^п434 Всего поразительнее в человеческой природе — это противоположности, обнаруживающиеся в ней в отношении всего. Человек создан для познания истины, он желает ее горячо, он ищет ее, но в этих поисках теряет путь, приходит в смущение до такой степени, что добытая истина легко может быть у него оспариваема. Из этого возникли обе секты, пирронистов и догматистов; одни хотели отнять у человека всякое познание истины, другие стараются уверить его в обладании ею; но доводы тех и других так мало правдоподобны, что только увеличивают затруднение и смущение человека, когда у него нет иного руководства, кроме того, которое он находит в своей природе.

⁴³⁴ Главные доводы пирронистов, не говоря о второстепенных, те, что мы не имеем никакой уверенности в истинности этих природных начал познания*, вне веры и откровения; что мы только чувствуем их лишь по внушению нашей природы. А это природное чувство не есть убедительное доказательство их истинности, потому что раз, помимо веры, нет никакой уверенности, сотворен ли человек благим Богом или злым демоном¹, или явился

____________________

* Ср. Д. IV: XIV.

112

случайно, то он в сомнении, даны ли нам эти начала истинными или неизвестно какими, смотря по нашему происхождению. Более того, никто вне веры не убежден, бодрствует он или спит, так как и во сне считают себя как бы вполне бодрствующими: во сне как бы на самом деле мы видим пространства, очертания, движения, видим, как протекает время, измеряем его и, наконец, действуем как бы совсем наяву. Таким образом, по нашему собственному признанию, значительная часть нашей жизни проходит во сне, когда, что бы нам там ни казалось, мы не имеем никакого понятия о действительности, ибо во сне наши чувства простая иллюзия. Следовательно, кто знает, не есть ли эта другая половина жизни, в которой мы бодрствуем, также сон, несколько отличный от первого, от которого мы пробуждаемся, когда полагаем, что спим²?

И кто сможет не усомниться в том, не воспринимаем ли мы все перевернутым, если признать, будто, находясь в обществе других людей, мы спим, в одиночестве — бодрствуем, а сновидения по воле случая, что в общем-то в порядке вещей, согласуются между собой? Наконец, поскольку грезят тем сильнее, чем чаще, нагромождая при этом одно сновидение на другое, нельзя ли предположить, что часть жизни, которую принимают за бодрствование, является в действительности тем сном, который объединяет в себе все остальные виды сна и от которого мы пробуждаемся вместе со смертью? Ведь отойдя в мир иной, мы обретаем не больше понимания истины и добра, нежели при сне естественном. Да и все те мысли, которые в нас сейчас присутствуют, не иллюзорны ли они на манер течения времени или пустых фантазий наших сновидений?

Вот главные положения этой и другой стороны*.

__________________

* Догматиков (коих доводы нее приведены автором) и пирронистов.

113

Я опускаю доводы второстепенные, как, например, доводы пирронистов против понятий, приобретаемых обычаем, воспитанием, нравами, особенностями страны и т.п., которые хотя и увлекают большую часть обыкновенных людей, догматизирующих только на этих неверных основаниях, опрокидываются, однако, от малейшего дуновения пирронистов. Кто недостаточно убежден в этом, тому стоит только заглянуть в написанные ими книги: убедиться можно очень, даже слишком, скоро.

Я останавливаюсь на единственном сильном доводе догматиков, а именно, что, говоря искренне и чистосердечно, нельзя сомневаться в естественных началах познания.

Этому пирронисты противопоставляют неуверенность в нашем происхождении, заключающую в себе неуверенность и в нашей природе³; на это возражение ответ остается за догматистами испокон века.

На этой почве происходит между людьми постоянная борьба. В ней каждый поневоле принимает участие и примыкает обязательно или к догматизму, или к пирронизму, ибо думающий оставаться нейтральным становится пирронистом по преимуществу. В этой нейтральности вся суть и заключается: кто не против них, тот преимущественно за них. Пирронисты не сами за себя: они нейтральны, безразличны, не принадлежат ни к какой стороне, не исключая самих себя.

Что же делать человеку в этом состоянии? Сомневаться ли во всем, сомневаться ли в том, что он бодрствует, что его щиплют, что его жгут? Сомневаться ли ему в том, что он сомневается, сомневаться ли в том, что он существует⁴? Но это вещь невозможная, и я утверждаю, что никогда не было действительно совершенного пиррониста*. Природа поддерживает немощный разум и препятствует ему доходить до подобной крайности.

