Поиск авторов по алфавиту

Автор:Зандер Лев Александрович

Зандер Л.А. Unamuno L. Журнал "Путь" №6

Miguel de Unamuno. L'agonie du Christianisme. 1925. Paris. 162.

        Слабая вера, духовная неопределенность, «искание Бога» могут возбуждать симпатию и сочувствие, когда они высказываются, как духовная немощь, как стремление освободиться от состояния неуверенности, двусмысленности и греховности. «Верую, Господи, помоги моему неверию!» Эти слова вечное выражение состояния души сомневающейся и своим сомнением тяготящейся. И такие богоискатели, как Sully Prud'homme, которые действительно страдали от трагической неспособности преодолеть свои сомнения и душевную косность, вызывают чувство глубокого человеческого сострадания. Но когда эта духовная слабость выдается за силу, когда неспособность к религиозному самоопределению рассматривается как трагическая необходимость, а покаяние заменяется самолюбованием — тогда мы не можем не испытывать отталкивания от болезни, выдающей себя за здоровье, от душевного гниения, считающего себя подлинной и истинной жизнью. Такое впечатление производит нашумевшая книга испанца Мигуэля де Унамуно, озаглавленная двусмысленным словом «Αгония Христианства». Унамуно правда оговаривается, что слово агония он употребляет в греческом смысле, — как борьбу, искание, пребывание между жизнью и смертью; и в этом смысле у него всегда есть возможность истолкования своей позиции, как агонию христианина, как его борьбу с грехом, с неверием, с отчаянием, со смертью. Однако эта точка зрения им не выдерживается и состояние борьбы, то есть неопределенности, двойственности и неполноты приписывается им всему Христианству и даже Христу. О Церкви он в этом контексте даже не упоминает, п. ч. христианство для него только «совокупность одиноких» и всякая конкретная церковность рассматривается им, как «конец агонии», как покой, то есть по его толкованию как смерть и тление. Агония — борьба является для него таким образом некоторой религиозной категорией, вне которой он видит небытие. Царства же Небесного, которое есть «мир и радость о Духе Святом», он совсем не знает, или, вернее, не хочет знать. Ибо даже святейшее таинство Евхаристии истолковывается им, как смерть И. Хр., плоть Коего затем погребается в каждом из нас. Таким образом в центре мировоззрения Унамуно стоит не Бог, спасающий человека, но человек бессильно рвущийся к Богу, в существование Которого он почти не верит. Ипослед-

131

 

нее, к несчастью, является самым характерным для него. Всякое подлинно-религиозное движение вызывает в нем улыбку презрительного сожаления о том наивном человеке, который обрел веру и тем самым вышел из состояния агонии, которое полагается им как единственно возможная и подлинно христианская реальность. Источник этого своего убеждения он видит в испанских иконах и распятиях, «страшно трагических, изображающих Христа не мертвого, ставшего прахом, ставшего миром, и похороненного другими мертвецами, но Христа в агонии, того Христа, Который вопит «Боже мой, Боже мой! Вскую мя оставил еси»; Унамуно питается из источников очень далеких от фантастического, но убежденного, стойкого в своей вере испанского католицизма.

        Уже одно то, что, по собственным его словам, эта книга написана им по просьбе P. L. Couchoud, который и внушил ему это название (Унамуно очень много говорит о себе не как о мыслителе и авторе, но о себе лично — где он живет,  как работает, что любит...) указывает на его по существу антихристианскую ориентацию. Общество, в котором вращается его мысль, подтверждает это: цитаты его повторяют слова или безбожников или отщепенцев. Впрочем он любит Паскаля; но и его он считает — «агонизирующим» в вере, двоящимся и неопределенным; но подобная «вера» приписывается им и Ап. Павлу!

        Несмотря на религиозную драпировку точка зрения Унамуно предстоит нам как решительный имманентизм; правда это не есть тупое самодовольство человека, не видящего ничего кроме материи и не желающего освободиться от своего сердечного окаменения. Унамуно любит «иное» и ищет его. Но еще более любит он свою позу разочарованного неверия, трагической безнадежности и религиозной «агонии». И это заставляет его любоваться этим состоянием и утверждать, что всякая здоровая конкретная религиозность есть по существу культ смерти и небытия, т.е. предательство подлинного дела Христова.

        Во «Введении» Унамуно рассказывает о происхождении этого труда и утверждает абсолютную индивидуальность, парадоксальность и трагичность христианства. В главе «Aгония» он дает определение этого понятия и определяет веру, как сомнение, как борьбу («Несомневающаяся вера — мертвая вера»).

        В главе «Христианство» он отрывает Христианство от Христа, рассматривая Его как умершего учителя, воскресающего в душах его учеников, для того чтобы агонизировать в них и быть причиной их агонии. В главе «Слово и букве» он старается показать, как умирает дух. Уже «у Павла слово стало буквой, Евангелие — книгой» — ибо он был апостолом язычников (pagani) которые — в качестве людей тесно связанных с землей (pagas) по природе были склонны к косным формам традиции и быта и неспособны к вечной борьбе и агонической неопределенности, завещанной Христом.

        В главе «Ависала Сунамитянка» он рассматривает образ этой библейской девушки, согревавшей своими объятиями холодеющее тело дряхлого Давида, как символ агонизирующей души, ищущей и не находящей своего Бога. «Бедная душа, алчущая и жаждущая бессмертия и воскресения своей плоти, алчущая и жаждущая Бога-Богочеловека по мысли христианства или Человекобога — по мысли язычества изливает свою материнскую Девственность в поцелуях и лобзаниях, вечного агонизирующего». Эта цитата довольно полно передает характер, как мысли, так и стиля автора. В «Мужественности веры» он настаивает на волевом, «агоническом» характере религиозного акта, ибо «я верю» означает «Я хочу веровать» или еще лучше «у меня есть желание верить». Содержание веры таким образом целиком связывается с областью человеческой психики, вследствие чего экспертами в этой области являются такие «отчаявшиеся христиане» — как В. Джемс и Гюисманс.

        В главе «так называемое социальное Христианство» он обрушивается на самую идею христианской общественности, видя в Евангелии учение абсолютно индивидуалистическое — а во всяком его внешне-церковном преломлении — измену заветам учителя. Жало критики направлено здесь, впрочем, более конкретно: на католическую Церковь и в особенности на иезуитов и французских монархистов к которым он питает самую ярую ненависть (здесь очень сильно сказывается личный мотив испанского эмигранта, ненавидящего ту партию, которая его изгнала из его родины).

132

 

        В главе «Абсолютный индивидуализм» он стремится показать, что Христианство, как проповедь одиночества, в существе своем противоречит социальной природе человека (почему христианин в вечной борьбе, в вечной агонии) и что на смену христианской германо-романской цивилизации через посредство большевистской России должна придти новая цивилизация — восточная, азиатская, буддийская, первым провозвестником которой был Достоевский — «отчаявшийся христианин, христианин в агонии». Все эти мысли находят себе применение в двух последних главах: «Вера Паскаля», (написанной под сильным влиянием Л. Шестова, мысли которого впрочем разбросаны по всей книге) и «Отец Гиацинт» — рассматривающей с этой точки зрения Дневники этого священника,*) ушедшего из католичества и попытавшегося своими силами осуществить новое нецерковное Христианство.

        Наконец, в «Заключении» он подводит итог своей книге. Глубокое отвращение от современной жизни, от современных мыслей; полная духовная тьма и безнадежность. Резкое противоположение Христианства  всему живущему.

        Все это в качестве опыта действительности (тот же «кризис культуры», «гибель Запада») могло бы быть залогом поворота к положительной религии, если бы поза отчаяния, слова «наш Христос, наш Христос, почему Ты оставил нас» (которыми кончается книга) не являлись бы предметами проповеди и не изображались бы как подлинное и истинное Христианство, долженствующее заменить положительную Церковь. Но и психологистическое и имманентистское содержание и взвинченно пророчествующий стиль этой книги свидетельствуют о том, что автор считает единственно правильным, состояние духовной слабости и религиозной неопределенности. Он любуется своей грустью.

Л. Зандер.


Страница сгенерирована за 0.03 секунд !
Map Яндекс цитирования Яндекс.Метрика

Правообладателям
Контактный e-mail: odinblag@gmail.com

© Гребневский храм Одинцовского благочиния Московской епархии Русской Православной Церкви. Копирование материалов сайта возможно только с нашего разрешения.