В письме О несправедливости¹ можно поместить шутку о старших детях, владеющих всем. «Дружище, ведь Вы родились по эту сторону горы. Значит, весьма справедливо, что все наследовал Ваш старший брат».

«Почему Вы убиваете меня?»

292

Он живет по ту сторону реки.

_____________________

* О Причине следствий: «Зачем было Паскалю приводить ряд рассуждений в форме писем, где противопоставляются друг другу различные точки зрения? Без сомнения, чтобы смирить разум, разоблачить противоречия и бессилие естественной человеческой природы, подчинить и природу, и разум некоей таинственной мысли высшего порядка, которая объясняет и оправдывает все Происходящее и которую Паскаль называет «причиной следствий». Градация мнений, дающая возможность понять организацию общества, суть образ той диалектики, которая, будучи применена на этот раз к внутренней природе человека, приведет нас к пониманию «причины следствий» из этой природы в том виде, в котором это дается религией. В то же время она устраняет с дороги апологета те возражения, с которыми вольнодумцы выступали против божественной справедливости, основываясь на справедливости человеческой: подобная основа оказывается непрочной, а сами возражения — рассеиваются» (Л. Брюнсвик). Во фрагментах этой части также раскрывается сущность власти мнения, служащей основой человеческого общества, и отношения между силой и справедливостью.

334

293

«За что ты меня убиваешь?» — «Как за что? Друг, да ведь ты живешь на том берегу реки! Живи ты на этом, я и впрямь совершил бы неправое дело, злодейство, если бы тебя убил. Но ты живешь по ту сторону, значит, дело мое правое, и я совершил подвиг!»

294

...На какой основе построит он тот мир, которым хочет управлять? На чьей прихоти? Какая неразбериха! На высшей справедливости? Но он не знает, что такое высшая справедливость.

Если бы знал, разве придумал бы правило, что каждый должен следовать обычаям своей страны¹? И разве внедрилось бы оно в людские умы глубже других правил? Нет, свет истинной справедливости равно сиял бы для всех народов, и законодатели руководствовались бы только ею, а не брали бы за образцы прихоти и выдумки персиян или немцев. Она царила бы во все времена и во всех странах, тогда как на деле понятия справедливого и несправедливого меняются с изменением географических координат. На три градуса ближе к полюсу — и вся юриспруденция летит вверх тормашками; истина зависит от меридиана; несколько лет владения новой собственностью — и от многовековых установлений не остается камня на камне; право подвластно времени; Сатурн, вошедший в созвездие Льва, знаменует очередное преступление. Хороша справедливость, которую ограничивает река! Истина по сю сторону Пиренеев становится заблуждением по ту².

Они утверждают, что справедливость надо искать не в обычаях, а в естественном праве, существующем у всех народов, и упрямо стояли бы на своем, если бы, по произволу случая, насаждающего людские законы, нашелся один-единственный действительно всеобщий закон³.

335

Но по иронии судьбы и многообразию людских прихотей такого закона нет. Кража, кровосмешение, дето- и отцеубийство — что только не объявлялось добродетелью4! И как тут не удивляться — кто-то имеет право меня убить на том лишь основании, что я живу по ту сторону реки и что мой монарх поссорился с его монархом, хотя я-то ни с кем не ссорился. Естественное право, разумеется, существует, но как его извратило несравненно извращенное утверждение: Nihil amplius nostrum est; quod nostrum dicimus, artis est⁵. Ex senates consultis et plebiscitis crimina exercentur⁶. Ut olim vitiis, sic nunc legibus laboramus⁷.

