Личность В. С. Печерина всегда будет привлекать внимание исследователей русской культуры 19-го века, хотя две трети своей жизни Печерин прожил вдали от родины, казалось, всеми забытый· Два года тому назад в Москве вышли его «Замогильные записки», под ред. Л. Каменева (изд. «Мир», 1932 г.) Название «Замогильные записки» взято из текста самого Печерина. Автор выпущенной еще в 1910-м году монографии о Печерине — «Жизнь В. С. Печерина» (изд-во «Путь») — М. О. Гершензон, которому в сущности и принадлежит обработка «Замогильных записок», найденных им уже после опубликования своей книги, в таких словах характеризует записки Печерина: «автобиография не представляет собой сплошного повествования; это ряд эпизодов, часто не связанных между собою хронологически и от того может быть выигрывающих в художественной законченности. Сообщая эти эпизоды в письмах (своему племяннику С. Ф. Печерину и своему другу Ф. В. Чижову), Печерин часто предварял или сопровождал свой рассказ рассуждениями и сообщениями злободневного свойства». К сожалению, Л. Каменев, взявший готовым труд Гершензона, не потрудился заглянуть в переписку и дневники университетского товарища Печерина Ф. В. Чижова, известного славянофила, а к концу жизни строителя многих железных дорог в России и организатора пароходства на Белом море. Бумаги Чижова, из которых Гершензон и извлек «Замогильные записки», еще в 1878-м году были переданы в Румянцевскую (теперь Ленинскую) библио-

теку. В 19 больших тетрадях дневников Чижова и обширной переписке его, несомненно, найдется немало материалов для изучения загадочной личности Печерина.

Описание жизни Печерина в «Замогильных записках» обрывается на событиях 1848-го года. Гершензон в своей книге пытался дать полную биографию Печерина до самой его смерти в 1885-м году. Но есть один период в жизни Печерина, который совершенно не освещен теми материалами, которыми располагал Гершензон — это перелом, происшедший с Печериным в 1860-62 г. г. Л. Каменев в биографии Печерина, данной им в приложениях к новому трехтомному изданию «Былое и Думы» правильно отметил внешние рамки этого перелома. «В 1861-м г., говорит Каменев, Печерин бросает свой монашеский орден, возобновляет переписку с Герценом (к сожалению, его письма к Герцену и Огареву этого периода неизвестны) и своими друзьями в России, вновь начинает заниматься поэзией, регулярно посылает пожертвования в фонд «Колокола» и наконец публикует в «Листке» кн. П. В. Долгорукова, письмо, в котором защищает союз демократии с католицизмом» («Б. и Д.», 3-ий. т., 1932 г., стр. 505).

Письма Печерина к Герцену и Огареву этого периода не пропали. В той части бумаг М. П. Драгоманова, которая поступила в Пражский исторический Архив, кроме оригиналов писем Печерина к Герцену, написанных по-французски (Г. напечатал их в русском переводе в главе «Б. и Д.» — Pater V. Petcherine), сохранились еще восемь писем Печерина к Герцену и Огареву (три по-французски и пять — по-русски). Из ответных писем Герцена сохранился черновик только одного письма (два ответных письма Г. 1853 г. были опубликованы в указанной главе «Б. и Д.») В приложениях (№№1-9) мы печатаем вновь найденные письма Печерина и ответное письмо Герцена

Пользуясь этими письмами и текстом «Замогильных записок» мне хотелось бы пересмотреть вопрос о том переломе, который произошел с Печериным в 1861-м году и который, по моему, можно озаглавить, как духовное возвращение Печерина на родину. Само собой разумеется, что переписка Печерина и Герцена затрагивает и другие вопросы, но их нужно рассматривать в другой связи и с привлечением иных документов. К сожалению, нельзя установить, сохранился ли дневник Печерина. Одну запись из дневника он привел в «Замогильных записках» (134 стр.). Между тем в бумагах, поступивших после смерти Печерина в библиотеку Московского университета, дневников

не оказалось. Не сохранили ли их его католические друзья, бывшие при смерти Печерина в Дублинской больнице.

_______

Между выходом в свет гоголевского «Ревизора» и 15-го номера журнала «Телескоп» с философическим письмом Чаадаева, в 1836-м году, уехал за границу молодой, подающий большие надежды, профессор Московского университета по кафедре классической филологии Владимир Сергеевич Печерин, уехал с тем, чтобы больше никогда в Россию не возвращаться. «Я решил, граф. Судьба моя определена безвозвратно — вернуться вспять не могу... Забудьте, что я когда-либо существовал, и простите меня. Не довольно ли я поплатился за мой проступок, разорвав свой договор с жизнью и счастьем. Я извлек из своего измученного сердца несколько капель крови и подписал окончательный договор с диаволом, а этот диавол — мысль» — так писал Печерин в марте 1837-го года из Брюсселя Попечителю Московского округа графу Строганову. Позднее в 70-х г. г. свое бегство с родины Печерин выразил в следующем четверостишии:

За небесныя мечтанья

Я земную жизнь отдал,

И тяжелый крест изгнанья

Добровольно я подъял

В настоящее время, с опубликованием «Замогильных записок», мы можем твердо сказать, что Печерина увлекла на запад не отвлеченная «мечта об осуществлении потенциальной красоты человека, о водворении на земле царства разума, справедливости, радости и красоты», как думал Гершензон (стр. 135), а вдохновенная проповедь Ламеннэ. «Брошюра Ламеннэ — «Paroles d'un croyant — Слова верующего» заставила меня покинуть Россию и броситься в объятия республиканской церкви» — обмолвился однажды Печерин. Правда, к церкви католической он пришел позднее, — в 1840-м году, предварительно пройдя увлечение «крайними теориями европейских революционеров» (слова и. Аксакова). «Я пришел в Льеж, вспоминал Печерин, с запасом учения Бернацкого, потом приобрел коммунизм Бабефа, религию Сен-Симона и Фурье». Сен-симонизм, воспринятый через писания Жорж-Занд, привел Печерина в лоно католической церкви. В 1841-м г. онбыл принять в орден редемптористов и до 1860-го года большую часть своей монашеской жизни провел в Англии и лишь 4 года в Бельгии, неся исправновсе обеты монашества. Кстати с

