Гофштеттер И.А. Социальное христианство. Журнал "Путь" №41

СОЦИАЛЬНОЕ ХРИСТИАНСТВО *)

Христианство существует почти две тысячи лет. Оно дано народам, как замкнутый ларец с драгоценностями: оценить их в полной мере обладатели смогут лишь тогда, когда найдут ключ, чтобы открыть крепкий затвор. В этом смысле христианство есть дар не столько даже для современников, сколько для будущих времен и грядущих поколений. Поэтому, несравненно правильнее понимать его не как факт нашей жизни, а как вековечную проблему ее, к решению которой человечество может подходить только постепенно. Бездонными глубинами такого космо-динамического, так сказать, понимания христианства чарует нас Евангелие aп. Иоанна и особенно его «Апокалипсис». Когда мы пытаемся понять христианство как факт, оно тотчас же превращается в ложь и кощунственный обман, потому что современная жизнь наша чуть не по всем пунктам резко расходится с его требованиями. Если же мы принимаем его только как проблему, оно сразу становится и для верующих, и для мыслящих величайшею истиною грядущего, зреющею и вынашиваемою в глубинах человеческих душ.

Все религии ищут — и непременно должны искать — своего воплощения в жизни — и с большею или меньшею полнотою находят его. Моисей вместе с религиею создал и религиозные законы, регулировавшее государственную жизнь и все общественные, личные и семейные отношения евреев. Как еврей живет по религиозному закону Моисея, так магометанин живет по религиозному закону Магомета. Но кто видел христианина, живущего по закону Христа? Христианство в отличие от юдаизма и магометанства, не создало ни своего государства, ни своего права, ни своего закона — и уверовавшие в Христа были вынуждены жить по чужому для них языческому праву, подчиняться чужому, языческому,

_____________________

        *) Статья И. Гофштеттера интересная и ценная, как пробуждение христианской совести в отношении к социальной жизни, заключает в себе некоторые неверные суждения о западном христианстве, католичестве и протестантизме, что редакция «Пути» оставляет на ответственности автора. Редакция.

73

закону, быть верными гражданами чужих, языческих, государств. Уже этим самым из христианства была как бы вынута самая существенная часть его — его преобразующее влияние и воздействие на реальную человеческую жизнь, а само оно сведено только к мистическому созерцанию и обрядности. Какой-то темный гений, какая-то мрачная мировая сила восторжествовала над Христом, завладела Его наследием, заглушила Его голос и парализовала всю силу благотворного обновляющего влияния Его учения на жизнь человечества. Она социально обесплодила христианство, аннулировала все бесценные сокровища христианской этики и как бы заново распяла уже воскресшего Христа. Мечта о реальном воплощении христианских этических начал во всем строе исторической жизни, о создании действительно христианского общества и государства всего больше волновала двух великих людей — Гусса и Саванаролу — и оба они сгорели на кострах католической инквизиции. Они пытались заполнить ту бездну, которая отделяет христианскую этику от нашей языческой, даже иногда первобытно-звериной действительности, — и трагической неудачей своих попыток только еще сильнее заставили почувствовать, как бесконечно далеки христиане от Христа.

Возврат христианского общества к Христу составляет основную и первую проблему всей нашей цивилизации. Для современной Европы он становится своего рода загадкой сфинкса, которую необходимо во что бы то ни стало разрешить под страхом гибели и уничтожения. Экономическая эволюция современных обществ выдвигает на первый план социальный вопрос, а он совершенно неразрешим без христианства. Классовый антагонизм настолько обострен, что грозит почти неизбежным всемирным кровопролитием. Классовая мораль — и буржуазная, и пролетарская одинаково — ограничена узкоклассовыми интересами и поэтому совершенно бессильна разрешить междуклассовый спор о богатстве и власти. Так как государственная власть в сознании своих представителей почти повсюду носит резко классовый характер, то социальная борьба поведет к разрушению всех буржуазных государств, поскольку же установление социалистического строя окажется для большинства народов делом непосильным по моральной неподготовленности и политической незрелости масс, ниспровержение существующих государств будет иметь последствием разрушительную анархию и социальное разложение, ведущее к вымиранию морально-нежизнеспособных наций. Классовая тяжба, не разрешимая на почве классовой морали, может полу-

74

чить мирное разрешение только на началах общечеловеческой, т.е. христианской морали. Предупредить колоссальнейшее кровопролитие и всеобщую социальную смуту можно лишь путем постепенной христианизации государства. Чтобы избавиться от почти неизбежного всемирного кровавого потопа надо заблаговременно христианизировать государство при помощи государственного законодательства, христианизировать экономические отношения, разделяющие общество на классы, христианизировать всю общественную жизнь.

Но для того, чтобы выполнить такую грандиозную работу, необходимо располагать могущественным рычагом, способным оказывать влияние на совесть и волю всего человечества, а для этого нужно прежде всего христианизировать эмпирическую церковь, сделать ее христианской не только по названию, но и по существу, вознести ее на высоту ее божественного призвания в исторических судьбах человечества, как священный глас Божий в делах земных. Такая работа уже началась и понемногу формируется повсюду. Одно из первых начинаний ее было сделано в недрах православной греческой церкви *). Еще около десяти лет тому назад был составлен проект энциклики по социальному вопросу. Митрополит Коссондрийский Иеренос ознакомил с ним епископов и получил общее одобрение. Но происшедший вслед за этим в Греции политический переворот поколебал решение епископов, и одобренная ими энциклика появилась на страницах официального духовного органа, как обращение к греческим пастырям за подписью одного только митрополита Коссондрийского. Само собою разумеется, что это, вынужденное какими-то политическими соотношениями, изменение внешней формы послания нисколько не умаляет его огромного значения, прежде всего как акта покаяния греческой церкви в грехах и ошибках, в полном безразличии к участи и положению трудящихся и страждущих человеческих масс, к их борьбе за свое человеческое право и правду. Приводим текст этого исторического документа с возможною точностью, достижимой при переводе на другой язык.

***

«Жизнь человечества вступила в эпоху великих потрясений: после величайшей и кровопролитнейшей во всей мировой истории войны оно обратилось к выработке новых форм

______________________

        *) Следовало еще указать на ряд аналогичных начинаний в католической церкви, прежде всего на энциклики Льва XIII и Пия XI, а также на социальные течения в протестантизме. Редакция.

75

общественной жизни в хаосе беспощадных и братоубийственных внутренних междоусобиц. В крови и страданиях, в борьбе и ненависти рождается его будущее. Что несет оно нам: разрушение ли общества или возрождение его на новых началах? Светлое царство любви и братства, правды и справедливости или беспросветную анархию, разложение и всеобщую гибель? Православная Церковь стоит в стороне от кипящей вокруг борьбы, не старается ни умерить ее, ни направить по правильному пути. Пассивное безучастие и безмолвие Церкви отчасти объясняется тем, что всякая борьба требует мученичества и жертв, способность же к мученичеству христианские пастыри давно уже утратили, хотя и Христос и св. апостолы были мучениками. Морально и догматически пастырское самоустранение от общественной жизни пасомых народов всего чаще оправдывается самими пастырями тем соображением, что царство Христовой Церкви не от мира сего: Ее призвание — не спасение человеков, а спасение человеческих душ. Устроительство социальной жизни народов — забота о многом пекущейся Марфы, а не ищущей царства небесного Марии. Приверженность к небесному заставляет отвращаться от земного и не позволяет служителям Церкви вмешиваться в суету общественной борьбы.

