/Un grand mystique byzantin. — Vie de Symeon le Nouveau Théologien (949-1022) par Nicétas Stéthatos. Texte grec inédit, publié avec introduiction et notes critiques par le P. Irinée Hausherr, S. J, et traduction française en collaboration avec le P. Gabriel Horn, S. J. — Orientalia Christiana, vol. XII, № 45, Roma, 1928, pp. XCV + 255/.

О преп. Симеоне спорили уже современники. И как справедливо указывает издатель, издаваемое теперь житие есть скорее полемический или защитительный трактат, нежели бесхитростное сказание о подвигах и жизни. В нем чувствуется волнение борьбы. Его списатель, студийский инок Никита Сти-

тат, принадлежал к числу ближайших последователей и ревнителей памяти преподобного. Он собрал его «Божественные гимны» и сопроводил их своим вступлением, в котором тоже слышатся отголоски спора. Житие он писал лет тридцать спустя после кончины великого старца. Преп. Симеон принадлежит к тому роду подвижников, у которых ярче и выразительнее внутренняя биография, а не внешняя. Такую биографию оставил нам сам преподобный в своих молитвенных гимнах. К ним житие мало что прибавляет. Но в нем пред нами открывается эпоха. В нем вскрывается столкновение и борьба двух религиозных стилей, двух богословских направлений. Преп. Симеон был прежде всего подвижник, молитвенник, созерцатель. Но не напрасно Церковь запомнила о нем, как о Новом Богослове. У него была воля к богословию, и духовный подвиг и созерцательную молитву он утверждал, как путь богомыслия и богословия. От богослова он требовал прежде всего духовного помазания; и с гневом и часто не без насмешки говорил о тех, кто дерзает богословствовать без внутреннего искуса, без духовного опыта. Сам преподобный говорил о том, что видел и богословствовал, молясь, и в молитве богословствовал и песнословил — от полноты восторженного сердца... Житие сохранило нам имя главного противника преподобного. Это был патриарший синкелл Стефан Никомидийский, человек выдающийся по знаниям и по дару слова, с темпераментом общественного деятеля и дипломата. Это был полигистор и компилятор, хранивший предания, но не умевшей оживотворять их в собственном внутреннем опыте. Для людей такого типа и склада духовный свет, лучившийся из преп. Симеона, был нестерпимо ярок. Он резал их непривычный глаз. Духовное дерзание преподобного казалось им горделивым притязанием. Их беспокоила возвышенная богословская лирика духоносного созерцателя, их смущала его молитвенная откровенность и самое обилие духовных даров, которые он знал и при всем своем смирении признавал за собою. Они дорожили диалектикой больше духовного опыта, предпочитали чеканку понятий. Так в спорах преп. Симеона с его противниками был поставлен и решался вопрос о путях и задачах богословия. В сущности вокруг этого вопроса разгоралась борьба между паламитами и варлаамитами в XIV-м веке. Через всю историю Византии можно проследить этот спор между представителями духовного и школьного, или созерцательного и дискурсивного богословия. Последним проявлением этого противоборства было столкновение Марка Ефесского и Виссариона во времена Флорентийского собора. Не трудно

100

разгадать смысл этого векового спора: это была защита отеческих преданий от духа схоластики. Были известные основания для беспокойства и у представителей школьного богословия. То верно, что школьный и дискурсивный путь в богословии редко бывает творческим и созидательным. Но не слишком ли много от каждого требовать «стяжания Духа», и требовать от каждого богослова «благодатного дара новых языков»? Не преувеличивается ли при этом значение личного вдохновения за счет безличных, и потому более надежных и устойчивых, преданий? И все эти вопросы сливаются в один основной и острый вопрос — о пределах и смысле «харизматической», «профетической» стихии в Церкви. Иначе сказать, это вопрос о творчестве в Церкви. Преп. Симеон требовал от каждого творческого дерзновения. И в этом с ним согласна вся восточная аскетика. Можно сказать, монашество есть харизматический путь для мирян. И это ставит вопрос о месте монашества в иерархическом строе Церкви, который не раз болезненно вскрывался в истории. С этим вопросом связан и основной внешний факт жизни преп. Симеона. Он богослужебно чтил и прославлял память своего наставника и старца, преп. Симеона Благоговейного, и видел в нем равноапостольного носителя духовных дарований. И отказывался подчиняться патриаршим запретам во имя послушания, хотя и почившему уже, своему духовному отцу. По существу он не был неправ, даже и канонически, ибо в Византии в Х-м веке, не было «канонизационного процесса» и почитание угодников Божиих, как и древле, устанавливалось силою факта, опознанного и скрепленного церковным сознанием. «Канонизация святых» всегда есть свидетельство о ставшем бесспорным и очевидным факте и завершает собою местное почитание; она не устанавливает, но свидетельствует святость. Преп. Симеон о своем наставнике и старце свидетельствовал то, что стало для него очевидным, и настаивал на бесспорности своего свидетельства. Но по этому частному поводу у преподобного с его противниками развивался принципиальный спор. Достаточны ли канонические формы, как таковые, сами по себе, без действительной духовной жизни, и должна ли духовная жизнь во всяком случае склоняться перед внешним каноническим авторитетом? Преп. Симеон считал самоочевидным отрицательный ответ, — не потому, конечно, что он отрицал каноны, но потому, что он не считал канон самодовлеющим. Жизнь и история свидетельствуют, что не всегда канон и святость совпадают. Не потому, что святость бывает неканоничной, но потому, что каноническое не само собою свято. Канонестьтолькоформа, живаяиоживаю-

