Платон Иппиас Меньший

Евд. А ты-то что-же молчишь 1), Сократ, тогда-как  Иппиас столь во многом себя показывает, и не берешься ни хвалить, вместе с другими, что-нибудь им сказанное, ни обличать, если иное, кажется тебе, нехорошо сказано?—особенно когда мы остались уже одни  2), и можем больше выдавать себя за людей, занимающихся философией.

Сокр. И действительно есть, Евдик, о чем можно бы с удовольствием спросить Иппиаса касательно того, что теперь говорил он об Омире. Ведь я слышал и от твоего отца Апиманта, что Илиада, поэма Омира, превосходнее его Одиссеи,—настолько превосходнее, насколько Ахиллес лучше Одиссея; ибо из этих двух поэм одна написана на Одиссея, другая—на Ахиллеса. Так мне приятно было бы, если бы позволил Иппиас спросить его о том, что ему кажется относительно этих мужей: которого почитает он лучшим?—тем приятнее, что он высказывал нам, как иные многоразличные познания, так и познания о прочих поэтах, и об Омире,

Евд. Что ж? ведь Иппиас, если ты спросишь его, конечно не поскупится на ответы, Не правда ли, Иппиас, что

363.

В.

С.

D.

364.

В.

ты, если Сократ будет тебя спрашивать, станешь отвечать? Или как поступишь?

Ипп. Да, я сделал-бы страшное 1) дело, Евдик, если бы теперь бегал от вопросов Сократа, тогда как всякий раз, возвращаясь из дома,—из Элеи в Олимпию, в собрание всех Эллинов, когда там бывают олимпийские игры 2), являюсь в святилище и говорю: не угодно ли кому того, что приготовлено мною для показания себя? Я буду отвечать желающему ответов, о чем-бы кто ни спрашивал 3).

Сокр. Блаженное-же достоинство приобрел ты, Иппиас, если каждую олимпиаду вступаешь в святилище с такою доверенностью к твоей душе относительно ее мудрости! И я удивился бы, если бы кто из борцов телесных так бесстрашно и самонадеянно выходил подвизаться с телом, как ты, говоришь, —с душой.

Ипп. Действительно, я имею это достоинство, Сократ; ибо с того времени, как начал подвизаться на олимпийских играх, никогда и никого не встречал лучше себя.

Сокр. Прекрасно в самом деле говоришь ты, Иппиас; твоя слава есть жертва мудрости—и городу Элее, и твоим родителям. Но что наконец скажешь ты нам об Ахиллесе и Одиссее? который из них, думаешь, и почему лучше? Ведь когда нас здесь, внутри, было много, и ты показывал себя,—я оставлял тебя говорить и не хотел спрашивать. Так как внутри было много народу, то чтобы вопросами не помешать тебе в показании себя: а теперь нас немного, да вот и это Евдик велит спрашивать;

так скажи и научи нас ясно: что говорил ты о тех двух мужах? как различал их?

Ипп. Готов раскрыть тебе, Сократ, еще яснее, чем тогда, что говорю и об этих, и о других: утверждаю, что из мужей, отправившихся к Трое, Омир изобразил самым бравым Ахиллеса, самым мудрым Нестора, самым изворотливым Одиссея.

Сокр. Увы, Иппиас! подаришь ли ты меня чем-нибудь таким, чтобы не смеяться надо мною, если я не пойму тебя и буду часто спрашивать? Нет, постарайся отвечать мне спокойно и удобопонятно.

Ипп. Да ведь стыдно было бы, Сократ, если бы я, уча этому других и получая за то деньги, сам, по случаю твоих вопросов, не соглашался на то же и не отвечал спокойно.

Сокр. Очень хорошо говоришь. Но ведь когда ты сказал, что Ахиллес изображен бравым, мне показалось, что я понимаю твои слова; то же, когда Нестор — мудрейшим: а как скоро ты произнес, что Одиссея поэт изобразил самым изворотливым,—этого, если сказать тебе правду, я вовсе не понял. Скажи-ка мне, не пойму ли так: Ахиллес изображен у Омира не изворотливым?

Ипп. Всего менее, Сократ, самым прямым: таким представляет его Омир и в молитвах 1) (ἐν Αιτᾶις), когда вводит их беседующими друг с другом, и когда Ахиллес говорит Одиссею:

Сын благородный Лаертов, герой Одиссей многоумный,

Должен я душу свою тебе объявить откровенно,

Как я и мыслю-таки, да и как совершить преднамерен.

Тот ненавистен мне, как врата ненавистного ада,

Кто в душе скрывает одно, а вещает другое:

Я же вам прямо скажу, что будет исполнено ныне.

В этих стихах открывается нрав того и другого мужа;

C.

D.

E.

так что Ахиллес является человеком, любящим истину и прямым, а Одиссей—изворотливым и лживым: ведь произносить эти стихи заставляет он Ахиллеса об Одиссее.

Сокр. Теперь, Иппиас, я, должно быть, уже понимаю, что ты говоришь: ты изворотливым, как видно, называешь лжеца.

Ипп. Особенно, Сократ; ведь Одиссея таким изобразил Омир во многих местах и Илиады и Одиссеи.

Сокр. Так видно Омиру казалось, что любит истину один, а лжец—другой, не тот же самый.

Ипп. Как же иначе было бы, Сократ?

Сокр. И тебе самому кажется это, Иппиас?

Ипп. Всего более; да и странно было-бы, если бы не казалось.

Сокр. Так оставим Омира,—тем более, что невозможно спросить его, какую имел он мысль, когда писал эти стихи. Но так как ты усвоил себе это мнение и тебе нравится то, что, по твоим словам, говорит Омир; то отвечай вообще и за Омира и за себя.

Ипп. Так и будет. Но спрашивай, о чем тебе хочется, коротко

Сокр. Лжецы, говоришь ты, делают нечто—потому ли, что не могут, как бы больные, делать иначе, или могли бы?

Ипп. Могут отлично—и многое другое, и обманывать людей, говорю я.

Сокр. Значит, могут, как видно, по твоим словам, и изворотливые. Не правда ли?

Ипп. Да.

Сокр. Изворотливые же обманывают по глупости ли и безумию, или по плутовству и некоторой смышлености?

Ипп. Всего более по плутовству и смышлености.

Сокр. Стало быть, они, как видно, умны.

Ипп. Да, клянусь Зевсом, и очень.

Сокр. Будучи же умными, не знают, что делают, или знают?

Ипп. И очень хорошо знают; для того и замышляют злое.

Сокр. Зная же то, что знают, невежды ли они, или мудрецы?

Ипп. Конечно, мудрецы—на то-то самое, обманывать.

Сокр. Пусть же так: припомним, что ты говорил. Лжецы, сказал ты, и сильны, и умны, и знающи, и мудры на ложь?

Ипп. Конечно сказал.

Сокр. А говорящие правду и лжецы различаются между собою и противоположны друг другу?

Ипп. Говорю.

Сокр. Пусть так: значит, некоторые из сильных и мудрых, по твоим словам,—лжецы.

Ипп. Даже особенно.

Сокр. Когда-же сильны и мудры лжецы, говоришь, в этом самом,—могут ли они, думаешь, лгать, если захотят, или не могут в том, в чем лгут?

Ипп. Могут, говорю я.

Сокр. Стало быть, чтобы сказать коротко, лжецы мудры и сильны на ложь.

Ипн. Да.

Сокр. Следовательно человек, не имеющий силы лгать, и невежда не может быть лжецом?

Ипп. Так и есть.

Сокр. А силен-то, стало быть, каждый, кто чего-бы ни захотел, может делать это, когда захочет,—может, говорю, не по побуждению болезни или чего подобного, а так, как например, ты можешь, когда захочешь, написать мое имя: так я понимаю. Не такого ли называешь ты сильным?

Ипп. Да.

366.

В.

С.

D.

E.

367.

B.

Сокр. Скажи же мне, Иппиас: не опытен ли ты действительно в счислении и в искусстве исчислять?

Ипп. Всего более, Сократ.

Сокр. И если бы кто спросил тебя: велико ли выйдет число из трижды семьсот?—ты, когда-бы захотел, всего скорее и более сказал бы правду на этот вопрос?

Ипп. Конечно.

Сокр. Не потому-ли, что весьма силен и мудр в этом отношении?

Ипп. Да.

