Вышеславцев Б.П. Проблема власти. Журнал "Путь" №42

ПРОБЛЕМА ВЛАСТИ И ЕЕ РЕЛИГИОЗНЫЙ СМЫСЛ

Власть есть нечто наиболее проблематичное и загадочное. Она загадочна в своей сущности, в своей социальной и психологической природе, и проблематична в своей ценности. Власть есть то, что наиболее притягивает и отталкивает людей, то, что они обожают и вместе с тем ненавидят — эти «бунтовщики, ищущие пред кем преклониться». Во власти есть нечто божественное и нечто демоническое.

Есть мистика власти, и это жуткая мистика двуликого демона. Вот почему властители двуличны:

«Таков и быль сей властелин

К противочувствию привычен

В душе и в жизни арлекин»...

И это сказано о «благословенном» Александре, сказано тонко и проницательно и верно для русско-византийского характера царей; но сказано не до конца справедливо: Александр носил в своей душе живую трагедию власти, живую анτиномию власти, ее утверждение и отрицание, он знал, что власть связана с тираноубийством и тиранией, с освобождением и закрепощением, и он никогда не мог до конца привыкнуть к этому «противочувствию». Как он решил антиномию власти, антиномию добра и зла, в ней заключенного? (Тот же самый трагизм, какой Пушкин вложил в сердце Бориса Годунова). Трагизм есть «безвыходность положения», апория, и он все же нашел выход в своем великом уходе, напоминающем великий уход Будды. Есть какая-то индийская черта в этом отречении и отрешении от власти, могущества, блеска, величия. И она повторяется в судьбе Л. Толстого с его маленьким уходом, который был бы комичен, если бы не окончился смертью.

3

В отречении от власти Александра и в отрицании власти у Толстого есть, однако, не только индийский элемент отрешения и непротивления, но и чисто христианский элемент подлинного анархизма, который проходит через всю библию от помазания царей до Апокалипсиса и звучит всего явственнее в словах Христа: Цари земли царствуют и владыки господствуют, между вами да не будет так! Вот эти слова услышал и исполнил Александр. И в ту минуту, когда он стал Федором Кузмичем и не побоялся плетей, он не менее, а более, пожалуй, был христианином, нежели в момент миропомазания или победы над Наполеоном. Русские монархисты, считающие, что христианский взгляд на власть и царство всецело выражается в помазании царей, забывают обыкновенно о древнем обычае московских царей принимать схиму перед смертью, т.е. отрекаться от власти во имя Христово. Но отрекаться можно во имя Христово только от низшего, а не от высшего, только от преходящего, а не от вечного. Таким образом, власть признавалась низшим преходящим началом: «между вами да не будет так». Если этот обычай ухода и отречения от мира и власти откладывался до последнего момента и так сказать не брался всерьез, оставаясь предсмертным символическим обрядом, то Александр, напротив, осуществил его во всей полноте и во всей глубине его смысла; а смысл этот состоит в утверждении принципиальной греховности власти.

Через всю библию от первой книги Царств до Апокалипсиса проходит идея греховности власти. Самуил знает, что «поставить царя» — значит «отвергнуть Бога» (первая книга Самуила 10, 19). Он знает, что народ совершает «великое зло, прося себе царя» и, как это ни удивительно, сам народ вынужден это признать (ib. 12, 17-19). Самуил предупреждает народ, что власть означает тиранию, и наконец произносит следующее пророчество: «и сами вы будете ему рабами и возопиете в то время из-за царя вашего, которого выбрали себе, но не услышит вас Господь тогда», (ib. 8, 7-18). Вся история есть бесконечное подтверждение этого пророчества. Таков древнееврейский взгляд на власть. Мы его находим у пророков, для которых высшее зло на земле всегда воплощается в великих тираниях (Навуходоносор).

Евангелие развивает эту мысль полнее и глубже: в ответ на просьбу о предоставлении власти и первенства Христос говорит своим ученикам: «Цари и правители народов господствуют над ними и вельможи властвуют ими, — так называемые благодетели народов, — между вами

4

да не будет так, но кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою и кто хочет быть первым между вами — да будет всем рабом» (Мф. 20, 25-28. Лк. 22 . 24-27. Марк 10 , 42-45).

Эти слова с поразительной настойчивостью и точностью воспроизводятся во всех трех синоптических Евангелиях и в частности с большой подробностью у Марка, столь скупого на слова, а в четвертом Евангелии их смысл воплощается в символическом деянии омовения ног (*).

Быть может, здесь уместно говорить о «Царском Служении Христа?» Да, но оно есть служение не в формах власти. Это не то служение, о котором было сказано, что «монарх есть первый слуга государства». Путь христианского служения противоположен земному величию и власти, ибо слуга противоположен господину и рабство противоположно властвованию. Христос отверг государственную власть, дважды ему предложенную, в пустыне и в Иерусалиме, как искушение от диавола. За это и был в сущности предан Иудою и отвергнут первосвященниками и покинут народом: он не был властвующим мессией и не сошел со креста.

Во власти есть нечто демоническое, она в существе своем «от диавола»: «и сказал ему диавол: тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю ее». Условие получения власти — поклонение диаволу (Лк. 4, 5-8. Мф. 4, 8-9). Это пожалуй самое сильное, что когда-либо было сказано против принципа власти, против этатизма, порою даже кажется, не слишком ли сильно. Но Апокалипсис подтверждает и усиливает: демонизм власти будет возрастать в истории, «зверю» и Антихристу будет дана великая власть над всеми народами земли и он получит ее из рук дракона (диавола) как раз в силу выполнения условия власти: вся земля поклонится диаволу (Ап. 12) (**)

Пожалуй, нет книги, более беспощадной к царям и властителям, нежели Апокалипсис, выбрасывающий хищным птицам «трупы царей, трупы сильных, трупы тысяченачальников», чтобы приготовить путь второму пришествию Логоса (Ап. 19 11-21).