Это соображение никак нельзя признать истинным. Царствие небесное неотделимо от земной жизни, ибо к нему ведет исполнение Божиих заповедей на земле. И заповеди Моисеев и заповеди Христовы были даны людям для исправления и религиозного озарения земной жизни, как и законы государственные, поскольку они выражают голос совести своего народа и опираются на законы божественные. Церковь не может отрекаться от мира, ибо ее святое призвание и назначение — вести мир к спасению. Поэтому она не должна отстраняться от общественной борьбы, но обязана направлять ее в духе оставленных Учителем и Его святыми апостолами высоких заветов.

Самоотречение служителей церкви от общественной жизни обессиливает влияние Церкви, подрывает ее значение и чрезвычайно пагубно отражается на всей судьбе пасомых народов, лишая их христианского руководительства в самых важных делах их гражданской совести. Замкнувшаяся в небесном и отметающая заботы о земном Церковь целые века подряд наставляла отпадающие народы слепой покорности всем неправдам крепостничества, рабства, бесправия и насильничества. Все коренные улучшения общественной жизни часто совершались помимо нее. Брошенные на произвол судьбы народы стали искать Божьей Правды на земле

76

не в замкнувшейся от земных треволнений Церкви, а за ее оградой, и находили взыскующую правду отчасти в новых религиозных сектах, время от времени возвращающихся к первоисточнику христианского учения — к св. Евангелию, главным же образом в тех светских учениях, которые ставили своею задачею защиту прав трудящегося и страждущего человечества. Добиваясь осуществления общественной правды без участия Церкви под руководством других учителей, народ привык отделять общественную правду от церковной и идти за другими, нередко лживыми пророками лучшей жизни. Особенно горькие плоды отсутствие церковного учительства в мирской жизни приносит в наши смутные дни, которые, быть может, стали смутными именно потому, что сердца и души людей не озарены немеркнущим светом живой Христовой Правды.

На пустующее место пастырей христианских во главе трудящихся и страждущих стали случайные люди, нередко принадлежащие к иной вере и к иному племени, почти религиозно презирающему черный физический труд и во всем мире стоящему во главе всяческой эксплуатации чужого труда. В то время, как одни из них организуют угнетение трудящегося человечества, другие организуют его освобождение, но поскольку они не оторвались вполне и окончательно от своего национального, глубоко чужеядного духа и корня, от своей национальной морали и навыков, от своих национальных связей и склонностей, кто знает, не преследуют ли они в этой защите трудящихся каких-нибудь своих собственных скрытых национальных интересов и целей? Проповедуя свободу, они часто устанавливают» самый лютый деспотизм; провозглашая права труда, лишают людей их трудового достояния и обрекают их на рабское бесправие перед новой, абсолютной, в значительной мере чужеядной и ничем неограниченной властью.

Не удивительно, что даже в своей борьбе с темным прошлым она приносит с собою тоже много темного и смутного, как бы повторяет в себе его неправды и преступления. Те перемены и улучшения в общественных отношениях, которые должны совершаться во имя христианской любви, совершаются под пламенные призывы «классовой ненависти». То, что должно быть завоеванием справедливости, добывается путем насилия. Там где должно торжествовать братство, торжествует братоубийство. Вместо кликов всеобщей радости и примирения, гремят выстрелы, раздаются стоны и проклятия убиваемых, вместо сладких слез восторга от победы над вековой неправдой ручьями льется человеческая

77

кровь. Вместо обетованного спасения и всеобщего счастья кровавая социальная смута несет людям неисчислимые страдания и гибель. Так что даже сами трудящиеся и угнетенные начинают бояться своего освобождения и целыми миллионами голосов предпочитают лучше поддерживать царящий над ними экономический и политический гнет. Спрашивается: не вина ли пастырей, бросивших народ без христианского руководительства в самую важную годину его жизни, когда он закладывает фундамент всего своего будущего, что он пошел за проповедниками мести и ненависти, крови и насилия? На нас, кому были вверены сердца и души «малых сих» исторически и морально падает тяжкий грех всех чужих злодеяний, ибо мы не исполнили своего пастырского долга перед пасомыми и перед Тем, Кто возложил на нас попечение об их судьбе. Заключив Христа в стенах Церкви, мы лишили Христовой благодати всю жизнь народов, закрыли от них животворящий свет, долженствующий озарять и личную, и общественную жизнь человека. Мы забыли, что Церковь должна быть не глухою тюрьмою для духа Христова, но тем во веки неугасимым очагом Христовой правды, который светит на весь мир и освещает всем народам земные пути к царствию небесному.

Иерархи Православной Греческой Церкви постоянно и мучительно сознают всю неизмеримую тяжесть допущенной ошибки и призывают пастырей к исправлению ее. Священство! Не оставляй своих чад в их исканиях общественной правды без спасительного наставления Христова! Будь само верным святым заветам Распятого и, готовое нести Его мученический крест, иди в мир на борьбу с торжествующим злом и неправдою, указывая всем обиженным и страдающим пути спасения, заповеданные приявшим мученическую смерть Учителем. В том, как должна быть построена общественная жизнь людей еще много темного и спорного. В мирских спорах и расхождениях всегда можно потеряться, потому что в мире правда перемешана с ложью. Только идущий за звездою Вифлеемскою не заблудится во тьме ночной. Чтобы не сбиться на ложную дорогу, ведущую к греху и гибели, ревностно храни верность слову евангельскому. Христос учил нас любить всех людей как своих братьев и в каждом человеке чтить образ Небесного Отца его, значит, мы обязаны отвергать всякое попрание человека, как величайшее кощунство, как смертный грех и мерзость перед Господом. С воцарением истинного христианства преобразование старого языческого строя хозяйственно-экономических и общественных отно-

78

шений человечества, низводящих трудящегося человека на степень рабочего скота и обездушенного товара, станет неизменным и неотвратимым во имя самого смысла и духа Христова учения, но такое коренное преображение жизни осуществимо не во имя классовой ненависти и исступленной злобы, а только во имя любви и братства людей. Распаленная ненависть нужна для кровавой борьбы, для формирования братоубийственных армий, для насильственных переворотов, но какой безумец решится утверждать, что она годна как основа, как главный устой будущего всего человечества, как незыблемый фундамент нового мирового социального строительства? Всякому ясно, что на таком фундаменте ничего не построишь, кроме тюрьмы с глухими палатами для пыток и казней. Для социального строительства, которое мечтает осуществить в строе экономических отношений начала равенства и братства, нужны более прочные и более широкие устои, которые оправдывались бы не узкими шкурно-эгоистическими интересами рабочих, а властными требованиями живой совести всего человечества и всех людей, вечными началами общечеловеческой, то есть христианской морали.

Истинный служитель Христа не может оправдывать экономического угнетения человека человеком, обращения бесчисленных миллионов человеческих существ, созданных по образу и подобию Божиему, в рабочий скот, тянущий изо дня в день без просвета и без надежды в будущем тяжелую трудовую лямку для обогащения счастливцев мира, не может благословлять никакого надругательства брата над братом. Но он понимает, что освобождение человечества от гнетущих все народы социальных зол и неправд люди смогут найти только в перестройке всех своих отношений, всей своей морали и психологии на религиозном сознании своего всеобщего внутреннего единства, на вытекающей из этого сознания христианский любви и солидарности, духовного братства и братского равенства, то есть не в бюрократическом или анархическом, а в социальном христианстве. Без этого внутреннего, морально-религиозного просветления, без озаряющего мистического сознания своего единства, своей единосущности со всем человечеством и без полной замены своего зверино-эгоистического, индивидуального самочувствия коллективным никакой социализм невозможен, никакое братство и равенство людей неосуществимо и всякие революционные перевороты будут создавать только новых властителей, новых эксплуататоров, но никогда не создадут ни истинной свободы, ни справедливости. Призывающий

79

к ненависти братоубийственный социализм осужден навеки оставаться бесплодным и творчески бессильным, ибо одним революционно-полицейским принуждением без глубокого нравственного обновления погрязнувших в животном эгоизме человеческих душ и сердец никак не создашь долженствующего связывать эти сердца чувства солидарности.

Строительное бессилие социализма, принудительно считающегося только с материальными интересами человека и лишающего себя права воздействия на его нравственную и духовную жизнь, само указывает на главенствующую роль Церкви в социальном строительстве будущего. Пришла пора, когда христианская Церковь должна вспомнить Того, чьим именем она существует на свете, и снова, как в первые века христианства, выступить не только охранительницею человеческих душ, но и утешительницею всей жизни человеков, верным глашатаем и самоотверженным воителем Божьей Правды на земле. Она уже не может остаться ни враждебною, ни даже постороннею тому движению народов, которое тщится преобразовать жизнь человечества на христианских началах без Христа и в духовно-творческой немощи своей создает только кровавую смуту и разрушение. Дальнейшее продолжение лукавой и недостойной политики боязливого нейтралитета во всемирной борьбе за право и правду будет уже равносильным формальному отречению от Христа. Оно сделает Церковь никому не нужной, а человечество, бессильное разрешить социальный вопрос без участия Христовой Церкви, обречет на гибель в безысходных и беспросветных, кровавых и братоубийственных социальных смутах.

Со святым крестом в руках грядите пастыри к народу и станьте во главе его социальных исканий. Когда вы не будете ограничивать свое христианство одними молитвами и церковными службами, но воплотите его животворящий дух в великом служении общественного богостроительства, народы увидят, что спасение от угнетающих их социальных зол сокрыто в учении Спасителя и сами пойдут за Его верными учениками. Тогда грядущее преображение общественной жизни совершится не при криках и проклятьях ненависти, не при стонах и воплях поверженных борцов, а под радостное гимны всеобщего примирения, христианской любви и всемирного братства народов».

***

«Социальное христианство» — вот в чем основная задача нашего века, вот в чем возрождение церкви и государ-

80

ства, вот где спасение современного общества от гибели и разложения в кровавом хаосе безысходных революционных смут! Раз христианство, представлявшее собою высшее выражение человечности в человечестве, завершение его моральной и духовной эволюции, было выброшено из сферы социальных отношений, нечего удивляться, что социальная эволюция неудержимо влечет человечество к звериному одичанию и кровавым потрясениям. В течение целых веков христианская церковь ограничивала свою деятельность исполнением богослужебных обрядов и действительно оставалась вне христианства. Не мудрено, что она потекла не по христианскому руслу и привела к мировой катастрофе. Что народы, оставленные без религиозного руководительства, стали решать стоящие перед ними вопросы внерелигиозными способами — вполне понятно и естественно. Но в таком случае нравственная ответственность за все возможные ошибочные и даже преступные решения всецело падает на совесть пастырей, отвратившихся от Божьей Правды и малодушно покинувших свое стадо. Выяснив угрожающие размеры и основную причину всеобщего озверения, остается только исправить роковую ошибку. Путь, на который так робко, неуверенным и колеблющимся шагом пытались вступить греческие иерархи, — единственный верный путь, ведущий к предупреждению мировой катастрофы. К покаянию греческой церкви могут вполне присоединиться все остальные христианские церкви, потому что тот грех, в котором она кается, — общий грех всех существующих церквей.

У нас много говорят теперь о воссоединении церквей, но не ближе ли всего начать им это духовное объединение именно с покаянного сознания их общей вины перед Христом и перед народами и с общности всенародного покаяния? При этом все их индивидуальные особенности, все обрядовые и догматические отличия, которыми каждая из них так дорожит, могли бы даже остаться совершенно неприкосновенными и нисколько не помешали бы объединению в самой сущности христова учения. Верность заветам Христа в построении жизни и человеческих отношений погасит вероисповедную рознь и всех нас сделает братьями во Христе.

Позднейший расцвет религиозного рационализма тоже не остался без последствий. Отказ от христианской мистики в построении общественных отношений привел к раздвоению жизни с религиозною совестью и к падению христианской этики, имеющей, несомненно, мистическое начало. Новое религиозное творчество уже не вело за собою общество, а само в развитии своем шло за обществом. Напр. в вопросе

81

о разрешении взимания процентов по ссудам церковь руководствовалась не верховным морально-религиозным идеалом, и не подражанием Христу, а пассивно следовала общему течению экономической эволюции европейских народов, эволюция же эта была совершенно не духовной, а чисто материальной и материалистической. В сфере хозяйственных и житейских отношений она насаждала крайний индивидуализм, ожесточенную конкуренцию, борьбу каждого против всех, ведущую или к уничтожению, или к порабощению сильным слабого. Ее психология и ее мораль находились в непримиримом противоречии с моральными заветами христианства. Промышленный прогресс, расцветший на принципах индивидуализма и рационализма, придавал общественной жизни новый лик, но этот лик был гораздо более близок к доктринам Ницше, чем к заветам Христа: все хозяйственные отношения людей строились на холодном и жестоком эгоизме, а вовсе не на любви, милосердии и братстве.

Должно сознаться, что реформация и революция, ведшие Европу по пути прогресса, из трех начал революционного лозунга: «свобода, равенство и братство» — успели осуществить более или менее полно только свободу. Равенство осуществлено лишь формально перед лицом закона и правосудия, братство же людей осталось идеалом совершенно недосягаемым при всех существующих режимах. Ни реформация Лютера и Кальвина, ни революция Кромвеля и Робеспьера к нему нисколько не приблизили. Это вполне естественно, потому что и реформация, и революция были рационалистичны, а понятие братства людей по самому существу и сокровенному смыслу своему чисто мистическое: ведь для того, чтобы считать друг друга братьями, они должны прежде всего понять и чувствовать, что они дети Единого Отца. Только из мистического ощущения сыновней связи с общим Отцом рождается моральное понятие братства. Для сколько-нибудь последовательного позитивиста и материалиста его вовсе не должно существовать, и если позитивно мыслящие философы все же говорят о братстве людей и народов, то они при этом, очевидно, каждый раз по ошибке садятся на чужого коня. Реально мыслящие римляне говорили: «человек человеку волк». По материалистическому пониманию, исходящему из фактов окружающей действительности, в которой царит всеобщая борьба за существование, как верховный закон человеческих отношений, между людьми должна господствовать не братская любовь, а волчья ненависть. Божественной морали любви и самопожертвования противостоит звериная мораль волчьих зубов и когтей. Поскольку хозяйственный

82

быт Европы базировался не на солидарности, а на безграничном эгоизме и индивидуализме, братство людей обращалось в больную утопию, в обманчивую мечту, в лживое слово без реального содержания. Оно логически несовместимо ни с всеобщей беспощадной борьбой за материальные блага, ни с материалистическим пониманием жизни человека.

По этому вопросу религиозная мораль не только принципиально, но даже методологически разошлась с реальною жизнью. В силу официального существования христианской церкви им пришлось пребывать друг с другом в непримиримой вражде и в непрестанном общении. Так или иначе они должны были слиться и ассимилироваться. Взял верх тот, кто сильнее. Так как жизнь не подчинялась религиозной морали, то религиозная мораль должна была в конце концов подчиниться жизни.

Пока продолжался строительно-организационный и творческий период капиталистической эволюции, отклонение от христианской морали в сторону юдаизма, несомненно, содействовало быстроте промышленно-капиталистического прогресса Средней Европы. Но в процессе дальнейшего развития капитализм создал свою антитезу — стремящийся пожрать его социализм. Творческий период капиталистической эволюции постепенно сменяется разрушительным. Настает эпоха внутренних классовых антагонизмов и грозных социальных конфликтов. Для мирного разрешения их моисеева мораль оказывается совершенно бессильной и явно недостаточной. Она уже до дна испита в прошлом, и на ней не построишь никакого будущего. Следовательно, для продолжения жизни современного общества и для спасения нашей цивилизации она непременно должна быть заменена морально более высоким строем. Так как братская любовь психологически несовместима со всеобщей ожесточенной борьбой за материальные блага и с узко-материалистическим пониманием жизни и человека, то новая стадия экономической эволюции, основанная не на индивидуализме, а на солидарности, не может конструироваться на материалистическом миросозерцании, наиболее приспособленном к расцвету буржуазной психологии и буржуазно-индивидуалистическому строю отношений. Поныне еще господствующий материализм, как философское выражение (или оправдание) грубой чувственности, положенной в основу всей жизни современного общества, методологически еще со времен барона Гольбаха съехал на сенсуализм и эмпиризм, а эмпирика непосредственно связана с воспринимающими органами нашего физического тела, как обособленной от всего остального мира особи, влечет не к коллективу, а скорее прямо в противоположную сторону.

83

***

Остановимся на этом основном вопросе немного более внимательно. Ведь физически и материально каждый индивидуум, действительно, совершенно отделен от всех остальных. Он чувствует только то, что переживает его физическое тело, что ощущают его физические органы. Поэтому, каждое животное, каждый зверь, как вполне последовательный эмпирик-сенсуалист, считается только с самим собой: чувствуя голод исключительно лишь в своем желуде, а не в чужих животах, он, естественно, и заботится только о своем собственном животе с полным и вполне для него законным равнодушием ко всем остальным животам на свете. Хищный тигр для удовлетворения своего голода с наслаждением пожирает трепещущую в его когтях лань — и он совершенно прав, потому что в этот момент чувствует только свое собственное наслаждение, но совершенно не чувствует страданий пожираемой жертвы: они для него абсолютно не существуют, ибо вся реальность мира для него ограничена только чувствованиями его звериного тела и его звериной шкуры.

На этой ограниченности всех ощущений животного пределами его физического организма построен закон борьбы за существование, безраздельно царящий над всем зоологическим миром. Из зоологического сенсуализма, куда более цельного и последовательного, чем сенсуализм философский, психологически рождается самое жестокое зверство: считаясь только с своими собственными ощущениями и не зная никакой иной реальности, кроме физически-ощущаемой, каждое животное, естественно должно считать себя центром всего мироздания и с полным правом приносит себе в жертву все остальные живые существа, в которых видит только материал для своего питания. Капитализм переносит тот же зоологический, формулированный Дарвином, закон индивидуальной борьбы за существование из зоологической среды в социальную, а материалистический марксизм перерождает звериную борьбу единичных индивидуумов в еще более озверелую борьбу целых общественных классов.

Основная ошибка всего материалистического течения в том, что оно не учитывает глубокой чисто психологической разницы между примитивно-зоологической и социальной средой. Человеческая психология — особенно в своих прогрессивных чертах и потенциях — существенно отличается от животной. Главная ее особенность в том, что сфера

84

непосредственных восприятий человека неизмеримо более широкая, чем сфера восприятий остальных представителей зоологического мира и сверх того еще безгранично расширена его интеллектом. Поэтому она уже не ограничена его собственною личностью или его телом: каждый нормально впечатлительный и развитой человек способен чувствовать не только свое личное горе, но и чужое. Его мир уже не вмещается в тесных рамках его физического организма, но почти рефлективно отражает в себе и переживания окружающих его существ. Для нас нередко чужая боль становится несравненно больнее своей собственной. В отличие от животных мы умеем находить удовольствие и удовлетворение не только в том, что едим сами, но и в том, что насыщаем другого голодного человека. Видя дрожащего от холода беспомощного ребенка или старца, мы сами начинаем дрожать его дрожью и вынуждены делать над собой большое усилие воли, чтобы не отдать ему своей одежды и не снять с себя рубаху по слову Христову. Неудержимое и властное чувство сострадания и симпатии часто разрушает перегородки физической разделенности между людьми. Единство и общность взаимно отражаемых ощущений психологически связывает материально обособленные друг от друга индивидуальности в какие-то высшие коллективные единицы и тысячами невидимых нитей, тысячами перекрещивающихся взаимодействий они уже спаиваются в одно духовное целое. В каждом из этих физических оторванных друг от друга особей психика безгранично разрослась, вышла за пределы материально-телесного, органически-чувственного зоологического естества и привела физически разделенных к психической слиянности.

В итоге бесконечно сложной и долгой мировой эволюции связующее психическое начало восторжествовало над разделяющим материальным. Сокровенный смысл, вся этика и вся философия христианства в этом выхождении духовного человека из рамок его физического звериного тела, в полном духовном преодолении своей индивидуально-телесной стихии, в построении всей жизни и всех житейских отношений людей на постижении духовной сущности человеческой личности. Физически разделенное таинственно претворяется в единое и нераздельное. При этом окружающая нас объективная реальность тоже принимает как бы нематериальные формы: ведь физически ни государства, ни общества, ни церкви, ни нации, ни народы, ничего этого не существует, физически существуют только отдельные человеческие тела, но своею внутреннею жизнью, своими взаим-

85

ными отношениями они спаяны в общества, в государства, в нации, в церкви, в классы и т.д. — и все эти условно-выдуманные фикции превращаются в высшую и совершенно неоспоримую реальность нашего существования. В реальном человеческом бытии гораздо больше таких невидимых и нематериальных сущностей, чем видимых. Ни гимназически-наивный бюхнеровский материализм, ни первобытный, считающийся только с непосредственными ощущениями и впечатлениями эмпиризм не может охватить всей сложности этой многоэтажной, чисто абстрактной и спиритуалистической по самой природе своей реальности человеческого бытия. Материализм несостоятелен в силу того, что он просто не реален, эмпирический позитивизм явно узок и, как философская система, годился бы только для зоологического периода мировой эволюции, когда жизнь действительно была ограничена для каждого животного функциями его материального тела и узкою сферою индивидуальной ощутимости таких взаимно друг друга пожирающих тел.

Как историческое наследие уже пережитой зоологической фазы мировой эволюции, эмпиризм и материализм с точки зрения социального прогресса человечества глубоко и стихийно реакционны; они зовут не вперед, а назад, тянут не к альтруизму и коллективности, которая инстинктивно стремится вырваться из их тисков, а к зоологическому индивидуализму и жестокому звериному взаимопожиранию. Поскольку физическая обособленность не преодолена психическим единством, она заставляет каждого индивидуума в его зоологическом самосознании чувствовать себя центром вселенной и дает ему безусловное право все в мире приносить в жертву своему индивидуальному бытию, пожирая всех кого он может пожрать. Христианская этика, выросшая из сознания внутреннего духовного единства физически разделенных человеческих особей, сломила в душе и в моральном сознании еще тварного и наполовину еще животного человека царствовавший в зоологический период мировой эволюции закон борьбы за существование и установила вместо него другой универсальный мировой закон — закон любви и сострадания, закон жертвенности. Как закон звериной борьбы обязывал каждого приносить всех остальных в жертву своему хищному «я», так христианский закон строит жизнь на жертве этим личным «я» для мира. Как звериное взаимопожирание было выражением индивидуалистической обособленности, так христианская идея жертвенности и мученического самоотдания за мир выросла из мистического сознания всеединства психической жизни.

86

Она знаменовала собою переход от материально-чувственного к психическому восприятию и явилась результатом просветительного постижения духовной сущности мира и человека.

Христианство принято рассматривать только как религиозную систему, не имеющую никакого отношения ни к философии, ни к науке, хотя даже для того, чтобы завоевать такие центры научно-философской жизни древнего мира, как Рим и Афины, оно должно было восторжествовать над всеми философскими течениями той эпохи и пленить изощренные в критическом анализе умы глубиною и логическою стройностью нового интуитивного жизнепонимания. Теология, слишком оторванная от естественнонаучных и социологических знаний, даже не отметила его космически-широкого эволюционного размаха, не привела его в связь с общим ходом мирового развития и совершенно не оценила его колоссальной ценности с точки зрения дальнейших фаз социального прогресса

Между тем эта сторона чрезвычайно важна и существенна. Грядущий коллективный строй общественной жизни и экономических отношений психологически совершенно несовместим с господствующим в умах материализмом и сенсуализмом, служившим базою зоологического периода развития органической жизни на земле; психологическая основа звериного прошлого никак не может быть фундаментом общечеловеческого будущего. Исторически в порядке культурной преемственности вульгарный материализм явился типичным наследием отживающей буржуазии и только по очевидному философскому недоразумению провозглашается близорукими вождями, как откровение новей эры. В самом сокровенном существе своем социализм отрывается от материалистического понимания жизни, всеми своими светлыми возможностями, потенциями, мечтами, порывами и перспективами он бесконечно ближе к христианской этике и к чисто спиритуалистическому восприятию жизни. Строительное бессилие материалистического социализма, быть может, всего естественнее объясняется этими внутренними методологическими противоречиями, укрепляющими живучесть индивидуалистической рутины в самих социалистах. Действительному и фактическому переходу к коллективному строю жизни несомненно должен будет предшествовать переход к новому сверх-индивидуалистическому миросозерцанию В этом смысле требования исторической последовательности очень настоятельны и категоричны.

Приходится констатировать, что характер и направление религиозно-моральных воззрений народов, действительно,

87

находится в некоторой связи с экономическою эволюцией: в одну фазу она оторвала их от христианской морали, в другую фазу она же и возвращает их к ней. Как тогда, так и теперь над умами и сердцами народов властвует, разумеется, не один только чисто экономический фактор, как ошибочно думают сторонники исторического материализма, но какая-то верховная потребность данного исторического момента. Над всем миром событий господствует всевластная логика истории, безраздельно царят немые предписания и постулаты всемирной эволюции, одновременно объемлющие и духовную, и моральную, и экономическую жизнь человечества во всей сложности и путанице их переплетающихся взаимодействий.

С точки зрения этого перекрестного взаимодействия всех сторон, всех элементов общественной жизни человеческая мораль далеко не самостоятельна. Она всегда находится в логическом согласии и с религиозной системой, из которой вытекла, и с потребностями и запросами общественного развития, которому служит. Поэтому тот круговорот, который переживается Европой в области моральных понятий, параллельно переживается также и в области религиозных и религиозно-философских воззрений. Именно в непосредственной связи с потребностями экономической жизни и развития общества Европа, идя к индивидуализму, раньше пережила разрыв с христианством, а ныне, идя в сторону коллективизма, переживает назревающий в душах возврат к христианству. По младенчеству научно-философских знаний той эпохи ни католицизм, ни протестантизм не был в силах примирить критический разум с мистическим чувством. Это противоречие положило свою печать на всю судьбу обеих церквей: католицизм во имя мистического догмата отрекся от критического разума — и этим путем привел интеллигенцию католических стран к неверию, к вольтеровскому скептицизму и к либр-пансерскому атеизму. Протестантизм, наоборот, отдавшись рационализму, почти совершенно вытеснил из своего религиозного обихода мистическое начало и тем самым оставил религиозное чувство народов почти без всякого удовлетворения, но, несмотря на всю тяжесть этого лишения, этой многовековой духовной диеты, все же сумел сохранить в миллионах сердец потребность в религии, живую любовь к Богу и стремление к богопознанию. Католичество похоже на евангельскую деву, погасившую божественный светильник в душах своей мыслящей паствы, реформация — на деву, которая донесла светильник религиозных исканий до наших дней, когда старый

88

антагонизм между мистикой и разумом постепенно уже утрачивает свою остроту в предчувствии и в предугадывании примиряющего синтеза. Современная научно-философская мысль, неизмеримо более богатая положительными данными чем во времена Лютера и в эпоху Вольтера чисто рационалистическим путем приближается к отрицанию рационализма, а следовательно, и к признанию необходимости мистического миросозерцания.

Таким образом, почти одновременно экономический процесс приводит современную Европу к необходимости христианской морали всечеловеческого братства, глубоко мистичной по своим основам, а научно-философский прогресс приводит к признанию мистических основ человеческого мышления и бытия. Обоими, параллельно идущими, путями мы приходим к одним и тем же результатам. Пути Божии, поистине, неисповедимы: через капиталистический индивидуализм они приводят к братству, через доведенный до конца рационализм — к мистике, через крайний атеизм — к Богу. Именно благодаря тому, что протестантская церковь не отреклась в своем религиозном чувстве от разума, ей удалось сохранить руководимые ею народы в традициях религиозности, хотя бы и без живого мистического содержания. Зато теперь, при свете углубленного разума и свободной, но более озаренной критической мысли она снова возвращается к всеобъемлющей и все примиряющей мистике христианства.

***

Россия и весь Восток остались в стороне от капиталистического процесса и в культурно-промышленном отношении значительно отстали от западной Европы. Именно эта отсталость в некоторой мере охранила восточные страны от властного внедрения в общественные нравы тех антихристианских принципов, на которых построено экономическое и общественное развитие Запада. С другой стороны отсутствие в самом духе православной церкви воинствующего и деспотического догматизма не вызывало в ней никакого резкого столкновения религиозного чувства с критической мыслью. Этот разлад явился на Востоке много позднее, чем на Западе, но он родился не из недр русской жизни, а был перенесен с запада, как результат, как отголосок чужих общественно-религиозных переживаний навеянный извне, повинный западной литературой, начиная с Вольтера и Локка и кончая Ренаном, Молешотом и Бюхнером, он не имел

89

здесь такой остроты и глубины, как на своей родине. В сущности наше российское вольтерианство всегда было очень поверхностным и больше показным. Оно как то не затрагивало самых недр религиозной мысли и нисколько не мешало русской интеллигенции даже в наиболее крайних направлениях гимназически заборного отрицания и нигилизма оставаться по бессознательным основам своего миросозерцания и всего своего жизнечувствования в высшей степени религиозной и мистичной. В бурных крайностях русского нигилизма и атеизма, с наибольшею глубиною анализированных в гениальном психологическом прозрении Достоевского, всегда сказывалась мучительно-неудовлетворенная потребность богопознания.

Не испытавшая ни соблазна власти, ни соблазна богатства, которыми дьявол искушал Господа в пустыне, восточная религиозность сохранила в сердцах своих народов горячую любовь к Христу, неустанное искание света незримого, неутолимую жажду Божьей Правды, без которой для нас нет счастья и удовлетворения на земле, без которой жизнь, самая богатая и полная, самая сытая и комфортабельная становится для русского человека беспросветно скучной, темной и мучительно-бессмысленной. Указанные особенности духовной и культурно-экономической жизни Востока помогли ему сохранить христианство в сравнительно большей полноте его социальных устремлений. Этому способствовали и культурно-исторические особенности восточных стран. Христианство, пришедшее с апостолами в западные центры классической греко-римской цивилизации, застало там уже сложившиеся могущественные языческие государства и вполне расцветшую, прочно кристаллизовавшуюся культуру. Кристаллизованность политической и общественной жизни в значительной мере стесняла и ограничила его реформационное влияние в смысле создания таких форм общественных отношений христианизированных народов, которые отвечали бы этическим и мистическим требованиям нового учения. Силою обстоятельств оно само было вынуждено приспособляться к уже существующим, исторически выработанным порядкам, представляющим собою наследие языческой старины. Ему пришлось поклониться языческой по строю своих моральных и правовых понятий власти, религиозно признать институт рабства и всю систему общественных отношений, сложившуюся и выросшую в дохристианский период языческой идеологии.

Так было на Западе. Восток же Европы, напротив, представлял собою сравнительно почти еще культурно не

90

тронутую целину. Христианские пастыри не нашли там таких грандиозных политических объединений, таких твердых и законченных культурно-правовых кристаллизаций: вся восточная Русь сперва объединилась религиозно в принятии христианства и только впоследствии под непосредственным руководительством авторитетных церковных деятелей вроде митрополита Петра, ставших во главе национального движения против татарского владычества, объединилась политически. Таким образом, христианская церковь на Востоке сама стала как бы матерью национального государства и невольно сообщила ему некоторые свои черты. Она положила в основу политической и социальной жизни русского народа мистическую идеологию. С тех пор вся политическая психология русского человека осталась отличной от западноевропейской. Основное отличие ее заключается в том, что русские ищут в политической и социальной жизни не столько удовлетворения своих личных или классовых материальных интересов, сколько удовлетворения гложущей русские души высшей потребности во всемирном торжестве правды и справедливости. Для них государство — тот же храм. Отношение к личности царя и у народа и у многих интеллигентов, долгое время оставалось типично религиозным. В глазах всего русского крестьянства царь был стражем божьей правды на земле. Богом, поставленным защитником угнетенных и трудящихся от сильных мира сего — т.е. от господствующих классов. Любопытно, что и теперь в эпоху разгула атеистической пропаганды, черты такого же мистического обожествления личности Ленина можно подметить в настроении посетителей его гробницы, и этому нисколько не мешает принадлежность к атеизму и самого Ленина, и многих из приходящих поклониться его праху. Безграничный политический идеализм самой своей безграничностью упирается в мистику, почти непосредственно сливается с нею, ибо мистично и непостижимо для конечного разума все то, в чем дышит бесконечность. Мистика в сущности есть только непосредственное, интуитивное ощущение Бесконечного в основе всего конечного, логическое констатирование улавливаемого отвлеченным сознанием абсолютного начала, лежащего в основе всего относительного, что воспринимается нашими чувствами. Но даже и помимо формул логического сознания, еще не дошедшего до завершающего синтеза, беспредельный политический идеализм по своей психологической природе и по своему культурно-историческому происхождению все же остается глубоко мистическим. Таким он живет в каждой живой русской душе, вдохновляет ее во всех ее политических и духовных исканиях

91

и заставляет неудержимо стремиться к обретению какой-то верховной абсолютной истины.

Несмотря на полную противоположность монархизма и большевизма, он составляет их наиболее типичную общую черту и общую же психологическую основу. Как тот, так и другой протестовали против подчинения общества интересам господствующих классов. Русское крестьянство поддерживало монархизм, как идеал бесклассового государства, полагая, что только абсолютная власть монарха может остаться действительно свободной от давления своекорыстных классов. Распропагандированный марксистами русский пролетариат усвоил от них идеал бесклассового общества. Это сделало крестьян и рабочих вполне солидарными в идеологическом понимании власти, а солидарность социально-политических стремлений народных масс, не удовлетворенных существующим строем общественной жизни, создала стимул к революционному движению и сообщила ему непреодолимую стихийную силу. Когда русский народ, после двух неудачных войн и еще более неудачного узкоклассового по своим тенденциям аграрного законодательства разочаровался в царе, крестьянство пошло в своих политических исканиях рука об руку с революционным пролетариатом. Так родилась на свет октябрьская революция: царский абсолютизм, отвергнутый народом, мог быть заменен только большевистским абсолютизмом, реализовавшим некоторые из тех требований социальной совести народа, которые не были реализованы его предшественником.

Сочетание религиозной идеологии с политической уже само создает в психологии восточных народов потенциал какого-то нового жизнепонимания, новой духовной и социальной культуры. Быть может весь исторически-мировой смысл и провиденциальное назначение России заключается именно в выработке, в создании этого потенциала синтетического социально-религиозного творчества. Приобщение к могучей западной цивилизации, не познавшей этого синтеза, к ее богатой науке и литературе, не озаренной им, нередко обезличивает и до конца европеизирует национально неустойчивые русские умы, но в более прочных по своим национальным интуициям и духовно сильных индивидуумах и во всей массе русского народа оно не только не вытравило широких этико-идеологических и социально-религиозных запросов, навеянных всем складом русской истории и жизни (даже, может быть, всем складом русского мышления и понимания), а напротив вооружило их новыми ресурсами и данными, придающими русскому синтетическому правдоискательству все-

92

мирную широту и универсальное мировое значение. Все выводы и теории Запада, проходя сквозь призму русской социально-религиозной идеологии, приобретают новые черты и в новом преображенном виде обратно воздействуют на западный мир. В этой творческой переработке и заключается грандиозная мировая задача русского синтеза, ясно просвечивающая в нашу эпоху почти во всех сферах общественной и философской мысли.

Наиболее важным и первенствующим в настоящий исторический момент актом ее является составляющая основную проблему нашего века коренная синтетическая переработка всего европейского социализма. Марксизм придал ему узко-материалистический и зоологически-классовый характер. И теорию классовой борьбы, и материалистическую философию Маркс целиком взял от буржуазии и на этих буржуазных устоях обосновал стройную систему специально классового, чисто пролетарского, догматически-материалистического социализма. Внутренние противоречия марксистской системы и программы, раскрытию и исправлению которых препятствовала фанатическая догматичность учения, придали всему марксистско-пролетарскому движению катастрофический характер, обессилили его влияние на массы, помешали ему стать во главе всех трудящихся и, по-видимому, привели его к большому краху в Европе. Рядом с глубочайшим кризисом буржуазного капитализма современный цивилизованный мир одновременно переживает еще недостаточно отмеченный в социалистической литературе смертельный кризис марксистского социализма, в огромном большинстве случаев даже не дошедший еще до сознания самих марксистов. Такие колоссального значения факты, как отрыв от марксизма основанного самим Марксом II-го Интернационала, сосредоточившего под своим руководительством 25 миллионов рабочих, как неоспоримая буржуазность всей германской социал-демократии и подавление ее деятелями революционного рабочего движения спартаковцев, очень убедительно свидетельствуют о том, что социализм в Европе так же не удался, так же разошелся с действительностью европейской общественной жизни как и христианство. В Англии глава рабочей партии, примкнувший к II-му Интернационалу, после двукратного кратковременного пребывания ее у власти стал во главе буржуазно-консервативного правительства. Родина Маркса и Лассаля, социалистическая Германия разорвала со всем своим прошлым, со всеми традициями, вступила на путь фашизма, отказалась от гражданской свободы и конституционного закона и дала Гитлеру дикта-

93

торские полномочия для насильственного разгрома социал-демократов и коммунистов. В Италии большинство рабочих, числившихся раньше в рядах сильной социалистической партии, перешло к фашистам и активно поддерживает Муссолини. Можно спросить: что же осталось от марксистского социализма в Европе? Глубина переживаемого им тяжкого кризиса усугубляется еще тем обстоятельством, что этот антисоциалистический поворот совершился при наличии всеобщего избирательного права и при подавляющем численном превосходстве рабочего класса над остальными классами населения. Это значит, что против марксистского социализма голосуют сами рабочие массы. Похоже на то, что он эмигрировал из западной Европы и воцарился только в России, где народные нравы более христианизированы, чем в Европе. Но и там, для того чтобы коммунистическая власть могла остаться во главе правления, ей пришлось отойти от основных догматов коммунизма, отказаться и от насильственного отчуждения частной трудовой собственности, и от равенства вознаграждения за труд рабочих, разрешить крестьянским колхозам частную продажу сельскохозяйственных продуктов, т.е. приспособить всю свою программу к уровню социального развития и требованиям населения, реально ограничив весь свой коммунизм воспрещением частной капиталистически-буржуазной эксплуатации промышленного труда. Несмотря на тысячи мелких неудач и крупных нестроений, в России все же идет процесс социалистической коллективизации экономической жизни и до некоторой степени стихия хищнического индивидуализма выясняется идеологиею общественной солидарности. На Западе же старый буржуазно-капиталистический строй жизни явно разлагается и умирает, но все то, что могло бы и должно бы заменить его, оказывается какою-то бессильною фикциею, совершенно лишенною дара социального жизнетворчества.

Кризис религиозного сознания и кризис общественной мысли в сочетании своем создают смертельный кризис всей европейской жизни. Европа не живет, а как будто бы доживает свой век, не имея и не видя перед собою никаких перспектив будущего, необозримых и манящих далей идейно одухотворенного существования. И главной причиной этого темного провала, несомненно, является лежащее в основе всей истории Европы роковое отсутствие связующего синтеза общественной жизни и религии, сделавшее всю социальную жизнь европейца абсолютно безрелигиозной и идеологически не одухотворенной, а западноевропейскую религиозность абсолютно безжизненною, лишенною всякого активного социального смысла и содержания.

94

Восполнить этот-то основной пробел европейской истории и дальнейшей европейской эволюции и призван русский религиозно-социальный синтез. Правда, русская церковь не создала его, но зато она подготовила благоприятные условия для его создания: она взрастила в русских душах страстную неумирающую любовь к христовой правде, ненасытимую потребность в религиозной красоте и в религиозно-жертвенном содержании жизни. Трудно отрицать, что внедренная церковью в русских сердцах неутолимая жажда христовой правды, систематически информируемая к тому же чисто рационалистическими революционными течениями западной мысли, не нашла своего полного удовлетворения ни в государственном, ни в церковном строительстве старой России и в силу этого должна была получить и антигосударственное, и антицерковное направление. Но не по форме, а по своей сокровенной моральной и психологической сущности революционная борьба русской интеллигенции с старой властью и с старым строем человеческих отношений, несомненно, носила черты чисто религиозного экстаза. Она требовала от борцов великого самоотречения, имела и своих идеалистов-подвижников, и своих мучеников. Правдоискатели культурных слоев, отрываясь от эгоистических интересов личного благополучия, личного счастья в материальном удовлетворении, находили свой мученический крест в борьбе за общественные идеалы. Правдоискатели из народной среды, отрываясь от соблазнов чувственно-эгоистической и полуживотной мирской жизни, уходили в скиты и жили религиозно-трудовыми общинами. И по сей час еще эти две сродные в глубине своей стихии русской жизни разделены и обособлены одна от другой, но внутренняя, чисто психологическая общность их все же остается очевидной и несомненной. Рано или поздно она проявится в их дальнейшей эволюции и заставит их слиться в новых формах, и это слияние образует светлое творческое и синтетическое течение общественной мысли, способное одухотворить социальную жизнь и Востока, и Запада и указать народам верные пути к лучшему будущему.

Расхождение взращенной духом христианского учения жажды абсолютной общественной правды и справедливости с наличного политическою и церковного действительностью составляло самую мучительную боль русской жизни и основную трагедию нашей русской истории. Пятым актом этой исторической трагедии явилась октябрьская революция. Русские революционеры, пассивно-ученически следуя западному образцу, так трагически провалившемуся на Западе, придали ей

95

резко атеистическое обличие, но о революциях, как и о людях, не следует судить только по внешности: ведь, в конце концов революции делаются не революционерами, а народами, и следовательно, представляют собою как бы синтез или среднюю равнодействующую того, что вносит революционная мысль в логическом сочетании с психологиею масс, воспитанною всем историческим прошлым народа. Пришедший с Запада, узко-материалистический, зоологически-классовый марксизм, оказавшийся в этих дефективных формах своей практической программы абсолютно бессильным и безвластным на своей родине, получил в России власть и силу только благодаря тому, что пройдя сквозь призму политически религиозной психологии русского народа, он уже переродился там в нечто другое, приял иные черты, получил покамест еще окончательно не оформленный в медленном процессе русского народного политического самосознания, новый, более синтетический характер. По мере чрезвычайно быстрого при большевиках культурного роста низших слоев населения и успехов сельскохозяйственной коллективизации, объединившей 130 миллионов до тех пор политически и духовно разъединенных крестьян в один общий союз, исторически-бытовая стихия русской революции скажется значительно сильнее и весьма вероятно, затушует доминирующую роль западнического в своем атеизме марксизма. Неизбежная при культурном пробуждении народных масс широкая демократизация большевистского режима постепенно аннулирует диктаторский абсолютизм и противоречащий основным социальным задачам социалистической партии, глубоко буржуазный по своему внутреннему духу, атеизм, уже и теперь вызывающий иногда иронические нотки даже у таких непоколебимых столпов советской власти, как Сталин. (*)

Расхождение религии с общественною жизнью одинаково тяжело отзывается и на обществе, и на церкви. Как общество без религиозной скрепы приходит к внутреннему разложению, к разделению на «ся» и гибели, так и церковь без активного служения божьей правде в общественной жизни верующих перестает быть водительницею народов. Не найдя своего выражения в окружающей политической действительности, восточное христианство сделалось чисто созерцательным. Живые силы его вылились в отшельничество и подвижничество, мертвые — в обрядовый формализм и пассивное, добродушное незлобие. Все это сделало восточную

_____________________

        *) «Сняли с церкви колокола – какой, подумаешь, революционный поступок». («Головокружение от успехов»).

96

церковь не носительницею и не воительницею, а только хранительницею христианства, стражем Духа Святого. Она хранила благодать Христова учения в священном сосуде, но не проливала ее на окружающую жизнь. Не мудрено, что эта безблагодатная жизнь исказилась и духовно оскудела и даже в своем стремлении к осуществлению Божьей правды на земле пошла путями ложными и неправедными, которые ее привели к страшным головокружительным безднам общественной мести и ненависти, крови и насилий.

Однако насилие не является фактором общественного прогресса. Оно может быть пригодно лишь для ниспровержения старой власти и лишь при том условии, если опирается на волю и совесть, т.е. пробужденное правосознание народных масс. Но оно совершенно утрачивает свою силу, когда его приходится направлять против всего народа, и становится уже абсолютно негодным, как основной принцип для построения новой жизни и новых идеалистических социальных отношений. Между тем, социальная революция в отличие от политической тесно связана именно с общественно-творческими задачами и требует огромного напряжения организационной и воспитательно-педагогической работы. По самой своей проблеме она вынуждена базироваться на свободном развитии идеологических стремлений самого общества. Основная цель социализма, повелительно диктуемая в наше время всем народам и правителям техническим прогрессом современного производства, заключается в том, чтобы заменить индивидуалистический строй экономических отношений коллективным, а для этого необходимо, чтобы все самочувствие граждан из индивидуалистического тоже переродилось в коллективное. Насильно заставить человека сделаться из эгоиста альтруистом, думать не о себе самом, а о других, работать не для себя, а для общества, очень трудно, других же способов перерождения человека материалистическое понимание его нам не дает. Марксистский социализм потому-то и обречен на полное политическое бессилие во всех европейских странах, что исповедуемый им буржуазный материализм лишает его возможности воздействовать на психику масс и подготовить ту моральную почву, которая необходима для его осуществления. Оторванная от мистической первоосновы жизни, вековая мечта о свободе, равенстве и братстве людей, во имя которой принесено столько жертв, отдано столько молодых самоотверженных жизней, остается только мечтою. Она бессильна преобразовать эту жизнь и часто даже сама порождает новые неравенства, новые насилия и новые неправды. С каждым днем строительной рабо-

97

ты, приводящей к разрушению, с каждой реформой, приближающей к доисторическому варварству, с каждым скачком вперед, отбрасывающим общество на многие века назад, будет все яснее и все мучительнее чувствоваться обманчивая тщета и полная эфемерность бездушно-механического общественного строительства, не находящего опоры во внутреннем жизнепонимании человека, формирующем его волю и отношения к окружающему миру — в могучем религиозном чувстве, этом подспудном мистическом двигателе всей человеческой психологии и социального прогресса.

Пора понять ту очевидную и вполне бесспорную истину, что социальные перевороты, в отличие от политических, совершаются не на площадях и не в парламентах, а в сердцах и душах отдельных людей, из которых образуется общество. Действительны и реальны не те законы, которые провозглашаются в государственных актах, а только те, которые написаны в скрижалях совести и в живом правосознании граждан, первоисточник же совести и права для всего западного человечества это — светлая животворящая правда Христова учения, Христовой любви и Христовой жертвы за мир. Можно ли утолить эту жажду, не прикасаясь к живительной влаге и оставляя уста свои сухими? Близится час, когда Христова церковь должна воскреснуть из мертвых и сделаться вдохновительницею и руководительницею в построении социальной жизни народов, ибо без морально-мистического вдохновения и руководства они в попытках пересоздания общества все превратят в сплошной кровавый хаос и руины.

Сознание объективной необходимости перехода к общественной организации труда и производства, к коллективному строю всей экономической жизни общества становится совершенно ясным при зловещем свете с каждым днем все углубляющегося мирового кризиса, по-видимому знаменующего собою агонию мирового капитализма. Такие экономические аномалии, как прогрессивно растущая массовая безработица, охватившая уже 40 миллионов рабочих, угрожают всему миру подготовкой грандиозных социальных и политических смут. Глухие, пока еще отдаленные раскаты надвигающейся мировой грозы должны же, наконец, пробудив беспробудно спящих от их глубокого векового сна. Греческая церковь устами митрополита Кассандрийского первая покаялась в своем самоотлучении от общественной жизни и, след., признала нужным вступить на путь социального христианства. Русская церковь, непосредственно пережившая все ужасы великой социальной смуты, руководимая такими сильными

98

духом пастырями, как почивший патриарх Тихон, не оставалась глухой и слепой к тому, что творится в мире, и слилась в своем служении с жизнью своего столь исстрадавшегося народа, но ее призывный голос еще не дошел до нашего слуха и до нашего сердца. По этому же тернистому пути должны идти и восточные, и западные пастыри, ибо моральное и социальное воскресение человечества возможно только при воскресении христианства и только его творческими силами.

Социальным возрождением христианства практически разрешается и волнующий многих вопрос о разделении церквей. Вместе с утратой своего социального содержания христианство утратило и свое внутреннее единство, свою всемирность, свой вселенский характер и распалось на ряд поместных церквей. Объединение всех существующих христианских организаций в сознании социальной проблемы христианства снова сделает христианство духовно единым и вселенским даже при полном сохранении поместных догматических и обрядовых различий. Подобно тому, как народы, сохраняя полную свободу своей внутренней и внешней национально-государственной жизни, образовали Лигу Наций, долженствующую по идее своей, быть органом и выразительницей совести всего человечества, так же точно и христианские церкви, сохраняя каждая свою индивидуальность и независимость, могут на первое время создать Верховный Совет Христианских Церквей для утверждения себя в том, что в них есть общехристианского. Прежде всего, такой объединенный Всецерковный Совет, по духу и обстоятельствам времени должен обсудить и установить отношение христианства к социальному вопросу и вообще точно определить роль христианской церкви в реальной жизни народов. Как только христианские иерархи станут на стезю христианского строительства жизни, сознание общности великой религиозной задачи заставит их забыть все, что разделяло их раньше.

Уже самая объединенность церквей создает им огромную силу морального воздействия на общество. Могучая своей божественной всеобъемлющей и животворящей правдой, Вселенская Христова Церковь получит огромный моральный авторитет в глазах народов, подавит злое хищничество и лицемерную ложь фарисейства, на которых основаны наши социальные отношения, и приведет человечество к чудесному бескровному преображению всей нашей земной жизни. Только под нелицемерным, истинно христианским водительством оно может совершиться без крови и миро-

99

вых потрясений, в свете религиозно-мистического сознания братского единства всех людей, в светлой радости всеобщей христианской любви, всепрощения и милосердия. Экономические и гражданские отношения между людьми из звериных и хищнических сделаются воистину человеческими, и тысячелетнему владычеству апокалипсического «зверя из бездны» будет положен конец. В мире нет другой силы, которая могла бы гуманизировать слепой и стихийный процесс социальной эволюции и подчинить его светлой власти разума и совести человеческой и нет иного пути, чтобы предотвратить ожидающие мир кошмарные ужасы стихийно-вулканических социальных переворотов.

Ипполит Гофштеттер.

100