легкой руки Герцена и Огарева пошло, что Печерин сделался иезуитом. Это не верно. Когда были приняты обеты монашества, то духовный наставник Печерина действительно предложил ему вступить в орден иезуитов. «Вы любите заниматься науками: вот вам ученый орден — иезуиты. Хотите, я вам дам письмо к их провинциалу. — Нет. Нет, — отвечал я. Даже самое имя иезуитов было мне противно, да и при том пришла в голову мысль: что как в России узнают, что я сделался иезуитом, ведь это будет просто срам и позор» (Записки, 139). Конечно, в данном случае Печерин имел в виду тот не многочисленный круг родных и друзей, которые интересовались его судьбой. Сама Россия, как таковая, его мало интересовала. Впоследствии сам он сказал: «пока жил Николай мне никогда и в голову не приходило думать о России. Да и о чем было тут думать? Нельзя же думать без предмета. На нет и суда нет. Какой-то солдат привез мне из Крыма два листка петербургских газет. Кроме высочайших приказов по службе, тут было приторное — булгаринским слогом — описание какого-то публичного бала. Вот все, что можно было знать о России» (стр. 121). В письме к гр. Строганову Печерин писал: «примите это письмо, как завещание умирающего, ибо я умираю для всего, что когда то было мне дорого. » Я сознательно не привожу здесь известных стихов Печерина — «как сладостно отчизну ненавидеть и жадно ждать ее уничтоженья», потому что эти «безумные строки», по позднейшему определению самого Печерина, были написаны до окончательного его отъезда из России в подражание Байрону.

За 20 лет немногие соотечественники переступили порог монашеской кельи о. Печерина. В Бельгии в 1844 г. дважды посетил его Чижов, в 1846 г. перед лишением подданства «за переход в католичество» о. Печерина навестил русский консул в Лондоне, в 1851 г. быль у него двоюродный брат Фаддей Печерин и получил от настоятеля такую характеристику Печерина: «скажите его родителям, что вот уже более шести лет, как я его знаю, а он ни разу ни на одну минуту не огорчил меня». Может быть, несколько раз виделся о. Печерин с кн. и. С. Гагариным, перешедшим в 1848 г. в католицизм и вступившим в орден иезуитов. Наконец в марте 1853 г. в редемптористском монастыре в Клапаме под Лондоном о. Печерина навестил Герцен. Эта встреча достаточно известна: Герцен описал ее в 63-й главе «Б. и Д.» — «Pater V. Petcherine». Герцен не нашел общего с Печериным языка, как видно из той переписки, которую он опубликовал в указанной главе.

В позднейших своих воспоминаниях Печерин пытался оспаривать общее заключение Герцена об его судьбе, будто «бедность, безучастие, одиночество сломили его. Я перечитывал, пишет Герцен, его «Торжество смерти» (поэма Печерина) и спрашивал себя, неужели этот человек может быть католиком, иезуитом. Ведь он уже ушел из царства, в котором история делается под палкой квартального и под надзором жандарма. Зачем же ему так скоро занадобилась другая власть, другое указание». — «Вериги, добровольно на себя взятые, отвечал позднее Печерин, могут также добровольно быть и сложены. Человек в полноте своей свободы может промотаться, спиться с кругу, но после с энергией той же свободной воли может протрезвиться и снова начать разумную жизнь. Это не то, что быть запертым в клетке и бесплодно биться об ее железные решетки... из всего предыдущего ясно, как день, что я вовсе не сломился, а стоял очень прямо и твердо на своем пьедестале и никак никому и ничему не поддавался» (Записки, 86).

До 1860-го года о Печерине мы знаем очень мало. «Замогильные записки» осветили теперь переход Печерина в католичество и первые годы его службы католической церкви, но они оборвались на событиях 48-го года, бросая, правда, свет и на последующие годы. И все же время между 1848-м и 1860 м г. г. в биографии Печерина остается очень темным, за исключением дела о сожжении протестантской библии в 1855-м году. Пользуясь стенограммой судебного разбирательства в Дублине, Гершензон подробно остановился на этом факте, имея целью опровергнуть утверждение Герцена, что поступок Печерина был актом крайнего изуверства. Совершенно ясно, что здесь Печерин сделался жертвой англоирландской национальной и религиозной борьбы.

Что же произошло с Печериным в 1860 м году? Гершензон определенно заявляет: «и вдруг что-то сделалось с ним — что, мы не знаем: около 1860-го года в нем произошел новый перелом, не менее удивительный, чем тот, который привел его в монастырь». Вот здесь-то неизвестные доселе письма к Герцену и Огареву, а также недавно опубликованные «Замогильные записки» помогут ответить на вопрос, поставленный и не разрешенный Гершензоном. Мне думается, что в душе Печерина происходил двойной процесс: с одной стороны, под влиянием Крымской войны, за которой он внимательно следил, и с наступлением в России нового царствования, мысль Печерина снова начала обращаться на родину, а с другой — под влиянием поездки

в Рим в 1859-м году у него появилось отталкивающее чувство к папской власти, подобное тому, какое в свое время испытал Мартин Лютер. Как шли оба указанных процесса вдуше Печерина, мы не узнаем до тех пор, пока не будут опубликованы его дневники, если они сохранились.

На втором процессе — духовном разрыве с Римом — остановимся очень кратко. В 1859-м году орден редемптористов командировал о. Печерина в Рим «с большими надеждами и ожиданиями: хотели, вспоминал он после, похвастаться мною перед папою и кардиналами, а вышло совсем напротив. Нашли, что я составлен не из такого материала, как они воображали, а потому поспешили отправить меня назад в Англию, и в наказание за строптивость даже не представили меня папе; следовательно, я ни разу в моей жизни не целовал ни папской туфли, ни чего-либо другого». «Celanuirasérieusementvotre canonisation— это сильно затруднить вашу канонизацию»,— сказал мне генерал ордена редемптористов. Каково? Мне заживо сулили канонизацию, т. е. причисление к лику святых, если бы я был немножко погибче. Ха-ха-ха! Ха-ха! Résum tentalis, amici!» (Записки, 133 стр.).

Рим произвел на Печерина ужасное впечатление. Он сам сохранил нам выдержку из своего дневника от 22-го февраля, очевидно, 1859 года: Rome 22 février. «Mes larmes ne cessent de couler. О Rome! que je te déteste! Je répète les paroles de St-Alphonse (*): «Les temps après lequel je pourrai m'echapper de Rome me, semble durer mille ans! Combien il me tarde d'être délivré de toutes ces cérémonies!» О Rome! J'aime mieux les pauvres cabanes de nos irlandais que tous les palais somptueux. — О Rome! Je te hais: tu es le repaire de l'ambition et des viles intrigues. C'est ici qu'on oublie la son des âmes et qu'on ne pense qu'à augmenter sa réputation et son crédit; on ne vit que pour soi meme — faciamus nobis nomen! on use ses souliers dans les antichambres de cardinaux» (Записки, 134).

Через год после поездки в Рим Печерин стал понимать, что в ордене редемпмтористов ему трудно оставаться. Мы не знаем, чем он руководился, принявши в Рождество 1861-го года пострижете под именем о. Андрея едва ли не в самом суровом из католических орденов — орде-

*) Св. Альфонс — речь идет, очевидно, об основателе ордена редемтористов Альфонсе де-Лигвори (1696-1787), основавшем орден в 1732-м году для проповеди католицизма главным образом среди низших слоев населения.

не трапистов, в котором не позволялось ни говорил, ни читать, ни мыслить, где вся жизнь должна была проходить в пении псалмов и в земледельческих работах. Но тяжелый подвиг трапистов Печерин вынес в течение всего 6 недель. Он вышел из ордена, потому что убедился, как записано, в реестре ордена, что уединение и молчание слишком тяжело отзываются на нем. В феврале 1862-го года он был назначен капелланом при дублинской больнице — Mater misercordiae,где и прослужил последние 23 года своей жизни.

Свой уход от трапистов позднее Печерин объяснял в таких словах: «в 1861 я носил белую одежду трапистов, работал в ними наполе в глубоком молчании, питался их гречневою кашею и молоком и ничем больше, и они были от меня в восхищении: «Ведь вы, кажется, рождены для этой жизни. Как он легко ко всему привыкает». Но это продолжалось всего каких-нибудь шесть недель, пока оно имело прелесть новости и пока я не услышал случайно от одной русской дамы о важных преобразованиях в России. Тут я не мог вытерпеть: «Как же мне живому зарыться в этой могиле и в этакую важную эпоху ничего не слышать о том, что делается в России» итак, 19-е февраля, освободившее 20 миллионов крестьян, и меня эмансипировало». (Записки, 150 стр.). Речь идет о той русской девушке, которая вышла замуж за ирландца и о которой Печерин писал Никитенке в 1865 году (письмо приведено у Гершензона, стр. 187).

Мысль Печерина, направленная в Россию, начала работать еще раньше, с началом нового царствования. В тех же Записках он вспоминал: «пока жил Николай, мне никогда и в голову не приходило думать о России... Но лишь только воцарился Александр 2-й, то вдруг от этой немой, русской могилы повеял утренний ветерок светлого воскресения. Что ищете живого с мертвыми? Русский народ воскрес. Да! Он воистину воскрес. Итак, обнимем же и облобызаем друг друга, да и поздороваемся красным яичком!» (стр. 121). Не была ли основной причиной духовного разрыва с Римом эта живительная струя, идущая из России с началом нового царствования?

Настоящее же пробуждение Печерина произошло в начале 1862-го года, когда он сбросил с себя орденские путы и стал, по его словам, просто «независимым членом католического духовенства». В этом пробуждении главную роль сыграло живое слово Герцена — «vivos voco». Странно только, что ни Печерин в своих позднейших воспоминаниях

не обмолвился ни словом о своих письмах к Герцену, ни Герцен в своих писаниях не отзывался на письма к нему Печерина, хотя, видимо, отвечал на них довольно исправно. Ответов Герцена нет в бумагах Печерина. Где они. Только черновик одного письма Герцена нам удалось найти среди обрывков архива «Колокола». Герцен не особенно доверял искренности Печерина, что и выразил в письме к и. С. Тургеневу от 21 мая 1862 г. по получении первого печеринского письма (в этот же день он написал и тот черновик, о котором сказано выше): «вчера получил длинное письмо от pater Печерина; уверяет о каком то моем призвании на allertei und monches (15 т., стр. 137). Печерин же писал свои Записки, когда дело жизни Герцена было уже закончено, и ясно понимал, что его духовное возвращение на родину осталось бесплодным.

В 1861-м году в шестой книжке «Полярной Звезды» Герцен опубликовал весь отрывок из «Б. и Д.» —«Pater V. Petcherine» и поместил несколько ранних стихотворений Печерина, а Огарев в том же году напечатал поэму Печерина «Торжество смерти» в сборнике «Русская потаенная литература», сказавши об авторе очень жестокие слова: «каким образом автор этой поэмы погиб хуже всех смертей, постигших русских поэтов, погиб равно для науки и для жизни, погиб заживо, одевшись в рясу иезуита и отстаивая дело мертвое и враждебное всякой общественной свободе и здравому смыслу... Это остается тайной; тем не менее мы со скорбью смотрим на смрадную могилу, в которой он преступно похоронил себя. Воскреснет ли он в живое время, как знать. Если внешнее чудо могло оттолкнуть его живого в гроб, то внутренняя сила может и вырвать из него. Покаяние не только христианская мысль, но необходимость для всего человечески-искреннего».

Читал ли Печерин в 1861-м г. эти негодующие строки, мы не знаем. Скорей можно думать обратное, как это видно из второго письма его к Герцену (прилож. № 3). Но он, несомненно, читал «Колокол»: цитата о «величавом потоке» первого письма Печерина (прил. № ) взята из статьи Герцена — «Сенаторам и тайным советникам журнализма» («Кол.» № 130), написанной против Каткова.

Герцен прекрасно понимал, что в душе Печерина происходит какой-то перелом, и споры 1853-го, года могут сгладитьсятем приглашением, которым Печерин оканчивал свое первое письмо — «соединиться в более высоком единстве». Из черновика ответа Герцена видно (прил. № 2), что он как бы извиняется за опубликованный им в «По-

лярнойЗвезде» три письма Печерина (в письме Г., а за ним и П., ошибочно указывают, что опубликованы только два письма). Правда, Герцен и здесь подчеркивает, что «весь дух статьи» о Печерине противоречит тем настроениям, которые были у Печерина в 1853-м году.

