Ильин В. Н. Великая Суббота (о тайне смерти и бессмертия). Журнал "Путь" №57

Посвящается памяти о. Александра Ельчанинова.

Странствия владычна и безсмертныя трапезы высокими умы на горнем месте вернии придите насладимся.

ирмос 9-й имени канона Великого Четверга.

Томимый земной, не духовной, но душевной тоской по ушедшей Эвридике, в безумнойжажде ее земного «как прежде» бытия, Орфей, артист-мистагог, совершает насилие над потусторонним миром, пользуясь для этого магически­ми чарами искусства *). Орфей как будто имеетуспех — аполлонистическим чарам его лиры и его голоса поддаются страшные привратники той области «откуда возвращениянет»— и артист-мистагог выводить Эвридику из преисподней. Но, увы, это не подлинная Эвридика, но лишь тень ее, тень истаивающая и рассеивающаяся в лучах реального дневного света. Гениальный артист, представитель мужественного аполлонистического начала, не владеет женственной, дионисической и духоносной тайной живой материи, этой «матери и кор­милицы сущего» (по выражению Платона), но лишь насилует ее. Орфей-Аполлон владеет лишь прекрасным образом Эвридики, ее «эйдосом» (или как еще говорят «идеей»), но не ею самою.

Конечно, это тоже некая реальность, но надо сказать, во­преки утверждениям ортодоксального платонизма, реальность ослабленная, истонченная, неосязаемая. Это реальность не­-

*) Как бы это ни показалось парадоксальным но в своей основе искусство едино с наукой и техникой. Поэтому замысел Орфея по существу ничем не отличается от замысла «Московского Сократа» — гениального Федорова. Однако это уже особая тема, требующая специального и детального обсуждения.

48

полная, только часть реальности, или лучше сказать, ее при­зрачная эманация.

В жажде осязаемой материальной полноты, видимойте­лесной реальности есть глубочайшая, божественная, богоугод­ная правда. Эта правда искажена до полной неузнаваемости материалистической метафизикой, обернувшейся черным спиритуализмом, давшей материю навыворот и приведшей к злой духовности и к новому и уже смертоносному перевопло­щению.

Наиболее духовный и глубокий из евангелистов — св. Иоанн Богослов — является в то же время метафизиком воплощения и апологетом осязаемой и видимой телесности, полноты священного реализма. «О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни» (1 Посл.) 1, 1) — вот о чем благовествует святая трость гениальнейшего из богословов. Он с любовью передает нам о жажде св. Фомы увидеть на руках Спасителя «раны от гвоздей и вложить персть в раны от гвоздей и вложить руку в ребра Его» (Иоан. 20, 25). И Церковь вслед за учеником «его же лю­бяще Иисус» воспевает «доброе неверие Фомино», связавшего полноту веры с полнотой телесной реальности и следова­тельно, с полнотой любви. Дух Утешитель, есть в то же время Дух Воплотитель и Дух Воскреситель *). В Третьей ипостаси св. Троицы Соединены тайна материальной живой пол­ноты и тайна вечного блаженства. «Господи хорошо нам здесь быть», — в экстазе райского услаждения говорить св. ап. Петр, созерцая несозданное сияние Живодавца Христа и пре­ображение Его пречистой плоти.

Вне этой христианской полноты воскресшей и преобра­женной плоти царить сумеречная т глубокая тоска, переходя­щая в безысходное отчаяние. Вот другой примерь из «Одис­сеи» Гомера.

В полной глубокой печали сцене свидания Одиссея со сво­ей умершей матерью, так же как и в попытке Орфея, мы являемся горестными свидетелями неудачи мужественного, хо­тя и любящего, насилия сына, стремящегося во что бы то ни стало телесно ощутить родную плоть отошедшей, той, которая дала своему сыну плоть, ныне жаждущую прикосновения к своему первоисточнику. Подчиняясь насилию магических чар, притягиваемая с неким страшным автоматизмом свежепролитой кровью жертвенных животных, мать Одиссея яв­ляется в виде призрачной тени, сначала безучастней и не-

*) Об этом мы находим много вдохновенных и глубоких страниц в блестящей книге о. Серия Булгакова «Утешитель».

