Др. Нет, не несмысленными я называю их, а лукавы· ми и людьми дурными, преданными корысти: они знают, что те вещи ничего не стоят, в которых дерзают находить пищу своему корыстолюбию, и однако ж, по бесстыдству, все-таки осмеливаются питать его.

Сокр. Но не таким ли почитаешь ты корыстолюбца, ка-

225.

В.

¹ Самое начало этого диалога показывает его подложность, как заметил это еще Valkenar. ad Callimach. Fragm. p. 32. Правда, и Платон иногда вводит своих читателей как бы пряно в средину речи: но у него это бывает иначе, стоит только сравнить, например, вступление Братяжа и Филеба. Притом, начальная «раза Иппарха: Τί γὰρ τὸ φιλοκερδές — вовсе не платоническая. К чему здесь это γάρ? Посему Бекк (Præfat. ad. Simonia Socratici Dialogos p. XXVII) хотел читать этот текст так: Τί γαρ; τἀ φίλοκερδὲς τί ποτέ ἐστι, καὶ τίνες οἱ φιλοκερδείς, чрез это вступительная речь представляется, конечно, не так странною.

² Определение корыстолюбия слишком странное и детски наивное. Писатель при этом, кажется, имел в виду только игру слов: οἱ κερδαίνειν ἀξιῶσιν ἀπὸ τῶν μηδενὸς ἀξίων, и предпослание такого положения, которое своею неопределенностью давало бы повод к противоречащим заключениям.

439

С.

226.

ков бывает земледелец, когда, сажая растение, хотя и знает, что оно ничего не стоит, однако ж выращает его, чтобы получить корысть? Не таким ли почитаешь его?

Др. Корыстолюбец-то думает, Сократ, что надобно от всего получать пользу.

Сокр. Ты отвечай мне внимательно а не так легкомысленно, будто обиженный кем-нибудь ¹. Я спрашиваю тебя как бы опять сначала. Не согласишься ли ты, что корыстолюбец есть знаток в достоинстве того, чем желает он корыстоваться?

Др. Согласен.

Сокр. А кто знаток в достоинстве растений и в том, когда и в какой почве следует сажать их? Давай-ка, ямы привнесем несколько умных слов, какими люди, способные в делопроизводстве, украшают свои речи.

Др. Я думаю, земледелец.

Сокр. Но желать корыстоваться—не значит ли, по твоему, думать, что надобно корыстоваться?

Др. По-моему, это.

Сокр. Так ты, — человек такой молодой, не берись обманывать меня, старика ², давая мне, как сейчас, такой ответ, какого нет в твоей голове, но скажи правду ³: точно ли есть, думаешь, какой-нибудь земледелец, который зна-

¹ Явно, что такой тон речи нисколько не свойствен Сократу. Собеседник его, как видно из предшествующих ответов, и не думал сердиться или обижаться чем-нибудь, а только настаивал на объявленном своем мнении с надлежащею скромностью, так как оно не было еще достаточно опровергнуто Сократом. Напротив, Сократ досадует, что он не вдруг соглашается с его словами, и относится к нему с какими-то вовсе неприличными выражениями педанта-наставника, что никак не в тоне и характере истинного Сократа.

² Этот оборот есть явное подражание словам Сократа в Меноне р. 76 А. 81 Е.

³ Прежде, то есть, собеседник утверждал, что корыстолюбцы хотят корыстоваться от вещей ничего нестоящих, а теперь полагает, что вещам, которыми корыстуются, они приписывают некоторую ценность. В этом-то Сократ замечает хитрость или неискренность своего собеседника. Но как это неловко, неестественно, несократически!

440

ет, что сажаемое им нечего не стоит, и однако ж предполагает от него корыстоваться?

Др. Клянусь Зевсом, не думаю.

Сокр. Что же? берейтор, зная, что лошади дает он корм ничего нестоящий, не знает, думаешь, что портит лошадь?

Др. Не думаю.

Сокр. Стало быть, он не полагает уже и корыстоваться от этого ничего нестоящего корма.

Др. Нет.

Сокр. Что же? кораблеводитель, приготовивший для корабля ничего нестоящие паруса и рули, не знает, думаешь, что он потерпит вред и подвергнется опасности — как сам погибнуть, так и корабль погубить, и все, что везет?

Др. Не думаю.

Сокр. Стало быть, он не предполагает же корыстоваться от ничего нестоящей снасти.

Др. Конечно нет.

Сокр. А военачальник, зная, что войско у него снабжено ничего нестоящим оружием, думает и желает корыстоваться от этого?

Др. Отнюдь нет.

Сокр. Но флейщик, у которого ничего нестоят флейты, или цитрист, у которого такова лира, или стрелок, у которого таков лук, или вообще какой-бы ни был мастер, либо иной благоразумный человек, имеющий у себя ничего нестоящие орудия, или какие другие снаряды, думает ли от них корыстоваться?

Др. Уж явно, что нет.

Сокр. Кого же называешь ты корыстолюбцами?—Ведь уж конечно, не тех же, которых мы перечислили, которые, то есть, зная, что вещи у него ничего не стоят, думают, что надо от них корыстоваться. Таким-то образом, почтеннейший, как ты говоришь, между людьми никто не корыстолюбив.

В.

С.

441

Е.

227.

Др. Но корыстолюбивыми, Сократ, я хочу называть тех, которые, по ненасытности, всегда чрезвычайно жадничают и корыстуются даже маловажным, мало или ничего нестоящим ¹.

Сокр. Вероятно, не зная, почтеннейший, что это ничего не стоит; потому что иначе — в невозможности этого убедило нас наше же рассуждение.

Др. Мне кажется.

Сокр. А если не зная, то явно, что без сознания думают они, будто ничего нестоящее стоит много.

Др. Явно.

Сокр. Корыстолюбивые-то иное ли что любят, как не корысть?

Др. Да, не иное.

Сокр. А корысть называешь ты противоположным убытку?

Др. Да.

Сокр. Так теперь убыток добро ли кому-нибудь?

Др. Никому.

Сокр. Напротив—зло?

Др. Да.

Сокр. Стало быть, от убытка люди терпят вред?

Др. Терпят вред.

Сокр. Следовательно, убыток—зло.

Др. Да.

Сокр. А корысть противоположна убытку.

¹ Это—второе определение корыстолюбия. Корыстолюбивыми называются те, которые, по ладности, сильно домогаются вещей маловажных, или даже ничего нестоящих. Достойно замечания, каким образом Сократ обличает собеседника во лжи. Сперва опять поставляется на вид мнение его, что корыстолюбивые желают τὰ ὀλίγου καὶ οὐδενὸς ἄξια, и отсюда выводится, что такие люди находятся в крайнем заблуждении и невежестве. Потом полагается, что корысть, поколику она противоположна убытку, есть добро, следовательно, корыстолюбивые любят добро. А так как любовь к добру надобно приписать всем людям, то корыстолюбие есть свойство всех людей. Софизм, очевидно, заключается в том, что из понятия корысти, как добра ad hominem, делается заключение к добру pro genere humano, т. е. из частного выводится общее.

442

Др. Противоположна.

Сокр. Стало быть, корысть—добро.

Др. Да.

Сокр. Так корыстолюбивых называешь ты любителями добра.

Др. Походит.

Сокр. Не сумасшедшими же, друг мой, почитаешь ты корыстолюбцев. А сам любишь ли то, что—добро, или не любишь?

Др. Люблю.

Сокр. Но то, чего не любишь, доброе ли что-нибудь есть, или злое?

Др. Клянусь Зевсом, недоброе.

Сокр. Напротив, все доброе, ты, может быть, любишь.

Др. Да.

Сокр. Спроси же и меня, не люблю ли и я,—и я признаюсь тебе, что люблю доброе. Да и кроме меня и тебя, все другие люди,—не кажется ли тебе?—доброе любят, а злое ненавидеть.

Др. По мне, эго явно.

Сокр. Но корысть признали мы добром?

Др. Да.

Сокр. Так вот и открывается, что все люди корыстолюбивы. А прежде мы говорили, что никто не корыстолюбив. Которое же мнение принять, чтобы не ошибиться?

Др. Думаю, мнение того, Сократ, кто правильно понимает человека корыстолюбивого; а правильно понимает его тот, кто занимается подобными делами и желает получать корысть от того, чем добрые корыстоваться не смеют ¹.

Сокр. Но видишь, милый мой, мы недавно согласились, что корыстоваться значит получать пользу.

В.

С.

¹ Собеседник делает здесь третье определение корыстолюбия, полагая, что корыстолюбивыми называются те, которые хотят корыстоваться вещами, невыносимыми для человека честного и совестливого. Посему это определение тем только отличается от прежнего, что там принимаемы были в расчет вещи ничего незначащие, а здесь берутся постыдные.

443

Е.

228.

В.

Др. Так что ж из этого?

Сокр. То, что вместе с этим мы признали справедливым, что все и всегда хотят себе добра.

Др. Да.

Сокр. Поэтому и люди добрые хотят всяких корыстей, если только корысть—добро.

Др. Но не тех, Сократ, от которых по крайней мере ожидают вреда.

Сокр. А получать вред, — значит ли, скажешь, терпеть убыток, или представляешь иное что-нибудь?

Др. Нет, говорю, терпеть убыток.

Сокр. Так от корысти ли люди терпят убыток, или от убытка?

Др. От того и другого: они терпят убыток и от убытка, и ох дурной корысти.

Сокр. Но кажется ли тебе, что какое-нибудь благодетельное и доброе дело бывает делом худым?

Др. Не кажется.

Сокр. Не согласились ли мы немного прежде, что убытку, как злу, корысть противоположна?

Др. Полагаю.

Сокр. А противоположное злу есть добро?

Др. Согласились.

Сокр. Видишь ли? ты берешься меня обмануть: нарочно говоришь противное тому, в чем мы недавно согласились.

Др. Нет, клянусь Зевсом, Сократ: напротив, ты обманываешь меня и, не знаю, как-то вертишься в речи туда и сюда.

Сокр. Говори лучше: ведь я, конечно, нехорошо сделал бы, не слушаясь человека доброго и мудрого.

Др. Кого это, и в чем?

Сокр. Моего и твоего согражданина, сына Пизистратова из демы филедской, Иппарха ¹, который между детьми Пи-

¹ Сократ, с намерением оправдать себя пред собеседником, что не хочет его обманывать, приводит мнение Иппарха, что друзей обманывать

444

зистрата был самым старшим и самым мудрым. Этот Иппарх показал иного и других прекрасных опытов мудрости ¹, да первый принес на эту землю и поэмы Омара ² и заставил рапсодов преемственно читать их по порядку ³ на панафинеях, как делают они это и теперь. Он же привез в наш город и Анакреона теосского, послав за ним пятидесяти-весельное судно; а Симонида кеосского всегда имел при себе и располагал его к тому великими наградами и дарами ⁴. Это делал он, желая образо-

С.

не должно и по сему поводу рассказывает об учреждениях Пизистратидов. Этот рассказ сам по себе не неприятен, но в отношении к главному вопросу диалога почти вовсе неуместен. Составляя едва не четвертую часть всего сочинения, он направляется только к убеждению собеседника, что Сократ не намерен его обманывать. Стало быть, это совершенно произвольная и чуждая предмета вставка. Между тем, по этому-то, вероятно; рассказу диалог получил и самое свое надписание, если только писателем его не был какой-нибудь Иппарх.

¹ Примеры его мудрости выставляются у Геродота (IV, 76, 5), где рассказывает о них Анахарсис, γῆν πολλῆν θεωρήσας καὶ ἀποδεξάμενος κατ’ αὐτὴν σοφίην πολλήν.