Печерин не заставил себя ждать ответом, и уже 23 мая писал Герцену о том, что нисколько не жалеет о своем последнем письме от 17 мая, но раскаивается в тех письмах, которые написал в 1853-м году. «Эти письма были продиктованы усердием не по разуму. Я писал, как ученик, с тех пор я узнал много вещей, по крайней мере я выучился быть более снисходительным». Окончание письма не оставляет никакого сомнения в том, что Печерин в сущности принимает политическую программу Герцена, хотя и оговаривается, что восхода «вашего красного солнца ему не видать». Герцен, видимо, скоро ответишь на это письмо и послал какую то свою книгу, вернее всего — «За пять лет» (т. I. Статьи А. И. Герцена 1855-1860 г. г.) 26 мая Печерин известил Герцена коротким письмом о получении книги, из которой он пробежал «с большой жадностью»несколько страниц.

Герцен едва ли отвечал на это письмо: для него началось тяжелоелето. Герцены меняли квартиру. Погода стояла холодная и дождливая. В то же время события в России и в Польше все время отвлекали внимание Герцена. В июне он начал писать «Концы и начала». Поэтому все основания думать, что 1-го августа Печерин, не дождавшись ответа Герцена, сам написал ему письмо, на этот раз по-русски. В этом письме (прил. № 5) он еще раз благодарить за интересную книжку («За пять лет»), которую он «читал и перечитывал», и снова подтверждает, что он вполне разделяет основной вопрос политической программы Герцена 1861-го года — освобождение крестьян с землею. Письмо кончается припиской об издании писем Чаадаева Oeuvres choisies de P. Tchaadaief, выпущенных кн. Гагариным иезуитом (*).

*) Кн. И. С. Гагарин тоже своеобразная фигура русского человека, окончившего свои дни в лоне католической церкви. До осени 1843-го года он состоял на дипломатической службе и был известен тем, что имел близкое знакомство среди литературных кругов — Вяземский, Жуковский, Тютчев — и был дружен с Чаадаевым. Одно время имя кн. Гагарина упоминалось в связи с пасквильными письмами Пушкину, приведшими к гибели поэта. В 1838-м году кн. Гагарин был назначен секретарем посольства в Париже. Осенью 1843 года он не явился от отпуска на службу и, перейдя в католицизм, вступил

Вполне возможно, что и это письмо осталось без ответа. Таким образом во второй половине 1862-го года переписка между Печериным и Герценом прекратилась и возобновилась только в следующем году.

Примерно в феврале 1863-го года при «Колоколе» был учрежден «Общий фонд» для помощи эмигрантами Его не нужно смешивать с Бахметевским фондом, доставившим Герцену столько огорчений. Первой получкой для «О.Ф.» была присылка одного англ. фунта от Печерина. Очевидно, Герцен поблагодарил за эту присылку и подчеркнул, что она пришла «из иного стана». Ответное письмо Печерина датировано 10-го марта, без указания года, но явно, что оно относится к году 1863-му. Упоминание об «Общем Вече» (как известно, этот журнал редактировался Огаревым и Киселевым) заставляет предполагать, что извещение о полученном для «О. Ф.» пожертвовании было написано не Герценом, а Огаревым, который не любил предаваться теоретическим размышлениям. Вполне возможно, что Огарев задел самые больные струны Печерина, предложивши ему порвать с католицизмом и принять участие в той политической работе, которую вела группа «Колокола». Печерин ответил двумя письмами от 10-го и 13-го марта (прил. №№6 и 7). В первом письме, адресованном Герцену, Печерин оспаривает, что его приношение пришло «из иного стана» и предлагает напечатать о своем пожертвовании. При этом он гордится, что его присылка в «О. Ф.» пришла первой.

Письмо от 13-го марта начинается длинным рассуждением о совместимости католичества с политической свободой, — тема, которая занимала Печерина постоянно. Вторая половина письма автобиографическая и во многих местах совпадает с заметками «Замогильных записок». В письме Печерин вскрывает перед Огаревым весь трудный

в орден иезуитов. Разгневанный император Николай I в наказание велел лишить кн. Гагарина огромных поместий и запретил ему навсегда въезд в Россию. В 1861-м году в журнале «Correspondent» Гагарин напечатал известное письмо Чаадаева, за которое Николай I приказал объявить Чаадаева сумасшедшим. Письма Чаадаева, выпущенные в следующем году, широко рассылались Гагариным. Получил их и Герцен. В письме к Огареву от 14 июня он сообщил: кн. Гагарин прислал письмо с большими симпатиями (кстати оно также сохранилось вместе с письмами П. ) и пишет, что отправил мне Чаадаева избранный сочинения»... (Пол. с. соч. т. 15, стр. 210). Ответ Г. на это письмо, а также подробности о Гагаринском архиве напечатаны в статье Як. Полонского («Посл. Нов.» от 14 ноября 1929 года).

путь, который привел его к католицизму. «Я был, пишет он, добросовестным сен-симонистом, фурьеристом, коммунистом и логическим путем, без всякого внешнего влияния дошел до католицизма». Последнее утверждение, как мы уже видели, оспаривалось Герценом. Да и сам Печерин в письме к кн. Долгорукову, нарушая несколько хронологию, писал: «католическая вера явилась гораздо позже: она была лишь un corollaire, необходимое заключение долгого логического процесса, или, лучше сказать, она была для меня последним убежищем после всеобщего крушения европейских надежды в 1848-м году» (*) («Листок» кн. Долгорукова, № 12). Правда, это не помешало Печерину в 1869-м году время, проведенное в католическом монастыре, изобразить, как сон и карточный проигрыш: «я проспал 20 лучших лет моей жизни (1840—1860). Да и что тут удивительного? Ведь это не редкая вещь на Святой Руси. Сколько у нас найдется людей, которые или проспали всю жизнь или проиграли ее в карты. Я и то и другое сделал: и проспал и проигрался в пух» (У Гершензона, 185 стр.). Печерин кончает письмо к Огареву описанием своего пробуждения и сознанием его бесплодности для русского дела, веря при этом, что «невидимая рука» приведет его к желанному концу, где все разрешится, все уяснится и все увенчается.

На письмо от 13-го марта Огарев, можно думать, снова ответить настойчивым призывом порвать с католицизмом и принять участие в революционной работе. Печерину также ничего не оставалось делать, как ответить с полной откровенностью, что он и сделал в письме от 6-го апреля. Это письмо было вероятно, последним письмом, посланным Огареву. «Вы, кажется, ожидаете от меня категорического ответа. Да почему же мне и не дать его. Что я возвращаюсь в Русский народ, в этом нет никакого сомнения. Ведь это была одна из причин, побудивших меня оставить пустыню.Мне казалось, что священный долг призывает меня принять какое бы то ни было участие в возрождении моей родины. От всей души я готов подписать Вашу программу. Я очень хорошо понимаю, как католический священник русской крови может сделаться примирителем враждебных племен. Это прекрасно в теории, ногдеже практическое применение?». Между тем практическое при-

*) Гершензон склонен видеть в дате простую описку. По его предположению, речь идет об польской революции 1830 года.