Из-за этой неразберихи один видит основу справедливости в авторитете законодателя, другой — в нуждах монарха⁸, третий — в существующем обычае⁹; последнее, в общем, наименее шатко, потому что разум не способен отыскать такую справедливость, которую время не превращало бы в прах. Обычай правомочен по той простой причине, что общепринят, — в этом смысл его таинственной власти¹⁰. Кто докапывается до корней обычая, тот его уничтожает. Всего ошибочнее законы, исправляющие былые ошибки: кто подчиняется им потому, что они справедливы, тот подчиняется справедливости, им самой вымышленной, а не сути закона, который сам себе обξснование. Он — закон, и больше ничего. Человек, решивший исследовать, на чем зиждется закон, увидит, как непрочен, неустойчив его фундамент, и, если он непривычен к зрелищу сумасбродств, рожденных людским воображением, будет долго удивляться, почему за какое-нибудь столетие к этому закону стали относиться так почтительно и даже благоговейно. Искусство подтачивания и ниспровержения государственных устоев как раз и состоит в колебании установленных обычаев, в исследовании их истоков, в доказательстве их несостоятельности и несправедливости. «Надо вернуться к естественному праву, к первоначальным государственным уста

336

новлениям, уничтоженным несправедливым обычаем», — говорят эти люди. Но подобные игры ведут только к проигрышу, ибо при таком подходе несправедливым оказывается решительно все. Меж тем народ охотно прислушивается к ниспровергательным речам. Он начинает понимать, что ходит в ярме, и пытается его сбросить, и терпит поражение вместе с чересчур любознательными исследователями установленных обычаев, а выигрывают от этого лишь сильные мира сего. Но бывает и так, что люди впадают в противоположную крайность и считают себя вправе делать все, чему уже были примеры. Поэтому мудрейший из законодателей говорил, что людей ради их блага время от времени надо надувать¹¹, а другой, тонкий политик, писал: «Cum veritatem qua liberetur ignoret, expedit quod fallatur»¹². Узурпация должна быть скрыта от народа: когда-то для нее не было никакого разумного основания, но время придало ей видимость разумности. Пусть ее считают вековечной и неистребимой, пусть не ведают, что у нее было начало, иначе ей быстро прийдет конец.

295

Мое, твое. — «Моя собака!»—твердили эти неразумные дети. «Мое место под солнцем!» Вот он — исток и символ незаконного присвоения земли.

296

Когда встанет вопрос, надо ли начинать войну и посылать на бойню множество людей, обрекать смерти множество испанцев, решает его один-единственный человек, к тому же лицеприятный, а должен был бы решать кто-то сторонний и беспристрастный.

337

297

Veri juris¹. — Его у нас больше нет, существуй оно, мы не считали бы мерилом справедливости нравы нашей собственной страны².

И вот, отчаявшись найти справедливость, люди ухватились за силу и т.д.³

298

Справедливость, сила. — Справедливо подчиняться справедливости, нельзя не подчиняться силе. Справедливость, не поддержанная силой, немощна, сила, не поддержанная справедливостью, тиранична. Бессильной справедливости всегда будут противоборствовать, потому что дурные люди не переводятся, несправедливой силой всегда будут возмущаться. Значит, надо объединить силу со справедливостью и либо справедливость сделать сильной, либо силу — справедливой.

Справедливость легко оспорить, сила очевидна и неоспорима. Поэтому справедливость так и не стала сильной — сила не признавала ее, утверждая, что справедлива только она, сила. И, неспособные сделать справедливость сильной, люди положили считать силу справедливой.

299

В вопросах обыденной жизни люди подчиняются законам своей страны, во всех остальных — мнению большинства, других общепринятых правил не существует. Почему? Да потому, что только за ними стоит сила. А вот у монархов есть еще сильное войско, так что мнение большинства министров для них не закон.

Разумеется, было бы справедливо все блага разделить между людьми поровну, но так как никому не удалось подчинить силу справедливости, то ее стали считать справедливой и законной; за невозможностью усилить спра-

338

ведливость узаконили силу, дабы отныне они выступали вместе и на земле водворился мир — величайшее из благ.

300

«Когда владения переходят во власть вооруженной силы, там водворяется мир»¹.

301

Почему люди следуют за большинством? Потому ли, что оно право? Нет, потому что сильно.

Почему следуют стародавним законам и взглядам? Потому ли, что они здравы? Нет, потому что общеприняты и не дают прорасти семенам раздора.

302

...Дело тут не в обычае, а в силе, потому что умеющие изобретать свое малочисленны, а большинство хочет следовать лишь общепринятому и отказывает в славе изобретателям, жаждущим прославиться своими изобретениями, а если те упорствуют и выказывают презрение не умеющим изобретать, их награждают поносными кличками, могут наградить и палочными ударами. Не хвалитесь же своей способностью к нововведениям, довольствуйтесь сознанием, что она у вас есть.

304

Узы смиренного почтения, которыми одни члены общества связаны с другими, можно назвать цепями необходимости, потому что различие в положении между людьми неизбежно: править хотят все, но способны на это немногие.

Представим себе, что мы присутствуем при зарождении какого-нибудь общества: ясно, что люди будут сражаться до тех пор, пока сильнейшая партия не одолеет слабейшую и не станет партией правящей. А когда это произойдет,

339

победители, не желая продолжения борьбы, прикажут силе, им подчиненной, поступить согласно их желанию: установить принцип народовластия или престолонаследия и т.д.

И вот тут вступает в игру воображение. До сих пор все покорялось насилию власти, а теперь сила начала опираться на воображение, которое во Франции возвеличивает дворян, в Швейцарии — простолюдинов и т.д.

Стало быть, узы смиренного почтения, которыми большинство привязано к такому-то и такому-то, суть узы воображаемые.

305

Если швейцарца назвать человеком благородного происхождения, он оскорбится и начнет доказывать, что все его предки — простолюдины: в противном случае его сочтут недостойным высоких должностей.

306

Так как миром правит сила, то власть герцогов, королей, судей вполне реальна и необходима, и она пребудет всегда и везде. Но так как власть такого-то или такого-то герцога, короля или судьи основана лишь на воображении, она неустойчива, подвержена изменениям и т.д.

307

Канцлер потому так важен видом и так увешан украшениями, что ненадежен занимаемый им пост. Не то король: обладая силой, не чуждаешься в услугах воображения. Судьи, врачи и т.д. не обладают ничем, кроме способности влиять на воображение.

308

Привычка видеть королей в окружении охраны, барабанщиков, военных чинов и вообще всего, внушающего

340

подданным почтение и страх, ведет к тому, что, даже когда короля никто не сопровождает, один его вид уже вселяет в людей почтительный трепет, ибо в своих мыслях они неизменно объединяют особу монарха с тем, что его обычно окружает. И народ, не понимая, что страх и почтение вызваны помянутой привычкой, приписывает их особым свойствам королевского сана. Этим и объясняются ходячие выражения: «На его лице — печать божественного величия» и т.д.

309

Справедливость. — Понятие справедливости так же подвержено моде, как женские украшения.

310

Король и тиран. — Я не пренебрегал бы задней мыслью.

Брал бы с собой охрану для каждой поездки.

Величие условности, уважение к условности.

Удовольствие великих — в способности делать кого-то счастливым.

Сущность богатства — в том, чтобы щедро наделять.

Должна быть найдена сущность каждой вещи. Сущность могущества — в его способности оказывать покровительство.

Когда сила ниспровергает притворство, когда простой солдат хватает квадратную шапочку председателя суда и выбрасывает ее в окно¹.

311

Власть, основанная на общественном мнении и воображении, мягка, полна доброй воли, но она преходяща, тогда как власть, основанная на силе, неискоренима. Поэтому можно сказать, что общественное мнение правит людьми, а сила их угнетает¹.

341

312

Справедливость. — Это нечто твердо установленное; поэтому каждый установленный закон люди признают справедливым, даже не вникая в него, поскольку он уже установлен.

313

Народная мудрость. — Нет беды страшнее, чем гражданская смута¹. Она неизбежна, если попытаться всем воздать по заслугам, потому что каждый тогда скажет, что он-то и заслужил награду. Глупец, взошедший на трон по праву наследования, тоже может причинить зло, но все-таки не столь большое и неизбежное.

314

Бог создал все для Себя, оставив за Собой власть карать и миловать.

Когда с вами что-то случается, то объяснить это можно либо основываясь на Боге, либо — на самом себе. Если на Боге — то тогда правилом будет Евангелие. Если на самом себе, то в таком случае уже вы занимаете место Бога. Как Бог окружен людьми, исполненными милосердия, жаждущими от Него милосердных же благ, находящихся в Его власти, так... А потому уразумейте и знайте — вы не что иное, как некий владыка, находящийся в плену у вожделения, и выбираете для себя лишь путь вожделения¹.

315

Причина следствий. — Ну и ну! От меня требуют, чтобы я не выказывал почтения человеку, разодетому в полупарчу и окруженному десятком лакеев! Да если я ему не поклонюсь, он прикажет всыпать мне горячих! Его наряд — знак силы. Даже лошадей — и тех судят по богатству упряжи. Хорош Монтень, который будто бы не

342

видит, в чем тут разница, и не удивляется, что другие видят, и спрашивает, в чем тут причина. «С чего бы это...» и т.д.¹

316

Народная мудрость. — Щеголь вовсе не пустой человек; он показывает всему свету, что на него поработало немало людей, что над его прической трудились лакей и парикмахер, а над брыжжами, шнурками, позументом... и т.д., и т.д. И это не просто блажь, красивая упряжь, нет, это знак того, что у него много рук. А чем больше у человека рук, тем он сильнее. Щеголь сильный человек¹.

317

«Я утруждаю себя ради него» — в этом суть уважения к другому человеку. И не так это глупо, как кажется, напротив, глубоко справедливо, ибо означает: «Вам сейчас не нужно, чтобы я себя утруждал, но я все-таки утруждаю и тем более буду утруждать, если это и впрямь понадобится». К тому же нет лучшего способа выказать уважение сильным мира сего: ведь если бы уважение к ним дозволяло рассиживаться в креслах, вышло бы, что все всех уважают и между людьми нет никаких различий. А когда человек себя утруждает, различия становятся заметны — и еще как!

319

Очень правильно, что людей различают не по их внутренним свойствам, а по внешности. Кто из нас пройдет первый? Кто уступит дорогу другому? Тот, кто менее сообразителен? Но я так же сообразителен, как он, значит, придется пустить в ход силу. У него четыре лакея, у меня только одни, — это очевидно, считать до четырех всякий умеет. Выходит, уступить должен я, спорить было

343

бы глупо. Таким образом, мир сохранен, а что на свете дороже мира!

320

Из-за людского сумасбродства самое неразумное подчас становится разумным. Что может быть неразумнее обычая ставить во главе государства старшего сына королевы? Ведь никому не придет в голову ставить капитаном судна знатнейшего из пассажиров! Такой закон был бы нелеп и несправедлив. Закон престолонаследия, казалось бы, не менее странен, но он действует и будет действовать и, значит, становится разумным и справедливым, ибо кого нам следует выбирать? Самого добродетельного и сообразительного? Но тогда рукопашная неизбежна, потому что каждый будет считать, что речь идет именно о нем. Значит, надо найти какой-то неоспоримый признак. Вот этот человек — старший сын короля, тут спорить не приходится, это самое разумное решение, ибо гражданская смута — величайшая из бед¹.

321

Дети удивлены, видя уважение, выказываемое их товарищам¹.

322

Как велики преимущества знатности! С младых ногтей перед человеком открыты все поприща, и в восемнадцать лет он уже так известен и уважаем, как другой в пятьдесят: выиграны тридцать лет, и при этом безо всякого труда.

323

Что такое «я»? У окна стоит человек и смотрит на прохожих; могу ли я сказать, ид учи мимо, что он подошел к окну, только чтобы увидеть меня? Нет, ибо он думает обо мне лишь между прочим. Ну, а если кого-нибудь

344

любят за красоту, можно ли сказать, что любят именно его? Нет, потому что если оспа, оставив в живых человека, убьет его красоту, вместе с ней она убьет и любовь к этому человеку.