49

подвижной, но потом узнающей сына и ласковой к нему. Но когда сын, «увлеченный любовью», захотел «обнять упоко­енной матери душу» — она трижды проскользнула между его рук «призраком или сонной мечтой», «наполняя сердце кру­чиной». И тень матери в ответ на нежные упреки объясняет своему плачущему сыну «средь людей злополучнейшему», что она всего лишь призрак; она указывает ему на весь ужас развоплощения, на невозможность преодолеть тление и вступить в сладостное телесно-земное общение с любимым: «все пожрала лютого пламени необорная сила». Все это пове­ствование пронзает душу и гнетет ее невыносимой тоской, вызывая безотрадные слезы. Магическое насилие Одиссея и про­литая кровь жертвенных животных не привели ни к чему устойчивому и подлинно реальному.

Но жажда вечной, устойчивой и подлинной реальности не­истребима. Сама же жажда неразрывна с надеждой на ее осу­ществление. Но не может быть надежды, подлинной и пламен­ной о том чего нет, и быть не может. Подлинная надежда неразрывно связана с верой и любовью, составляя с ними и с их конкретным объектом онтологическое единство. Человечество возлюбило свое подлинное неразрушимое и веч­ное бытие, оно уверовало в него и загорелось Божественным огнем упования — надежды на свершение любимого. Всякая подлинная любовь есть взаимная любовь и темь более взаим­на любовь к вечному и бесконечному *). Весь пафос пророческого служения в Древнем Израиле как бы сосредоточен в словах Валаама:

«Говорит слышащий слова Божии, имеющий ведение от Всевышнего, который видит видения Всемогущего, падает, но открыты очи его. Вижу Его, но ныне еще нет; зрю Его, но не близко» (Числа 24, 16-17).

Отвечая на все желания, на всю тоску мятущегося человеческого духа проникнуть в загробный мир вслед за ушед­шими туда дорогими нашему сердцу явился Богочеловек, Ко­торый «будучи образом Божиим не почитал хищением быть равным Богу; но уничтожив Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя быв послушным даже до смерти, и смерти крестной» (Филип. 2, 6-7).

Чтобы посетить и спасти мертвецов, чтобы утешить тех. кто погибает от тоски по мертвым, явился всеми чаемый Сын Божий. Он сошел к окованным узникам преиспод-

*) Об этом см. мою статью «Трагедия безответной молитвы» (в «Вестнике Христ. Студ. Движения» за март 1933 года).

50

­ней, сошел к ним путем крестного распятия. Иисус Христос сошел на землю ища падшего, ища умершего от гре­ха Адама, и, в нем каждого из нас... «и не найдя его на земле даже до ада лютого сошел» *). Такой любви смерть уже не могла удержать в своих «заклепах» и «вечных вереях» (оковах). Только такой любви дано было сказать: «Не бой­ся: я есть первый и последний. И живой, и был мертв, и вот жив во веки веков, аминь; и имею ключи ада и смерти» (Откр. 1, 17-18).

Лишь та любовь, которая «кладет душу за друзей сво­их» и умирает с умершими — не знает рабства у смерти, но со всемогущей силой расторгает ее узы «как лев от ко­лена Иудина» и оживляет уже не призраки, как артист, не механизмы, как ученый строитель, но живые личности в пре­ображенной плоти.

Из глубин истории и пра-истории идет эта надеющаяся и любящая вера в загробного Божественного спутника, являющего собой мощную опору в жутком потустороннем, мытарственном странствовании души. И древняя священная песнь Давида говорить о том же.

«Если я пойду долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня» (Пс. 22, 4).

Пришла полнота времен, сбылись символы закона и вещания пророков и звезда Иакова воссияла в царстве мертвых, Та самая звезда, которая привела «звездам служащих» астрологов-волхвов с востока к «солнцу правды» — она же воссияла узникам ада. Но в нашем «мире печали и слез» — кто может указать границу между адом посюсторонним и адом потусторонним? и не одно и то же ли это?

Жезл и посох Доброго Пастыря выводить погибших овец из долины сени смертной» на вечные пажити и неоскудевающие источники.

Мировая поэзия, искусство, вся мудрость и философия в их высших достижениях сходятся с Вечной Книгой на

*)   Из последования Утрени Великой Субботы. По поводу этой службы нужно сказать следующее. Подобно тому как Спаситель схождением в воды Иорданские освятил для нас крещенскую купель, а в Тайной Вечери в Сионской горнице даровал нам Бессмертную Трапезу и основал Новозаветный храм, так и Своим Великосубботним почиванием во гробе освятил наши гробы и положил начало нашему отпеванию, которое будучи оплакиванием, в то же время есть уже приготовление к воскресению и к исхождению на сретение Воскрешающему в последний день. Со времени воскрешения Лазаря и Великосубботнего почивания мы все уже в своей смерти уподобляемся брату Марфы и Марии другу Господа.

51

этом абсолютно желанном и любимом, а потому и абсолют­но реальном. Дух воскресения и бессмертия — Он является источником подлинного вдохновения и подлинной, нетленной красоты, живущей в тленных образах.

Он вдохновением волнуется во мне

Он славить мне велит долины, воды

Он убедительно пророчить мне страну

Где я наследую несрочную весну

Где разрушения следов я не примечу

Где в сладостной тени невянущих дубов

У нескудеющих ручьев

Я тень священную мне встречу.

(Е. Баратынский).

Достигнув должного напряжения, перейдя пределы обыденных скоропреходящих желаний направленных на мало­ценные и потому призрачные, нереальные объекты — абсолют­но желанное, а потому и абсолютно ценное непременно реали­зуется, осуществляется — по той причине, что оно само есть сверхвременная реальность. Эту сверхвременную реальность мы не только воспринимаем, но и воплощаем тем всемогущим органом, который именуется верой. Вера видит присносущее как грядущее, как будущее, которое непременно, силою и властью веры, станет настоящим. Отсюда высший действи­тельный онтологизм веры, которая отличается от суеверия ценностью блаженной жизни в полноте прекрасной, духоносной плоти, преображенной по образу Богочеловека и об­леченной в Его славу? «Тогда праведники воссияют, как солнце в Царстве Отца их» (Матф. 13, 43). Этот образ Царствия Божия есть образ абсолютно желанный. Здесь желание связано с горением сердца, летящем на мощных орлиных крыльях верующей любви, побеждающей запреты и оковы потусторонних сил, сокрушающей и умерщвляющей «привратников ада». Силою веры, пламенем ее вожделеющей любви и приходит следующая за искупительными страстями Великая Суббота, заря Воскресения, непреложный, предвестник Вечного Дня. Прообразом Великой, новозаветной Суб­боты является ветхозаветное субботнее почивание после твор­ческой страды. Если чутко прислушаться к сокровеннейшему голосу звучащему в евангельских повествованиях о воскресении Христовом, если воспринять любящим и уповающим сердцем утаенную от равнодушного уха тайну Церковного Предания выразившегося в богослужебных и учительных

52

текстах *), то открывается, что Христос воскрес в ответ на слезы и тоску Его Матери и Учеников, в ответ на огнен­ную, палящую жажду увидеть ушедшего Учителя. Христос воссиял из гроба не стерпев жгучих слезь тех, кто скорбел о Его утрате. Здесь — высшая мера свершения второй заповеди блаженства: «блаженны плачущие, ибо они утешат­ся». Сила надгробных рыданий раскрывается в воскресении умерших. Поэтому так несказанно переходит это рыдание в торжественно-победную «аллилуйю». Этому учить нас сам Христос, свершивший плач по умершем друге — Ла­заре, прежде чем Божески властно воззвать к смердящему мертвецу: «Лазарь! иди вон!». Плач и утешение — одно, вер­нее сказать: утешение есть инобытие плача. Дух Святой дарует нам слезы и Он же отирает их с наших очей, Вот почему слезы — такое бесценное сокровище, поистине бисер Духа Святого. «Печаль яже по Бозе» — залог Воскресения и жизни Вечной. Удостоверяя перед Своими страдания­ми общее воскресение, Христос воскресил Лазаря силою Отчего Духа и Сам затем воскрес из мертвых силою Того же Духа Утешителя. Воскресение мертвых есть самое большое утешение в трагедии бытия, ее сияющий «катарсис», ее просветление и разрешение.

Но кто не познал этой жажды уйти в потустороннее еще при жизни, кто не ощутил на своей голове дуновения «нездешней прохлады», веющей из иного мира, тот не узнает и по смер­ти запредельной тайны. «Жизнь мудреца есть умирание», го­ворить Платон. Но это умирание — животворное, оно ведет к инобытию новой вечной жизни, жизни после воскресения. Будущая жизнь бесконечно более реальна чем наше посюсто­роннее слабое, еще неокрепшее полу-бытие, печальная полу­жизнь, которую так легко разрушить и которая непременно разрушится.

Человек пытается научно постигнуть все сферы бытия, пользуется техническим приложением наук; но самого главного, без чего все становится бессмыслицей, «науки о смерти» («танатологии») он изучат либо вовсе не желает, либо изучает ее поверхностно, «механически», «позитивистически», не входя в духовные глубины самого страшного и важного фе-

*) Напр., в гениальном огласительном слове св. Иоанна Златоуста, читаемому в конце Пасхальной Утрени. В качестве философской предпосылки к развиваемой нами богословской теме можно указать замечательную идею Н. О. Лосского: «Желание и целестремительная активность могут быть направлены не иначе, как на реализацию предвосхищаемой положительной ценности» (Н. Лосский «Ценность и бытие». Париж 1931, стр. 52).