менение отдалялось все дальше и дальше. Печерин видел, что до осуществления политической программы Герцена и Огарева еще далеко. А при таких условиях — «что же я могу делать в России? Мне кажется, Вы продаете шкуру медведя, а медведь то еще жив и здоров — смотрите, как он ломает кости поляков»... Променять свое положение человека, живущего в уединении «пополам с наукой и делами христианской любви» на революционную работу Печерин не решился. К тому же не так легко было выбросить и религиозные верования, начало которых коренилось в Paroles d'un croyant Ламеннэ. «Слова верующего», заставившие Печерина бежать из России в 1836-м году, через 28 лет были той преградой, которая остановила его духовное возвращение на родину. Путь Герцена-Огарева оказался ему не по плечу. Огарев едва ли отвечал на письмо от 6-го апреля, так как ясно понимал, что вытащить Печерина «из смрадной могилы» невозможно.

Печерин черездве недели после последнего письма к Огареву попытался вызвать на переписку Герцена. Посылая 2 фунта в «О. Ф.», он писал 20-го апреля Герцену: «прошу Вас принять их как символ глубокого участия, которое я принимаю в Русском деле — деле Земли и воли. Не нужно Вас спрашивать, читали ли Вы Мишле La Pologne. Какое глубокое понимание России. А ведь 30 лет тому назад я понял ее точь в точь, как Мишле теперь ее понимает. Ваши сочинения обратили меня в Россию, но признаюсь, иногда еще пробивается старое чувство, особенно глядя на настоящие события. Впрочем подождем, что скажет Русский народы пора ему показать себя». Герцен так же, как и Огарев, верней всего не ответил на это письмо. На этом прекратились письменные отношения Печерина с редакторами «Колокола». Печерин не смог обратно перешагнуть ту грань, которая привела его в лоно католической церкви. Но разбуженная событиями и живым словом Герцена «тоска по родине» не оставляла его в течение последних 20 лет его жизни.

В последних числах августа 1865-го года и. С. Аксаков, издававший тогда газету «День», получил письмо из Дублина с приложением длинного стихотворения и визитной карточки — Resd. Vladimir Petchérine, на которой было написано: «Милостивый государь. Благородный дух Вашего журнала давно привлекает мое внимание, хотя, к сожалению, я не всегда имею случай читать его. Сверх того, там часто встречается дорогое для меня имя Ф. В. Чижова. Неизбежная судьба — ineluctabile fatum — отделяет меня от родины, но прилагаемое стихотворение покажет Вам, что

я не забыл ни русского языка, ни русских дум. Я сам не могу себе объяснить, для чего я посылаю Вам эти стихи. Это какое-то темное чувство — или просто желание переслать на родину хоть один мимолетный умирающий звук»...

Стихотворение без заглавия, начиналось словами:

«Не погиб я средь крушенья,

Не пришел еще мой час.

И средь бурного волненья

Мой светильник не погас».

Под видом странника поэт-Печерин изображает всю свою жизнь и кончает следующей печальной строфой:

«И теперь бездомным сиротою

По миру один брожу,

Сладкого ищу покою

И нигде не нахожу».

Стихотворение было напечатано в № 29 «Дня» от 2-го сентября и снабжено горячими словами Аксакова: «это брат наш скорбит и страдает, это родная наша душа бьется, как птица в клетке, изнывает, гибнет и стонет. Он наш, наш! Наш даже латинским франком — он имеет полное право на наше участие и сострадание. Неужели нет для него возврата? Ужели поздно, поздно?... Русь простит заблуждения, которых повод так чисть и возвышен, она оценить страстную, бескорыстную жажду истины, она с любовью раскроет и приметь в объятья своего заблудшего сына!»...

Эти слова Аксакова не отразились на судьбе Печерина. Они лишь дали возможность его старому другу Никитенко возобновить с ним переписку. Оживилась также не прерывавшаяся переписка с Чижовым и племянником, по просьбе которых Печерин и начал писать свою автобиографию, надеясь, что она будет напечатана в России. Но Чижову удалось напечатать лишь один отрывок — воспоминания о баронессе Розенкампф («Русский Архив», 1870 г.). Дальнейшие публикации встретили затруднения со стороны русской цензуры, что и вызвало горький отзыв Печерина, в котором он назвал свои писания «Замогильными записками Владимира Сергеева сына Печерина».

Последние 23 года своей жизни Печерин прожил в тиши Дублинской больницы Mater Misercordiae, занимаясь делами милосердия и все свободное время посвящая науке. Больше всего его интересовала история религий: он изучил для этого санскрит, арабский и персидский языки, классические и еврейский знал раньше. Можно думать, что интерес к России, так ярко вспыхнувший в начале 60-х г. г., у не-

го не пропадал и он поддерживал его чтением русских писателей. В письмах к Никитенко то и дело встречаются отзывы о прочитанных русских книгах. В последние 10 лет жизни у Печерина проявился большой интерес к материалистическим учениям: он изучал Бюхнера, Фейербаха и др. Было ли это увлечение просто стремлением к знанию или означало новый духовный перелом, сказать трудно за отсутствием данных для последних лет жизни Печерина.

Скончался о. Печерин 17-го апреля 1885 года, 79 лет от роду, переживши всех своих корреспондентов. Похоронен на Гласневинском кладбище в Дублине, неподалеку от могилы вождя ирландского национального движения Даниеля О'Коннеля.

А. И з ю м о в

Прага Чешская

ПРИЛОЖЕНИЯ:

1) Письмо В. С. Печерина А. И. Герцену от 17-го мая 1862-го года.

Mater Misericordiae Hospital.

Dublin. Irlande.

Monsieur,

Je suis un de vos abonnés. Je sens qu'il y a un abîme entre vous et moi, et cependant à travers cet abîme je vous tends une main de compatriote et d'ami. Je rends hommage à votre génie et j'ai quelque pressentiment qu'un grand rôle vous est réservé dans les événements qui se préparent en Russ e. Avec un intérêt impossible à decrire, j'assiste de loin aux premiers mouvements de ce drame gigantesque. JesenstoutelaportéedevosparolesdansledernierN-o: «вся Русь поднимается от тяжелого сна и идет на совершение судеб, которых главные черты начинают прорезываться из-за несущих туч, стесняющих облаков» — Je croisvoir — «величавый поток, захвативший и влекущий все: волостное правление, раскол, Ach! Mon cher Monsieur! ne serait-il pas possible de nous réunir dans une plus haute unité quelque part ou ces disputes cessent et l'on ni fait plus qu'aimer? — Mais n'importe — malgré la divergence des opinions, tout homme, qui par parole ou par action contribue à la regénération de ma patrie, est sûr d'occuper une place distinguée dans ma pensée et dans mon coeur.

Avec cette assurance permettez moi de me signer Monsieur Votre très humble serviteur et compatriote Vladimir Petchérine, Aumônier de l'hôpital «Mater Misericordiae».

2) Черновик письма A. и. Герцена В. С. Печерину от 21-го мая 1862-го года.

21 мая 62. Орестьевка^-

Ваше письмо привело меня в большое затруднение. Я считаю необходимым откровенно объясниться, представляя вам с еще большей откровенностью сказать ваше мнение.

С 1853, когда я имел удовольствие беседовать с вами в St.-Klapam и написать вам два письма я потерял вас из виду и узнал только мельком об вас из газет, когда вы жгли книги и Писания в Ирландии.

С тех пор я напечатал ваши стихотворения, Поликрат Самосский и пр. Многие желали знать об вас и я в той же Пол. Зв. напечатал отрывок из моих Записок, в котором говорится о нашем свидании и к которому я приложил ваши два письма, в русском переводе. Это было в начале 1861. Оскорбительного для вас нет ни слова, но весь дух статьи так противоположен по духу, что я не знаю, не раскаетесь ли вы, что написали мне ваше письмо, (полное) лестных выражений для моей деятельности.

Разрешите мне этот вопрос письмом или молчанием — и я готов вам писать о громадных надеждах России, о том, куда она идет — о ее светской будущности. О духовной я ничего не знаю — и могу только молчать.

Если же вы будете строго судить, что я в моих Записках приложил ваши письма, я смиренно приму замечание ваше, и скажу только, что я тоже в своих Записках напечатал письма Гюго, Карлейля, Мишлэ. — Между людьми открыто действующими на своих путях, не может быть чисто приватных сношений.

Позвольте...........................

Как я подумаю, насколько мы, Русские, двинулись с того времени, как мы говорили с Вами в Клампе, становится широко на сердце.

3) Письмо В. С. Печерина А. И. Герцену от 23-го мая 1862-го года.

Mater Misericordiae

Hopital. Dublin. 23 Mai 1862.

Mon cher Monsieur,

Je voudrais bien vous répondre en russe, mais comme il s'agit de m'exprimer avec le plus de précision possible, vous

me permettrez de, me servir encore une fois d'une langue étrangère.

Non, je ne regrette pas de vous avoir écrit ma dernière lettre du 17 Mai. Mais je vous dirai avec cette franchise qui, je crois, siéd à mon caractère, que j'ai bien des fois regretté et que je regrette encore de vous avoir écrit les deux lettres de 1853. Elles étaient, dictées par un zèle qui n'était pas selon la raison. J'écrivais en écolier j'ai appris bien des choses depuis ce temps la — au moins j'ai appris à être plus charitable. Je n'ai nulle envie d'entrer en controverse avec vous. J'ambitionne seulement l'honneur de serrer affectueusement la main d'un compatriote distingué. Je ne me plains pas de ce que vous aiyez publié mes lettres: je n'ai rien à cacher; et j'aplaudis à votre principe: «Междулюдьмиоткрыто действующиминасвоихпутяхнеможетбытьчистоприватныхсношений».

Je n'ai jamais lu vos mémoires. N'ayant de correspondance qu'avec mon vieux père, qui ne s'occupe pas de la question présente, je ne savais rien de ce qui se publie en Russie. Jugez de mon étonnement en recevant le premier numéro du Kolokol: là j'ai vu dans les annonces qu'à vous seul vous non crée une littérature toute entière: les livres qui sont annoncées formeraient déjà une jolie biliothèque russe. Aussitôt que mes moyens le permettront, je ferai venir l'un ou l'autre volume par W. Kelly, Grafton Street, qui a des livres dans toutes les langues . C'est par son entremise que je reçois le Kolokol:

Окончу по Русски. Вижу подымается заря великого дня; но восходы вашего красного солнца мне не видать.

Желаю вам успеха в вашем великом предприятии; пребываю с истинным почтением

Ваш соотечественник В. Печерин.

4) Письмо В. С. Печерина А. и. Герцену от 26-го мая 1862-го года.

Mater Misericordiae

Hospital. Dublin. 26 Mai.

Mon cher Monsieur,

Je m'empresse de vous remercier et de votre bonne lettre et du volume que vous m'avez envoyé. J'en ai déjà parcouru quelques pages, et j'avoue que depuis longtemps je n'ai rien lu avec plus d'avidité: c'est le mot. J'entends avec plaisir que le Kolokol va désormais être publié toutes les semaines: ce sera assez pour me tenir au courant de tout ce qui se passe en Russie.

Je ne puis pas prendre au sérieux les menaces de l'infâme police russe. Nous disons en Anglais: they bully you. Ils veulent

tout simplement vous faire peur. Du reste, n'oubliez pas cfiia vous êtes le sol classique de la liberté et qu'un cheveu de votre tête ne peut tomber aussi longtemps que vous êtes sous l'égide de la constitution anglaise.

Agréez, Monsieur, l'assurance des sentiments affectueuses de Votre dévoué serviteur

V. Petchérine.

5) Письмо В. С. Печерииа А. и. Герцену от 1-го августа 1862-го, года.

Mater Misericordiae. Dublin.

1-гоавгуста. 1862.

Милостивый Государь,

Позвольте мне еще раз поблагодарить вас за вашу интересную книжку. Я ее читал и перечитывал. Одну статью я особенно изучал: это «Русские, Немцы и пр.». Это чрезвычайно глубоко, потому что чрезвычайно справедливо.

Я получил «Полярную Звезду» за 1861 год и прочел вашу статью обо мне. Я одно только замечу: с вашей точки зрения, вы совершенно правы; но есть в человеческом сердце глубины, которых, может быть, вы еще не исследовали. Впрочем ваша статья ни на одну юту не уменьшила того высокого и искреннего уважения к вашему таланту и трудам, которое я старался выразить в моем первом письме. С живейшим участием читаю ваш журнал и вполне разделяю ваши и вашего сотрудника мнения касательно освобождения крестьян с землею и благословляю ваши благородные усилия в пользу свободы совести. — Ну что же Россия? Она, кажется, как расслабленный, ждет движения воды: когда же сойдет Ангел с неба и возмутить это (sic!) застоялую воду. Тысячелетие приближается. Пора нам удивить Европу.

Приимите уверение того искреннего уважения, с которым пребываю навсегда.

Милостивый Государь

вам преданный Владимир Печерин.

P. S. Видели ливы «Oeuvres choisies de P. Tchaadaeff publiés par I. Gagarin?»

Издатель прислал мне экземпляр. Сожалею только что он нашел нужным напечатать письмо к Бенкендорфу Мне кажется эта записка не делает чести ни Чаадаеву, ни нашему поколению вообще.

6) Письмо В. о. Печерина А. и. Герцену (м. б. Н. П. Огареву) от 10-го марта 1863-го года.

47, Dominick Street Dublin.

10-гомарта.

Любезнейший Соотечественник,

Читая вас — особенно Былое и Думы — я снова выучился по-Русски, и потому пишу на родном языке. Может быть вы ошибаетесь, когда думаете что мое приношение пришло из иного стана. Ах забудемэтиразличия — Das Jahrhundert ist meinem Ideale nicht reif: ich lebe nie Eürger derar, welche kommen werden — Безсомнения, ячитаюОбщее вече и я совершенно убежден, что в настоящее время никакое государственное устройство не возможно без неограниченной свободы совести. Я даю вам полную волю напечатать от кого вы получили тот фунт, и признаюсь — горжусь, что моя посылка № I. Если обстоятельства позволять я пришлю через месяц туже сумму.

Не могу описать Вам, какое живое участие все принимают здесь в героическом восстании поляков. Мы знаем — и радуемся что все духовенство на стороне народа. Говорят, что папа очень хорошо отвечал Русскому посланнику в Риме. Надеюсь, что Пия IX не обманут как обманули несчастного Григория XVI в деле поляков.

Остаюсь вам искренно преданный В. Печерин.

P. S. Я должен заметить, что теперь не принадлежу ни к какому обществу — я просто независимый член католического духовенства.

7) Письмо В. С. Печерина Н. П. Огареву от 13-го марта 1863-го года.

Dominick Street. Dublin

13 марта 1863.

Любезнейший Соотечественник,

Вы не совсем мне чужой. Я познакомился с вами несколько месяцев тому назад. Я очень хорошо помню тогобелокурого юношу, которого немецкий дядька чуть не утонул (sic!) в Москве-реке. Ну так вот видите, что мы старые знакомые. Я читал с большим вниманием ваши статьи в ПолярнойЗвезде, Колоколе и Общем Вече, и признаюсь люблю ваше светлое прямодушное русское слово.

Но скажите пожалуйста, неужели вы в самом деле думаете что католическая вера и гражданская свобода не совместимы. Неужели вы разделяете пошлый предрассудок, что католический священник необходимо должен быть абсолютистом и врагом свободы. Здесь по крайней мере, мы не разделяем этого мнения. Я не принадлежу ни к какой господствующей церкви, и скажу вам откровенно, что, в моих глазах, это было бы величайшее несчастье для католической церкви, если бы онагде-нибудь, в каком либо государстве была господствующею. Ей лучше быть, как она есть теперь в Англии и в Америке. Впрочем время приближается и может быть оно не далеко, когда католическая церковь принуждена будет броситься в объятия демократии: тогда начнется для нее новая жизнь и она в мощных объятиях народа обновить свою орлиную юность. Между тем останемся каждый при своих верованиях и послужим родине по силам. Запишите меня в число старообрядцев, раскольников, духоборцев, квакеров — как хотите; и как вы им даете полную свободу остаться при своих верованиях, то туже свободу дайте и мне; и потому что я католический священник, не лишайте меня права называться Русским и сочувствовать и, по силам, содействовать людям «Земли и Воли». «Земля и Воля» в моих глазах высокий идеал общественного устройства; я очень внимательно читал ваши превосходные статьи об этом предмете, я признаюсь, вовсе не понимаю, какое тут может быть противоречие с догматами католической веры. Да разве это земное благоденствие, которое вы хочете упрочить, не может гармонически сочетаться с надеждою будущего века.Мне кажется, что даже необходима надежда будущих благ для того, чтобы не закиснуть в китайском благосостоянии. По крайней мере, согласитесь, что в Польше католическая вера есть главный источник героических подвигов народа.

Ах, если бы вы знали историю моей жизни, вы бы увидели в ней чудный логический путь провидения. Ваш друг в письме к русскойдаме сказал: «как же верить». А я скажу: «как же не верить, когда непобедимая сила принуждает вас к тому. От утробы моей матери я верил в незримое, искал и любил его. Я жаждал истины и правосудия. Как не верить, когда я слышал, так сказать, шелест этой невидимой силы вокруг себя ausichtbar sichtbar neben mir. В степях южной России, я часто следил за заходящим солнцем, бросался на колени и простирал к нему руки: «туда, туда, на запад», — кричал мне внутренний голос.

В 14 лет я прочел и выучил наизусть следующие стихи Шиллера:

Noch in meines Lebens Senge

War ich, und ich wandert' ans

Und der Jugend froehe Zaenge

Sich ich in das Vateres haus

All mein Erbtheil, meinem Horbe

Warf ich froehlich glaubend him

Und am leichtere Pilg aushorbe

Zog ich fort mit Kindessin.

Вся моя жизнь есть ничто иное как развитие этих двух куплетов.

Однажды я сидел на вершине Вогезских гор, голый сирота, без копейки в кармане и в нищенской блузе — но весело верил (froehlichglaubend), что невидимая рука ведет меня куда-то, к высокой цели, и что я страдаю за искупление рода человеческого.Я все прочел — через все прошел, все испытал. Я прочел DasLebenJesu у Straus от доски до доски, я изучил Библию на еврейском языке с комментариями немецких рационалистов. Я читал Мишеле, Жорж Занд и доселе храню, как драгоценное достояние, письмо этой великой женщины к одной ирландской монашенке. Я был добросовестным Сен-Симонистом, фурьеристом, коммунистом и логическим путем, без всякого внешнего влияния, дошел до католицизма. Два года тому назад, я разорвал все мои прежние связи и бросился в Картезианскую пустыню во Франции, не долго там остался; потом провел несколько времени у Трапистов в Ирландии: мне решительно хотелось заживо похоронить себя, но не успел: живость моего духа преодолела. Я не мог жить без службы человечеству — и теперь служу страждущему человечеству и разделяю труды Сестер Милосердия в больнице Mater Misericordiae.

