Платон Эвтифрон

Эвт. Что за новость 1), Сократ! ты прекратил свои беседы в Ликее и проводишь теперь время в портике царя 2). Вероятно у тебя, так же как и у меня, пред царем нет никакого судебного дела.

Сокр. Не совсем вероятно, Эвтифрон. Впрочем Афиняне называют мое дело не судебным, а государственною виною 3).

2

В.

С.

Эвт. Что ты говоришь? Так видно на тебя сделал кто-нибудь донос? Ведь я не могу думать, чтобы ты донес на кого-нибудь.

Сокр. Конечно нет.

Эвт. Значит, на тебя другой?

Сокр. Да.

Эвт. Кто же это?

Сокр. Я и сам не очень знаю его, Эвтифрон; человек, по видимому, молодой и неважный; называют его, кажется, Мелитом из демы пифейской 1). Не припомнишь ли ты какого-нибудь Пифейца, Мелита, с прямыми волосами, редкою бородою и орлиным носом 2)?

Эвт. Не помню, Сократ. А в чем состоит донос?

Сокр. В чем состоит? Донос-то, мне кажется, не маловажен: молодому человеку знать такое дело—не безделица. Я знаю, говорит он, каким образом развращается юношество, и знаю, кто развращает его. Должно быть, это какой-нибудь мудрец. Почитая мою не ученость

развратительницею своих сверстников, он обращается к городу, как бы к отцу, и обвиняет меня. Из политиков, кажется, он один управляет верно; потому что в самом деле справедливо — прежде всего заботиться o детях, чтобы они вышли отличными, следуя примеру доброго садовника, который сперва старательно смотрит за молодыми растениями, а потом уже и за прочими. Так-то, может быть, и Мелит,—сначала истребит нас, которые, по его словам, вредим отпрыскам юношества, а за тем уже конечно позаботится и о старших, и чрез то окажет городу весьма много величайших услуг, чего и должно ожидать от человека, сделавшего такое начало.

Эвт. Желательно бы, Сократ; но я боюсь, не выйдет ли напротив: ведь кто берется обидеть тебя; тот, мне кажется, начинает делать зло городу с самого корня 1). Да скажи мне, какими бы делами, по его словам, и развращать тебе юношество 2)?

Сокр. И слышать-то странно, почтеннейший. Он говорит, что я творю богов; то есть, ввожу новых и отвергаю древних. В этом именно состоит его донос.

Эвт. Понимаю, Сократ; ты объявляешь, что с тобою всегда—твой гений: вот ему и повод донесть на тебя, как на нововводителя в делах божественных. С этим-то на-

D.

3.

В.

C.

D.

E.

4.

ветом он идет в суд, зная, что толпа охотно принимает подобные клеветы. Ведь и надо мною смеются, будто над безумцем, когда я в собрании говорю что-нибудь о предметах божественных и предсказываю будущее,—смеются не потому, чтобы мои предсказания были несправедливы, а потому, что завидуют всем таким, как мы. Впрочем ненужно слишком беспокоиться; будем идти дружно.

Сокр. Любезный Эвтифрон! быть осмеянным, может быть, еще неважно. Афиняне, кажется, не очень хлопочут о том, что кого-нибудь почитают сильным; лишь бы только не преподавал он своей мудрости. По зависти ли, как ты говоришь, или по чему иному, они гневаются больше на того, кого почитают готовым сделать и других такими же.

Эвт. Впрочем, мне не слишком любопытно знать, какого они обо мне мнения.

Сокр. Может быть, ты кажешься им особняком, который не хочет преподавать своей мудрости; а я боюсь противного: не заметили ли они во мне человеколюбивого чувства—изливать в слове каждому все, что имею,—не только без платы, но и с придачею своего удовольствия, лишь  бы кто пожелал меня слушать? Итак, если бы они, говорю, захотели только посмеяться надо мною, как смеялись и над тобою; то ничуть не скучно было бы провести время в суде с шутами и насмешниками: но что, когда примутся за дело серьезно? Тогда только вам—прорицателям будет известно, какие произойдут последствия.

Эвт. Может быть, Сократ, и ничего не будет. Думаю, ты благополучно выиграешь свое дело, а я—свое.

Сокр. Но у тебя-то, Эвтифрон, какое же дело? Ты бежишь, или преследуешь?

Эвт. Преследую.

Сокр. Кого?

Эвт. Того, кого преследуя, можно тотчас показаться  сумасшедшим.

Сокр. Что? уж не налету ли кого-нибудь 1)?

Эвт. Куда ему летать! он уже дряхлый старик?

Сокр. Кто ж это такой?

Эвт. Мой отец.

Сокр. Твой отец?

Эвт. Конечно.

