Флоровский Г., прот. Paul Schutz. Zwischen Nil und Kaukasus; Saculare Religion. Журнал "Путь" №35

Paul Schütz. Zwischen Nil und Kaukasus, Ein Reisebericht zur religionspolitischen Lage im Osten, Chr. Kaiser, München, 1930, s. 246, — Säkulare Religion, Eine Studie ueber ihre Erscheinung in der Gegenwart und ihre Idee bei Schleiermacher

94

und Blumhardt d. J., Mohr, Tuebingen, 1932 (= Beitraege zur systematischen Theologie, 2), s. VIII+224.

Обе книги связаны между собой, автор сам это отмечает. У него есть своя тема, есть свой постоянный вопрос. С этим вопросом он ездил и на Восток. Но вопрос этот не о Востоке, а о Западе. На Востоке автор всегда помнит и думает о Западе, о западных людях, о европейских христианах. Их много на Востоке. Что делают они здесь? Зачем приходят сюда? И кто приходит: турист или паломник? делец или миссионер? Что это: крестовый поход или завоевание? Автор знает и не забывает о тех подлинных делах большой любви, которые были сотворены там на Востоке, западными людьми в страшные годы войны. Но самая война? и ведь война с Запада... Всего важнее: под европейским влиянием Восток совсем не становится христианским; скорее теряет всякую веру. Восточные люди не становятся христианами, но плохими мусульманами. И этот парадокс западной миссии на Востоке разоблачает немочь самого Запада. Из восточного далека распад Запада виден в особенности ясно. Наш автор убежден: на Западе снова христианство в вавилонском плену. В плену у мира, у истории, у культуры. Стерта и стала невидима грань, разделяющая Церковь и мир. Христиане точно лишились дара речи. Слишком мало они надеются, что их услышат, что их будут слушать. Церковные люди говорят на мирском языке, и о мирском. Церковность расплывается в хаотике не-священной истории. Современные люди стремятся все соединить и примирить. И не строится ли уже новая вавилонская башня. И не наказывает ли Бог ее строителей новым смешением языков, за это греховное и безответственное соглашательство... Есть сейчас только одна апокалиптическая страна, где все грани остаются и вновь становятся резкими и четкими. Это Россия. Именно там и решается судьба Запада. Там слышен пульс творимой судьбы. Там развертывается уже священная история, среди мирской суеты. Там сгустились все противоречия и вся безнадежность. Но там прозябают и почки нового бытия. Ибо там снова идет борьба около Христа, а не равнодушие... Наш автор надеялся побывать в России, пробраться туда через Кавказ. Это не удалось. Он вернулся с Востока без разгадки и без ответа, с новым недоумением и тревогой о Западе... Его диагноз: обмирщение религии. Это значит: отвлечение от эсхатологической грани, потеря эсхатологических перспектив. Это сознательная подмена и измена. Вместо эсхатологии история и даже историзм. Для нашего автора вся сила и вся правда христиан-

95

ства в этом постоянном напоминании о грани и конце, о пределах и границах... И весь смысл реформации именно в этом. Протестантизм не есть исповедание, одно в ряду других. Это есть именно протест, протест против истории в ее мирской суете, свидетельство о водоразделе, о конце. Реформация есть воля выйти из истории, как из праздного и греховного потока дел. Смысл реформации: остров среди потока. И еще: постоянное «назад», из истории... Весь смысл христианства в этом непрестанном memento. Не может быть христианской истории. Ибо нет христианского дела или дел. Дело есть обман и самообман. Всякое дело есть самоуверенность и самоутверждение человека, — безбожный гуманизм. Человек спасается верой, а не делами. А значит и не через творчество, и не через культуру, не через историю. Sola fide, — это не только против Рима, но против Просвещения и Философии еще больше... Под обмирщением наш автор понимает именно волю к религиозному деланию и строительству, и ее-то отрицает. Примеры взяты им случайные: Шлейермахер, младший Блумгардт. Если угодно, эллин и иудей, эстет и социальный моралист. Конечно, совсем нетрудно показать, что в их «мировоззрении» больше секулярного гуманизма, чем подлинной веры, — и проповедовали они именно гуманизм... Однако, это еще только периферия вопроса. И смысл реформации открылся бы резче в противопоставлении «римскому хилиазму», но о нем наш автор говорит слишком мало. Но необходимо идти еще и дальше... Книги Шютца написаны резко, скорее колючим языком (нежели острым). Автор слишком уж часто играет словами, разлагает слова по слогам и вдруг открывает в них новый смысл, окрашивает их новым смыслом (это бесподобно у Гегеля). Он привязывается к фактам, впивается в них. Его анализ можно назвать въедливым. И он много дает. Но нет действительного размаха и движения. Это совсем не случайно. Он враг бесконечности, как мечты и обмана. У него пафос концов и пределов, т.е. конечности и кончаемости. Потому скорее тесно, и нет простора. Не чувствуешь, что Христос освобождает. Шютц отсылает к Лютеру в его De servo arbitrio... Сила Шютца, действительно, в его протестах и напоминаниях. Он прав против современного протестантизма, либерального, социального, моралистического, растерявшего не только догматику, но и самую веру, расплывшегося в доброжелательстве и филантропии. Он прав, христианство не есть гуманизм и свидетельствует о веке грядущем. Но он еще не показал, что нечего христианам делать в истории... В книгах Шютца есть некая контрреволюционность. Так пу-

96

гаются усталые люди. Он испуган революцией, восстанием человека в гуманизме. И вопиет о ничтожестве человека. Окрик не решает вопроса... Вряд ли у Шютца точное представление о человеке. Не видно, как и зачем Бог стал человеком. И не видно, что есть Церковь... У Шютца очень резко сказывается основная слабость протестантизма. Реформация есть действительно прежде всего эсхатология. Я бы сказал: гипер-эсхатологизм. Исторически это понятно в напряжении против римско-католического гипер-историзма. Но менее всего это есть решение и развязка... Пусть для христианина история не есть строительство. Она есть подвиг. Не только ожидание, не только надежда, не только намек... Ибо мы не вдали, но свои у Бога. Ибо Сын Божий стал и не престал быть Сыном Человеческим...

Свящ. Г.В. Флоровский.

1932. VII. 12.