Сокр. Но только ли весьма силен, или и превосходнейший в том, в чем весьма силен и мудр, то есть, в искусстве счисления?

Ипп. Конечно, и превосходнейший, Сократ.

Сокр. Так ты весьма сильно можешь говорить об этом истину. Не правда ли?

Ипп. Думаю.

Сокр.         Что же, касательно этого самого, будет ложь? Отвечай мне, Иппиас, благородно и великодушно, как и прежде. Если бы кто спросил тебя: сколько выйдет — трижды семьсот? то ты ли лучше бы солгал и, касательно этого, всегда повторял-бы ту же самую ложь, желая лгать и никогда не отвечать правды, или невежда в счислении мог бы лучше солгать по неведению, чем ты по желанию? Впрочем, может быть невежда, желая сказать ложь, часто нехотя, по случаю, сказал бы правду, потому что не знает; а ты, мудрец, если уже хочешь лгать, лжешь всегда одинаково?

Ипп. Да, бывает так, как ты говоришь.

Сокр. Но лгун, может быть, лжет во всем другом, а никак не в числе? в числах он лгать не может?

Ипп. О, клянусь Зевсом, и в числе.

Сокр. Стало быть, положим и то, Иппиас, что лживый человек бывает также в числе, и в счислении?

Ипп. Да.
 

Сокр. Кто же он мог бы быть? Чтобы сделаться ему лжецом, не должен ли он иметь силу солгать в том, в чем ты сейчас согласился? Ведь не имеющий силы лгать, сказал ты, если помню, никогда не будет лжецом.

Ипп. Да, помню, было сказано.

Сокр. Не объявил ли ты себя сейчас самым сильным лгать в счислении?

Ипп. Да, и это тоже было сказано.

Сокр. А не самый ли сильный ты и правду говорить в счислении?

Ипп. Конечно.

Сокр. Стало быт, кто в счислении может говорить и ложь и правду, тот в этом отношении—добрый счетчик

Ипп. Да.

Сокр. Так кто же другой в счислении бывает лжецом, Иппиас, кроме доброго? Ведь этот и силен, этот и правдив.

Ипп. Видимо.

Сокр. Так видишь, что в отношении к этому тот же самый и лжет, и говорит правду,—и говорящий правду ничем не лучше лжеца; ибо это тот-же самый,—и противоположностей, как ты недавно думал, тут нет.

С.

D.

Е.

368.

В.

Ипп. Здесь-то, по-видимому, нет.

Сокр. Хочешь ли, посмотрим на это и иначе?

Ипп. И иначе, если только тебе угодно.

Сокр. Не опытен ли ты и в геометрии?

Ипп. Конечно.

Сокр. Что же? не так ли бывает и в геометрии? Не может ли и в чертежах тот же самый геометр — и лгать и говорить правду?

Ипп. Да.

Сокр. И в этом отношении добр иной ли кто, или этот?

Ипп. Не иной.

Сокр. Так добрый и мудрый геометр, не есть ли самый сильный в том и другом? И если кто может быть лжецом в чертежах, то не этот ли — добрый? Ведь этот силен, а худой лгать не может; так что не сильный во лжи, как было допущено, не будет и лжецом.

Ипп. Так.

Сокр. рассмотрим еще и третий пример—астронома. В этом искусстве опять ты признаешь себя еще более сведущим, чем в прежних. Не правда ли, Иппиас?

Ипп. Да.

Сокр. Не бывает ли и в астрономии того же самого?

Ипп. Вероятно, Сократ.

Сокр. Следовательно и в астрономии,— если кто иной лжец, то лжецом будет астроном добрый, имеющий силу лгать. Ведь уж, конечно, не тот, кто не может, потому что он—невежда.

Ипп. По видимому, так.

Сокр. Стало быть, и в астрономии тот же будет—и говорить правду и лгать.

Ипп. Выходит.