² То, что здесь приписывается одному Иппарху, другие писатели усвояют большею частью Содону и Пизистрату. См. Wolfii Prolegg. ad Hom. p. XCIX, CX, CX1 sq. Heynii Excurs. ad Iliad. XXIV, T. VIII, p. 609. Heinrich. Epimenid. p. 157. Его же De diasceustis Homeri, p. 17 sq., a особенно Perizon. ad Aelian. V. Hist. VIII, 2. Поэтому не лишнее исследовать, откуда взял свое сказание писатель Иппарха. Можно сказать почти с уверенностью, что возбуждаемый страстью к ораторству, он находил приличным все установления, приписываемые Солону и Пизистрату, отнести к своему герою. Если это справедливо, то нельзя не согласиться с Нитшема, который в книге De Historia Homeri (p. 164) говорит, что для правильной оценки излагаемого в Иппархе рассказа нужно бы решись другой вопрос, где у Аттиков был Омир, и откуда Иппарх мог принесть его. Писатель Иппарха ясно сказал: τὰ Ὁμήρου ἔπη πρῶτος ἐκόμησεν εἰς τὴν γῆν ταυτηνί. Потом это сказание без всякой критики принял Элиан и стал в пряное противоречие с своими же словами (Libr. XIII, с. 14) о Пизистрате, Оговариваясь только: εἰ δὴ ὁ Ἱππάρχος Πλάτωνός ἐστι τῷ ὄντι.

³ Диоген Лаэрций приписывает это Солону, говоря (in Solone § 57), что он первый установил читать омирические стихи ἐξ ύπόββλῆς, т. е. ἐξ ὑπολήψεως. Снес. Wolf. Prolegg. ad Hom. p. 140. С этим почти согласно сказание Цицерона (de Orat. III, 34,137), который говорит, что книги Омира, сначала смешанные, Пизистрат привел в известный порядок. Об этом же постановлении, скрыв только имя постановителя, говорит Исократа — Panegyr. с. 42. Lycurg. adv. Leocr. с. 26.

⁴ Об Анакреоне и Симониде то же говорит и Элиан (Vitt. VIII, 2);

445

229.

вать граждан, чтобы управлять ими, как наилучшими, и не считал нужным завидовать кому-нибудь в мудрости, так как был человек прекрасный и добрый. Когда же жители городские вышли у него образованными и удивлялись его мудрости,—он задумал дать образование и жителям сельским; а для этого по дорогам—и среди города и по демам поставил эрмиады ¹, потом из запаса своей мудрости, какая частью была изучена, частью изобретена им самим, избрал по своим мыслям наимудрейшее и, изложив это в элегиях ², свои стихотворения и образцы своей мудрости начертал на тех эрмиадах, чтобы граждане его не удивлялись уже мудрым надписям дельфийским, каковы: «познай себя», «ничего слишком», и другие подобные, но считали более мудрыми изречения Иппарха и, при прохождении взад и вперед мимо эрмиад, перечитывая начертанное на них и наслаждаясь мудростью Иппарха, приходили из деревень для образования себя и во всем прочем. Надписей было две. На левой стороне каждой эрмиады написан был армий, говорящий, что он стоит на средине между городом и демою, а на правой,—

а Перизоний прибавляет: καὶ γὰρ ὡς ἦν φιλοχρήματος ὁ Σιμωνίδης, οὐδβὶς ἀν— τιφήσει.

¹ Эрмиады—Ἐρμᾶς ἔστησεν. Эрмиады или эрмы были у Греков τετράγωνοι κίονες—четырехугольные статуи, медные или мраморные, без рук, и без телесных форм, но с человеческою головою. они представляли Меркурия и от того получили свое имя. Их нередко поставляли пред дверьми храмов и пред домами знаменитых граждан, чаще же всего на перекрестках, или в таких пунктах, где сходилось иного дорог. В этом случае на них были надписи, показывавшие, куда ведет дорога, а другие заключали в себе какие-нибудь нравственные правила жизни. Об этих-то эрмиадах говорит Cornei. Nepos(v. Alcib. с. 3), что в одну ночь в Афинах все они были опрокинуты, кроме одной, стоявшей пред дверьми Андокида и называвшейся эрмиадою Андокидовою. Herman, Lex. у. Hermae.

² Здесь говорится об эрмиадах придорожных, стоявших по путям между Афинами и демами. На них было по две надписи: одна на правой стороне, другая на левой. По исследованию Фурмонция, с одной стороны начертывался пентаметр, с другой гексаметр; и это писатель Иппарха называет ἐλεγεῖον, только, кажется, неправильно; потому что ἐλεγεῖον есть двустишие, каким гномические философы древности обыкновенно выражали ту или другую мысль.

446

Правило Иппарха: водись помыслом правды.

На других эрмиадах написаны другие стихотворения, и было много прекрасных. Так, например, на стириакской дороге надпись говорила:

Правило Иппарха: друга не обманывай.

Посему, я никак не решился бы обмануть тебя, моего друга, и не послушаться того, столь мудрого человека, ради которого Афиняне, и по смерти его, находились три года под владычеством брата его, Иппиаса. И ты мог бы услышать от всякого старика, что только в эти годы была в Афинах тирания, а в другие времена Афиняне жили как бы под скипетром Кроноса. Люди говорливые рассказывают, а за ними повторяет и чернь, будто смерть его последовала от того, что он обесчестил сестру Армодия, носительницу священной корзины: но этот рассказ нелеп. Нет, Армодий был любим Аристогитоном и воспитывался у него. Аристогитон очень заботился о его воспитании и, в отношении к нему, почитал своим соперником Иппарха. В то время и сам Армодий любил одного из прекрасных и благородных тогдашних юношей,—сказывали и имя его, но я не помню. Этот юноша сперва удивлялся Армодию и Аристогитону, как мудрецам; а потом, познакомившись с Иппархом, презрел их. Оскорбленные таким бесчестием, Армодий и Аристогитон умертвили Иппарха.

Др. Так должно быть, ты, Сократ, или не почитаешь меня другом, или и почитаешь, да не слушаешься Иппарха. Ведь я не могу убедиться твоими словами, что ты, не знаю, каким-то образом, не обманываешь мена.

Сокр. Пускай же будет и в речах, как бывает в шахматной игре: я согласен взять, какое угодно, мое слово назад, лишь бы ты не думал, что я тебя обманываю. Хочешь ли, возьму назад то, что все люди желают благ?

Др. Никак не хочу.

Сокр. Или то, что оставаться в убытке и самый убыток —зло?

В.

С.

447

230.

В.

С.

Др. И этого не хочу.

Сокр. Ну так то, что корысть и корыстоваться есть противоположное убытку и несению убытка?

Др. И это также.

Сокр. Да не то ли, что корыстоваться, как действие, противоположное злу, есть добро?

Др. Не бери у меня назад ничего этого.

Сокр. Значит, тебе кажется, что в корысти одно—добро, а другое—зло.

Др. Да, кажется.

Сокр. Так я беру назад: пусть одна корысть будет нечто доброе, а другая нечто злое.—Но добрая корысть есть не более корысть, как и злая. Не так ли?

Др. Бак ты спрашиваешь меня?

Сокр. Я скажу. Хлеб бывает хороший и худой?

Др. Да.

Сокр. Но один из них больше ли хлеб, чем другой, или оба они равно то самое—хлеб, и с этой стороны ничем не отличаются один от другого, поколику, то есть, оба—хлеб, отличаются же тем, что один хорош, другой худ?

Др. Да.

Сокр. Не то же ли самое—о питье и о всем другом? Эти вещи тожественны между собою, и хотя одни из них хороши, а другие нехороши, однако ж, сами в себе,—с этой стороны взаимно не различаются, как и человек не различается ох человека, хотя один будет добр, другой зол.

Др. Да.

Сокр. Человек-то, думаю, кто бы он ни был, не больше и не меньше другого, — ни добрый больше злого, ни злой больше доброго.

Др. Ты говоришь правду.

Сокр. Не так ли мыслить нам и о корысти, что корысть то,—зла она, или добра,—равно корысть?

Др. Необходимо.

448

Сокр. Стало быть, ничем не больше корыстуется человек, имеющий добрую корысть, как и злую; потому что никоторая корысть, как мы согласились, не является больше корыстью.

Др. Да.

Сокр. Так кань ни к которой из них не прибавляется ни больше ни меньше.

Др. Конечно не прибавляется.

Сокр. Как же может кто-либо делать что, или терпеть больше или меньше—тою вещью, к которой ничто такое не прибавляется?

Др. Невозможно.

Сокр. Итак, если обе эти корысти равно корыстны, то нам теперь надобно исследовать, на что, смотря, как на тожественное в той и другой, ты и обеих находишь причину называть их корыстью? Положим, тебе захотелось бы спросить меня: почему я и хороший хлеб и худой—равно тот другой называю хлебом?—Я отвечал бы: потому, что тот и другой есть сухая пища тела. Ведь согласишься, конечно, и ты, что таково понятие хлеба. Не так ли?

Др. Так.

Сокр. И о питье была бы та же формула ответа, что, то есть, жидкой пище тела, — хороша она или худа,—имя одно это—питье; подобным образом отвечал бы я и о других вещах. Так постарайся и ты подражать мне в своем ответе. Корысть добрую и корысть злую — ту и другую называя корыстью, что видишь ты в ней тожественное, почему она есть корысть? А если сам отвечать не можешь, то вникни, что буду говорить я. Корыстью почитаешь ты всякое ли приобретение, какое кому достается, когда приобретший подучает много, ничего не истратив, или истратив малость?

Др. Кажется, это называю я корыстью.

Сокр. Не так ли разумеешь ты ее? Человек—на пиру: он ничего не тратит, но, разгулявшись, приобретает болезнь.

231.

449

С.

Др. Нет, клянусь Зевсом.

Сокр. А приобретши от пира здоровье, корысть ли приобрел бы, или убыток?

Др. Корысть.

Сокр. Стало быть, не то-то корысть — приобрести, какое ни случилось, стяжание.

Др. Конечно не то.

Сокр. Не получит корысти тот ли, кто не получит чего худого, или тот, кто—доброго?

Др. Видимо, кто доброго-то.

Сокр. А кто подучит худое, тот потерпит, видно, убыток?

Др. Мне кажется.

Сокр. Так видишь? ты опять перебегаешь к тому же: корысть представляется тебе добром, а убыток—злом.

Др. Но я в недоумении,—что сказать.

Сокр. И недоумение твое—не без причины. Отвечай мне и на это. Кто меньше истратил и больше приобрел, тот имеет ли, скажешь, корысть?

Др. Да, лишь бы было, говорю, не худое; лишь бы меньше истратил и больше получил золота или серебра.

Сокр. Об этом и буду я спрашивать. Положим, кто-нибудь, истратив полфунта золота, получил вдвое серебра: корысть, или убыток подучил он?

Др. Вероятно, убыток, Сократ; потому что вместо двенадцати частей, к нему возвратилось только две части серебра.

Сокр. Однако ж он получил больше. Разве двукратное не больше половины?

Др. Но по ценности-то, серебро ниже золота.

Сокр. Стало быть, к корысти должно, как видно, присоединяться это—ценность. Вот теперь серебро, хотя его боль-

¹ Отношение фунта золота к фунту серебра было как 12 к 1. Это место изъяснил Le bonneв своем ответе г-ну Гарнье. См. Les considérations générales sur l’évaluation des monnaie greques et romaines. Paris. 1817.

450

ше, не стоит, говоришь, золота, а золото, хотя его меньше, стоит, говоришь, серебра.

Др. Непременно; это так.

Сокр. Стало быть, корыстна ценность,—мало ли будет чего, или много,—а не ценность некорыстна.

Др. Да.

Сокр. Под ценным же иное ли что разумеешь ты, как не то, что стоит приобретения?

Др. Да, что стоит приобретения.

Сокр. А стоящее приобретения бесполезно ли, говоришь опять, или полезно?

Др. Вероятно, полезно.

Сокр. Но полезное не есть ли доброе?

Др. Да.

Сокр. Поэтому, неустрашимейший из всех смертных, не приходится ли нам опять—в третий или четвертый раз согласиться, что корысть есть доброе?

Др. Вероятно.

Сокр. Помнишь ли, откуда вышло наше слово?

Др. Думаю.

Сокр. А не то,—я напомню. Ты спорил со мною, что добрые хотят корыстоваться не всякою корыстью; но если она— добро, корыстуются, а зло,—нет.

Др. Так.

Сокр. Теперь же исследование не заставило ли нас согласиться, что всякая корысть,—мала она, или велика,—есть добро?

Др. Заставило, Сократ, по крайней мере меня—больше, чем убедило.

Сокр. Но после этого, может быть, и убедит. Теперь, по убеждению, или как иначе, ты соглашаешься с нами, что всякая корысть,—мала ли она, или велика,—есть добро.

Др. Конечно соглашаюсь.

Сокр. А все добрые люди хотят всякого добра,—соглашаешься ты, или нет?

Е.