____________________

* В веке Паскаля слово скептицизм, синоним пирронизма, еще не употреблялось.

114

Можно ли, напротив того, утверждать, что человек несомненно обладает истиной, — человек, который, как ни мало его с этим торопят, не в силах доказать права этого владения и по необходимости должен расстаться со своей добычей?

Что же человек за химера? Какое невиданное хаотическое существо, какой предмет противоречий, какое чудо? Судья всех вещей, несмысленный червь земной, хранитель правды, смесь неуверенности и заблуждения, слава и отброс вселенной.

Кто разберется в этом хаосе? Природа смущает пирронистов, а разум пугает догматистов. Что же будет из тебя, о человек, желающий определить свое действительное положение своим природным рассудком? Тебе нельзя ни избежать одной из этих сект, ни оставаться в какой- либо из них.

Познай же, гордец, какой парадокс ты сам для себя представляешь. Смирись, немощный ум, умолкни, несмысленная природа; познай, что человек — существо, бесконечно непонятное для человека, и вопроси у твоего Владыки о неведомом тебе истинном твоем состоянии. Послушай Бога.

Если бы человек не был поврежден грехом, он, в своей невинности, наконец, достиг бы прочного обладания и истиной, и блаженством. Но если бы человек был поврежденным изначала, то не имел бы никакого представления ни об истине, ни о блаженстве. Однако, при всем нашем несчастье, и если бы в нашем положении не было никакого начала величия, мы имеем представление о счастье, не будучи в силах достигнуть его; мы чувствуем образ истины, а владеем только ложью: не способные ни к абсолютному неведению, ни к несомненному знанию, мы носим в себе очевидное свидетельство, что некогда были на степени совершенства, с которой, к прискорбию, пали!

115

282 Мы познаем истину не одним разумом, но и сердцем; этим-то последним путем мы постигаем первые начала, и напрасно старается оспаривать их разум, который тут совсем неуместен. Напрасен стремящийся лишь к этому труд пирронистов. Мы знаем только, что мы совсем не грезим, как бы ни бессилен был ум наш доказать это; это бессилие свидетельствует лишь о слабости нашего разума, а не о сомнительности всех наших познаний, как они утверждают. Знание первых начал, как, например, что существует пространство, время, движение, число, прочно как ни одно из знаний, получаемых нами путем рассуждения. На эти-то знания сердца и инстинкта должен опираться разум и на них строить свои рассуждения. Сердцем мы чувствуем, что есть три измерения в пространстве и что числа бесконечны, а разум потом доказывает, что нет двух квадратных чисел, из коих одно было бы удвоением другого. Начала чувствуются, а суждения выводятся — то и другое с уверенностью, хотя и различными путями. Смешно со стороны разума требовать у сердца доказательств его основных начал, чтобы согласиться с ними, как одинаково смешно было бы сердцу требовать у разума чувствования всех делаемых им заключений, чтобы принять их.

Следовательно, это бессилие должно служить только к смирению разума, которому хотелось бы судить обо всем, а не к опровержению нашей уверенности, как если бы только один разум был способен руководить нами. Дай Бог, чтобы, напротив, мы никогда не имели нужды в разуме, а познавали все вещи инстинктом и чувством. Но природа отказала нам в этом благе, сообщив лишь весьма немногие понятия такого рода; все другие приобретаются только путем рассуждения.

⁴²⁵ Все люди домогаются счастья; в этом отношении между ними нет исключений. При всем различии употребляемых ими к тому средств, все стремятся к этой цели. Это

116

заставляет одних идти на войну, а других не идти; у тех и у других одно и то же желание, только исполнимое различными путями. Воля подвигает человека только в направлении к этому предмету, т.е. счастью. Это побуждение всех действий всех людей, включая самоубийц. Между тем, при всей давности существования человечества, никто никогда без веры не достигал той точки, на которую все метят. Жалуются все, государи и подданные, вельможи и разночинцы, старые и молодые, сильные и слабые, ученые и невежды, здоровые и больные, люди всех стран и времен, всех возрастов и всех положений.

Такой продолжительный, такой постоянный и однообразный опыт достаточно должен бы убедить нас в невозможности достигнуть блага нашими собственными усилиями; но пример этот ничему нас не научает. Между подходящими положениями никогда не бывает совершенного сходства, и всегда встречается, хотя и очень незначительное, различие, а по этой причине мы надеемся, что наше ожидание не будет обмануто в этом случае, как в другом. Таким образом, никогда неудовлетворяемых настоящим, опыт обманывает нас и от несчастья к несчастью приводит к смерти, вечному его завершению.

Что же возвещают нам эта жажда счастья и это бессилие его достигнуть, как не то действительное счастье, которым когда-то пользовался человек, но от которого теперь остался в нем лишь слабый след. Напрасно старается человек наполнить эту образовавшуюся пустоту всем его окружающим, прибегая к отсутствующим вещам за помощью, в которой отказывают ему вещи присущие. Те и другие не в состоянии помочь ему, так как эта бездонная пропасть может быть наполнена только предметом бесконечным и неизменным, т.е. самим Богом.

Он один есть истинное благо человека, и замечательно — с тех пор как Бог покинул его, что только в природе не в состоянии было заменить ему утраченное

117

Благо — звезды, небо, земля, стихии, растения, животные, насекомые, болезни, войны, пороки, преступления. С тех пор, как он потерял истинное благо, все одинаково может казаться ему таковым до самоумерщвления включительно, хотя это последнее столь противно Богу, разуму и всей природе.

Одни ищут блага во власти, другие в науках и разных диковинах, третьи в сладострастии. Некоторые, несколько более приблизившиеся к истинному понятию о благе, нашли необходимым, чтобы всеобщее благо, желаемое всеми людьми, не заключалось ни в одной из особых вещей, могущих принадлежать только одному, ибо, будучи разделены, они более печалят обладателя их, жалеющего о недостающей части, чем удовлетворяют его пользованием части, ему принадлежащей. Эти люди поняли, что истинное благо должно быть доступно всем одновременно и в одинаковой степени, чтобы не было места зависти, и никто против своего желания не мог его лишиться. (Они поняли его, но найти не могли, а вместо прочного и действительного блага ухватились за пустой образ фантастической добродетели).

⁴⁶⁴ Философы. — Мы исполнены вещей, стремящихся ввергнуть нас во внешнее. Наш инстинкт дает нам чувствовать необходимость искать счастья вне себя. Наши страсти влекут нас наружу, хотя бы даже и не представлялось предметов, способных вызвать их. Внешние предметы искушают и влекут нас к себе, даже когда мы о них и не думаем. Поэтому сколько бы ни говорили философы: войдите внутрь себя, там ваше благо, — им не верят; верят только самые пустые и глупые. (Что может быть смешнее и суетнее предлагаемого стоиками, и где столько лжи, как в их умствованиях?) Они полагают всегда возможным то, что возможно лишь иногда, и что если желание славы побуждает к чему-нибудь одних, то то же могут сделать и другие. Это возбуждение лихорадочное, которому здо-

118

ровое состояние подражать не может. На том основании, что есть стойкие христиане, Эпиктет заключил, что стойким христианином может стать кто угодно.

⁴¹³ Внутренняя борьба между рассудком и страстями заставила ищущих покоя разделиться на две секты: одни хотели отказаться от страстей и сделаться богами, другие отказаться от разума и превратиться в грубых животных. (Де Барро)⁵. Но ни те, ни другие не достигли цели; не могли устранить разума, всегда осуждающего низость и несправедливость страстей и нарушающего покой тех, которые им предаются; равно и страсти вечно живы в людях, желающих от них отказаться.

³⁹⁵ Вопреки всякому догматизму, мы бессильны доказать, что обладаем истиной, и, с другой стороны, никакой пирронизм не в силах у нас этого оспорить. Мы жаждем истины, а находим в себе одно сомнение. Ищем счастья, а встречаем лишь горе и смерть. Мы не в состоянии не желать истины и счастья, но не способны ни к верному знанию, ни к счастью. Это желание оставлено нам сколько в наказание, столько и для того, чтобы дать нам почувствовать, с какой высоты мы пали.

⁴³⁸ Если человек не создан для Бога, почему счастлив он только в Боге¹? Если человек создан для Бога, почему он так сопротивляется Богу?

III

⁴²⁷ Человек не знает, куда себя причислить. Он, видимо, блуждает, пал со своего настоящего места и не может опять найти его. Он с беспокойством, но без успеха, повсюду ищет его в непроницаемом мраке.

119

¹⁹⁹ Представьте себе толпу людей в цепях, приговоренных к смерти; каждый день некоторые из них умерщвляются на виду остальных; остающиеся видят свое собственное положение в положении им подобных и, смотря друг на друга с чувством скорби и безнадежности, ожидают своей очереди. Вот картина положения человечества.

120

Страница сгенерирована за 0.21 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com