Сокр. рассматривай же, Иппиас, прямо так и все науки: иначе ли в них бывает это, или таким обра-

зом? Несомненно, что в весьма многих искусствах ты—самый мудрый из всех людей, как слышал я когда-то твою похвальбу, в которой на площади у столов 1) раскрывал ты многоразличную и завидную свою мудрость. Ты говорил, что в бытность твою когда-то в Олимпии, все, что находилось на твоем теле, сделано было твоими руками: во-первых, имевшийся у тебя перстень—с этого начал—был твоей работы, что, то есть, ты умеешь вырезывать на перстнях; твоей-же работы была и другая печать, и щетка, и масленица,—все это сам ты сделал; самим-же тобою сшиты, говорил,—и бывшая на тебе обувь, и плащ, и кафтан  2); но что показалось особенно странным для всех и служило доказательством величайшей мудрости, — это хитро сделанный тобою-же, как утверждал ты, пояс 3) на твоем кафтане,—такой пояс, каковы бывают персидские на людях роскошествующих. Кроме сего, ты пришел, имея при себе стихотворные произведения—и поэмы, и трагедии, и дифирамбы, и вообще множество различных, написанных тобою ре-

С.

D.

E.

369.

B.

чей; ты прибыл, как знаток—более, чем кто другой — сейчас перечисленных мною искусств, и рифмов, и гармоний, и грамматики, и сверх того, весьма многих иных вещей, сколько могу припомнить. А вот я и забыл было, как видно, о памятовательном то твоем искусстве 1), которым ты всегда был знаменит; да полагаю, забыл и о многом ином. Но смотря на твои искусства, — а их много,—и на искусства других, скажи мне, говорю д, нашел ли бы ты где-нибудь, чтобы один, как мы согласились, говорил правду, а другой лгал, и чтобы они были отдельны, а не тот-же самый? рассматривай это в которой хочешь мудрости, или в ремесл, и под каким угодно названием. Но не найдешь, друг мой, потому что этого нет. Однако ж говори сам.

Ипп. Вдруг, теперь же не могу, Сократ.

Сокр. Да не в состоянии будешь, как думаю, и после. Если же я говорю правду; то вспомни, Иппиас, что вытекает из нашего рассуждения.

Ипп. Я не очень понимаю, Сократ, что говоришь ты.

Сокр. Ведь теперь, может быть, нет надобности в памятовательном искусстве; потому что ты, явно, не хочешь воспользоваться им. Но я сам напомню тебе: знаешь ли, что Ахиллеса назвал ты правдивым, а Одиссея — лжецом и человеком изворотливым?

Ипп. Да.

Сокр. А теперь замечаешь ли, что тот же самый явился и лжецом и правдивым? так что, если Одиссей был лжец, то он становится и правдивым, и если Ахиллес правдив, то он и лжец; и оба эти мужа не различаются между собою и не противоположны один другому, а подобны.

Ипп. Ох, Сократ! всегда ты плетешь такие какие-то речи: берешь труднейшую сторону рассуждения и, держа ее, понемногу пощипываешь, а не подвизаешься против целого предмета, о котором идет речь. Между-тем, я и теперь, если хочешь, приведу тебе много удовлетворительных доказательств, что Омир изобразил Ахиллеса лучшим, нежели Одиссей, и правдивым, а Одиссея—лукавым, во многих случаях лживым и худшим, чем Ахиллес. Ты-же, если хочешь, противопоставь слово слову, что другой лучше того,—и тогда эти   узнают, кто из нас говорит справедливее.

Сокр. Ах, Иппиас! ведь я не сомневаюсь, что ты мудрее меня. Но у меня — всегдашняя привычка, когда кто говорит что-нибудь, быть внимательным, особенно если говорящий кажется мне мудрым. Тогда, сильно желая узнать, что он говорит, я спрашиваю, пересматриваю и свожу сказанное, чтоб узнать. Если-же говорящий представляется мне недалеким, я и не спрашиваю, и не забочусь о том, что он говорит. Из этого ты узнаешь, кого почитают мудрым: ты увидишь, что с мудрым я и весел, когда он говорит, и спрашиваю, чтобы, узнав что-нибудь, получить пользу. Вот и теперь, когда ты говорил, я подумал, что в стихах, которые ты прочитал—с намерением выставить Ахиллеса говорящим об Одиссее, как о хвастуне, мне, если ты говоришь правду, кажется странным то, что Одиссей — человек изво-

С.

D.

Е.

370.

В.

C.

D.

Е.

ротливый, нигде не является лжецом, а Ахиллес, по твоим словам, является изворотливым, потому что лжет. Сказав наперед те стихи, которые недавно произнес и ты:

Тот ненавистен мне, как врата ненавистного ада,

Кто в душе скрывает одно, а вещает другое,

немного после он говорит что убеждениями Одиссея и Агамемнона не отвлечется от своей решимости и вовсе не останется под Троей, но

Завтра, Зевесу воздав и другим небожителям жертвы,

Я нагружу корабли и не медля спущу их на волны.

Узришь ты, если захочешь, и если тебя то заботит,

С ранней зарею плывущими вдаль по рыбному понту

Все мои корабли под дружиною рьяно гребущей.

Если счастливое плаванье даст Посейдон знаменитый,

В третий же день доплыву я конечно до Ффии холмистой.

А еще прежде этого, ссорясь с Агамемноном, сказал 2):

Ныне-же в Ффию иду; для меня несравненно приятней

Править домой на судах крутокормных; тобой посрамленный,

Я не намерен тебе собирать здесь добыч и сокровищ.

Говоря это иногда ко всему войску, иногда к своим друзьям, он нигде однако ж не показывает ни сборов, ни решимости спустить корабли, как-бы с намерением плыть домой, но по особенному благородству считает не важным делом говорить правду. Так вот, Иппиас, я и спросил тебя сначала, недоумевая, которого из этих двух мужей поэт изобразил лучшим, и думая, что оба они превосходны, и что трудно решить, кто из них лучше и на ложь, и на правду, и на иную добродетель; ибо оба они в этом отношении близки один к другому.

Ипп. И однако ж ты не хорошо исследуешь, Сократ. Ведь что Ахиллес лжет,—это лжет он, явно, не по умыслу, а поневоле, принужденный грозить и кричать по причине бедственного состояния лагеря: напротив, Одиссей лжет произвольно и с умыслом.

Сокр. Обманываешь ты меня, любезный Иппиас, и сам подражаешь Одиссею.

Ипп. Отнюдь нет, Сократ. Чем же, скажешь ты, и в отношении к чему?

Сокр. Тем, что Ахиллес, говоришь, лгал не по умыслу, тогда как был такой чародей и, кроме хвастовства,— хитрец, сколько выразил это Омир, что он, по-видимому, много превосходил замыслами и Одиссея; ибо, желая легче скрыть свое хвастовство, отважился в его присутствии говорить противное самому себе,—и тот не проник в это, то есть, ничего не сказал ему, из чего было бы видно, что он заметил ложь.

Ипп. Что же это такое разумеешь ты, Сократ?

Сокр. Разве не знаешь, что, говоря с Одиссеем когда-то позднее, он сказал, что отправится вместе с зарею, а Аяксу сообщил, что не отправится, но высказал иное?

Ипп. Где же это?

Сокр. В следующих стихах 1):

Я не прежде помыслю о битве кровавой,

Как когда Приамид бранноносный, божественный Гектор,

К сеням уже и широким судам придет мирмидонским,

Рати Аргивян разбив, и когда зажжет корабли их.

Здесь-же у сени моей, пред моим кораблем чернобоким,

Гектор, как ни неистов, от брани уймется, надеюсь.

Думаешь ли, Иппиас, что сын Фетиды и воспитанник мудрейшего Хирона так забывчив, что немного прежде бранив лукавцев самою сильнейшею бранью, вдруг сам говорит Одиссею, что уплывет, а Аяксу — что останется, и не по умыслу ли и предположению, что Одиссей прост 2), и что этою самою хитростью и ложью он превзойдет его?

371.

В.

С.

D.

Е.

372.

В.

C.

Ипп. Мне не кажется, Сократ: и здесь он сказал это самое Аяксу, —т. е. не то, что Одиссею,—увлекшись простодушием: напротив, Одиссей, когда говорит и правду, всегда говорит с умыслом, и когда лжет,все таким-же образом.

Сокр. Стало быть, Одиссей, как видно, лучше Ахиллеса.

Ипп. Это-то меньше всего, Сократ.

Сокр. Что же? А давно ли являлись добровольные лжецы лучшими, чем невольные?

Ипп. Но каким образом, Сократ, произвольные обидчики и произвольные замышлятели и злодеи могли бы быть лучше, чем невольные, которым, кажется, весьма простительно, если кто из них обидит, или сделает какое-нибудь иное зло — по незнанию? Да и законы-то гораздо строже к злодеям и лжецам произвольным, чем к невольным.

