Андреевский Иоанн, прот. Письмо из ссылки в Средней Азии по поводу сергианства и письма Архиепископа Петра от 3/16 июля 1928 года.

67

Письмо протоиерея о. Иоанна Андреевского из ссылки в Средней Азии по поводу сергианства и письма Архиепископа Петра от 3/16 июля 1928 г.
Станция Карменэ, г. Кинимех.

10/23-VI, 1929 г. «...Не знаю, я, что сейчас происходит в церковной жизни родного края, но душа болит уже и от того, о чем слышишь. Очень грустно, что люди так легко, лишь по курсу ветра, меняют образ своих мыслей и направлений. Смена позиций, (то обновленчество, то раскаяние в нем и возвращение в Православие, то новое опять уклонение — утонченное), несомненно колеблет веру чад Божиих, раскалывает сердца их и создает тяжелую атмосферу для молитвы... Разве можно спокойно молиться там, где допущена общецерковная погрешность, когда при сознании ее неизбежны в душе разлад и раздвоение? Где тогда укрыться мятущей душе от окружающей неправды, где тогда проверить свою жизнь, если бы зерцало церковное все искривилось и вся церковь, этот глашатай чистой правды, сама вдруг запятнала бы свою совесть. Но благодарение Богу, этого еще не было, нет и теперь. Если в одном месте какая-либо община меняла свой облик православия, то в другом месте, другая община хранила и хранит свою чистоту. Так было раньше, так есть и сейчас. И никогда не будет того, чтобы вся Церковь в целом утратила бы свою чистоту, погрешила бы и искривила бы свое зерцало. В этом нас убеждает непреложность обетования Самого Христа Спасителя о неодоленности во веки окормляемого Им церковного корабля. Посему — да не смущается сердце наше, паче да не отчаевается при всякой происходящей в церковной жизни «сумятицы». Истина есть и будет хранима всегда. Требуется только, по заповеди апостола, зоркость духовная и бдительность молитвенная, чтобы чувствовать, где она, и не потерять в суете жизни. Если когда, то теперь нужно усерднее просить Господа: «не отвержи мене от лица Твоего и Духа Твоего Святого не отыми от мене».

Благодарю Вас за копию письма дедушки ¹). Оно меня очень порадовало и утешило. С Вашим анализом и пониманием его содержания не могу и я не согласиться. Если раньше в двух открытках он некоторыми выражениями давал невольные поводы говорить о нем, что он не совсем разделял тогда нашей точки зрения на церковные события, но теперь после этого письма и известной его просьбы: «успокойте моего Митрофана», — приятно убеждаешься, что он наш и с нами. Он знал нашу настроенность и направление и если умолял Господа о сохранении нас в правой вере, то значит, не только сам был в таковой же настроенности, но еще горел молитвенным желанием, чтобы мы всегда пребывали в ней, как угодной Богу. Иначе, он, действительно, просил бы не о хранении нас в правой вере, какую мы имеем, а о вразумлении нас. И не одними только словами молитвы желал укрепления нам в нашем настроении, но и самым делом жития своего в уединенном пустынном месте после испытаний. Какие же могут быть еще другие разговоры вокруг его имени и какие основания у отошедших заявлять, что «совесть их спокойна, так как они идут по стопам нашего любимого»? Неужели же это имело место в обращении к верующим? Ведь для этого нужно иметь самые наияс-

¹) Архиепископ Петр, имя которого скрывается от цензуры.

68

нейшие и наитвердейшие совершенно бесспорные основания. А где они? Если нет таковых, то это заявление есть поклеп обиднейший и тяжко грешный, рассчитанный на то, чтобы его авторитетом склонить верующих и прикрыть им свой грех, якобы послушанием «любимому». Здесь уже выходит, не принцип имеет доминирующее значение, а персона, и следование за ней без особых рассуждений. Так в Церкви быть не должно. Мне в высшей степени приятно, отрадно и утешительно, конечно, убедиться в том, что он наш и с нами: но, если бы паче чаяния, он был иного настроения и направления, то следовать за ним «спокойно» нельзя, как бы ни был велик авторитет его персоны. Принцип Истины Святой должен всегда стоять выше и дороже всего. Да упокоит Господь его душу в селениях праведных. Мы должны горячо молиться о нем, как послужившем до конца нашему спасению своими скорбями, испытаниями, молитвами и смертью в пустынном месте. Удивительное дело: в своей обычной молитве о нем за три-четыре месяца приблизительно до его смерти, я почувствовал какую-то особую легкость при возношении его имени и все это время так было легко и сладко молиться за него... Это обстоятельство, мне оторванному от всего и ничего не знающему о происходившем тогда, подсказало, что он — наш, и с нами. Это какое-то было дивное внутреннее знамение. А последующее известие (просьба об успокоении Митрофана и так называемые предсмертные письма, дошедшие до меня через три месяца после его смерти) с несомненностью уже внешним образом подтвердили это. Я, по крайней мере, так думаю и не знаю, можно ли еще думать иначе?