А если любят мое разумение или память, можно ли в этом случае сказать, что любят меня? Нет, потому что я могу потерять эти свойства, не теряя в то же время себя. Где же находится это «я», если оно не в теле и не в душе? И за что любить тело или душу, если не за их свойства, хотя они не составляют моего «я», могущего существовать и без них? Возможно ли любить отвлеченную суть человеческой души, независимо от присущих ей свойств? Нет, невозможно, да и было бы несправедливо. Итак, мы любим не человека, а его свойства.

Не будем же издеваться над тем, кто требует, чтобы его уважали за чины и должности, ибо мы всегда любим человека за свойства, полученные им в недолгое владение.

324

Мнения народа носят весьма здравый характер. Например:

1) Охоту и развлечение избирать Чаще, чем поэзию. Полузнайки над этим насмехаются, с ликованием усматривая здесь признак тупости света. Но в определенном, им недоступном, смысле смысл тут все же имеется.

2) Различать людей по внешним качествам, каковыми, например, являются знатность происхождения или богатство. Над неразумием этого правила также потешаются, хотя оно очень разумно (каннибалы смеются над малолетним королем)¹.

3) Воспринимать как оскорбление причиненную кем-то обиду или страстно жаждать славы. Но подобное весьма желательно по причине сопряженности с другими важнейшими благами. Ведь человек, который не ощущает

345

причиненной ему обиды, будет буквально задавлен <новыми> оскорблениями, а также неизбежными тяготами жизни.

4) Трудиться ради неясной цели; плавать по морю; проходить по суше².

325

Монтень неправ: обычаю надо следовать потому, что он обычай, а вовсе не из-за его разумности¹. Между тем народ соблюдает обычай, твердо веря, что он справедлив, в противном случае немедленно отказался бы от него, так как люди согласны повиноваться только разуму и справедливости. Неразумный или несправедливый обычай был бы сочтен тиранией, а вот власть разума и справедливости, равно как и наслаждения, никто не обвинит в тираничности, потому что это — основы, на которых зиждется человеческая натура.

Итак, всего правильнее было бы подчиняться законам и обычаям просто потому, что они законны, мириться с тем, что ничего истинно справедливого все равно не придумать, что нам не разобраться в этом, и, значит, надо принять то, что уже существует, и, стало быть, никогда ничего уже не менять. Но народ глух к подобным рассуждениям, он убежден, что истина досягаема, что это она породила законы и обычаи, поэтому верит им, древность их происхождения считает доказательством истинности (а не просто обязательности) и только поэтому готов им повиноваться. Но стоит объяснить народу, что такой-то закон или обычай неоснователен — и он поднимает бунт; а ведь если присмотреться — неоснователен любой закон и любой обычай.

326

Несправедливость. — Опасно говорить народу, что законы несправедливы — он повинуется им лишь до тех

346

пор, пока верит в их справедливость. Стало быть, ему надо непрестанно внушать, что закону следует повиноваться, потому что он закон, а власти предержащей — потому что она власть, независимо от того, справедливы они или нет. Если народ это усвоит, опасность бунта будет предотвращена; это и есть, собственно говоря, определение справедливости.

328

Причина следствий. — Последовательное опровержение всех «за» и «против».

Итак, мы показали, что человек суетен, ибо ценит несущественное, и все его суждения ничего не стоят. Но потом мы показали, что они вполне здравы и что народ вовсе не так суетен, как обычно утверждают, ибо его суетность глубоко обоснована; итак, мы опровергли суждение, опровергающее суждения народа.

А теперь следует опровергнуть и это наше утверждение, показать, что, при всей здравости суждений, народ суетен, не понимает, в чем истина, видит ее там, где ее нет, и, таким образом, его суждения всегда неверны и неразумны.

329

Причина следствий. — Человеческая слабость — источник многих прекрасных вещей, например, искусной игры на флейте.

Плохо в этом только одно — наша слабость.

330

Мощь королей зиждется на разуме народа, равно как на его неразумии, и на втором больше, чем на первом. В основе величайшего в мире могущества лежит бессилие, и эта основа неколебимо крепка, ибо каждому ясно, что, предоставленный самому себе, народ бессилен. Меж тем

347

основанное только на здравом разуме весьма шатко, — например, уважение к мудрости¹.