Я выхожу из могилы и вижу рассвет Русского дня. Но что же мне тут делать. Я вспоминаю стих Горация:

Vitae summa brevis spem nos vetut inevare longam

Не знаю, как и почему мне вдруг припомнились стихи Жуковского, которые я читал 30 лет тому назад — и они часто шевелятся в моей голове

Когда начнетбледнеть и смелый в брани

И роковой пробьет отчизны час,

Возьмешь мою ты орифламу в длани,

Во плач преобразишь победный час...

Боже мой. Какое безумие. Мне 55 лет. Это должен быть старческий бред, лепет второго младенчества. Как бы то ни было, я верую, по священному писанию, что Бог иногда избирает самых презренных и ничтожных орудиями для достижения высоких целей; я верую, что та же невидимая рука, которая вела меня доселе, приведет меня к желанному концу, где все разрешится, все уяснится и все увенчается. Где, когда, как, не знаю; но каков бы ни был мой конец, вы можете написать на моей могиле историю моей жизни в сих последних словах Григория VII:

Dilexi justitiam et odivi iniquitatem

Et propterea morior in exilio.

вам искренно преданный В. Печерин.

8) Письмо В. С. Печерина Н. П. Огареву от 6-го апреля 1863-го года.

47 Dominick Street. Dublin.

6-гоапреля 1863.

Любезнейший Соотечественник,

Когда я отправил к вам мое последнее письмо, мне пришло на память небольшое приключение, случившееся со мною в 1839 году в городе Льеж в Бельгии. В то время я был честным Сенсимонистом — отпустил бороду, носил длинные волосы, был неопрятен и очень непригож, и так добродушно ожидал со дня на день, что вот придет пророк или Отец (le Père) и я присоединюсь к его церкви. Иду однажды по улице — попадается мне на встречу человек с младенцем на руках. Малютка загляделся на меня как на какое диво, и протянул комне обе ручонки. Отецсдосадойиочень громкосказал: «Ne le regarde pas, mon enfent: c'est un fou». Эти слова врезались в моей памяти: они льстили моему самолюбии: мне казалось, что я страдаю за истину. А теперь так кажется, что тот был прав. Вот поэтому-то я и думал, что вы, прочитавши мое письмо, тоже согласитесь с мещанином и скажете: Laisson le, c'est un fou. Но я обманулся, и теперь мне приходится двукратно вас благодарить и за дружественное ваше письмо и за присылку вашей интересной брошюры, которую я буду читать и изучать с глубочайшим вниманием.

Долг платежом красен. Давно уже я ни к кому не писал с таким abandon с каким пишу к вам. Вы, кажется, ожидаете от меня категорического ответа. Да почему

же мне и не дать его. Что я возвращаюсь в русский народ, в этом нет никакого сомнения. Ведь это была одна из причин, побудивших меня оставить пустыню.Мне казалось, что священный долг призывает меня принять какое бы то ни было участие в возрождении моей родины. От всей души я готов подписать вашу программу. Я очень хорошо понимаю, как католический священник русской крови может сделаться примирителем враждебных племен. Это прекрасно в теории, ногде же практическое применение. Как, где и когда? Ведь мы еще не в России — мы отделены от нее китайскою стеною. Вот если бы Россия была Англией,где всякий может гулять по воле, говорить и делать что хочет и служить родине на вольно избранном поприще — я бы, может быть, тотчас принялся за дело на свой манер. Но что же я могу делать в России?Мне кажется, вы продаете шкуру медведя, а медведь то еще жив и здоров — смотрите, как он ломает кости Поляков!

Впрочем я тоже скептик в своем роде. «Концы и начала» г. Герцена напомнили мне Дон-Кихота. Ведь я был действительным Дон-Кихотом всю жизнь мою. Я все принимал за чистые деньги, везде видел доблесть и красу, агде их вовсе не было, я создал их в моем воображении и поклонялся творению рук моих. Сколько ветряных мельниц я принял за исполинов. Сколько Дульциней я обожал, как идеальных принцесс. Вот почему после стольких опытов, мне очень трудно решиться на какую либо деятельность. Я чрезвычайно дорожу моим теперешним положением: я живу в совершенном уединении и совершенной независимости, — пополам с наукою и делами христианской любви, я вкушаю то блаженство, в котором Данте поставляет сущность Рая:

Luce intellectual, piena d'amore,

Amor di vero ben fien di letizia.

Но я действительно возвращаюсь в Русский народ. Вот почему я выписал «Колокол» и вошел в сношение с г. Герценом. Я читаю «Колокол» — это во-первых дань искреннего уважения к высоким талантам его издателей; а во-вторых — я от вашей стороны ожидал спасения Израиля. Мне кажется, из всех Русских студентов бывших со мною в Берлине, я один сохранил неизменными мои политические убеждения. Что я думал тогда, я думаю теперь. Начало моих религиозныхверований принадлежит к той же эпохе — вы его найдете в Paroles d'un croyant Ламенне. Как ни бестолково это Вам покажется, однако это правда.

Я высказал все, что у меня было на сердце. Нужно ли еще прибавить, как искренни те чувствования, с которыми я пребываю

вам истинно преданный В. Печерин.

9) Письмо В. С. Печерина А. И. Герцену от 20-го апреля 1863-го года.

47 Dominick Str. Dublin

20-го апреля 1863.

Почтеннейший Соотечественник,

На этот раз посылаю вам две лепты (2 фунта): это как то сообразнее с Евангелием. Прошу вас принять их как символ глубокого участия, которое я принимаю в Русском Деле — деле Земли и воли. Не нужно вас спрашивать, читали ли вы: Мишеле La Pologne? Какое глубокое понимание России. А ведь я тридцать лет тому назад, понял ее точь в точь как Мишеле теперь ее понимает. Ваши сочинения обратили меня в Россию, но признаюсь иногда еще пробивается старое чувство, особенно глядя на настоящие события. Впрочем подождем: посмотрим что скажет Русский народ: пора ему показать себя.

Между тем пребываю

вам искренно преданный

В. Печерин.

Страница сгенерирована за 0.07 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино