежности каждого порознь, которые, если содержатся в обоих, то и в каждом порознь, а когда в каждом порознь, то и в обоих, — вообще все, что ты исследовал. Не так ли?

Ипп. Да.

Сокр. А что я-то опять исследовал,—нет. И к этому относились—каждое само по себе и оба. Не так ли?

Ипп. Так.

Сокр. На которой же стороне, Иппиас, кажется тебе, прекрасное? на той ли, которую ты определил? Если, то есть, я силен и ты, то и оба; если я справедлив и ты, то и оба, а когда оба, то и каждый порознь? Таким же образом, если я прекрасен и ты, то и оба, а когда оба, то и каждый порознь? Или ничто не мешает, чтобы, когда оба образуют какой-нибудь чет,—взятые порознь, они образовали то нечет, то чет, и чтобы, когда, взятые порознь, они невыра-

303.

В.

С.

D.

E.

зимы,—став в соединении обоими, сделались то выразимыми, то опять невыразимыми ¹,—и таких вещей, как я сказал, носящихся предо мною, бесчисленное множество? Так на которой стороне положишь ты прекрасное? Относительно к нему не то же ли представляется и тебе, что мне? Ведь мне кажется большою нелогичностию, что когда оба мы прекрасны, каждый порознь — нет, или,—каждый порознь прекрасен, а оба—нет. Равным образом и другое подобное. Так ли скажешь, как я, или по прежнему?

Ипп. Так и я, Сократ.

Сокр. И хорошо делаешь, Иппиас,— чтобы избавиться нам от дальнейшего исследования. Ведь если прекрасное относится к этому, то приятное чрез зрение и слух уже не может быть прекрасным; потому что оно чрез зрение и слух делает приятным оба, каждое же порознь — нет. А это, Иппиас, как я и ты—согласилась, было невозможно.

Ипп. Да, согласились.

Сокр. Стало быть, приятному чрез зрение и слух нельзя быть прекрасным; потому что иначе, сделавшись прекрасным, оно представлялось бы чем-то невозможным.

Ипп. Правда.

Сокр. Так вы говорите опять сначала, скажет тот человек, потому что погрешали в этом. Что же такое называете вы прекрасным в обоих удовольствиях, ради чего, предпочитая их всем прочим, именуете прекрасными? —Мне-то кажется, необходимо отвечать, Иппиас, что это— самые безвредные и наилучшие из удовольствий, берутся ли они вместе, или порознь. А ты имеешь сказать нечто другое, чем они отличаются от прочих?

Ипп. Отнюдь нет; эти удовольствия существенно наилучшие.

Сокр. Стало быть, вы назовете также прекрасным и полезное удовольствие? спросит он. — Выходит, скажу я. А ты?

Ипп. И я.

Сокр. Но полезное, скажет он, есть то, что делает добро; а делающее и делаемое, как уже было найдено, отличны одно от другого; следовательно, ваше слово не возвращается ли к прежнему? то-ест, ни доброе не может быть прекрасным, ни прекрасное—добрым, если то и другое из них есть иное.—Всего более, скажем мы, Иппиас, если только есть у нас здравый смысл. Ведь непозволительно не соглашаться, когда говорят правильно.

Ипп. Но что же, наконец, все это значит, Сократ? обрывки и обломки речей, раздробленных на малейшие части, как я прежде сказал. Между тем, прекрасно и весьма ценно то, чтобы быть в состоянии произнести превосходное слово либо в суде, либо в совете, либо в каком другом правительственном собрании, к которому могла бы быть обращена речь,—произнести слово убедительное, имеющее целью принесть оратору не маловажную, а величайшую награду, то есть спасение его самого, его имущества и друзей. К этому надобно стремиться, распрощавшись со всеми мелочными тонкостями, чтобы не показаться слишком неразумным, позволяя себе такие дурачества и такую болтливость, как теперь.

Сокр. Ах, любезный Иппиас! блажен ты, что знаешь, чем должен человек заниматься и уже, говоришь, довольно занимался. А меня, как видно, держит в своей власти какая-то сверхъестественная судьба. Я блуждаю и вечно в недоумении. Когда же свое недоумение открываю вам, мудрецам, вы закидываете меня обидными словами, зачем открыл его, ибо говорите то же, что и ты теперь, будто я занимаюсь глупостями, мелочами и ничего нестоящим делом. Но если опять, убежденный вами, я говорю то же, что вы, что, то есть, гораздо лучше быть в состоянии составить и

304.

В.

С.

D.

E.

произнести превосходную речь либо в суде, либо в другом каком собрании, то начинаю выслушивать всевозможные укоризны и от других здешних граждан, и от того, всегда обличающего меня человека; ибо он весьма близкий мой родственник и живет в том же доме. Поэтому, как скоро прихожу к себе домой, и он услышит, что я это говорю, — спрашивает: Не стыдно ли тебе сметь разговаривать о прекрасных дедах, если, столь явно обличаемый, относительно прекрасного, ты не знаешь даже того, что есть прекрасное. Каким образом будешь ты знать, прекрасно ли кто составил свою речь, или нет, либо какое другое дело, когда не знаешь прекрасного? Если же ты таков, то думаешь ли, что тебе лучше жить, чем умереть? Итак, мне приходится, как говорю, выслушивать и от вас поношения, и от него укоризны. Но может быть, нужно теперь все это; ибо нет ничего странного, если от этого получу пользу. И в самом деле, Иппиас, я думаю, что беседа с обоими вами мне полезна; кажется, я понимаю, что значит пословица: прекрасное—трудно.