Такая тема анархизма проходит через всю библию, как она проходит и через всю историю и мысль человече-

____________________

        *) Здесь нами дан синтетический перевод всех трех текстов вместе.

         **) Поэтому нельзя объяснять слова диавола в пустыне, как преувеличение и ложь.

5

ства. Однако утверждать отсюда «христианский анархизм» было бы преждевременным. Существует наивный анархизм, который игнорирует антиномию власти, который утверждает антитезис безвластия и не понимает смысла тезиса власти. Власть существенно антиномична: она есть позитивная и негативная ценность, она «от диавола» — и она же «от Бога». «Несть власти, аще не от Бога, существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению» (К Рим. 13). Кто не цитировал этой замечательной главы Ап. Павла? История попеременно то восхищалась, то возмущалась ее словами. Порою они вызывают изумление и кажется, не слишком ли сильно это сказано — совершенно так же, как слишком сильным казалось утверждение, что вся власть принадлежит диаволу. Но библия все свои темы утверждает с предельною силою.

«Несть власти аще не от Бога» — это совсем не измышление Павла, как утверждали иногда те, кого это возмущало. Нет, под каждый тезис Апостола и первого философа христианства можно подставить изречение Христа. «Не имел бы власти надо мною, если бы не было дано тебе свыше» — так Он говорит Пилату. «Кесарево — кесарю, Божье — Богови» говорит Он, предписывая исполнение законных требований власти, и напоминая, что Он пришел не нарушить закон, а восполнить. Во всей библии, в истории, в человеческой мысли с неменьшей силою звучит тема ценности, святости и божественности власти, тема противоположная анархизму (*). Власть есть действительное «благодеяние» для народов, существуют такие цари, как Давид и Соломон. Ветхозаветная и Новозаветная Церковь дает помазание на царство. Существуют цари и князья благочестивые, благоверные и даже святые, которые крестили народы. И в будущем власть может совершить великие дела. Апокалипсис предвидит «тысячелетнее царство святых», которые будут царствовать со Христом.

Но самое главное и самое сильное, что по-видимому указывает на божественность власти — это то, что в библии Бог всегда называется Царем небесным и земным, «всевластителем» (пантократором), и Христос называется Царем, которому «дана всякая власть на небе и земле», и преображение и обожение мира всегда обозначается, как Царство Божие. Оно и есть центральный символ ветхого и нового завета.

Такова изумительная антиномия власти: власть от Бо-

_____________________

        *) Ап. Петр высказывается о власти совершенно так же, как и Павел (1 Петр., 2, 13-18), хотя на него ссылаются реже.

6

га, и власть от диавола. Упрекнем ли мы христианство и библию в том, что они заключают в себе «глубочайшее внутреннее противоречие?» Но ведь мир и человек и все бытие состоит из глубочайших внутренних противоречий: мир конечен и бесконечен, прекрасен — и «весь во зле лежит», человек смертен и бессмертен, он «царь и раб, червь и бог». Противоречия действительно глубочайшие, а потому их видит только тот, кто способен заглянуть в таинственную глубину бытия. Философия и мистика в своих прозрениях так же антиномичны, как антиномичны жизнь и история в своих трагизмах. Смысл христианства, смысл великой религии, состоит в том, что она переживает и разрешает глубочайшие противоречия, глубочайшие трагизмы бытия. Наличие «глубочайшего внутреннего противоречия», установление антиномии, есть признак подлинного откровения, подлинной философии, и это потому, что Бог есть единство противоположностей.

Все высшие начала истинной религии антиномичны: таково Богочеловечество, брак и девство, провидение и свобода. Конечно, религия обещает их разрешение, но не тотчас и не здесь, а только «в конце концов», т.е. в Боге. Существуют антиномии как будто и совсем неразрешимые для человека (в этом духе Бог отвечает Иову после увещания друзей) — это ничего не говорит против их подлинности, скорее наоборот. Но существуют и такие, разрешение которых мы «отчасти видим в зерцале и в гадании», угадываем, в каком направлении оно возможно. К числу таких как раз принадлежит антиномия власти. Нам кажется, что ее решение наиболее дано, или точнее, наиболее ясно задано в христианской философии истории и эсхатологии.

Однако прежде всего решение этой антиномии не нужно представлять себе слишком легким. Легкое решение будет ложным. Таково прежде всего решение Оригена, которое он дает в своем толковании на текст «несть власти, аще не от Бога»: власти от Бога, поскольку они соблюдают божественные законы, они становятся диавольскими, поскольку нарушают эти законы. Всякая власть дана от Бога так же, как даны руки, ноги, язык — и они даны на доброе употребление, но их можно употребить и во зло, сделать орудием зла, орудием диавола (Origenes. Migne. T. 14, стр. 1226-1227). Смысл решения в том, что власть здесь делается нейтральным орудием, или органом, который одинаково может служить добру и злу. Власть может быть всецело в руках диавола, и та же самая власть может всецело перейти в руку Божию.

Но если власть есть нейтральное орудие, то никакой анти-

7

номии власти не существует, она просто иллюзорна: не существует антиномии руки или антиномии языка, основанной на том, что они одинаково могут служить добру и злу. Вот почему это решение не понимает глубины антиномии. Антиномия существует только тогда, если власть не является нейтральным орудием, если она содержит в себе некоторое принципиальное зло. И это в самом деле так: ведь символ власти — меч («начальник носит меч не напрасно»), и Христос говорит: вложи меч твой в ножны, взявший меч от меча погибнет. Этими словами установлено внутреннее противоречие меча, этому орудию нет места в Царствии Божием — и однако «Царство» опирается на меч. Если всякая власть есть принуждение, то ясно, что принуждению нет места в Царстве Божием; и однако всякое «Царство» есть власть и следовательно принуждение.

Второе решение напрашивается здесь, и тоже решение слишком легкое. Власть и царство берутся в тезисе и в антитезисе в двух различных смыслах. Власть Бога, власть Христа совсем не похожа на обычную власть царей; и Царство Божие совсем не похоже на земное государство. Это принципиальное различие с величайшею силою выступает, когда Христос стоит перед Пилатом: Он — Царь, но совсем в особом смысле — Царство его не от мира сего, у Него нет служителей, защитников, войска, Его Царство есть Царство Истины, Его власть совсем не похожа на власть Пилата, Его власть есть власть Истины (Ио. 18, 36-37-38). Когда Пилат это услышал, он понял, что видит перед собою учителя истины, а вовсе не претендента на власть.

Если это так, то антиномия тоже иллюзорна — она просто устраняется указанием на quaternio terminorum, на два различных смысла, вложенных в понятие «власти»: власть «князя мира сего» содержит в себе некоторое неизбежное зло (меч и принуждение) — Царство «не от мира сего» никакого неизбежного зла, конечно, в себе не содержит; оно есть Царство и власть совсем в ином, переносном смысле; такой символический перенос смысла иногда изменяет его в прямую противоположность, как напр., в словах: иго Мое есть благо и бремя Мое легко есть — это значит, что подчинение Христу прямо противоположно игу закона и бремени подвластности.

Однако на самом деле антиномия не иллюзорна, и она выступает со всею силою именно тогда, когда совсем устраняется второй, переносный, символический смысл власти, и когда мы остаемся при первом, точном и узком смысле власти. Поэтому прежде всего необходимо устранить из антиномии предельное и потустороннее, метаюридическое понятие

8

«Царства Божия» и власти Богочеловека. «Царство Божие» ни в каком случае не может подкреплять тезис власти и не может быть вставлено в этот тезис и введено в антиномию. Власть мира сего — антиномична и раскалывается на тезис и антитезис, на утверждение и отрицание; Царство Божие— не антиномично, но напротив решает антиномию, а потому стоит выше тезиса и антитезиса.

Мы допустили великую ошибку, введя в доказательство тезиса власти такую власть, как власть Истины и «Царство Божие». Это есть выход за пределы вопроса: вопрос шел о князе мира сего, о власти Пилата («власть имею распять тебя и власть имею отпустить тебя»), о власти начальника, который «носит меч не напрасно», о власти в тесном и буквальном смысле. Такая и только такая власть существенно антиномична, ибо сам Логос ее утверждает и отрицает, как было показано выше. Она «от диавола», ибо распинает — и она «от Бога», ибо «дано тебе свыше»...

Ошибка эта необычайно инструктивна и влиятельна — она имела огромное влияние в истории и повторяется до наших дней. Святость власти, святость монархии пытаются доказывать тем, что Бог есть Царь и самодержец и абсолютный монарх. Такова была теория власти Иоанна Грозного. Вся она может быть выражена в пословице: «что Бог на небе, то царь на земле». Никакой антиномии власти Иоанн Грозный не видит и не подозревает, он совершенно игнорирует библейский, пророческий, христианский и апокалиптический антиэтатизм и анархизм. Он знает только тезис власти, и притом совершенно отождествляет власть божественного и земного Царя: это одна и та же абсолютная власть миловать и карать, которая только передана из рук Божиих в руки царя, царь земной есть как бы земной наместник Бога. А потому земная тирания есть отражение небесной тирании. Такая теория, целиком антихристианская и антибиблейская, покоится на смешении «царства» в тесном смысле и «Царства» в переносном символическом смысле, на совершенном непонимании «Царства не от мира сего» (*). Навсегда должны

______________________

        *) Это прекрасно показано в трех статьях H.Н. Алексеева «Идея Земного Града в Христианском вероучении», «Христианство и идея монархии» и «Русский народ и государство». См. «Путь» № 5, 6, 8. Алексеев справедливо указывает, что Л Тихомиров и все русские теоретики абсолютной монархии воспроизводили теорию Иоанна Грозного, и что абсолютизм власти есть теория языческая, во всем противоположная древнееврейскому и христианскому миросозерцанию, из которого могла родиться только борьба против абсолютизма. Для христианина, говорит проф. H.Н. Алексеев, неизбежно возникает следующая дилем-

9

быть оставлены попытки санкционировать и оправдать земную власть тем, что Бог называется небесным Царем. Скорее наоборот сияние этого Царства как бы сжигает всякую земную власть. Земное царство в библии рассматривается, как отпадение от Небесного Царя, измена Ему, — а восстановление Царства Божия на небеси и на земли рассматривается как упразднение земных властей; «Затем конец, когда Он предаст Царство Богу и Отцу, когда упразднит всякое начальство и всякую власть и силу» (I Кор. 15, 22).

Только теперь мы имеем антиномию власти во всей чистоте: в земной власти, возникшей после грехопадения, есть нечто нравственно недопустимое и вместе с тем нравственно необходимое.

***

Правильное понимание этой антиномии и ее решение сильно затруднено тем, что «власть и царство» суть понятия двусмысленные и даже многосмысленные. Смысл и сущность власти — непонятны и не раскрыты во всей истории мысли. Анализ сущности власти отсутствует. Единственный опыт такого анализа у русского юриста Коркунова нужно признать абсолютно неудачным. Что такое власть, мы пока не знаем: «меч», о котором мы говорили, есть только символ и притом неадекватный; «принуждение» — не существенно для власти. А между тем, не проникнув в сущность власти, нельзя решить антиномию власти, ибо мы не понимаем, что же в ней есть такого, что нравственно недопустимо. Какие-то ценности сталкиваются в феномене власти, но какие — мы еще не знаем. Попытаемся проложить путь феноменологическому анализу власти.

Власть предполагает особое взаимодействие сознательных существ и есть социальный акт и притом двусторонний: акт приказа и исполнения, связывающий слугу и господина, подданного и властителя. Но отношение властвования может устанавливаться и за пределами службы и управления, в

_____________________

ма: 1, или признать библейские, пророческие и апокалипсические воззрения на государство, и в таком случае признать, что христианство более совместимо с демократией, чем с монархией — или 2, придется вообще усомниться в обязательности ветхозаветного канона и той части новозаветных идей, которые непосредственно с ним связаны («Путь , № 5. Οκτ. — 1926 г. стр. 39). Никогда в русской философии не было сделано более отчетливой и смелой формулировки. Ее истинность подтверждается современною борьбою идей в Германии.

10

самых неожиданных сочетаниях жизненных отношений, между различными людьми, а также между животными и человеком. К феномену власти относятся такие понятия как «неповиновение», «бездействие власти», «попустительство», «злоупотребление властью», «восстание». Эти социальные акты нельзя понять, не понимая феномена властвования.

Есть два произведения в русской литературе, в которых феномен властвования выражен во всей его стихийной первобытности, во всей жуткости, таинственности и непонятности. Это «Анчар» Пушкина и «Село Степанчиково» Достоевского.

И человека человек

Послал к Анчару властным взглядом

И раб послушно в путь потек

И к утру возвратился с ядом.

Почему раб повинуется и идет на верную смерть, когда неповиновение могло угрожать ему тоже только смертью?

У Достоевского власть Фомы Опискина и всеобщее ему подчинение поражают своей иррациональностью: он властвует, несмотря на то, что не обладает ни авторитетом, ни силою. Уже здесь совершенно ясно, что власть не совпадает ни с силою, ни с авторитетом, ни с иерархическим преимуществом.

Громадное затруднение для феноменологического анализа властеотношений состоит в том, что слово власть часто употребляется в переносном смысле, в смысле метафоры. Так говорится: «власть идеи», «власть красоты», «власть любви», «власть науки и техники», наконец, «власть права». Во всех этих случаях мы не имеем никакого феномена властеотношений, не имеем никакого приказа и подчинения, не имеем никакого отношения между людьми, выражающегося в словах «слушаю и повинуюсь». Поэтому Коркунов совершенно не прав в своем анализе власти, расширяя понятие власти до последних пределов и, таким образом, совершенно упуская из виду таинственные особенности того отношения, которое выражается в акте приказа и повиновения. Русский язык обладает здесь великим преимуществом: наличностью двух слов: «власть» и «мощь» (могущество), тогда как французский и немецкий языки имеют только одно понятие: Macht и pouvoir. Когда, вслед за Коркуновым, говорят о власти идеи, власти любви, власти красоты, то на самом деле следовало бы говорить о «могуществе» идеи, «могуществе» любви и красоты («Des Hasses Kraft, die Macht der Liebe»...).

Власть есть непременно взаимоотношение живых и сознательных существ, вещи и отвлеченные понятия из этого

11

взаимодействия исключаются, но взаимодействие человека с животными показывает нам феномен власти во всей его чистоте. Собака понимает все отношения властвования, понимает, что такое приказ, повиновение, неповиновение, предоставление свободы, разрешение и т.д. Ловля слонов и их приручение показывает всю странность власти: слон сопротивляется бешено внешнему насилию и оковам. Затем признает сопротивление бессмысленным, оплакивает настоящими слезами свою свободу и с какого-то момента вступает в отношение подвластности. Подвластность слона наглядно показывает, что повиновение совсем не есть подчинение силе физической: слон бесконечно сильнее того, кто им управляет; когда он пойман и связан веревками и подчиняется только силе, он именно находится в состоянии неподвластности, он еще не вступил в отношения подчинения. Все орудия воздействия физической силы на животных: бич, удила, даже каленое железо укротителей — все это симптомы неповиновения, знаки неполного и неудачного властвования. Чем полнее власть, тем меньше физическое воздействие. Таков смысл приручения животных. Дикие подчиняются только силе, — значит не подчиняются власти, не вступают в отношения властвования и повиновения. Преимущество силы само по себе никогда не создает власти: мы можем отбросить муравья, раздавить муравья, ударом ноги уничтожить муравейник, но властвовать над муравьями мы никаким образом не можем. Только какая-то особая апелляция к силе при известных условиях создает власть, но отнюдь не всякое насилие. Укрощение, ловля слонов, объездка лошадей показывает это ясно.

Установление властеотношения осуществляется различными путями: силой, лаской, кормлением. Установление власти есть в конце концов внушение абсолютной зависимости. Связь с гипнозом, точнее сказать, внушением — совершенно несомненна. Когда слон убеждается в бесполезности и бессмысленности сопротивления, ему внушается сознание абсолютной зависимости от какой-то другой воли: он убеждается в том, что отныне «не принадлежит самому себе». С другой стороны, акт внушения подвластности вовсе не всегда опирается на силу и устрашение. Всякий, воспитывавший животных, и особенно собак, знает, что кормление и, в особенности, вскормление, прежде всего внушает чувство абсолютной зависимости, оно есть мощное средство для внушения подвластности. То же самое существует и между людьми, существует в семье: «кормилец» и «поилец» внушает чувство зависимости, и через него подчинение именно в силу того, что он кормит и поит членов семьи. Вскармливание, начиная с

12

самого раннего возраста, внушает особенно сильно чувство зависимости и чувство подчинения.

Замечательно, что некоторые животные, как например кошки, не вступают в отношения подвластности: лаской и лакомством ее можно подкупить и соблазнить, но не подчинить. Зов, обращенный к собаке, есть приказ, тогда как зов, обращенный к кошке, есть всегда просьба. Таким образом, феномен власти нужно отличать от просьбы, совета, авторитетного указания. Авторитет отнюдь не совпадает с властью: можно обладать высоким научным или нравственным или религиозным авторитетом, (например, Сократ, Будда, Христос) и вовсе не обладать властью. Власть вовсе не совпадает в этом смысле с иерархией. В Индии брамин иерархически стоит выше кшатрия, т.е. властителя. Акт внушения власти может быть однократным, но чаще всего он является многократным и повторным, даже постоянным — таковы всякого рода символы власти: меч, войско, дворцы, правительственные здания, пушечная пальба, зерцало и прочее.

Феноменологический анализ всегда указывает на непосредственную интуицию понятия, сопоставляя его с другими сходными и родственными феноменами. Отношение властвования и подчинения не есть, таким образом, ни просьба, ни совет, ни подчинение авторитету, ни иерархическое преимущество, ни сила, ни подкуп. Оно совершенно особенно, это особое взаимоотношение и имеет некоторую свою собственную сущность. Теперь мы должны определить эту сущность положительно. Она состоит в том, что чужое «я» в некоторых отношениях занимает место моего собственного «я», что характерно для феномена внушения. Совершается как бы временная потеря своего «я», самоотчуждение, превращение себя в орудие чужой воли («слушаю и повинуюсь»). При этом для власти существенно то, что повинующийся совершенно не имеет права ставить свое повиновение в зависимость от оценки приказа, от оценки его разумности, целесообразности, полезности. Приказ действует вполне гетерономно, во всяком приказе есть некоторый момент абсолютного произвола и бесконтрольности: «слушаю и повинуюсь» — независимо от того, хочу или не хочу, прав или не прав приказывающий. Как раз эта сущность властвования с особой силой выявлена в «Анчаре» Пушкина и в Фоме Опискине Достоевского. Когда подчинение жестоко, несправедливо, бессмысленно, тогда с особой силой выступает его принципиальная независимость от оценок подчиняющегося, от его собственной мысли и воли. Но, в самой культурной, законной власти, далекой от всякого деспотизма, присутствует этот момент

13

абсолютности, бесконтрольности, непроницаемости приказа для подчиняющегося. Когда полицейский останавливает машины на углу своей белой палочкой, то никто не ощущает его властвования, как тирании или произвола. Он не столько «властвует», сколько служит порядку и организации движения, и, тем не менее, абсолютность подчинения здесь налицо: никто не имеет права спорить о том, правильно или неправильно он остановил и задержал движение. Он действует так, как находит нужным по своему абсолютному усмотрению.

Эта сущность власти представляет огромную организующую ценность, без которой невозможна никакая дисциплина. Команда не может быть оцениваема на войне. «Митинговая стратегия» уничтожает возможность организованных действий. Бесконтрольность власти есть великая ценность. Но, с другой стороны, она есть величайшее зло, изображенное с такой силой Пушкиным и Достоевским. История государств есть история злоупотребления властью, история тираний и борьбы с ними.

Дело в том, что абсолютный произвол власти принципиально несправедлив и никогда не признавался правом. Несправедливо подчиняться приказу, независимо от его разумности и ценности. Потеря самости, самоотчуждение, характерное для всякого властвования, не может признаваться правом. Идеал права есть свободный субъект, homo sui iuris, автономная личность, которая сама рассуждает, сама оценивает, сама выбирает направление действий.

***

Теперь только ясна антиномия власти и возможно ее решение, ибо ясна сущность власти — она состоит в непроницаемости приказа для повинующегося, в беспрекословности повиновения. Русское слово «беспрекословность» выявляет сущность дела: нельзя «прекословить» приказу власти, нельзя возражать, дебатировать, обдумывать, оценивать — там, где требуется только повиновение; но можно «прекословить», диалектически возражать — другу, советнику, учителю, авторитету, даже высшей иерархии: так ученики возражают Сократу и даже Христу, «прекословят» им, так Иов «прекословит» Богу (*), ибо Бог, Христос, учитель и друг

_____________________

        *) Иов согласен принять справедливый суд Божий, ибо на суде можно возражать и прекословить, но он не согласен принять властный произвол Божества и ему беспрекословно подчиниться.

14

 — не власть, они не ищут и не требуют беспрекословного повиновения, не приказывают, а указывают («путь, истину и жизнь»), не принуждают, а освобождают («Я научу вас истине и истина сделает вас свободными»).

На высоте христианского религиозного сознания отношение Бога к человеку не есть властеотношение. В этом заключается основная идея Ап. Павла: мы не рабы и не малолетние, которые подчиняются приказам подобно рабам — мы сыны и наследники Отца, Ему подобные и соединенные с Ним свободною любовью. (К Гал. 4. К Рим. 8, 14-17).

Вы друзья мои, говорить Христос, уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его (Ио. 15, 14, 15). С поразительной точностью здесь выражена непроницаемость приказа. И именно эта непроницаемость уничтожается откровением; уничтожается гетерономная стена между владыкою и рабом, между подданным и законодателем: «Я назвал вас друзьями потому что сказал вам все, что слышал от Отца моего» (*).

Проникнуть в сущность власти можно только устранив последнее и самое опасное смешение власти с иерархическим авторитетом. Их смешивают потому, что власть и иерархический авторитет могут совпадать и должны были бы совпадать: отец может обладать властью и высшим авторитетом, любимый «вождь» может обладать авторитетом и действительно быть лучшим и мудрейшим из всех. Но это идеальный случай (о котором мечтал Платон) и редкое историческое исключение. Носители власти сплошь и рядом не обладают нравственным и умственным авторитетом; а лучшие и мудрейшие — никакой властью. Когда Христос стоит перед Пилатом, трагическое несовпадение власти и иерархической ценности лиц становится грандиозным. Но эта трагедия продолжается до наших дней, составляя одну из центральных тем истории. Количество случаев, когда худшие властвуют над лучшими, когда иерархически низшие властвуют над высшими, в жизни политической и социально-экономической беспредельно и бесконечно. Власть на каждом шагу нарушает и извращает иерархию. Уже потому ясно, что власть есть совсем иное начало, нежели иерархия.

_____________________

        *) Смысл отношения учеников к Учителю раскрывается вполне в этой прощальной беседе: он состоит совсем не в том, что ученики «беспрекословно» повинуются, а в том, что они способны узреть Истину Учителя: «теперь видим, что Ты знаешь все»… ученики «приняли и уразумели истинно» слова, переданные от Отца. «Я познал Тебя, и сии познали Тебя, что Ты послал Меня». Христос посвящает их в Истину и передает им слово Отца (Ио. 16 и 17 гл.).

15

Для Платона совпадение власти и иерархического авторитета есть идеал; для христианства они совпасть не могут: власть остается на низших ступенях в иерархии ценностей. Бог, Христос, Апостолы — не властвуют, хотя стоять иерархически выше властителей. Конечно, божественная иерархия сублимирует власть, возвышает и оправдывает ее, власть может служить высшим ценностям — это верно и это понимал Платон; но вот чего он не понимал: сублимация власти есть в конце концов ее уничтожение (Aufheben), растворение в иной высшей иерархической ступени. Идеал Платона постулирует иерархическую властную организацию; идеал христианства постулирует иерархическую безвластную организацию. Отец может обладать властью, patria potestas, но это несовершенное низшее отношение между отцом и сыном. Родительская власть сублимируется в иерархический авторитет отца, в любовь к взрослому сыну, как наследнику и другу.

Царство Божие безвластно, но не «безначально», не анархично; оно иерархично, ибо представляет собою порядок священных начал. Вернее было бы поэтому сказать, что Царство Божие сверхвластно: оно «превыше всякого начальства и власти и силы и господства». Чтобы решить антиномию власти и господства, нужно прежде всего твердо различать сущности власти от сущности иерархии.

В известном смысле можно сказать, что иерархия, т.е. святое первенство отбрасывает принципиально все формы властвования, отбрасывает даже авторитет (идея Хомякова). Все формы покорения при помощи действия на воображение, при помощи изумляющих чудес, при помощи ученой важности и авторитетности — все это отбрасывается, как несовместимое с идеей свободного приятия Христовой истины. «Чудо, тайна и авторитет», как средства властвования были осуждены Достоевским. Так же думает и Ап. Павел:

«Мы могли явиться с важностью, как Апостолы Христовы, но были тихи среди вас, подобно как кормилица нежно обходится с детьми своими» (Фесс. 2. 7).

Поведение Апостолов и проявление их иерархии во всем противоположно властвованию («между вами да не будет так») — здесь нет приказов, повелений, декретов, составляющих сущность власти: «каждого из вас, как Отец детей своих, мы просили и убеждали и умоляли поступать достойно Бога, призвавшего вас в свое Царство и славу» (Фесс. 2. 11, 12). «Признавшего», а не принудившего войти (compellere intrare Августина и грех инквизиции). «Много званых, но мало избранных»... Бог призывает в свое царство, как гостей, как друзей. Уже это одно противоре-

16

чит сущности власти: власть не «приглашает» в свою сферу, государство не призывает и не просит и не убеждает (даже и демократическое), но повелевает, предписывает, принуждает.

И все же, несмотря ни на какое смирение и кротость, иерархия не нарушается и Апостолы сознают свое иерархическое преимущество: это они отцы и кормилицы, а их паства — дети, как бы непокорны и неподвластны ни были эти дети. Они остаются первыми именно тогда, когда не властвуют, а служат. Истинный пастырь стоит на вершине иерархии, когда «подает пример», но не властвует и не принуждает (так говорит Ап. Петр своим будущим «наместникам» I Петр 5. 2-4).

Может ли такая свободная и безвластная иерархия истинного Логоса побеждать и покорять, сублимировать, преображать и освобождать мир, человека и общество? Сублимировать даже власть, растворяя ее в свободной соборности?

Христианство утверждает, что может; властный мессианизм утверждает, что не может. Как выразить эту победу Логоса, победу истинной, божественной иерархии? Евангелие выражает ее символически в образах Царства и власти, но царства и власти «не от мира сего». Иными словами: царство и власть означают здесь нечто совсем иное, чем власть царей и властителей в этом мире. Что же они означают?

Царство означает прежде всего «славу и честь», аксиологическое достоинство, высшую ступень в царстве ценностей, в иерархии ценностей. В этом смысле Христос есть Царь.

Влаcть oзначаeт пoлную пoбeду Лoгocа, пoбeду Иcтины, завeршeннoe oбoжeниe мира, кoгда Бoг cтанoвитcя «вcячecкая вo вceм». В этoм и тoлькo в этoм cмыcлe cказанo «дана Мнe вcякая влаcть на нeбe и на зeмлe» и «Бoг вce пoкoрил пoд нoзи eгo». Этo ecть влаcть Лoгocа, влаcть Иcтины, влаcть Учитeля. Иcтина тoжe завoeвываeт, пoкoряeт и влаcтвуeт. Нo ee завoeвания нe трeбуют мeча, ee пoкoрeниe нe трeбуeт ига, ee влаcть нe знаeт приказoв и пoвинoвeний. Oна влаcтвуeт бeзвлаcтнo! Мoжнo ли здecь гoвoрить o влаcти? тoлькo в пeрeнocнoм cмыcлe, в какoм мoжнo cказать, чтo cвeт царит в этoй кoмнатe, чтo cвeт влаcтвуeт над тьмoю (чтo «cвeт вo тьмe cвeтит и тьма eгo нe oбъят»). Хриcтoc coвeршeннo яcнo гoвoрит Пилату, чтo oн Царь в этoм cмыcлe: eгo влаcть ecть влаcть Иcтины и вcякий, ктo oт Иcтины, Eму пocлушeн (Иo, гл. 18, 37,1). Царcкoe cлужeниe Хриcта вытeкаeт из Eгo учитeльcкoгo cлужeния. (*)

____________________

        *) О. Сергий Булгаков в своей книге «Агнец Божий» подтверждает это заключение другим текстом, указывающим, что власть Христа уполномочивает Апостолов не на делегирован-

17

Наш анализ сущности власти, как непроницаемости и беспрекословности повиновения, резко различает, как мы видели, власть в тесном и в переносном смысле. Различие это важно потому, что переносный смысл как бы противоположен прямому смыслу этого понятия. Но против этого строгого и точного смысла власти, нами открытого, может быть сделано одно серьезное возражение: приказы власти в настоящее время не являются непроницаемыми; они пронизаны правом, контролируются и оцениваются подвластными. Беспрекословность приказа и подчинения всегда оценивались, как организующая сила и вместе как великая опасность. Отсюда стремления ограничить власть, контролировать ее, сделать проницаемой для разума и справедливости, сделать избираемой, сменяемой, отсюда непрерывная борьба с абсолютизмом власти. Не есть ли вся эта борьба и выросшая из нее структура современного правового государства прямое отрицание открытой нами непроницаемости и «беспрекословности» власти? Борьба несомненно существует, но она только подтверждает наше понимание этой сущности. Борьба ведется с самою сущностью власти, с ее непроницаемостью, а потому в борьбе признается наличность самой этой сущности. Здесь именно и лежит антиномия власти, в этой непрестанно ведущейся борьбе с переменным успехом. С непроницаемостью и абсолютизмом власти непрерывно борются средствами права, контролем и выбором властителей, и однако, пока существует власть — существует эта непроницаемость и беспрекословность; она может быть как угодно урезана и ограничена и обусловлена (выборами, обжалованием, свержением) и однако в определенных границах и условиях, ей поставленных, власть всегда сохраняет свою властность, свою непроницаемость приказа и беспрекословность повиновения. От министра до полицейского на посту и даже до кондуктора трамвая, власть, пока она существует, требует беспрекословного повиновения — хотя бы она была неправа и неразумна в своих распоряжениях, хотя бы ее потом можно было обжаловать и осудить и свергнуть. Сделать власть вполне проницаемой и пререкаемой для оценки ее справедливости и целесообразности в момент, когда нужно повиноваться, значит свести ее к совету и ука-

_______________________

ную власть, а на проповедь и учение: дана мне всякая власть на небе и на земле..., а потому шедше научите все народы. Совершенно также замечательный текст Ап. Павла, сводящий все покорение мира власти Сына и Отца к всеобщему обожению мира, к тому, что Бог будет всяческая во всем. В прекрасной главе о. С. Булгакова о Царском служении Христа дано множество текстов и соображений, могущих подкрепить нашу точку зрения.

18

занию, дать ей только совещательное значение, иначе говоря, это значит уничтожить власть. В этом постоянном стремлении сделать власть проницаемой для справедливости и вместе с тем в ее постоянной непроницаемости именно и лежит антиномия власти. Диалог «Критон» рисует нам трагедию несправедливости законной власти: Сократ стоит после своего осуждения пред антиномией принятия или непринятия, ценности или не ценности беспрекословного повиновения.

Глубокая тяжесть, даже принципиальная невыносимость беспрекословного повиновения, при его несомненной организующей ценности, вот — трагедия власти, вытекающая из сущности власти. Войны, тирании и диктатуры это лишь один ее аспект, та область, в которой власть всего более изучена, ее недостатки и коррективы всего более известны; но существует еще другая широкая ежедневная область властвования, проницающая всю нашу частную жизнь — это область социального вопроса, область отношений хозяина и рабочего, труда и капитала. Социальный вопрос есть именно вопрос власти — одинаково в капитализме и в коммунизме. Бессмыслица, несправедливость, непроницаемость приказов для рабочего, беспрекословность повиновения всех представителей труда по отношению к приказам предпринимателя и капиталиста — вот что составляет настоящий трагизм социального вопроса, а вовсе не имущественное неравенство. Бедность была бы вполне выносима, если бы она не соединялась с выполнением ненужных для меня действий и бессмысленных для меня приказов. Богатство было бы вполне выносимо, если бы оно не соединялось с правом бесконтрольно повелевать. Социальный вопрос есть вопрос власти человека над человеком и оба решения, и коммунистическое и капиталистическое, одинаково неприемлемы, ибо представляют собою абсолютно властные решения.

Глубокий анализ сущности власти совершенно незаметно приводит нас к решению антиномии власти. Власть не есть нейтральное орудие, в ней заключено нечто существенно злое, потому что в отношениях властвования сам человек становится живым орудием в силу беспрекословного повиновения, а это противоречит достоинству личности, противоречит самости человека. Но зло, которое содержит в себе власть, есть необходимое и наименьшее зло: оно есть организация порядка и борьба с дезорганизацией. Только здесь лежит оправдание власти, оправдание государства — оно лежит в правовой организации, в идее справедливости. Однако власть никогда не может быть оправдана до конца, неизбежное зло в ней всегда остается и всегда беспокоит нашу совесть, наше этическое сознание. Отсюда вытекает вопрос: нельзя ли до-

19

стигнуть основной цели, ради которой существует власть, цели правоорганизации, освободившись от неизбежного зла власти. Сама идея справедливости ставит пред нами проблему безвластной организации, как совершенной организации. Эта идея, как мы видели, ясно выражена в идее Царствия Божия, в идее Церкви, как свободно-соборного единства любви. Но не только высшее религиозное преображение жизни, даже правовое, хозяйственное и государственное устройство принуждено признать идеал безвластия: он признается классическим либерализмом (общество свободно-хотящих людей), патриархальным монархизмом славянофилов, утверждавших, что идеал монархии не есть властный идеал, а патриархальное отношение любви к отеческому авторитету; признается даже коммунизмом Маркса, который обещает, что власть и государство отпадут, когда прекратится борьба классов и осуществится экономическая гармония.

Мы видим, что в решении антиномии власти перевес лежит на стороне антитезиса безвластия власть имеет относительную ценность, идеал безвластия абсолютную ценность. Этот перевес выступает в библии с полной очевидностью, и его можно формулировать так: высшее добро всегда безвластно или сверхвластно — высшее зло непременно властно. Высшее зло, совершенное на земле — распятие Христа и мучеников, казнь Сократа и т.п. — было совершено властью и ныне совершается властью. Высшее напряжение зла, какое может себе представить человек, есть властно-организованное зло: Великий Инквизитор, Антихрист.

Но этот перевес в сторону безвластия лежит только в совершенной организации, в царстве справедливости, в Царстве Божием; в истории мы имеем только совершенствующиеся, следовательно необходимо несовершенные организации — здесь необходима та борьба с дезорганизацией, т.е. со злом, которая осуществляется только властью и правом. Поэтому в историческом процессе, который протекает в несовершенном мире, в падшем человечестве, необходима организующая сила власти, и она должна быть тем сильнее и суровее, чем сильнее дезорганизация и зло. В этом смысле «начальник носит меч не напрасно» и властитель есть «Божий слуга», когда он борется со злом во имя справедливости, когда он сублимирует власть посредством права и когда он сознает в этой сублимации преходящее и служебное значение власти. В истории тезис власти сохраняется, но над ним стоят высшие ступени справедливости и любви, которые напоминают, что идеальная жизнь соборного единства никогда не создается только властью. Силы любви и справедливости всегда должны соучаствовать в соборном строительстве

20

и даже доминировать. Если власть порывает с ними связь и не признает их доминацию, она становится демонической. Величайшей ошибкой было бы также думать, что в нашей исторической действительности все социальное строительство выполняется только властью. На самом деле оно в значительной части и преимущественно выполняется безвластным правом и справедливостью, и силами свободного соборного общения любви, силами Церкви. Власть только наиболее бросается в глаза, производя политический шум, но мы живем и дышим и созидаем свою собственную жизнь, науку и искусство — только в формах справедливости и любви, только за пределами власти.

Власть от Бога — это значит, что в ней есть нечто ценное. Что именно? Что божественно во власти Пилата? Что дано ему свыше? Ему дано сказать «Се Человек» и «никакой вины не нахожу в Нем». В этом он настоящий римлянин, к сожалению не устоявший в своем правосознании до конца. Власть от Бога тогда, когда начальник защищает добрых от злых, тогда он «Божий слуга». Это нормальный и здоровый случай власти. Но существует извращение власти, когда она становится демонической и когда начальник страшен для добрых, а не для злых.

Власть от диавола — когда в ней нет никакой сублимации, когда она ничему высшему не служит, ни царству Божию, ни праву и справедливости, когда она занимает сама высшее место иерархии. Это и есть сатанизм власти, признание себя богом, отрицание служения чему-то высшему и требование всеобщего поклонения и служения себе: «падши поклонись мне». Вечное искушение власти состоит в абсолютизме власти, в нарушении иерархии ценностей, Божественной иерархии. И Христос восстанавливает эту иерархию своим ответом диаволу земной власти: «Господу Богу твоему поклоняйся и ему одному служи».

Только тогда власть от Бога, когда она признает нечто высшее над собою, т.е. когда решает антиномию так, как мы ее решили — в сторону сублимации, в которой власть преображается, в сторону сверхвластного Царства Божия. Только такие цари и такие народы «принесут туда славу свою и честь свою» (Ап. 21, 24, 26) — однако не власть свою, ибо ей там нет места.

Б. Вышеславцев.

21