331

Платон и Аристотель кажутся нам надутыми буквоедами, а в действительности они были достойные люди и любили, как все прочие, пошутить с друзьями. Они писали как бы играючи, когда развлекались сочинением один «Законов», а второй «Политики», ибо сочинительство было для них занятием наименее мудрым и серьезным, а истинная мудрость состояла в умении жить просто и спокойно. За политические писания они брались так, как берутся наводить порядок в сумасшедшем доме, и напускали на себя важность только потому, что знали: сумасшедшие, к которым они обращаются, мнят себя царями и императорами. Они становились на точку зрения безумцев, чтобы по возможности безболезненно умерить их безумие.

332

Тирания — это желание властвовать, всеобъемлющее и не признающее никаких законов.

Множество покоев, в них красавцы, силачи, остроумцы, благочестивцы, и каждый — владыка только у себя и больше нигде. Но иной раз они встречаются, и силач с красавцем вступают в нелепую драку, стараясь подчинить один другого, хотя суть их власти глубоко различна. Они не могут сговориться, и вина их в том, что оба хотят во что бы то ни стало править всеми остальными. Но это не под силу никому, даже самой силе: она ничего не значит в державе ученых и властвует лишь над людьми действия.

Тирания. — ...Поэтому неразумны и тираничны утверждения: «Я прекрасен, значит, меня надо бояться; я силен, значит, меня надо любить».

348

Тирания — это желание добиться чего-то неподобающими средствами. Разным свойствам мы воздаем по-разному: приятности — любовью, силе — страхом, знанию — доверием. Такая дань естественна, отказывать в ней несправедливо, равно как и несправедливо требовать иной дани. Точно так же неразумно и тиранично утверждать: «Он слаб, — значит, я не стану его уважать; неучен, — значит, не стану бояться».

333

Вам, конечно, случалось встречать людей, которые, жалуясь на ваше неуважение к ним, ссылались на влиятельных особ, высоко их ценивших? Я ответил бы им так: «Объясните, какими добродетелями вы расположили этих особ к себе, и я буду ценить вас не меньше, чем они».

335

Причина следствий. — Не будет ошибкой сказать, что все погружены в иллюзию, ибо пока не поколеблены людские мнения, никто и не задумывается над их природой, поскольку народ полагает истину существующей там, где ее нет на самом деле. По народным мнениям, истина суть благо, однако она является благом вовсе не в силу причин, усматриваемых этими мнениями. Верно, что следует уважать дворянина, но вовсе не потому, что рождение составляет некое действительное преимущество и т.д.

337

Причина следствий. — Градация. Народ почитает персон знатного происхождения. Люди же полуученые их презирают, говоря при этом, что происхождение—вовсе не преимущество для личности, но нечто, дарованное случаем. Те же, кто половчее, знатность чтут, но не с народным

349

простодушием, а имея при этом некую заднюю мысль. Склонные к набожности и обладающие при этом рвением, которое превышает знание, относятся к числу презирающих знатность, причем — игнорируя осмотрительность, уважаемую в среде людей ловких, ибо судят в данном вопросе на основании нового света, дарованного им верой. Однако подлинные христиане к знатным особам почтение все же питают — в силу высшего знания несколько иного свойства. Таковы мнения — от «за» до «против», — избираемые людьми по этому вопросу в зависимости от имеющихся у них знаний.

338

И, тем не менее, истинные христиане повинуются безумию¹ — не из уважения к безумию как таковому, но — к божественному порядку, который, для наказания людей, возложил на них иго этого безумия: Omnis creatura subjecta est vanitati². Liberabitur³. Так, св. Фома⁴ трактует отрывок из послания ап. Иакова относительно предпочтения богатых в том смысле, что если они⁵ не будут поступать в данном вопросе по Божьим заповедям, то окажутся за пределами порядка, диктуемого религией.

350

Страница сгенерирована за 0.21 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com