53

­номена, по отношению к которому события земной жизни — лишь «ряд прелюдий» — выражаясь словами Ламартина. Но уже в глубокой древности, в развитых религиях египтян, ассиро-вавилонян, греков, индусов издавна хранилась и пе­редавалась из поколения в поколение мистериальная, таин­ственная наука наук, которая и находить свое полное и по­длинное раскрытие в Христианском учении о великосубботнем животворном почивании, о сошествии во ад и Воскресении.

«Человек умирает только раз в жизни, — говорить о. Павел Флоренский, — и потому не имея опыта, умирает неудачно. Человек не умеет умирать, и смерть его проис­ходить ощупью, в потемках. Но смерть, как и всякая дея­тельность, требует навыка. Чтобы умереть вполне благопо­лучно, надо знать, как умирать, надо приобрести навык умирания, надо выучиться смерти. А для этого необходимо уми­рать еще при жизни, под руководством людей опытных, уже умиравших. Этот то опыт смерти и дается подвижничеством» *).

В этих удивительных словах приоткрывается одна из бесчисленных, но очень важных загадок смерти.

Смерть есть некое негативное, искаженное, обращенное вниз возвышение. Задача человека — развиваться, возвышать­ся и путем подвига дойти до высшей степени совершенства. Будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный (Матф. 5, 48). Можно дерзновенно утверждать, что сладкий, первобытный рай, еще ныне благоухающий и звучащий ангель­ской музыкой в душах наших — надо было перерасти для Небесного Сиона и сменить сад на град. Нам надлежало из детей в Божием саду превратиться в небесных граждан Божией веси. И вот на путях этого совершенства и роста че­ловек «сорвался, соблазнился «переулком» греха, его черным «подпольем». Человек страшно, безмерно паль, пал до смерти и вместо полета вы верхнюю блаженную бездну сверх бытия с ее бесчисленными возможностями и «обителя­ми», вместо «пищи богов» — «амброзии» и нектара» венец творения вкусил горчайшую чашу питья смертного, стал «червем» и ниспал в нижнюю бездну, в ее безысходную кре­пость, к низшим! и самым «крепким» категориям тварного бытия **). Но за этими «заклепами» и «вратами медными», за всем этим потусторонним ужасом есть некое начало ино-

*) О. Павел Флоренский «Не восхищение непщева».

 **)  Мы здесь пользуемся превосходной терминологией Николая Гартманна, которую он развил в своем этюде «Законы категорий (Kathegoriale Gesetze) – о  чем уже шла речь.

54

­го бытия и, пробившись к нему с него надо начать восхожде­ние и возвышение.

Нужно, чтобы смерть была не провалом в преисподнюю к этим ужасным «низшим и крепким» категориям бытия, не впадением в кошмарное состояние «спящей» и «свер­нутой» монады *), но чтобы смерть была спасением от «злосмрадной тли и огня вечнаго», чтобы она была восхождением, полетом туда, куда всегда должен быть направлен духов­ный взор человека.

Подвижничество есть окрыленность одухотворенной ду­ши, умеющей отрываться от влекущих долу «низших и крепких» категорий; подвижничество есть приобретение воз­можностей быть крепче этих категорий, увлекая и их самих на путь преображения силой Святого Крепкого — Воплощенного Слова, проложившого Духом Жизни путь по мрачным местам, прежде непроходимым и погибельным, где невооруженных Крестом наверняка подстерегает «Бобок». Поэто­му и есть два противоположных рода смерти: провал, «Бобок» — и поднятие «восхищение» (унесение ввысь), преобра­жение. Эти два противоположных способа умирания знала уже древняя мудрость, но лишь христианство с его «мечом обоюдоострым» разделило их до конца, указав истинный путь преображения и вечной жизни через воскресение «во Христа крестившихся и во Христа облекшихся».

Еще древние «ветхий завет эллинства» стремились облег­чить роковой переход и опознать «новую страну», место «пакибытия». «У древних, говорить о. П. Флоренский, переход мыслился: либо как разрыв, как провал, как ниспадение, либо как восхищение. В сущности, все мистерийные обряды имели целью уничтожить смерть как разрыв. Тот, кто сумел умереть при жизни, он не проваливается в преиспод­нюю, а переходит в иной мир. Посвященный не увидит смерти — вот затаенное чаяние мистерий. Не то чтобы он оставался вечноздесь; но он иначе встретить кончину, чем непосвященный. Для непосвященного, загробная жизнь — это абсолютно — новая страна, в которой он не умеет разо­браться, — в которую он рождается как младенец, не име­ющий ни опыта, ни руководителей. Посвященному же эта стра­на уже знакома, — он уже бывал в ней, уже осматривал ее, хотя бы издали, и под руководством людей опытных. Он уже знает все пути и перепутия потустороннего царства, и переходит туда не беспомощным младенцем, а юношей или даже взрослым мужем. Он, как говорили древние, зна-

*) Мы пользуемся здесь терминологией Лейбница.

55

ет карту иного мира и знает наименование потусторонних вещей. И поэтому он не растеряется и не запутается там, где от неожиданности толчка и по неопытности, придя в се­бя после глубокого духовного обморока, непосвященный не найдется как поступить, и не поймет, что сделать» *).

В христианстве, в его церковной полноте, то что древние чаяли получить в мистериальной посвященности — дается таинствами (по-гречески так и будет — «мистериями»; таин­ство — мистерия μυστήριον. О двух важнейших для воскре­сения и вечной жизни — о крещении и причащении — подроб­но говорить Сам их Основоположник.

«Истинно, истинно говорю тебе: если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие» (Иоан. 3, 5).

«Истинно, истинно говорю вам: если не будете есть пло­ти Сына Человеческого и пить крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою плоть и пиющий Мою кровь име­ет жизнь вечную, и Я воскрешу его в, последний день» (Иоан. 6, 53-54).

Христиане — это те кто познали тайну второго рождения и приняли участие в Божественной Трапезе. Христиане — это рожденные от Духа и напитанный, Бессмертной Трапезой,«лекарством бессмертия» (τό ράρμακον τῆς αδανασιας). Подлин­ная, конкретно-живая,вера, связующая союзом любви тех, кто возлюбил «бесценный бисер Христа» не может быть оторвана от второго рождения водою и Духом и от таин­ства Плоти и Крови Возлюбленного. Тайна Великосубботнего почивания, Воскресения и Вечной Жизни — это тайна Иордановой купели и Сионской Горницы. Крестом, Духоносным орудием животворящей смерти освящаются крещальные воды и тем же крестом, низводящим Утешителя свершается пре­существление хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы, т. е. приобщение земногохлеба и вина небесной, пречистой и слав­ной плоти и крови Сына Марии и наше приобщение Трапезе приобщенной Богочеловеку. Оба таинства приносит спаситель­ный опыт животворной смерти, тот опыт, которого напрас­но искали древние мистики.

Вода, хлеб и вино — относятся к тварному всеедин­ству, к Тварной Софии. Крест — начало раздельно-ипостасного единосущия пресв. Троицы: относится к божественному всеединству Софии Божественной*). Богочеловек, неслиянно и нераздельно сочетавший в Себе оба аспекта Софии, рожден­-

*) О. Павел Флоренский, op. cit.

**) Мы здесь сочетаем терминологию Вл. Соловьева с терминологией о. Серия Булгакова. О различии Софии Божественной и Софии Тварной см. его «Агнец Божий».

56

ный от Духа Свята и Марии Девы попрал слияние и разделе­ние смерти — слияние с низшими стихиями и крепкими катего­риями мира и разделение Божественного и тварного миров, то самое разделение, которое мы познаем, как невыноси­мую скорбь смертной разлуки в каждом конкретном случае. Тайна смерти есть отпадение от Софии, тайна Воскре­сения и бессмертия — возвращение к Софии. Вот почему так важно заступничество Приснодевы Марии, Матери Божией в часы исхода души и тела, вот почему дана Ей власть далеко отгонять в этот час «темныя зраки лукавых бесов» и на страшном Суде ее Сына избавлять от вечной муки, т. е. от смерти второй, удостаивая вечного и блаженного наследия. Ибо кровь и тело Богочеловека Нового Адама — от Новой Евы, Той, в которой Тварная и Божественная София воссияли двуединым светом, «Неопалимой Купиной», явившей миру Свет Троичный, исхищающий от вечного огня, погашающей холодное, черное естество Богочеловеческим бытием, «зерном двоерасленным» *) и окропленное духоносными делами любви приносить плод Воскресения и Вечной жизни.

Владимир Ильин.

*)   Из последования Утрени Великой Субботы.

57