Сокр. Какая же вина его? и в чем дело?

Эвт. В убийстве, Сократ.

Сокр. О Иракл! да народ-то вероятно и не знает, Эвтифрон, как тут соблюсти справедливость. Ведь соблюсти ее в этом случае можно, думаю, не всякому встречному, а тому, кто уже далеко ушел в мудрости.

Эвт. Конечно далеко, клянусь Зевсом, Сократ.

Сокр. Видно, от твоего отца умер кто-нибудь из родных 2)? само собою разумеется; потому что за чужого-то ты, вероятно, не стал бы обвинять его в убийстве.

Эвт. Смешно, Сократ, что ты различаешь: чужой умер, или свой. Надобно смотреть на одно: за дело ли кто убил, или нет; если за дело,—оставь его, а когда нет, — преследуй, хотя бы убийца ел и пил за одним с тобою столом. Преступление не меньшее—жить с ним сознательно

В.

С.

D.

и не очистить себя п его чрез суд. Умерший-то, видишь, был мой работник 1) и нанялся к нам, когда мы возделывали землю на острове Наксосе 2). Напившись допьяна и рассердившись на одного из наших слуг 3), этот работник убил его. Отец мой, связав убийце руки и ноги, бросил его в один ров, и послал сюда человека к истолкователю посоветоваться 4), что ему делать; между тем о связанном, как об убийце, не думал и не заботился: не важное, то есть, дело если и умрет,—что и случилось. Голод, стужа и эти веревки убили его прежде, чем посол возвратился от истолкователя. Вот за то-то и негодуют на меня—как отец, так и прочие родные, что за убийцу я об-

виняю своего отца в убийстве, которого, по их словам, он не совершил. Да если б и совершил, то и тогда, говорят, не стоило бы вступаться за умершего; потому что он сам был убийца, При том, нечестиво будто бы сыну обвинять отца в убийстве. Худо понимают они, Сократ, дела божественныя, худо отличают святое от нечестивого!

Сокр. Но ты-то Эвтифрон? неужели, ради Зевса, приписываешь себе столь определенное знание дел божественных и тех, которые называются святыми и нечестивыми, что, обвиняя отца, не боишься совершить нечестие, если происшествие было таково, как оно рассказано тобою?

Эвт. А что было бы от меня пользы, Сократ, и чем Эвтифрон отличался бы от других, если бы не знал определенно всех этих вещей?

Сокр. О, как не хорошо, дивный Эвтифрон, мне поучиться у тебя и, прежде чем начнется судопроизводство, сказать Мелиту следующее: я и прежде старался более всего о познании дел божественных; а теперь, когда он начал обвинять меня в вольномыслии и нововведениях касательно веры, я даже сделался твоим учеником. Посему, если ты, Мелит, сказал бы я, признаешь Эвтифрона в этом отношении мудрым и правомыслящим, то думай так же и обо мне и не обвиняй меня: а когда напротив, то суди прежде учителя, чем меня; потому что он развращает стариков, Сократа и отца своего, — первого посредством наставлений, а последнего посредством упреков и наказания. Если же он не поверит мне и не освободит меня от суда, или, вместо меня, подаст донос на тебя; то и ты в суде скажешь против него то самое, что прежде говорил я.

Эвт. Да, клянусь Зевсом, Сократ; пусть только попробует донести на меня, — а открою, где у него гнило; и тогда в суде скорее будут рассуждать о нем, чем обо мне.

Сокр. Знаю, любезный друг; потому-то и хочу быть

Е.

5.

В.

С.

D.

E.

6.

твоим учеником. Знаю также, что никто другой, ни сам Мелит, не подумает и взглянуть на тебя: напротив, в меня он уже всмотрелся так проницательно и легко, что обвиняет в нечестии. Открой же мне теперь, ради Зевса, то, что для тебя, по твоему признанию, совершенно ясно, то есть, как надобно отличать благочестие от нечестия—и в убийстве и во всем другом. Разве святое не одно и то же во всяком деле и не равно само себе? Таким же образом, не святое разве не противоположно всему святому и не равно само себе? Разве все, чтобы ни было, не святое, заключается не в одной идее нечестия?

Эвт. Непременно, Сократ.

Сокр. Скажи же, что называешь ты святым, и что не святым?

Эвт. Святым я называю именно то, что теперь делаю, то есть — преследование преступника, обличенного либо в убийстве, либо в святотатстве, либо в других  подобных делах,—отец ли то будет, мать, или иной кто-нибудь: а не преследование таких людей, по моему мнению, есть не святое. И смотри, Сократ, на каком прочном основании утверждается истинность этого закона 1). Я говорил уже и другим, что справедливость требует не поблажать нечестивому, кто бы он ни был. Люди сами почитают Зевса высочайшим и правосуднейшим из богов; однако ж верят, что он связал своего отца, без вины пожиравшего детей, а потом за другие подобные дела даже оскопил его. Между тем на меня досадуют, что я вооружаюсь против отца—преступника, и таким образом, по отношению к делу богов и моему, противоречат сами себе.

Сокр. А не за то-то ли, Эвтифрон, я и подпадаю под суд, что подобные рассказы о богах слушаю как-то с неудовольствием? В том-то, скажут вероятно, я и погрешаю. Если же теперь и ты, при всем глубоком знании дел божественных, держишься того же мнения; то нам необходимо, кажется, уступить. Да и какой дадим ответ 1), когда сами соглашаемся, что об этом ничего не знаем? Но скажи, ради бога дружбы  2), думаешь ли ты, что это действительно так было.

Эвт. Выло еще удивительнее этого, Сократ, о чем простой народ не ведает.

Сокр. Значит, ты думаешь, что между богами в самом деле бывает сильная вражда, драка и многое тому подобное 3), о чем рассказывают поэты, что малюют добрые живописцы — и в других священных для нас местах, и на той мантии 4), которая, со множеством подоб-

В.

С.

D.

ных изображений, в праздник великих Панафиней 1) перевозится в Акрополис? Назовем ли все это истинным, Эвтифрон?

Эвт. Не одно это, Сократ; я, если угодно, расскажу тебе о делах божественных много и другого, и уверен, что, слушая меня, ты изумишься.

Сокр. Неудивительно; но об этом расскажешь мне когда-нибудь на досуге; а теперь попытайся объяснить то, о чем я недавно просил тебя. Ведь ты, друг мой, еще не разрешил удовлетворительно первого моего вопроса: в чем состоит святое? а только сказал мне, будто святым называешь то, что теперь делаешь, то есть, обвиняешь отца в убийстве.

Эвт. И сказал правду, Сократ.

Сокр. Может быть. Но называешь ли ты, Эвтифрон, и многие другие поступки святыми?

Эвт. Конечно.

Сокр. А помнишь ли, что я спрашивал тебя не об од-

ном и не о двух святых делах из множества их, но о целом роде, в котором все святое — свято? Ты как будто сказал, что, в отношении к одной идее, все не святое — не свято, а святое—свято. Или не помнишь?

Эвт. Помню.

Сокр. Так научи же меня, что такое самая эта идея, чтобы, смотря на нее и пользуясь ею, как образцом, я мог все согласное с нею — и в твоих поступках, и в поступках других людей, назвать святым, а несогласное—не святым.

Эвт. Скажу и это, Сократ, если хочешь.

Сокр. Да, хотел бы-таки.

Эвт. Святое есть то, что приятно богам, а не святое — то, что им неприятно.

Сокр. Прекрасно, Эвтифрон; ты дал такой ответ, о  каком я просил тебя. Верен ли он, конечно еще не известно; но ты, разумеется, докажешь, что говоришь справедливо.

Эвт. Без сомнения.

Сокр. Давай же, рассмотрим свое положение. Богоприятный поступок и богоприятный человек свят: богоненавистный поступок и богоненавистный человек не свят. Это—не одно и тоже, но святое совершенно противоположно не святому. Не так ли?

Эвт. Так.

Сокр. И тебе кажется, это хорошо сказано?

Эвт. Думаю, Сократ; ведь сказано.

Сокр. Но и то сказано, Эвтифрон, что между богами бывают ссоры, взаимное несогласие и вражда друг против друга.

Эвт. Конечно сказано.

Сокр. А вражда и гнев, почтеннейший, проистекают не из разногласия ли касательно чего-нибудь? рассмотрим это. Положим, что я и ты различно думали бы о числах, которое из них более: разногласие в этом отношении

Е.

7.

В.

С.

D.

E.

конечно возбудило бы между нами вражду и вооружило бы нас друг против друга, пока, сосчитавшись по этому предмету, мы не примирились бы один с другим?

Эвт. Конечно.

Сокр. Равным образом, если бы мы разногласили касательно большого и меньшего; то, измерив вещь, верно перестали бы разногласить?

Эвт. Так.

Сокр. Равно, обратившись к весам, мы, думаю, кончили бы спор о тяжелейшем и легчайшем?

Эвт. Как не кончить!

Сокр. От какого же разногласия и к какому согласию перейти мы не могли бы, но сердились бы друг на друга и оставались бы врагами? Впрочем, может быть, тебе такой  вопрос неподручен: так позволь мне сказать и размысли,— не есть ли это справедливое и несправедливое, хорошее и дурное, доброе и злое? не об этих ли предметах мы разногласим и, не могши совершенно сойтись в отношении к ним, бываем врагами друг другу, как скоро сталкиваемся—я, ты и все прочие люди?

Эвт. Точно это, Сократ; все разногласие бывает в отношении к этому.

Сокр. Что ж? боги-то, если разногласят, Эвтифрон,— не те же ли предметы их разногласия?

Эвт. Крайне необходимо.

Сокр. Значит, справедливым и несправедливым, хорошим и дурным, добрым и злым одни из богов, благородный Эвтифрон, по твоим словам, почитают одно, другие—другое. Ведь они, вероятно, не ссорились бы между собою, если бы не разногласили в этом отношении. Не правда ли?

Эвт. Правда.

Сокр. И что каждый из них почитает хорошим, добрым и справедливым, то и любит, а противное этому ненавидит?

Эвт. Конечно.

Сокр. Между тем в том-то, как ты говоришь, что одни боги почитают справедливым, а другие несправедливым,—в том именно недоумении есть причина их ссоры и взаимной вражды. Не так ли?

Эвт. Так

Сокр. Стало быть, одно и тоже и ненавидят они и любят; и дела как богоненавистные, так и боголюбезные у них—одни и те же.

Эвт. Выходит.

Сокр. Но на этом основании, Эвтифрон, и святое и не святое равным образом для них одно и тоже.

Эвт. Должно быть.

Сокр. Следовательно ты, почтеннейший, отвечал мне не на вопрос: я спрашивал тебя не о том, что бывает одно и тоже — и святое и не святое; а из твоих слов видно, что боголюбезное есть вместе и богоненавистное. Так например, неудивительно, что настоящим своим поступком, то есть, обвинением отца, ты угодишь Зевсу, но оскорбишь Хроноса и Урана, — сделаешь приятное Ифесту, но огорчишь Иру. Тоже должно сказать и о прочих богах, если только они не одного об этом мнения.

Эвт. Но ни один бог, думаю, не спорит с другим, Сократ, что не надобно наказывать человека, который беззаконно убил кого-нибудь.

Сокр. Что ж, Эвтифрон? А между людьми разве ты слыхал, чтобы кто спорил, что не должно подвергать наказанию беззаконного убийцу, или поступившего несправедливо в чем-нибудь ином?

Эвт. Споры об этом не прекращаются ни в других местах, ни в судах. Даже те, которые виноваты, как нельзя более, все делают и говорят, чтобы избавиться от обвинения.

Сокр. Но если они уже признают себя виноватыми, Эв-

8.

В.

С.

D.

E.

9.

тифрон; то, признавшись, говорят ли, что не должно наказывать их?

Эвт. Этого-то никак не бывает.

Сокр. Следовательно они не все делают и говорят. Я думаю, никто не осмелится утверждать и спорить, что не должно наказывать его, хотя он и виноват. Такие люди, видно, не почитают себя виноватыми. Не правда ли?

Эвт. Правда.

Сокр. Следовательно они спорят не о том, что не должно наказывать виновного, а о том, кто, в чем и когда виновен.

Эвт. Справедливо.

Сокр. Но не тоже ли самое бывает и с богами, если они, по твоим словам, ссорятся о справедливом и несправедливом, то есть, если одни из них говорят, что такой то обидел, а другие не говорят? Того же, почтеннейший, что не должно наказывать виновного, не смеют сказать ни боги, ни люди.

Эвт. Да, ты говоришь правду, Сократ; именно это главное.

Сокр. При том, люди и боги, если только у богов, Эвтифрон, бывают касательно чего-нибудь разногласия и споры, споря между собою, всякий раз спорят, думаю, о делах: то есть, одни из них говорят, что известное дело сделано справедливо, а другие, — что несправедливо. Не так ли?

Эвт. Конечно.

Сокр. Итак наставь же меня, любезный Эвтифрон, что бы я был мудрее; скажи, почему ты знаешь, что все боги почитают беззаконною смерть такого наемного слуги, который, сделавшись человекоубийцею, был связан господином покойника и от уз умер, прежде, нежели связавший успел получить известие от истолкователей, как ему поступить, и что за это сын справедливо может преследовать своего отца и обвинять его в убийстве. Ну-ка

постарайся доказать мне как-нибудь яснее, что непременно все боги признают это дело справедливым. Если твое доказательство будет достаточно; то я никогда не перестану прославлять твою мудрость.

Этв. Но, может быть, тут потребовалось бы, Сократ, не мало труда, если бы я захотел доказать тебе это с совершенною ясностью 1).

Сокр. Понимаю: в твоих глазах я не столь смышлен, как суди; вед им-то ты, разумеется, докажешь, что это беззаконно 2), что такие дела ненавистны всем богам.