Сокр. Видишь, Иппиас, я говорю правду, что бываю весел, спрашивая мудрецов, и должно быть, в этом одном поставляю благо, а прочее почитаю очень маловажным. Я не добьюсь, как бывают вещи, и не знаю, что где есть: достаточным же доказательством этого служит мне то, что когда сношусь с кем-нибудь из вас—счастливцев по мудрости, которых мудрость засвидетельствована всеми Эллинами,—открывается, что я ничего не знаю, потому что ничто мое, просто сказать, не кажется мне, как тожественное с вашим. А какое может быть большее доказательство невежества, если не то, когда кто не согласен с мужами мудрыми? Одно только есть у меня дивное, спасающее благо, что я не стыжусь учиться, но разузнаю и спрашиваю, и бываю весьма благодарен отвечающему,— никого и никогда не лишаю моей благодарности. Ведь я никогда не запирался, научившись чему-нибудь, как будто бы известное знание хотел выдавать за мое собственное изобретение: напротив, восхваляю того, кто научил меня, как мудрец, и объявляю, что я узнал от него. Да вот и

теперь—я не соглашаюсь с тобою в том, что ты говоришь, и очень много отличаюсь от тебя (в своем мнении): однако ж хорошо знаю, что это происходит от меня, что то есть я таков есмь, каков есмь, чтобы не сказать о себе ничего более. Ведь мне, Иппиас, представляется совершенно противоположное тому, что ты говоришь: (мне представляется), что вредящие людям, обижающие, лгущие, обманывающие и согрешающие добровольно, а не по необходимости, лучше недобровольных. Иногда, впрочем, кажется мне и противное тому, и я блуждаю в этом отношении — очевидно от незнания дела. Но теперь, в на стоящую минуту, случился со мною как будто припадок, и произвольно согрешающие кажутся мне лучше непроизвольных. Действительною причиною теперешней моей болезни, что то есть теперь, в настоящую минуту, непроизвольно делающие все это, представляются мне хуже делателей произвольных, я почитаю прежние рассуждения. Итак, будь милостив и не откажись вылечить мою душу; ведь ты сделаешь мне гораздо большие добра, уврачевав невежество моей души, чем—болезнь тела. Но если хочешь сказать длинную речь, то наперед говорю тебе, что не исцелишь меня, потому что я не в состоянии за тобою следовать: а когда тебе угодно будет отвечать мне, как недавно, — очень уврачуешь и, думаю, не получишь и сам никакого вреда. Считаю справедливым обратиться и к тебе, сын Апиманта; потому что ты побудил меня беседовать с Иппиасом. Поэтому, если теперь Иппиас не захочет отвечать мне,—проси его за меня.

Евд. Но Иппиас, думаю, не имеет нужды в нашей просьбе, Сократ; потому что не таково было предварительное его слово, а таково, что он не будет бегать от вопросов какого-бы то ни было человека. Не правда ли, Иппиас? не это ли ты говорил?

Ипп. Конечно, говорил. Но Сократ в разговорах

Е.

373.

В.

С.

D.

всегда производит замешательство, Евдик, и как будто походит на лукавца.

Сокр. О почтеннейший Иппиас! ведь не добровольно же я делаю что-нибудь такое; иначе, по твоим словам, был бы мудр и силен, а невольно; так имей ко мне снисхождение. Сам же ты сказал, что делающему зло поневоле надобно прощать.

Евд. И отнюдь не иначе поступи, Иппиас, но и ради нас, и ради прежде сказанных тобою слов, отвечай, о чем будет спрашивать тебя Сократ.

Ипп. Если ты то просишь, буду отвечать. Так спрашивай, что хочешь.

Сокр. Да вот очень желательно мне рассмотреть, Иппиас, то самое, о чем теперь же говорили: которые лучше,—добровольно или невольно согрешающие. Прямейшим путем к исследованию я думаю идти так. Но отвечай, называешь ли ты кого хорошим скороходом?

Ипп. Называю.

Сокр. И худым?

Ипп. Да.

Сокр. Не тот ли хорош, кто хорошо бегает, и не тот ли худ, кто худо?

Ипп. Да.

Сокр. Бегающий медленно не худо ли бегает, а бегающий скоро—не хорошо-ли?

Ипп. Да.

Сокр. Стало быть на бегу и в скороходе скорость есть добро, а медленность зло?

Ипп. Почему-же не быть?

Сокр. Итак, который скороход лучше: по доброй ли воле бегающий медленно, или поневоле?

Ипп. По доброй воле.

Сокр. Но бежать не значит ли нечто делать?

Ипп. Конечно, делать.

Сокр. Если же делать, то и нечто совершат?

Ипп. Да.

Сокр. Стало быть худо, бегущий совершает на бегу это—худое и постыдное.

Ипп. Худое; как же иначе?

Сокр. А худо бежит бегущий медленно?

Ипп. Да.

Сокр. Но хороший скороход не добровольно ли совершает это злое и постыдное, а худой—не невольно ли?

Ипп. По крайней мере походит.

Сокр. Стало быть, на бегу совершающий зло невольно, будет хуже того, который совершает это добровольно?

Ипп. По крайней мере на бегу.

Сокр. Что-же в бою? который боец лучше: добровольно ли падающий, или невольно?

Ипп. Походит, что—добровольно.

Сокр. Но хуже и постыднее в бою—падать или низвергать?

Ипп. Падать.

Сокр. Стало быть, и в бою добровольно совершающий злое и постыдное есть лучший боец, чем совершающий это невольно.

Ипп. Походит.

Сокр. Что же во всяком ином телесном упражнении? Лучший по телу не может-ли совершать то и другое—и сильное и слабое, и постыдное и прекрасное? так что, когда совершает он дурное,—лучший по телу совершает это добровольно, а худший—невольно?

Ипп. По (телесной) силе, выходит так.

Сокр. А как по благообразию, Иппиас? Не лучшему ли телу естественно по доброй воле принимать постыдные и дурные положения, и не худшему ли—по неводе? Или как тебе кажется?

Ипп. Так.

Сокр. Стало быть, и неблагообразие—добровольное свойственно добродетели, а невольное—недостаточности тела.

Е.

374.

В.

С.

D.

Е.

Ипп. Явно.

Сокр. Что же еще скажешь о голосе? Тот ли назовешь лучшим, который разногласит добровольно, или тот, который—невольно?

Ипп. Который—добровольно.

Сокр. А который—невольно, тот негоден?

Ипп. Да.

Сокр. Добро ли лучше согласился бы ты получать, или зло?

Ипп. Добро.

Сокр. А добровольно ли хромающие ноги согласился бы ты иметь, или—невольно?

Ипп. Добровольно.

Сокр. Но хромота ног не есть ли недостаток и безобразие? 

Ипп. Да.

Сокр. Что еще? близорукость не есть ли недостаток глаз?

Ипп. Да.

Сокр. Которые же глаза желал бы ты иметь и которыми пользоваться: теми-ли, с которыми кто-нибудь добровольно бывает подслеп и недовидит, или теми, с которыми—невольно?

Ипп. С которыми добровольно.

Сокр. Стало быть, из своих вещей ты почитаешь лучшими худые добровольно, чем—невольно?

Ипп. Конечно, такие.

Сокр. Не содержится ли в этом одном и все: например, и уши, и нос, и рот, и все чувства, что, то есть, совершая зло поневоле они недостойны приобретения, как худые; а когда—по доброй воле, должны быть приобретаемы, как добрые?

Ипп. Мне кажется.

Сокр. Что еще? которыми лучше пользоваться орудиями: теми ли, коими кто-нибудь совершает зло добровольно, или

коими — невольно? Например, лучше ли руль, которым кто-нибудь худо управляет поневоле? или тот, которым — добровольно?

Ипп. Которым—добровольно.

Сокр. Не таким-же-ли образом и лук и лира и флейта и все другие орудия?

Ипп. Ты правду говоришь.

Сокр. Что-же? приобрести коня лучше-ли с такою душою, чтобы на нем худо ездил кто-нибудь добровольно, или с такою, чтобы—невольно?

Ипп. С такою, чтобы—добровольно.

Сокр. Стало быть, такая лучше?

Ипп. Да.

Сокр. Следовательно с лучшею душою коня худые дела этой души он будет совершать добровольно, а с худшею—невольно?

Ипп. Конечно.

Сокр. Не таким-же-ли образом и с собакою, и с иными животными?

Ипп. Да.

Сокр. Что же теперь? лучше ли приобрести душу человека стрелка, которая добровольно не попадает в цель, или которая—невольно?

Ипп. Которая—добровольно.

Сокр. Эта лучше для стрельбы?

Ипп. Да.

Сокр. Стало быть, душа, невольно не попадающая в цель, хуже той, которая не попадает добровольно?

Ипп. По крайней мере в стрельбе.

Сокр. А во врачебном искусстве? не врачевательнее ли в отношении к телу та, которая добровольно совершает зло?

Ипп. Да.

375.

В.

С.

D.

Е.

Сокр. Стало быть, в этом искусстве она лучше той, которая—невольно 1).

Ипп. Лучше.

Сокр. Что еще? душа более искусная в игре на цитре, на Флейте, и во всем, что относится к искусствам и наукам, не лучшею ли бывает, когда она добровольно совершает злое, постыдное и ошибочное, чем когда делает зло поневоле?

Ипп. Явно.

Сокр. А уж приобретать души-то рабов мы, конечно, согласились бы такие, которые скорее добровольно, чем невольно, погрешают и совершают зло; потому что на это они лучше.

Ипп. Да.

Сокр. Что еще? и собственную свою душу не желали бы мы иметь наилучшею?

Ипп. Да.

Сокр. А не будет ли она лучше, если станем делать зло и грешить добровольно, чем когда невольно?

Ипп. Но ведь странно было бы, Сократ, когда бы добровольные обидчики были лучше, чем невольные.

Сокр. Однако из прежде сказанного вытекает же.

Ипп. Мне не кажется.

Сокр. А я думал, Иппиас, что и тебе показалось. Но отвечай опять. Справедливость не есть ли какая-то сила, или знание 2), или то и другое? По крайней мере не необходимо ли справедливости быть чем-нибудь одним из этого?

Ипп. Да.

Сокр. Если же справедливость есть сила души, то душа

более сильная не есть ли и более справедливая? Ведь такая то, почтеннейший, представлялась нам лучшею.

Ипп. Конечно, представлялась.

Сокр. А что, если знание? — душа более мудрая не есть ли более справедливая, а более невежественная — более несправедливая?

Ипп. Да.

Сокр. А что, если то и другое? — душа, имеющая более того и другого, силы и знания,—не более-ли справедлива, а более невежественная—не более-ли несправедлива? Не необходимо ли быть этому так?

Ипп. Явно.

Сокр. Будучи же более сильною и более мудрою душа лучшая не представлялась ли нам также душою, имеющею больше силы делать то и другое — и прекрасное и постыдное во всякой работе?

Ипп. Да.

Сокр. Следовательно, когда она совершает постыдное, то совершает добровольно 1), своею силою и искусством; а эти принадлежности — или обе, или которая-нибудь из них, видимо относятся к справедливости.

Ипп. Походит.

Сокр. И обижать-то значит делать зло, а не обижать — добро.

376.

В.

С.

Ипп. Да.

Сокр. Более сильная и лучшая душа, когда обижает, не добровольно ли будет обижать, а худая—не невольно-ли?

Ипп. Явно.

Сокр. Добрый человек не добрую ли имеет душу, а злой—не злую-ли?

Ипп. Да.

Сокр. Стало быть, доброму человеку свойственно обижать добровольно, а злому—невольно, если только добрый имеет добрую душу.

Ипп. Да, конечно, имеет.

Сокр. Стало быть, добровольно погрешающим и делающим постыдное и несправедливое, Иппиас, если есть такой, не может быть никто иной, кроме доброго.

Ипп. Не знаю, как согласиться в этом с тобою, Сократ.

Сокр. Да и мне с собою, Иппиас: однако ж из теперешнего то рассуждения выходит необходимо это. Я уже давно говорил, что в этом отношении блуждаю туда и сюда и никогда не останавливаюсь на том же самом. Впрочем, блуждать мне, или иному простаку, нисколько не удивительно: если же блуждаете и вы, мудрецы, то это уже и для нас странно; потому что побывавши и у вас, мы не оставляем своего блуждания.