Киргегард прошел мимо Франции, как он прошел мимо России. Только теперь, через сто лет почти после появления его главных произведений, его медленно и осторожно начинают показывать французскому читателю. В других издательствах вышли его книги «Journal d'un Seducteur», «Le traité du Désespoir» и «in vino Veritas», a теперь y Alcan вышла его небольшая книжечка «La répétition». Когда выйдут другие его сочинения и выйдут ли они когда-нибудь — трудно, конечно, угадать. А меж тем, вряд ли я преувеличу, если скажу, что, несмотря на то, что Киргегард писал почти сто лет тому назад — он едва ли не самый ценный и нужный для нас мыслитель. Не простая случайность, что наиболее выдающиеся философы и теологи в Германии, где Киргегарда открыли еще в конце прошлого столетия, подпали под его влияние. Об одном из них, который теперь становится известным уже во Франции — о Гейдеггере — редактор «Philos. Heft» прямо написал, что, если изложить обстоятельно Гейдеггера, получится Киргегард. Правда — прибавлю от себя, Киргегард, преломившийся через феноменологию Гуссерля — но все же Киргегард, хотя и поблекший. Гуссерль, как известно, исходил из Декарта — единственная его работа, появившаяся по-французски и представляющая из себя сводку его основных идей — так и называется: «Les méditations cartésiennes». В ней, как и во всем, что писал Гуссерль, с истинно декартовской силой и смелостью поставлен и разрешен вопрос о правах и власти, я бы сказал о непогрешимости и незапятнанности человеческого разума. Думаю, что не будет преувеличением назвать Гуссерля Cartesius redivivus. Пожалуй и того больше: можно сказать — и сам Гуссерль это говорил — что в нем ожили основные тенденции той не повторявшейся больше в истории великой эпохи, когда три поколения людей маленькой страны дали подряд человечеству таких гигантов мысли, как Сократ, Платон и Аристотель. Гуссерль как бы вновь начертал на своем знамени слова, возвещенные миру Платоном от имени его несравненного учителя: «нет большего несчастья для человека, как сделаться мисологосом, т.е. ненавистником разума».

Если бы нужно было в нескольких словах формулировать самую заветную и последнюю мысль Киргегарда, пришлось бы сказать: самое большое несчастье человека — это безусловное доверие к разуму и разумному мышлению. Вовсехсвоихпроиз-

____________________

*) Soren Kirgegard. «La répetition». Felix Alcan.

ведениях, на тысячи ладов он повторяет: задача философии в том, чтобы вырваться из власти разумного мышления и найти в себе смелость искать истину в Абсурде и Парадоксе. Там, где по свидетельству нашего разума, кончаются все возможности, там, где, по нашему пониманию, мы упираемся в стену абсолютно невозможного, там, где со всей очевидностью выясняется, что нет никакого исхода, что все и навсегда кончено, что человеку нечего уже делать и остается только глядеть в лицо открывшихся ему ужасов и холодеть, там, где люди прекращают и должны прекратить всякие попытки борьбы, там, по мнению Киргегарда, только начинается истинная и подлинная, великая и последняя борьба, — и в этом задача философии.

Aime-tu les damnés, connais-tu l'irremissible: со всех страниц писаний Киргегарда глядит на нас этот страшный вопрос Бодлера. Киргегард преклонялся пред Сократом. «Вне христианства», писал он в последние годы своей жизни, в дневнике, «Сократ единственный в своем роде». Но что может сказать нам, что может сказать самому себе мудрейший из людей пред лицом непреодолимого, пред лицом преданных на вечное осуждение людей? Он научил думать Платона и всех нас, что разум может выручить человека из всякой беды и что ненависть к разуму есть величайшее несчастье. Но пред непреодолимым — разум бессилен и, не желая признаваться в своем бессилии, он придумал этику, присвоившую себе право и власть предавать людей на вечную гибель. Оттого-то и Паскаль говорил о нашем бессильном разуме и жалкой справедливости. Это и толкнуло его на столь всех ошеломившее и потрясающее решение — s'abêtir: отречься от разума и всего того, к чему разум, возомнивший себя высшим жизненным началом, приводит человека. Отсюда и его je n'approuve que ceux qui cherchent en gémissant в противоположность всеми признанным методам разыскания истины, которые представляются нам как бы предвечно сросшимися с самой природой мышления. Мы ценим только объективное, бесстрастное искание. Истина, по нашему неискоренимому убеждению дается только тому, кто, забывши и себя, и ближних, и весь мир, вперед изъявляет готовность принять все, что она ему принесет с собой. ВэтомсмыслзаветаСпинозы: non ridere, non lugere, neque detestari, sed intelligere. Дано ли нам выбирать между Паскалем и Спинозой? Можно ли допустить, что страстное паскалевское chercher en gémissant в большей степени обеспечивает нам истину, чем бесстрастное intelligere Спинозы? Или, что бесстрастное intelligere по рукам и по ногам связывает человека и навсегда отрезывает его от последней истины? История давно ответила на этот вопрос. Паскалевское s'abétir, как и его chercher en gémissant сданы нами в кунсткамеру, где хранятся редкие и, по-своему любопытные, но никому не нужные вещи. Нами владеет объективная истина, пред которой преклоняются даже верующие люди. Но можно ли считать приговор истории последним и окончательным?

Я вспомнил о Бодлере и о Паскале, в надежде, что читателю легче будет через знакомых авторов подойти к Киргегарду. В небольшой, но замечательной по искренности, глубине и силе выражения книжке своей «La répétition» Киргегард пишет: «вместо того, чтобы (в трудную минуту) обратиться за помощью ко всемирно знаменитому философу к professor'y publicus ordinarius (т. е. к Гегелю) мой друг (Киргегард почти

всегда, когда ему нужно выразить свои задушевнейшие мысли, говорить от третьего лица) ищет прибежища у частного мыслителя, который знал сперва все, что было лучшего в жизни и которому пришлось потом из жизни уйти... Иов, сидя на пепле и скребя черепками струпья на своем теле, бросает беглые замечания, почти намеки. И здесь мой друг думает найти, что нужно. Здесь истина выразится убедительнее, чем в греческом симпозионе». Это — заветная мысль Киргегарда — проходящая через все его произведения. Отсюда вытекло то, что он называет экзистенциальной философией и что он противоставляет философии умозрительной. «Трудности спекуляции, поясняет он в своем дневнике, растут по мере того, как приходите» экзистенциально осуществлять то, о чем спекулируют... Но в общем в философии (и у Гегеля, и у других) дело обстоит так же, как и у всех людей в жизни: в своем повседневном существовании они пользуются совсем другими категориями, чем те, которые они выдвигают в своих умозрительных построениях и утешаются совсем не тем, что они так торжественно возвещают».

Спекулятивная философия и спекулятивные философы, которых Киргегард всегда насмешливо называет спекулянтами, оторвали человеческую мысль от корней бытия. Гегель уверенно, точно бы его устами говорила сама истина, пишет в своей логике: «когда я мыслю, я отрекаюсь от всех своих субъективных особенностей, углубляюсь в самое вещь и я дурно мыслю, если прибавлю хоть что-нибудь от себя». Не только Гегелю, всем нам так кажется: все убеждены, что условием постижения истины является готовность человека отречься от самых значительных, самых жизненных интересов своих и принять все, что ему открывается его умным зрением, его разумом. «В философии, читаем мы у того же Гегеля, религия получает свое оправдание. Мышление есть абсолютный судья, пред которым содержание религии должно оправдать и объяснить себя». И тут Гегель опять-таки только дает выражение тому, что думают все люди («всемство», как говорил Достоевский). Если религия не может оправдаться пред разумом, который сам уже не имеет нужды ни пред кем оправдываться, она этим самым обличает себя во лжи и обрекает на смерть. Киргегард и сам прошел через Гегеля: в молодости он, как и все почти его сверстники, был весь в его власти. Свое внутреннее противление Гегелю он долго истолковывал, как «неспособность понять великого человека» и усматривал в этом свой «позор и несчастье». При том, он ясно давал себе отчет, что за Гегелем стоит греческий симпозион и, что в последнем счете ему придется начать борьбу не только с Гегелем, но восстать против Аристотеля, Платона, против самого Сократа. Иначе говоря, поднять вопрос о непогрешимости человеческого разума. Правы были греки, усматривая в разуме единственный источник истины? Прав ли был Гегель, возвестивший, что «действительное разумно» и, что «разумное действительно» и, что, против действительного негде, а, стало быть, и не нужно искать защиты? Гегель «обоготворил действительность» и видел в том свою силу и свою заслугу, на самом же деле тут сказалась его слабость, вялость духовного существа. Сомнения в правильности его приемов разыскания истины у Гегеля даже и не возникали, как не возникают они у подавляющего большинства людей. «Люди, как это само собой разумеется,

не понимают истинно страшного» и «берут жизнь такой, какая она есть, как ее все понимают и принимают». Но можно ли назвать такое отношение к жизни философией? Есть ли это — мышление? Не наоборот ли? Не значит ли, что человек, отвернувшийся от жизненных ужасов — будь то прославленный professor publicus ordinarius или рядовой обыватель — что такой человек отказался и от философии, и от мышления? «Человеческая трусость не может вынести того, что нам имеют поведать безумие и смерть». Оттого Киргегард покидает Гегеля и идет к «частному мыслителю» к Иову. Идет не затем, чтобы в качестве постороннего наблюдателя любоваться великолепными вспышками гнева многострадального старца или наслаждаться несравненными образами одной из «наиболее, как он говорит, человеческих книг св. Писания». На это способен был бы и Гегель — да кто только уже ни восхищался книгой Иова! Киргегард, который, в противоположность «всемству», нашел или был принужден найти в себе мужество, чтоб прислушаться к тому, что нам рассказывают «безумие и смерть», идет к Иову, как к мыслителю, идет за истиной, от которой отгородился Гегель, укрывшись в оазисе своей философской системы. Гегель не хочет, не может услышать ни Киргегарда, ни Иова: их устами говорят безумие и смерть, которым не дано оправдаться и объяснить себя пред разумом. Людям, «выброшенным из жизни», нет места в «системе» Гегеля. Киргегард взывает: «что это за сила, которая отняла у меня мою честь и мою гордость, да еще так бессмысленно? Неужели я нахожусь вне покровительства законов?» Но разве Гегель может хоть на минуту усомниться в том, что отдельный человек находится вне покровительства законов? Для умозрительной философии совершенно самоочевидно, что отдельный человек, т.е. существо, возникшее во времени, должно во времени иметь и конец и что законы вовсе не затем установлены, чтобы оберегать столь преходящее существование. И сила, о которой говорит Киргегард, отнюдь не есть сила бессмысленная, а осмысленная, разумная, ибо все действительное разумно, как мы сейчас слышали. Задача же и обязанность, даже назначение человека — и Киргегард не вправе требовать себе никаких привилегий — в том, чтоб постичь эту истину и с мудрым спокойствием ей покориться. Это было известно и друзьям Иова, которые делали все возможное, чтоб речами своими помочь ему подняться на должную нравственную высоту. Но, чем больше говорили они, тем больше распалялся Иов. Такое же действие производило на Киргегарда чтение философских творений Гегеля. Долго не решался он восстать против прославленного учителя и властителя дум его собственной юности. «Только дошедший до отчаяния ужас пробуждает в человеке его высшее существо» - пишет Киргегард в своем дневнике. Иов тоже только тогда, когда открывшиеся ему ужасы превзошли всякое человеческое воображение, отважился вступить в великую и последнюю борьбу с самоочевидностью. Вот как об этом рассказывает в «Повторении» Киргегард. «Не тогда проявляется величие Иова, когда он говорит: Бог дал, Бог взял. Он так говорил в начале, но потом больше этого не повторял». «Величие Иова в том, что пафос его свободы нельзя разрядить лживыми посулами и обещаниями». «Иов доказывает широту своего миросозерцания той непоколебимостью, которую он противоставляет коварным ухищрениям и подходам этики». Все, что Киргегард говорит об Иове, можно

сказать и о нем самом. А вот заключение: «Иов благословен. Ему вернули все, что у него было и даже вдвойне. И это называется повторением. Таким образом есть повторение. Когда оно наступает?... Когда всяческая мыслимая для человека несомненность и вероятность говорит о невозможности» (подчеркнуто мною). И этому построению, по глубокому убеждению Киргегарда, «суждено сыграть важную роль в новой философии — новая философия будет учить, что вся жизнь есть повторение...» Новая философия, т.е. философия экзистенциальная. Начинается эта философия тогда, когда всякая мыслимая для человека возможность и вероятность говорят о невозможности, т.е. о конце. Для Гегеля, для участников греческого симпозиона тут нечего делать — нечего ни начинать, ни продолжать. Они не хотят и не смеют противиться указаниям и велениям разума. Они целиком во власти убеждения, что разуму дано определять границы возможного и невозможного. Они не смеют даже и поставить себе вопроса о том, откуда пришло к ним убеждение о всевластии разума. Это им кажется равносильным готовности поставить на место Разума Абсурд. Можно решиться на такой шаг? Может ли человек пожертвовать своим разумом? Забыть предостережение Платона? Но разве тут дело идет о жертве? Оказывается, что Платон не все предусмотрел. Бывает так, что разум приносит человеку величайшие беды. Что из благодетеля и освободителя он превращается в тюремщика и палача. Отречься от него вовсе и не значит пожертвовать чем-либо. Тут может быть только один вопрос: как сбросить с себя ненавистную власть? И даже того больше: человек совсем перестает спрашивать, словно чуя, что уже в самом вопрошании скрывается уступка безмерным притязаниям открываемых нам разумом истин. Иов не спрашивает: он кричит, плачет, проклинает, словом — неистовствует, и назидательные речи его друзей вызывают в нем припадки бешенства. Он видит в них только выражение человеческой трусости, которая не может вынести вида выпавших на его долю ужасов и прикрывает свое предательство высокими словами морали. Разум «бесстрастно» свидетельствует о конце всяких возможностей, этика, всегда по пятам следующая за разумом, приходит со своими патетическими увещаниями и назидательными речами о том, что человек обязан покорно и кротко нести свой жребий, каков бы он ни был. У Киргегарда, как у Иова один ответ: надо убить, надо уничтожить это отвратительное чудовище, которое узурпировало себе права от имени разума выносить приговор живому человеку и от имени морали требовать, чтобы эти приговоры он считал святыми и навеки нерушимыми. «О, мой незабвенный благодетель, многострадальный Иов, можно мне придти к тебе не затем, чтоб предать тебя или проливать над тобою притворные слезы. У меня не было твоих богатств, не было семерых сыновей и трех дочерей... Но и тот может все потерять, кто обладает немногим. И тот может все потерять, кто потеряет возлюбленную, и тот оказывается покрытым струпьями и гнойниками, кто потерял свою честь и свою гордость и с этим силу и смысл жизни».

Место меня ограничивает: нужно кончать, вернее оборвать на полуслове. Но может быть, по этим беглым замечаниям и немногим выпискам из «Повторения» читатель хоть отчасти догадается, какую огромную и важную задачу поставил себе никому при жизни не известный датский магистр теологии. От

прославленного философа Гегеля он ушел к частному мыслителю Иову. Паскалевское chercher en gémissant противопоставляется, как метод разыскания истины тем методам, которыми пользовались до сих пор представители философского мышления. В мышлении открывается как бы новое измерение. На весах Иова скорбь человеческая оказывается тяжелее, чем песок морской и стоны погибающих опровергают очевидности. «Когда всяческая мыслимая для человека несомненность и вероятность говорит о невозможности», тогда начинается новая, уже не разумная, а «безумная борьба о возможности невозможного». Эта борьба и есть то, что Киргегард называет экзистенциальной философией — философией, ищущей истины не у Разума с его ограниченными возможностями, а у не знающего границ Абсурда.

Л. Шестов

Страница сгенерирована за 0.06 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com