Эвт. Да и весьма ясно, Сократ, — только бы захотели меня слушать.

Сокр. Будут слушать, лишь бы твоя речь показалась хорошею. Но между тем как ты говорил,—я подумал и теперь размышляю сам с собою: положим, Эвтифрон в самом деле научил бы меня, что такую смерть все боги признают беззаконною; узнал ли бы я от него даже и тогда, в чем состоит святое, и в чем не святое? Пусть он сказал бы, что это богоненавистно: однако ж и тут, по видимому, не определилось бы еще значение того, что свято и противно святому; потому что дело богоненавистное бывает и богоприятным. И так я увольняю тебя от ответа, Эвтифрон; допустим если угодно, что все боги признают этот поступок беззаконным и ненавидят его. Но не поправиться ли нам с своею речью следующим образом: что вое боги ненавидят, то не свято, что—любят, то

В.

С.

D.

Е.

10.

свято; что одни любят, другие ненавидят, то ни то ни сё, или и то и сё? Хочешь ли, так определим святое и не святое?

Эвт. Что же препятствует, Сократ?

Сокр. Мне-то ничто не препятствует, Эвтифрон; но ты смотри свое 1): допустив это, удобно ли тебе научить меня тому, что обещал?

Эвт. Да, я могу допустить, что любезное всем богам свято, а ненавистное всем богам не свято.

Сокр. Но рассматривать ли нам, Эвтифрон, истинность этого положения, или оставить, и, когда утверждают, что это так, просто принимать мнение, — наше ли оно будет, или чужое? Впрочем, не лучше ли исследовать, что тут говорится?

Эвт. Лучше исследовать; хотя я думаю, что теперь мы сказали хорошо.

Сокр. А вот сейчас узнаем обстоятельнее, почтеннейший. Подумай-ка о следующем: святое потому ли свято, что любезно богам, или потому любезно богам, что свято 2)?

Эвт. Я не понимаю твоих слов, Сократ.

Сокр. Так постараюсь сказать яснее: мы называем нечто носимым и носящим, водимым и водящим, видимым и видящим. Ты понимаешь, что все это отлично одно от другого, как отличное?

Эвт. Да, кажется, понимаю.

Сокр. Поэтому, если есть любимое, то не отлично ли оно от любящего?

Эвт. Как не отлично!

Сокр. Скажи же мне: носимое потому ли носимое, что в. его носят, или по чему иному?

Эвт. Нет, именно по этому.

Сокр. И водимое,—по тому, что его водят, и видимое,— по тому, что его видят?

Эвт. Конечно.

Сокр. Значит, видимое не по тому видят, что оно видимо, а напротив—по тому видимо, что его видят; и водимое не по тому водят, что оно водимо, а по тому водимо, что его водят, и носимое не по тому носят, что оно носимо, а по тому носимо, что его носят. Ясно ли теперь, Эвтифрон, что хочу я сказать? Я хочу сказать следующее: если что-нибудь бывает, или страдает; то бывает не по тому, что оно есть бываемое, а по тому есть бываемое, что оно бывает; и страдает не по тому, что оно есть страдательное, а по тому есть страдательное, что оно страдает. Или ты не согласен с этим?

Эвт. Согласен.

Сокр. А любимое не есть ли нечто бываемое, либо нечто страдательное в отношении к чему-нибудь?

Эвт. Конечно.

Сокр. Значит, и оно таково же, как прежнее: то есть, если любят его, то любят не по тому, что оно любимо, а по тому оно любимо, что его любят?

Эвт. Необходимо.

Сокр. Итак, что же скажем мы о святом, Эвтифрон? не то ли, что оно, согласно с прежним твоим мнением, любезно всем богам?

Эвт. Да.

Сокр. Но по тому ли, что оно свято, или по чему иному?

Эвт. Нет, именно по этому.

Сокр. Следовательно оно любимо по тому, что свято, а не потому свято, что любимо.

Эвт. Выходит.

В.

С.

D.

Е.

11.

В.

Сокр. И однако ж боголюбезное боголюбезно и любимое любимо—по тому, что его любят боги.

Эвт. Как же иначе!

Сокр. Значит, боголюбезное не есть святое, Эвтифрон, и святое, по твоим же словам, не есть боголюбезное; но одно отлично от другого.

Эвт. Как же так, Сократ?

Сокр. Так. Мы согласились, что святое по тому любимо, что свято, а не по тому свято, что любимо. Не правда ли?

Эвт. Да.

Сокр. Боголюбезное же таково, поколику любезно богам, то есть, боголюбезно именно во тому, что любимо, а не по тому любимо, что боголюбезно.

Эвт. Твоя правда.

Сокр. Но если боголюбезное и святое, Эвтифрон,—одно и тоже; то, как святое любят ради того, что оно свято, так и боголюбезное любили бы по тому, что оно боголюбезно. Если же боголюбезное боголюбезно по тому, что оно любимо богами, то и святое было бы свято по тому, что оно любимо ими. Между тем ты видишь, что они находятся в обратном отношении, как отличные одно от другого: то есть, первое надобно любить потому, что его любят; а последнее любят потому, что его надобно любить. Видно же на мой вопрос, что называется святым, ты, Эвтифрон, не хотел открыть самую сущность его, а только показал некоторое его свойство. Ты сказал, что ему свойственно быть любезным для всех богов, а не сказал, что такое оно само по себе 1). Итак, если тебе приятно, не скрывай от меня этого, но объяви опять сначала, что называется свя-

тым, независимо от того, любезно ли оно богам, или имеет какое-нибудь другое свойство. Об этом мы разногласить не будем; только скажи искренно, что почитается святым и не святым.

Эвт. Но я не знаю, Сократ, как высказать тебе свои мысли. Все, что мы ни выставим 1), как-то кружится у нас и не хочет оставаться на том месте, где было поставлено.

Сокр. Видно твои слова, Эвтифрон,—слова моего предка Дедала 2). Если бы сказал и постановил их я; то ты, может быть, посмеялся бы надо мною: вот-де, по родству с ним, н у тебя содержание убегает из речи и не хочет оставаться там, где было положено. А теперь, так как предположения сделаны тобою, нужна иная шутка: ты сам видишь, что они не устаиваются у тебя, как и у Дедала.

Эвт. Кажется, Сократ, что наши слова вызывают

С.

D.

Е.

12.

именно такую шутку: но не я сообщил им способность кружиться и не стоять на одном месте, а ты представляешься мне Дедалом; у меня-то оставалось бы это так.

Сокр. Видно же друг мой, в искусстве я настолько превосходнее того человека, что 1) он делал движимыми только собственные свои произведения, а мне, кроме собственных, пришлось приводить в движение и чужие. При том,—вот торжество искусства: я — мудрец нехотя; мое желание было установить речь и сделать ее твердою, чтобы к мудрости Дедала присоединить особенно сокровища Танталовы 2). Впрочем довольно об этом. Так как ты, кажется мне, беспечен; то я сам, вместе с тобою, постараюсь показать, каким образом тебе надлежало бы учить меня, что называется святым. Не поскучай же, смотри: все святое не необходимо ли представляется тебе справедливым?

Эвт. Необходимо.

Сокр. А все справедливое—святым? — Или, может быть, все святое справедливо, но не все справедливое свято? может быть, одно свято, а другое—другое?

Эвт. Я не могу следовать за твоими мыслями, Сократ.

Сокр. Однако ж ты во сколько моложе меня, во столько же и мудрее. Тебе, как я сказал, мешает одна беспечность, происходящая от богатства мудрости. Но сделай усилие, почтеннейший. Да о моих словах и не трудно размыслить. Я говорю противное тому, что воспевает поэт 3):

О Зевсе, который все сотворил и все насадил, что мы видим,

Вести свою речь ты не хочешь, за тем, что где страх, там и стыд.

В этом а не согласен с поэтом: сказать ли по чему?

Эвт. Скажи.

Сокр. Я не думаю, что где страх, там и стыд. Мне кажется, многие хоть и боятся болезней, бедности и других вещей; но, боясь, не стыдятся того, чего боятся. Не так ли и тебе кажется?

Эвт. Конечно.

Сокр. Напротив, где стыд, там и страх; потому что найдется ли такой человек, который бы, стыдясь чего-нибудь и краснея, не опасался в тоже время и не боялся бесславия?

Эвт. Да, боится.

Сокр. Следовательно несправедливо сказано: где страх, там и стыд. Надобно сказать: где стыд, там и страх. То есть, где страх-то, там не всегда бывает стыд; потому что страх, кажется, обширнее стыда: стыд есть часть страха, как нечет есть часть числа; так что, где есть число, там можно еще и не быть нечету, а где есть нечет, там уже есть и число. Понимаешь ли по крайней мере это-то?

Эвт. Конечно.

Сокр. Так вот такой же вопрос был и прежде. Точно ли, где справедливое, там и святое? или на оборот: где святое, там и справедливое, а где справедливое, там не всегда бывает святое, поколику то есть святое разумеется, как часть справедливого? Так ли скажем, или тебе иначе кажется?

Эвт. Не иначе, а так; потому что ты говоришь правду.

В.

С.

D.

Е.

13.

Сокр. Смотри же, что далее. Если святое есть часть справедливого; то по видимому надобно определить, какую часть справедливого составляет святое. Положим, ты спросил бы меня, о чем сейчас говорено было, то есть: какую часть числа составляет чет, и что это за число? Я отвечал бы: у которого не неравные, а равные стороны 1). Или не так?

Эвт. Так.

Сокр. Постарайся же и ты объяснить мне таким образом: святое — какая часть справедливого?—и тогда скажем Мелиту, что он не должен обижать нас и обвинять в нечестии; так как мы достаточно узнали от тебя, что называется благочестивым и святым, и что нет.

Эвт. Благочестивое и святое, Сократ, кажется, есть та часть справедливого, которая относится к служению богам; а прочие части того же справедливого относятся к служению 2) людям.

Сокр. Ты, по-видимому, прекрасно говоришь, Эвтифрон. Теперь мне нужно нечто немногое. Я еще не понимаю, что

у тебя называется служением. Ведь не скажешь ты конечно, что, каково бывает служение в отношении ко всему другому, таково должно быть оно и в отношении к богам. Мы говорим же, например, что не всякий умеет служить лошадям, а только всадник. Не так ли?

Эвт. Конечно.

Сокр. Поэтому искусство всадника состоит в служении лошадям.

Эвт. Да.

Сокр. И не всякий умеет служить собакам, а только псарь.

Эвт. Так.

Сокр. Значит, искусство псаря есть служба собакам.

Эвт. Да.

Сокр. А искусство пастуха—служба быкам.

Эвт. Конечно.

Сокр. А святость и благочестие—служение богам, Эвтифрон. Не так ли ты говоришь?

Эвт. Так.

Сокр. Но ведь всякое служение делает одно и тоже, а именно,—какое-нибудь добро и пользу тому, чему служит. Например: ты сам видишь, что от службы всаднической получают пользу и становятся лучшими лошади. Или тебе иначе кажется?

Эвт. Нет, не иначе.

Сокр. Таким же образом, от службы псарной — собаки, от пастушьей — быки. Тоже должно сказать в о всем другом. Или ты думаешь, что служение приносит вред тому, кому служит?

Эвт. Нет, ради Зевса, не думаю.

Сокр. Следовательно—пользу?

Эвт. Как же иначе?

Сокр. Неужели же и святость, как служение богам, приносит им пользу и делает их лучшими? Но можешь

В.

С.

D.

E.

ли согласиться, что, совершая известное святое дело, ты улучшаешь которого-нибудь бога?

Эвт. Нет, клянусь Зевсом.

Сокр. Конечно, я и сам не думаю, Эвтифрон, чтобы ты сказал это; — куда думать! Для того-то я и спросил, как ты понимаешь служение богам, что был уверен в твоем несогласии разуметь его таким образом.

Эвт. Да и справедливо, Сократ; потому что я в самом деле не так разумею его.

Сокр. Подожди; какое однако ж служение богам называется святостью?

Эвт. Такое, Сократ, какое прилично слугам в отношении к их господам.

Сокр. Понимаю: это должно быть искусство угождать богам.

Эвт. Без сомнения.

Сокр. Но можешь ли сказать, в исполнении какого дела искусство угождать угождает врачам? не в восстановлении ли здоровья?

Эвт. Конечно.

Сокр. Что ж? а кораблестроителям искусство угождать в исполнении какого дела угождает?

Эвт. Явно, что в постройке кораблей, Сократ.

Сокр. А домостроителям, видно, в постройке домов?

Эвт. Да.

Сокр. Скажи же, почтеннейший: искусство угождать богам в исполнении какого дела угождает? Ты, разумеется, знаешь это; так как сам говоришь, что лучше всех разумеешь предметы божественные.

Эвт. И правду говорю, Сократ.

Сокр. Скажи же, ради Зевса, в чем состоит то прекраснейшее дело, которое производят боги, пользуясь нашими угождениями?

Эвт. Таких прекрасных дел много, Сократ.

Сокр. Конечно,—и у полководцев также, любезнейший; однако ж о главном деле их сказать нетрудно: то есть, они выигрывают победу на войне. Не так ли?

Эвт. Как же иначе?

Сокр. Равным образом много прекрасных дел и у земледельцев; однако ж главное дело их есть произращение пищи из земли.

Эвт. Конечно.

Сокр. Ну, а из многих и прекрасных дел, производимых богами, которое—главное?

Эвт. Я недавно уже сказал тебе, Сократ, что узнать с точностью все это стоит не малого труда. Вот мой простой ответ: кто в молитвах и жертвоприношениях умеет и говорить и делать угодное богам; того дела святы и спасительны, как для собственного его дома, так и для общества: а противные богоугодным—нечестивы, все искореняют и губят.

Сокр. Конечно, если бы ты захотел, Эвтифрон, то мог бы еще гораздо короче выразить главное в том, о чем я спрашивал. Но у тебя нет усердия научить меня; это видно. Вот, и приблизившись к делу, ты возвращаешься назад. Выслушав твой ответ, я и без тебя уже достаточно уразумел бы, что такое святость: а теперь вопрошающий по необходимости должен следовать за вопрошаемым, куда бы последний ни шел. Итак что же называешь ты святым и святостью? уж не уменье ли приносить жертвы и молиться?

Эвт. Да.

Сокр. Но приносить жертвы не значит ли давать богам, а молиться—просить у них?

Эвт. И очень, Сократ.

Сокр. Следовательно святость, по твоим словам, есть уменье просить богов и давать им?

Эвт. Ты весьма хорошо понял меня, Сократ.

Сокр. Потому, любезнейший, что жажду мудрости и

14.

В.

С.

D.

Е.

15.

В.

прилагаю к ней ум свой, чтобы не уронить ни одного твоего слова 1).—Но скажи мне, что же будет самое угождение богам? видно, просить их и давать им?

Эвт. Да.

Сокр. А справедливо просить, не значит ли—просить у них того, что нам нужно с их стороны?

Эвт. Чего же еще?

Сокр. И опять, справедливо давать, не значит ли—отдаривать их тем, что им нужно с нашей стороны?—Ведь не ловко же было бы, кажется, дарить кого-нибудь такою вещью, в которой он не нуждается.

Эвт. Твоя правда, Сократ.

Сокр. Следовательно святость, Эвтифрон, есть какое-то торговое искусство между богами и людьми?

Эвт. Пожалуй, если тебе приятно так назвать ее.

Сокр. Мне-то неприятно, если это неверно. Скажи, какую пользу боги получают от наших даров? Что они дают, то всякому известно; потому что у нас нет ничего доброго, что было бы даровано не ими. Но в чем состоит та польза, которую они получают от нас? Или наша выгода в этой торговле так выше их выгоды, что от них мы приобретаем все блага, а от нас они не приобретают ничего?

Эвт. Разве ты думаешь, Сократ, что боги пользуются тем, что получают от нас?

Сокр. А иначе, что значили бы наши дары богам, Эвтифрон?

Эвт. Что другое представишь, кроме чествования, поклонения и благодарности, как я недавно сказал?

Сокр. Поэтому святость есть выражение благодарности, Эвтифрон, а не то, что полезно и любезно богам?

Эвт. Да, выражение благодарности для них, кажется, любезнее всего.

Сокр. Так опять выходит, что святое—то, что любезно богам?

Эвт. Без всякого сомнения.

Сокр. Но говоря это, будешь ли удивляться, что слова твои не стоят на одном месте, а бродят? и захочешь ли обвинять меня, как Дедала, в их непостоянстве? Ты сам, гораздо искуснее, чем Дедал, заставляешь их ходить кругом. Разве не замечаешь, что наша речь пришла опять к своему началу? Вероятно ты помнишь, что святое и боголюбезное прежде было у нас не одно и тоже, а различно. Или не помнишь?

Эвт. Помню.

Сокр. А теперь разве не сознаешь, что любезное богам называешь святым? Ведь любезное богам есть не иное что, как боголюбезное. Или нет?

Эвт. Конечно.

Сокр. Следовательно, или прежнее положение не хорошо, или теперешнее неверно, если то хорошо.

Эвт. Выходит.

Сокр. Итак надобно исследовать снова, что называется святым: я, сколько от меня зависит, не откажусь от этого предмета, пока не узнаю его. Не презри же меня, но непременно удостой своим вниманием и хоть теперь наконец скажи истину. Тебе она известна ведь более, чем другим; а потому тебя не должно выпускать из рук, как Протея, пока не скажешь 1). Если бы ты не знал ясно, что называется святым и нечестивым, то как бы решиться — за человека наемного, настойчиво обвинять 2)

С.

D.

Е.

16.

в убийстве старика отца? Нет, ты и богов побоялся бы, чтоб как-нибудь не сделать неправды, и постыдился бы людей. Да, я хорошо знаю, что тебе совершенно известно святое и не святое. Скажи же, добрый Эвтифрон; не скрывай от меня своих мыслей.

Эвт. В другое время, Сократ; теперь спешу в одно место, и уже пора идти.

Сокр. Что ты делаешь друг мой? Твое удаление лишает меня великой надежды,—узнав от тебя, что свято, что нет, избавиться от обвинения, взнесенного на меня Мелитом. Я доказал бы ему, что, по милости Эвтифрона, вышедши мудрецом в делах божественных, и уже не говорю о них пустяков, как невежда, не ввожу новых понятий, даже хотел бы и остальную свою жизнь провести сколько можно лучше 2).