101

щая только чрез сверхканоническое и неформальное содержание, чрез свои сверхканонические основы. Мера Духа и каноническое положение не всегда совпадают, это бесспорный факт. Острота этого вопроса усиливается тем, что и самый канонический или иерархический строй есть богоустановленный и непреложный орган духовной жизни и роста Церкви, что живет она в таинствах, а таинства ограничены строгою рамкой канона, обряда и власти. Восток не дал окончательного ответа на этот вопрос в слове. Вряд ли его можно дать. Здесь мы касаемся тайны Церкви, как становящегося Тела Христова. Быть может, следует сказать — в Церкви два средоточия: каноническое и мистическое, и высшего цветения Церковь достигает в святости, а не во власти... Житие преп. Симеона ставит пред нами общие и основные вопросы. Это заметил и почувствовал автор лучшего исследования о преподобном, протестантский историк Карл Голль. Но он торопился с ответами и произвольными сопоставлениями только запутал церковно-историческую перспективу. Жизнь преп. Симеона требует тщательного историко-богословского истолкования. Странным образом, до сих пор мы еще не владеем его литературным наследием. В подлиннике его творения еще не изданы, за исключением только его «Гимнов Божественной любви». Остальные его творения в печати известны только в переводах: в неполном и неисправном латинском и в новогреческом конца XVIII-гo века; с новогреческого переводил по-русски еп. Феофан. В этом чувствуется какая-то забывчивость. Творения преподобного издавна были и до сих пор остаются любимым монашеским чтением, — об этом свидетельствует множество разновременных списков, и греческих, и славянских. На Востоке в нем всегда видели великого тайнозрителя, великого учителя созерцательного подвига, богомыслия и духовной жизни. Но его духовный опыт в должной мере еще не учтен в православном богословском синтезе. Это связано с тем тягостным псевдоморфозом, в который впадает православная богословская мысль со времени крушения Византии. Расторгается связь между богословием и духовной жизнью, и складывается подражательная восточная схоластика, часто и по языку латинская. В глубинах не нарушается духовное единство и преемство, но богословская мысль перестает видеть и отражать эти глубины. Притупляется отеческая память. Для современного православного сознания Византия стала забытым прошлым, о котором нужно вспоминать, к которому нужно возвращаться. Нужно сознаться, Византию открывают вновь на Западе. И открывая, соблазняются о ней. ВсвоевремязнаменитыйКом-

102

бефиз отговорил балландистов издавать житие преп. Симеона. Он видел в нем предтечу Паламы. На Западе в преп. Симеоне давно узнали и признали величайшего из мистиков Византии. Но его духовный опыт кажется соблазнительным, смущает дерзновение его созерцаний. До сих пор византийское благочестие для католического богословия остается под подозрением и вопросом. И подозрение это касается самого существа духовной жизни Востока и прежде всего того типа восточного благочестия, образцом и памятником которого является «Добротолюбие». Plenum ineptiae cum pari impietate, - так отзывался Комбефиз об умной молитве. Запад остро ставит Востоку вопрос о смысле византийского православия. При нашей исторической безпамятности ответить на него нелегко. Ответить на него можно только целостной и философской историей византийского богословия, — со времен преп. Максима и до Григория Паламы и Марка Ефесского. В этой истории преп. Симеону принадлежит одно из первых мест. И ответить — для нас это не только исторический и не только богословский, но духовный долг.

Георгий В. Флоровский.

1929. III. 19.

103

Страница сгенерирована за 0.04 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино