Особые ожидания, возлагавшиеся русскими на приехавших в Москву восточных патриархов. Паисий Лигарид и грек архимандрит Дионисий, как главные руководители восточных патриархов при суждении ими о русском старообрядчестве. Сочинение архимандрита Дионисия о русском старообрядчестве, на основании которого патриархи признали старые русские обряды еретическими и соборно осудили их как такие. Самые соборные постановления о старом русском обряде. Соборный суд восточных патриархов над русскою церковною стариною, поскольку она выразилась в постановлениях Стоглавого собора и в разных существовавших у нас сказаниях, оправдывавших эту старину и в то же время отрицавших чистоту православия у позднейших греков. Стремление восточных патриархов, выразившееся в различных постановлениях собора 1667 года, ввести в русскую церковную жизнь тогдашние греческие церковные обычаи до греческой одежды для духовных лиц включительно. Соборное осуждение восточными патриархами русской церковной старины производилось ими сознательно тенденциозно, в видах возвышения значения и авторитета в глазах русских современных греков и в видах подчинения всей русской религиозно церковной жизни греческому водительству и контролю. Господство греческого взгляда на особенности старого русского обряда, как на еретические, продолжалось у нас вплоть до учреждения единоверия.

После осуждения патриарха Никона и после поставления в московские патриархи Иоасафа, председательствовавшие на соборе патриархи перешли к решению вопроса о противниках церковной реформы Никона, дело о которых, рассмотренное и решенное на соборе русских иерархов 1666 года, передано было на пересмотр и окончательное решение собора 1667 года. Позволительно было ожидать, что все неясное и недоговоренное в деяниях собора 1666 года, будет вполне выяснено и договорено, как того требовали

367

интересы русской церкви, прибывшими греческими иерархами, которые завали на московском соборе руководящее положение. Для греческих иерархов, как людей пришлых, незаинтересованных в туземных отношениях, смотрящих на дело со стороны и потому более объективно и беспристрастно, как людей сравнительно более образованных, имевших более правильное, чем русские, представление о происхождении, постепенном росте и изменениях в христианской церкви обряда и его истинном отношении к вероучению, легче, очевидно, было правильно понять и оценить как самую реформу Никона, так и истинный характер ее противников—старообрядцев, я тем авторитетно содействовать у нас водворению церковного мира и успокоения. Можно было ожидать, что прибывшие в Москву греческие иерархи, при ближайшем ознакомлении с положением русских церковных дел увидят и убедятся, что в лице противников церковной реформы Никона они имеют дело не с какими-то еретиками, заблуждающимися относительно церковного вероучения, а только с кружком лиц, фанатично отстаивающих некогда нами воспринятые от самих же православных греков церковные обряды и чины, безразличные для веры и благочестия, но очень дорогие для народа как старинные и привычные для него, что хотя эти древне-греческие церковные чины и обряды и оказались несогласными кое в чем с современною тогдашнею практикою греческой церкви, уже ушедшею с этой стороны вперед, но несогласны в таких незначительных, и безразличных мелочах и частностях, какие всегда существовали в различных поместных православных церквах и на какие каждая поместная церковь всегда имела и имеет неоспоримое право. Так, т. е. миротворчески, поступать восточным патриархам было тем более необходимо, что, по убеждению русских, восточные патриархи затем именно и прибыли в Москву, чтобы принести с собою на Русь слова любви, успокоения и мира. Что русские возлагали большие надежды именно на миротворческую миссию прибывших в Москву патриархов, это они выразили в своих приветственных речах к ним. Так, при везде патриархов в столицу, рязанский архиепископ Иларион, приветствуя их, заявлял, что Россия радуется их при-

368

бытию, которого ждет уже седьмой год,—«уповаем говорил он далее, что чрез ваше блаженство достигнем вожделенного мира». В самом городе встретил патриархов Крутицкий митрополит Павел и в своей речи к ним заявлял: «благословите нас, приклоняющих пред вами головы, и дайте мир любезный городу, семейству и всему христоименитому народу». В Успенском соборе патриархов встретил новгородский митрополит Питирим и заявлял им, «что царь, синклит сановников и все многолюдство радуются в надежде избавления российской церкви, носящей траурную одежду вдовицы, от скверны неправоверия». Сам царь, на первом приеме патриархов, говорил им: «как некогда царь-пророк воспел Бога за благодеяние исхода иудейского, так я—за милость Его сверх чаяния»,—за личное присутствие вашего блаженства; чем, надеюсь, совершится избавление российской церкви от нынешних ее бедствий» 1).

Таким образом обстоятельства, в которых находились прибывшие в Москву восточные патриархи, располагали и побуждали их осторожно и осмотрительно отнестись к нестроениям, проявившемся в тогдашнем состоянии русской церкви, внушали им отнестись к защитникам русской церковной старины возможно бережно и терпимо, чтобы своею мудрою снисходительностью и терпимостью к заблуждающимся и к колеблющимся, внести в русскую церковную жизнь мир и успокоение и тем предотвратить появление уже тогда назревавшего у нас церковного раскола. А между тем восточные патриархи действовали на соборе относительно старообрядцев и старых русских обрядов как раз обратно тому, как им следовало действовать. На это, конечно, были особые причины, которые, по моему мнению, заключались в следующих обстоятельствах.

Когда восточные патриархи прибыли в Москву, то для ознакомления их с делом Никона, назначен был, как мы знаем, Паисий Лигарид, который естественно постарался познакомить патриархов и с положением русских церковных дел вообще и особенно выяснить им, что та-

1) Соч. Паисия Лигарида о суде над патр. Никоном, кн. II, гл. 2. Рукопись нашей академии.

369

кое, по его мнению, представляли из себя защитники русской церковной старины, восставшие против грекофильских реформ Никона. Естественно, что взгляды знатока тогдашних русских церковных дел—Лигарида имели прямое влияние на патриархов, невольно заставляли их смотреть на старообрядцев глазами Лигарида, который видел в старообрядцах врагов греков, грубых невежд и церковных нововводителей. В своем сочинении о суде над Никоном Лигарид пишет: «внезапно устремился на дело лукавое другой шумный рой больших бедствий, за которым последовал какой-то всенародный избыток соков, причинивший неисцелимую болезнь православной русской церкви... Так по чрезмерной беспечности Никона, вовсе не стоящего на одном твердом мнении, но беспрестанно меняющегося как Протей, для всеобщей заразы российской церкви возникли некоторые новые раскольники: Аввакум, Лазарь, Епифаний, Никита, Никанор, Фирс невоздержный на слова как Ферсит, Григорий, носящий прозвание Нерона. Бездну лжи написали они против нас (т. е. греков), далеко превзошедшую зловонный навоз Авгия... Против сих мужей-губителей, которые для гибельного заблуждения и для распространения зла извращают древние нравы церковные и обычаи отцовские, которые однако думают, что хранят постановления как бы законные; когда совершилось много преступных волнений, когда несказанные нововведения наполнили эту царственную столицу: против сих мужей, поднявшихся на человеческие ухищрения и облекшихся в неправоверие, на продолжительное обличение и достаточное опровержение ереси возникшей и преуспевшей, составили мы книгу, по царскому и соборному повелению, в которой с большою подробностью опровергли писания Никиты, эфемерного Феолога, даже и концом перста не вкусившего феологии. Книга наша потом сокращенно была переведена иеромонахом Симеоном и предана тиснению на намять вековечную, на безсмертную славу». И далее Паисий говорит: «поистине жезлоносцами явились три архиерея, защитники св. Троицы: Павел, Паисий и Иларион, и выставили явственно, что те многоречивые мужи (Аввакум, Лазарь и др.) там и сям заимствовали лукавые плоды, по-видимому обличали Никона, а по существу—ромеев (греков)

370

как бы уклонившихся от православия, от преданной отцами веры, от совести». 1)

Но Паисий Лигарид был назначен царем познакомить патриархов специально с делом Никона, в котором Лигарид играл такую деятельную и видную роль, а для ближайшего ознакомления их с русским старообрядчеством и его сторонниками, к ним прикомандирован был другой грек, который уже давно жил в Москве, хорошо знал русский язык, все последние события русской церковной жизни, а также сторонников русского церковного старообрядчества, особенности их воззрений, понимания и самые их полемические сочинения. Это был архимандрит афонского Иверского монастыря Дионисий. С ним нам необходимо несколько познакомиться.

Архимандрит Дионисий прибыл в Москву в качестве настоятеля московского Никольского греческого монастыря в 1655 году, а возвратился на Афон в 1669 году, прожив в Москве около пятнадцати лет. Отправляясь на Афон, в 1669 году, Дионисий подал государю челобитную, в которой заявляет, «что иным архимандритам, которые вовсе государю и не работали, однако дано было по 100, 500 и даже 1000 рублей и священные одежды, а ему, Дионисию, который по царскому делу задержан был и лишен звания своего пятнадцать лет, и работал великому государю и святой соборной греко-российской церкви столь долгое время, всею душою и сколько было силы, и труды сии ведомы государю,—ему дано только на 200 рублей соболями, и ему не только не с чем будет явиться к братии, но и на дорогу едва станет. Приехать же ему с порожними руками в монастырь пред всеми будет стыдно, я не знает он с каким лицом явится пред братией, потону что, и если б и в своих странах он столько бы пожил, то много бы пользы сделал монастырю своему и себе, а здесь только напрасно здоровье свое изнурил, работая великому государю. И Мелетий не малую работу нес, но за то и получил царскую милость неизреченно, а его, Дионисиева, работа не меньше» 2).

1)—кн. I, гл. 31 и 32.

2) Греческие дела 7177 г. № 25.

371

Итак Дионисий, оставляя Москву в 1669 году, прямо и решительно заявляет государю, что в свое пятнадцатилетнее пребывание в Москве он много трудился для церкви и государя, так много, что даже изнурил все свое здоровье. В чем же теперь состояли особые труды Дионисия для церкви и государя? На это имеются некоторые указания.

В заглавии одного сборника из отеческих писаний, напечатанного в Москве в 1665 году, говорится: «а свидетельствованы сия святые и богодухновенные книги во типографии, со греческих старых письменных и печатных переводов святые горы Афонския, тоя же святые горы архимандритом Дионисием, со клевреты его». 1) В расходных книгах печатного двора сохранились расписки архимандрита Дионисия в получении им жалованья в качестве книжного справщика 2). На греческом печатном Евхологие венецианского издания, с которого правили наш Служебник и который сейчас находится в московской синодальной типографской библиотеке, есть собственноручные пометы архимандрита Дионисия 3). Значит, Дионисий принимал прямое деятельное участие в исправлении наших церковных книг с греческих, благодаря чему ему пришлось хорошо познакомиться с старыми русскими рукописными и потом печатными книгами, что он и обнаружил в своем полемическом сочинении против старообрядчества, о котором сейчас скажем.

Московская деятельность Дионисия одним участием в книжных исправлениях не ограничивалась. Он, как афонит, был знатоком афонских церковных порядков, почему к нему обращались за справками в тех случаях, когда, при исправлении русских церковных чинов и обрядов, встречались какие-либо затруднения, для устранения которых хотели опереться между прочим и на порядки столь высоко чтимой на Руси горы Афонской. В переписных книгах дел посольского приказа значится:

1) Описание старопечатных книг Толстого, стр. 298.

2) Румянцева: Древние здания москов. печатного двора, стр. 13, 32, примеч. 67.

3) Чт. общ. ист. и древн. 1885 г., кн. IV, статья С. А. Белокурова.

372

«столпик, а в нем перевод с греческого письма с тетради о освящении воды на Иордани, что подал в посольском приказе архимандрит Дионисий во 170 году» 1). Дионисий составил записку о начале и продолжительности разных церковных служб на Афоне, где он определяет, во сколько часов к какой службе начинают благовестить на Афоне, сколько времени продолжается какая служба в то или другое время года и т. п. 2).

Дионисий пользовался значением и влиянием у тогдашних передовых выдающихся русских иерархов. Архиепископ Рязанский Иларион, один из главных поборников церковных исправлений Никона, после оставления последним патриаршей кафедры,—учился у архимандрита Дионисия греческому языку. Протопоп Аввакум пишет в челобитной государю: «некто гречин—архимандрит Дионисий, учил Илариона архиепископа рязанского греческим буквам, реку и нравам, внешняя мудрствующим. Болезнуя ж, рекох владыке сему, древния ради любви с ним: владыко святый, у зазорна человека учишься!... Недобра похвала—такой вор и ругатель великия России святителя учит! И архиепископ Иларион в то же время зело кручинен был». 3) Дьякон Федор говорит, что Дионисий «всем новым властем знаем до конца».

Как хорошо знающий русский язык, русские обычаи, современное положение русских церковных дел, Дионисий был назначен толмачом при греческих патриархах на соборе 1667 года и, конечно, его взгляды на русское старообрядчество и русскую церковную старину естественно сделались и взглядами восточных патриархов, которые необходимо прислушивались к мнениям своего сведущего толмача о таких русских делах, о которых они не имели ясных и определенных представлений. Дьякон Федор рассказывает, что будто бы один из противников церковной реформы Никона—Лазарь сделал на соборе пред патриархами такое заявление: «молю вас, край-

1) Переписные книги Посольского приказа № 4, 181 год, л. 183.

2) Эта записка напечатана в моей книге: Характер отношений России к православному востоку в XVI и XVII столетиях, прил. № 11.

3) Матер. для ист. раск. т. V, стр. 137—138.

373

них пастырей, повелите мне идти на судьбу Божию во огнь, и аще сгорю, то нравы новые книги, аще же не сгорю, то убо правы наши старые отеческия книги, иже древлф преведенные с ваших книг греческих неперепорченных. Патриархи же рекоша: а больше сего судить мы не умеем! И призваша близ себе боярина и голову, и велеша толмачу своему, Денису архимандриту, глаголати им и царю то сказати: древле убо ваши русские люди не прияли просто святого крещения от наших греческих святителей, но просили знамения,—Евангелие Христово положите на огонь, и аще не сгорит, тогда веруем и крестимся вси. И Евангелие кладено бысть на огонь, и не сгорело: тогда русове вероваша и крестишася. И ныне такожде поп ваш Лазарь без извещения не хощет приимати новых книг, но хощет идти на судьбу Божию во огнь; и не мы его к тому принуждали, но сам он тако изволил. Се слово возгласили трижды всем: а больше сего судить мы не умеем! скажите царю. Они же шедши, сказаше ему вся глаголы их. Царь же умолче; а русские власти все возмутишася и страх нападе на них: от кого не чаяли, сие изыде». Страх русских властей пред героическим вызовом Лазаря был будто бы так велик, что они употребили целых семь месяцев, чтобы замять это неприятное для них дело, причем воспользовались услугами патриаршего толмача—архимандрита Дионисия. «Вси же власти русския в те седьмь месяцев, рассказывает Феодор, начата к патриархом дары многи приносити: злато и сребро, и соболи и прочая драгия вещи, и стали той праведный суд их заминати лестию, яко лукавии лисове хвостами след свой. А на толмача оного патриарша, Дениса архимандрита, трапезы многоценные уготовляху, и в домы своя призываху его, и дарами наделяху его, и ласкающе всяко, ежебы он патриархов своих уговорил, дабы по их хотению устроили вся, и сотворили деяние соборное их и не разорили бы, и царь-де любит то. Толмачь же той Денис и сам правого суда бояся, понеже соборную церковь Успенскую осквернил некогда блудом... Толмач же той Денис до патриарша прихода за десять лет прииде к Москве от Афонския горы и русскому языку и обычаем всем навычен бе, и всем новым властем знаем до конца; а патриархи те внове при-

374

шли и ничего не знали, но что им скажет, то они и знают, тому и верят,—такова плута и приставили им нарочно, каковы и сами. И тот Денис, блудодей церковный, развратил души патриархов тех глаголя им еще: отцы святии! заезжие вы люди зде; аще тако станете судить зде без помазания, и вам чести большой и милостыни довольной и даров не будет от великого государя, и от всех властей такоже, но сошлют вас в монастырь где, яко же и нашего Максима—грека святогорца, и во свою землю не отпустят вас, еще в задор станет дело! Как им надобно, так и пущайте! Патриархи же послушали его и творить тако стали, а не спорили ничего, токмо потокали». 1).

И так, по прямому свидетельству противников Никона, на соборе 1667 года, по делам о старообрядцах, советчиком и руководителем восточных патриархов был главным образом архимандрит Дионисий, как человек, хорошо знавший русский язык, русские обычаи, принимавший деятельное участие в исправлении русских церковных книг и хорошо знакомый с тогдашним положением русских церковных дел, почему он и пользовался, в этом отношении, полным доверием греческих патриархов: «что он им скажет, то они и знают, тому и верят».

Государь, пригласивший в Москву на собор восточных патриархов, уже ранее предпринял меры, чтобы как следует подготовиться к предстоящему собору. Готовились к собору и сторонники старообрядчества. Они, как мы знаем, 2) с своей стороны, уже успели к этому времени создать целую литературу, поднять на ноги всю старую московскую мудрость и ученость, чтобы доказать всем—царю, властям, всему обществу и предстоящему собору, правоту своего дела и неправоту своих противников. Словом они являлись на собор вполне подготовленными, хорошо вооруженными и потому сильно рассчитывали на победу. При таком положении дел правительство, решительно ставшее на сторону новых церковных порядков, необходимо заранее должно было изыскать верныя

1) Матер. для ист. раск. т. VI. стр. 244—257.

2) См. т. I-й, настоящего исследования, гл. X.

375

средства для решительной победы над противниками церковной реформы Никона. Понятно, к кому теперь должно было обратиться правительство за содействием в предстоящей решительной борьбе с защитниками старины, не знавшими науки и правильного научного образования; понятно, что оно решилось воспользоваться в своих видах теми научными силами, какими оно располагало тогда в лице Паисия Лигарида, архимандрита Дионисия, Симеона Полоцкого и, может быть, Епифания и его ученика Евфимия. Эти ученые царские богомольцы, содержавшиеся на счет царя, и должны были сковать то ученое оружие, которое бы окончательно поразило неученых защитников русской церковной старины. Но поручению царя пишет опровержение челобитной Никиты Паисий Лигарид, по поручению царя и собора 1666 года Полоцкий пишет «Жезл правления», составлением которого он занимался, конечно, еще ранее собора. Пишет сочинение против старообрядцев и архимандрит Дионисий. Все эти сочинения, писанные, разными лицами, независимо один от другого, должны были служить тем материалом, опираясь на который собор должен был произнести то или другое окончательное свое суждение о старообрядстве. Оставляя в стороне сочинение Лигарида и Полоцкого, мы укажем здесь на особое значение и важность сочинения архимандрита Дионисия, под прямым влиянием которого составлены были постановления собора 1667 года о наших старообрядцах.

Если на соборе 1666 года, состоявшим исключительно из русских иерархов, выразилось чисто русское понимание старообрядчества и русское отношение к нему, то в постановлениях собора 1667 года о старообрядчестве сказалось по преимуществу греческое понимание русского старообрядчества, подготовленное особенно сочинением грека архимандрита Дионисия. Последнее несомненно было под руками у греческих отцов собора, служило для них руководством в понимании русского старообрядчества, почему некоторые из соборных постановлений о старообрядцах и представляют из себя только простые дословные выдержки из сочинений Дионисия 1). В виду этого, сочине-

1) Сочинение грека архимандрита Дионисия находится в рукописном сборнике XVII века московской синодальной библиотеки № 372 (л.л. 26

376

ние архимандрита Дионисия получает для нас особую важность и значение, так как оно хорошо знакомит нас с- взглядами находившихся в Москве греков на происхо-

по 85 включительно) и было мною напечатано в журнале «Православное Обозрение» за 1888 г. (№№ 7 и 12). В рукописи имя автора не указано, но оно несомненно принадлежит греку, так как автор выражается о себе как, о греке, противопоставляет себя, как грека, русским. Из самого сочинения видно, что автор грек был афонит, что он хорошо знал русский язык, знаком с русскими рукописными и печатными книгами, хорошо был знаком с современным положением русских церковных дел, с воззрениями и всею политикою защитников русской церковной старины. Но таким греком в Москве был только один иверский архимандрит Дионисий, другого лица из греков с такими качествами в тогдашней Москве не было. Что сочинение написано до собора 1667 года, об этом имеются ясные указания в самом сочинении.

Сочинение Дионисия распадается на четыре главы, причем каждая глава подразделена на несколько статей. Первая глава, носящая надписание «о аллилуи», после небольшого вступления и предисловия, подразделяется на восемь небольших статей, обозначенных на поле цифрами. Вторая глава, имеющая надписание: «о честном кресте», подразделяется на двенадцать статей. Третья глава надписывается: «о четвероконечном кресте, иже именуют крыжем» и подразделяется на семь статей. Четвертая глава, имеющая надписание: «о Иисусове молитве», подразделяется на две статьи.

Мною, при издании сочинения Дионисия в 1888 году, было сделано и напечатано (Прав. Обозр. 1888 г. № 7) дословное сличение третьей главы соборных деяний 1667 года с текстом моей рукописи. Из этого сличения оказалось, что третья глава соборных постановлений 1667 года, подробно трактующая о правильности троения, а не двоевия аллилуии, с ссылкой на разные доказательства в пользу именно троения: что правильное сложение перстов для крестного знамения есть только троеперстное, a никак не двоеперстное, как содержащее в себе будто бы еретическое учение,—есть только простая дословная выписка из сочинения архимандрита Дионисия, иногда сделанная с некоторыми сокращениями. Значит, сочинение архимандрита Дионисия не только было под руками присутствовавших на соборе восточных патриархов, но они составляя те или другие свои определения о русском старообрядчестве, прямо делали из него дословные выписки, т. е. в своих соборных суждениях о русском старообрядчестве они всецело шли за архимандритом Дионисием, повторяли только то, что он им говорил и писал. В виду такой исключительной важности сочинения грека Дионисия для уяснения истинного характера постановлений собора 1667 года о русском старообрядчестве, я печатаю вновь это сочинение в приложении, так как впервые мною напечатанное в 1888 году в журнале» Православное Обозрение, оно осталось совершенно незамеченным.

377

ждение русских старообрядческих церковных особенностей, на тот смысл и значение, какое им приписывали находившиеся тогда в Москве греки и в значительной степени уясняет нам истинный смысл соборных клятв 1667 года, положенных на старообрядцев.

Особенностям русского обряда и чина, которые перешли к нам вместе с христианством от древних православных греков, архимандрит Дионисий однако прямо и решительно приписывает еретическое происхождение. Эти особенности появились у нас — русских, уверяет он, только после того, как русские митрополиты перестали рукополагаться в Константинополе. «Сия прелесть, говорит он, таковым обычаем бысть в России: отнележе, сиречь, от того времене, егда престали российские митрополиты ходити в Царьград хиротонисатися, якоже хождаху преблаженнии митрополити: Петр, Алексий и Иона, Киприан и Фотий и прочий. И еслико время хождаху российския митрополиты в Царьград хиротонисатися, и хождаху и гречестии архиереи в Россию, тогда воссияше благочестие и православие болше зде—в России. А отнележе престаша российския митрополити ходити в Царьград хиротонисатися, ради нужного пути, сиречь, ради страха турского воинства, — зане тогда турки зело страшно ратоваша все страны христианския,—того ради и гречестии архиереи изящнии не хождаху в Россию таковые ради вины. И того ради начата быти зде сия прелести: о сложении перстов, и прилог в символе, и аллилуиа и прочее. Обретающе время, обретник злобы диавол, досея многая зизания, а не истерзаша я никто (до нынешнего благочестивейшего, тишайшего и боговенчанного нашего государя, царя и великого князя Алексиа Михайловича всея великия и малые и белые России самодержца) и укоренишася и возрастоша великия злобы, и во обычай и соимство быша в вас: зло за добро и горкое за сладкое... Остася, говорит автор, земля сия не орана, и возрасте терние и триволи и ина дикия зизания и темным омрачением омрачишася». И только со времен Грозного царя «по малу сия земля великороссийская просвещатися паки нача и прославлятися и в православие вправлятись, а не усовершенно». Со времени же Алексея Михайловича, т. е. с того времени как снова русские тесно сблизились с греками и признали их выс-

378

ший авторитет в своих церковных делах, в России «возсия благочестия и православия зело, и умножися благодать Божия и в совершение достиже, терние и триволы и прочая дикая зизания иссхоша, и мрак и тма отступи, и светлейший и совершеннейший свет истины воссия православно».

На возражение защитников нашей русской старины, что русские митрополиты: Петр, Алексий, Иона, Киприан и Фотий «теми книгами и обычаи спасошася», автор — грек отвечает, «что во времени их обычаи сия и несогласие не быша, токмо быша согласие и добры чины, яко ж и у греков тогда и ныне, зане они хождаху во Царьград и хиротонисашася тамо, и не единожды хождаху во Царьград, но и дважды и трижды ради церковных потреб, и греческое писание ведаша, и сего ради православно и согласно со греками мудрствоваши» и к этому прибавляет: «сего ради и прослави их Бог». И только уже после этих митрополитов, ходивших в Царьград и поставляться и ради церковных потреб, при митрополитах, совсем прекративших свои хождения в Царьград и переставших признавать в своих церковных делах руководственное значение греческих патриархов, «сие несогласие и прелести возрастоша от неких еретиков, кии от греков отлучишася, и с ними не совопрошахуся ни о чесом же, ради тогдашния своея суемудрия».

На такое объяснение Дионисием происхождения русских еретических обрядов и чинов, защитники нашей старины возражали ему, что он представляет дело неверно, так как со времен Грозного царя до Никона на Москве перебывало много греческих архиереев. У нас был сам вселенский патриарх Иеремия и поставил в московские патриархи Иова, был иерусалимский патриарх Феофан и поставил Филарета Никитича, был, при патриархе Иосифе, другой иерусалимский патриарх—Паисий, и никто из них ни разу не заметил, чтобы у русских были какие-либо еретические церковные чины и обряды, никто из них не пытался их исправить, что они однако обязаны были бы сделать, если бы у нас действительно были чины и обряды еретического происхождения и смысла.

Чтобы устранить это возражение своих русских противников, Дионисий пытается доказать, что патриархи: Иеремия,

379

Феофан и Паисий, будучи на Москве, не имели будто бы никакой возможности узнать о существовании у русских еретических обрядов и чинов, в силу тех исключительных обстоятельств, в каких они находились, живя в Москве. Когда вселенский патриарх Иеремия прибыл в Москву, рассказывает Дионисий, то русские «не пустиша никого от его людей ходити свободно по граду: ни старца, ни мирского, ниже российские люди ходиша к нему. И во едино лето, что живе на Москве, токмо трижды изыдоша от дому и быша в царских палатах: первое убо, егда прииде и виде царя и благослови его; второе же, егда постави патриарха и угостиша его; третие, егда простися и иде восвояси. Но сидячи, и патриарх и сущий с ним архиереи и прочий во едином дому, и ниже они хождаху вне, ниже к ним ходи кто; откуду можаху ведати, что бывает в церкви и что глаголют и что мудрствуют? Сего неведуще бываемая и не глаголаша что». То же самое будто бы было в Москве и с иерусалимским патриархом Феофаном: и он, подобно Иеремии, сидел с своими спутниками в одном доме и никуда не мог выйти, а если «исходиша кто до торгу ради потребы, ходиша за ними и стражи; и паче сего: языка не ведуще, сего ради ниже они бываемая ведаша в российской церкви, того ради ниже они глаголаша что. Подобне и Паисий патриарх и прочий».

На вопрос: кто же насадил на Руси неправые и даже еретические церковные чины и обряды, Дионисий отвечает, что это сделал сам дьявол—«обретающе время, обретник злобы диавол посея (на Руси) многая зизания», почему Дионисий, обращаясь к старообрядцам, говорит: «от сатаны, отца и друга вашего и учителя, слышесте и навыкосте сия». Дьявол действовал чрез латинян, у которых русские могли научиться двоеперстию, «ибо латини, говорит Дионисий, знамение креста никогда тремя персты не твориша, ниже творят, но знаменуются токмо двемя персты, и древле и ныне». Точно также и сугубая аллилуия, за которую держатся старообрядцы, заимствована от латинян, так как, говорит Дионисий, в древних православных книгах «дважды аллилуиа глаголати нигде де обретается указано, разве в новых испорченных книгах от суемудрых и неразумных, негли от латинских книг взято, зане ла-

380

тины, известно, дважды глаголют аллилуиа, а трижды никогда глаголют».

Если особенности русского дониконовского обряда своим происхождением обязаны еретикам, если эти «терния и волчцы и всякия дикия зизания» насеял у нас в удобное время «обретник злобы диавол», то понятно само собою, что еретического происхождения русские обряды необходимо должны заключать в себе и еретическое учение, нетерпимое в православной церкви. И действительно, Дионисий старается возможно подробно и обстоятельно вскрыть и указать то еретическое учение, какое будто бы содержат в себе старые русские обряды, кое в чем несходные с тогдашними греческими.

По уверениям архимандрита Дионисия, употребляемое нашими старообрядцами двоеперстие несомненно заключает в себе еретическое учение. Дионисий пишет: «глаголете вы (старообрядцы) яко три персты, иже совокупляете под двю же перстах, Святую Троицу; и два перста, котории выше трех—Божество и человечество. Се яко исповедаете два Бога: един Бог болши—Божество и человечество Христово; второй Бог ниже и менше, которое имянуете святою Троицею. И такова Троица неподобна и неравна, зане есть един перст первый—болши, и четвертый—менши, и пятый еще зело менше. Еще и числа их разны: первый перст, и четвертый, и пятый, а не поряду число: первый, вторый и третий... Иже глаголете два перста, котории стоят выше,— Божество и человечество, а три перста—Святую Троицу и полагаете ниже—под человечество. Едино убо: в сем хулите Святую Троицу; второе же: яко полагаете персты неравны и вне числа и ряда, зане есть первый перст, и четвертый, и пятый, и посреди их стоят два перста горе, и разлучают от прочих двух, и наипаче три перста, еже глаголете Троицу, стоят наклонены под теми двема. Се явно есть, яко хулите Святую Троицу в тех трех неравных перстах, иже совокупляете: первый и четвертый и пятый и глаголете, яко есть Святая Троица. В сем исповедуете во Святой Троице неравенство, яко ариане, и несториане, македониане, и савелиане, и духоборцы, аполинаряне; зане они еще исповедоваша и мудрствование во Святой Троице несравнение и неединосущие: Отца болше, Сына

381

менше, и Духа Святого еще менше, яко раба. Такожде и вы: первый—большой перст Отца именуете, четвертый Сына менше, и пятый, иже есть менше, Духа Святого именуете. Якоже выше-реченнии еретицы хулите и вы Святую Троицу, еще и горше, зане они дотолико мудрствоваша, а вы еще мудрствуете и ино еще горше яко монихеяне и маркионяне и апелиане: два Бога—единого горе, а другого доле. Сице и вы исповедуете во дву перстах—единого Бога сугуба и болша, а в трех перстах—другого Бога трегуба, и неравна, и менша, зане те три перста стоят наклонны под двема. Елицы еретицы бяху изначала и до ныне, никто же таковая вредословия не дерзну рещи, или показати Божество в перстах, или богословити о Божестве, или о воплощении Христове в перстах руки; но токмо вы, антихристовы предтечи и ученицы, или кто прежде вас научи, или мудрствова сице, или написа, и он антихристов ученик бе и предтеча». В другом месте Дионисий опять говорит: «како в перстах хощете, новии немудрые мудрецы, богословити и показати Божества разнства: единого Бога сугуба, а другого Бога трегуба и неравна, показуете убо два Бога: единого триипостасного и неравна, по арианом, македонианом, несторианом, савелианом и аполинарианом, а второго Бога—но манентом, и апелианом, якоже выше рекохом шире. И четыре испостаси в Божестве исповедуете: в трех перстах неравных, иже глаголете Троицу, единого Сына, Отца менша исповедаете но персту, зане есть менший и в числе руки четвертый перст; и паки во дву перстах другого Сына болша, зане стоить выше Святые Троицы и исповедуете два Сына: единого, иже есть вкупе со Отцем и Святым Духом и того менша, и другого Сына равна, иже есть с плотию и обретается особно от Отца и Святого Духа, и в том Его вы почитаете выше Троицы. Или две ипостаси исповедаете в Сыне Божии: едину ипостась Божества, а другую человечества, зане два перста токмо числа являет двое, или две ипостаси, или два Бога; а Божество и человечество како можешь показати в перстах? Никако, токмо число. Два перста вкупе и паки три перста вкупе, которые бывают пять,—и с тем сложением перст или пять ипостасей исповедуете в Божестве, или два Бога: едина сугуба, а другого трегуба и неравна;

382

не буди вредословие». Эти свои хитрые рассуждения о смысле и значении двоеперстного перстосложения в крестном знамении Дионисий заканчивает таким решительным определением русских двоеперстников: «никтож от века явися еретик таковый, яко же вы, предтечи антихристовы».

Если главнейшая старообрядческая обрядовая особенность — двоеперстие несомненно заключает в себе, по мнению Дионисия, еретическое учение, то тоже самое он находит и в сугубой аллилуии. «Не разумеют окаяннии и слепии сердцем, говорит он, зане якож глаголют они дважды аллилуиа, то есть велми и зело велия ересь: сотворяют бо во Святой Троице разделение, а не соединение». Дважды аллилуиа, говорит он в другом месте, таже: Слава Тебе Боже, являет по вашему трижды Слава Тебе, Боже. Се трижды Слава Тебе Боже являет токмо Троицу, а единицу ни. Идеже бо исповедуется Троица просто без единицы, разумеется зло: зане вменится сия Троица три бози, а не един Бог... Идеже Троица и единица, православное есть исповедывание; и идеже Троица без единицы, многобожие еллинско есть; и идеже единица без Троицы, бегбожие иудейское и агарянское есть».

Еретическое учение заключается, по мнению Дионисия, и в молитве Иисусовой, как ее произносят приверженцы русской старины. «Чего ради, говорит он, упрямитеся вы и хощете токмо: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий глаголати, а: Господи Иисусе Христе, Боже наш, ниже слышати хощете? Не разумеете, окаяннии, яко во Ариеву ересь впадаете, зане Арий Христа Сына Божия токмо глагола и исповеда,—такожде и вы ныне... И како хощете вы токмо глаголати: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, а: Господи Иисусе Христе, Боже наш, отвращаетеся и ниже слышати хощете? Известно есть в том, яко мудрствуете и вы яко Арий и исповедаете и вы Христа токмо Сына Божия по благодати, а не Бога истинна по существу Отца»,

Одинаковое сложение перстов и в крестном знамении и в иерейском благословении, принимаемое старообрядцами, тоже указывает, по толкованию Дионисия, на еретичество. «Еще и ина блядословите и глаголете, говорит он, зане подобает, якоже знаменуется крестом кийждо, теми, сложении перстов такожде и благословлятися самому себе.

383

комуждо. Обаче, по вашему, и свинопасцом и всякому простому человеку и бабе благословляти подобно яко архиерею и иерею, и да не имеют между собою единого разньства архиерей и иерей от людина и от свинопасца. Сие есть явная ересь безглавных, и люторская, и кальвинская, которые священства не имеют, ниже почитают».

Но если старый русский обряд действительно заключает в себе, как уверяет Дионисий, еретическое учение, то понятно само собою, что этот еретический обряд ни под каким видом не может быть более терпим в православной церкви, ни один истинно православный христианин ни под каким видом не должен держаться его, особенно после того, как заключающееся в нем еретическое учение было указано и обличено и когда, следовательно, нельзя более извинять себя и неведением. Теперь держащийся старого обряда уже тем самым будет показывать, что он сознательно держится еретического учения и потому, как еретик, неминуемо подлежит церковному отлучению наравне со всеми другими еретиками. Разъяснив, что в двоеперстии заключается «хула и ересь велия», Дионисий говорит далее: «сего ради блюдитеся ради любве Христовы от таковые ереси и хулы, зане елико время неведением согрешисте, чающе тму свет и горкое и сладко, имеете тогда негли менший грех и менший суд от Бога. Но отнележе истязася сия вещь, и явися истина и известися соборне и всенародне ко всем, сиречь и вселенские соборы о том быша,... и подложиша анафемою немудрствующих тако, яко мудрствует святая, восточная и вселенская великая церковь православно,—вы, проявляющияся ныне, грех великий согрешаете, и тяжкий суд вам от Бога будет за непокорство и упрямство ваше, и яко еретики страшно истязани будете и от лица Божия, и вечного покоя лишени будете». Указав еретический смысл, заключающийся будто бы в сугубой аллилуии, Дионисий говорит затем: «сего ради не льститеся глаголюще дважды аллилуиа, не бо есть истинное мудрование, но погрешенное, зане елико время глаголасте сице неведением, тогда бо имели и менше грех. А отнележе народствовашеся вещь, сиречь, явися во всем народе и проповедася истинно, аще кто ради упрямства своего противляяся, таковый согрешает

384

тяжко и смертный грех согрешает, зане падать будете во ересь безглавых и упрямство есть диавольское, и кто стоит во упрямстве, той в диавольской воли и власти обретается, и той будет его преобрести яко истина еретика, зане упрямый человек есть сущий еретик, такови бо быша и древний еретицы».

Итак, в то время, когда русские утверждали, что после падения Константинополя православие у греков замутилось, что они приняли в свою церковную практику некоторые латинские новшества, так что православие в его чистом и неизмененном виде сохранилось теперь только у одних русских, грек архимандрит Дионисий утверждает как раз совершенно противоположное. Он авторитетно заявляет, что так как со времени падения Константинополя русские митрополиты перестали ставиться у константинопольского патриарха, перестали обращаться к нему за решением разных вопросов и недоумений и, вообще, не стали признавать его высший авторитет и руководство в своих церковных делах, и так как к тому же «гречестии архиереи изящнии» перестали ходить на Русь, то именно с этого времени у русских и появились в церковной практике разные обряды и чины еретического происхождения и смысла, которые совсем было замутили в московской Руси истинное чистое православие. С этого именно времени утверждает Дионисий, «начата быти зде (в Московской Руси) сия прелести: о сложении перстов, и прилог в символ, и аллилуиа (сугубая) и прочее»; с этого времени, «земля сия (Московской Руси) осталась не орана, и возрасте терния и триволи и иная дикия зизания и темным омрачением омрачишися», и притом так сильно, что на московской Руси стали принимать «зло за добро и сладкое за горькое». И только мало-по-малу, заверяет Дионисий, «сия земля великороссийская просвещатися паки нача и прославлятися и в православие вправлятись», хотя и не совершенно. И только уже в самое последнее время, именно при царе Алексее Михайловиче, на Руси «возсия благочестие и православие зело, и умножися благодать Божия, и в совершение достиже, терния и три волы и прочая дикия зизания исхоша, и мрак и тма отступи и светлейший и совершенный свет истины воссия православно». Это только потому, что при Алексее Михайловиче не только произведено было

385

исправление русских церковных чинов и обрядов по образцу тогдашних греческих, но и признано было, что греческие иерархи имеют в русских церковных делах высший авторитет и руководящее значение, что русская церковь должна находиться не только в тесном общении с четырьмя старейшими восточными церквами, но и занимать относительно их подчиненное положение.

Приведенные воззрения грека Дионисия на русские обрядовые церковные особенности, как на еретические по своему происхождению и заключающемуся в них смыслу, имеют особую, исключительную важность, так как восточные патриархи, призванные на соборе 1667 года произнести свой компетентный и окончательный приговор о русском старообрядчестве, в основу своих суждений о нем положили те именно воззрения на старый русский обряд, какие высказал в своем сочинении грек архимандрит Дионисий. Так патриархам поступить было тем легче, что воззрения Дионисия на происхождение и характер особенностей старого русского обряда, по сравнению его с тогдашним греческим, крайне упрощало патриархам решение запутанных церковно-обрядовых тогдашних русских споров, не требуя от них ни серьезного изучения обсуждаемых предметов и вопросов, ни исторического углубления в церковно-обрядовую жизнь раннейших веков христианской жизни: все особенности русского церковного обряда, заверял Дионисий, создались исключительно на русской почве, проникнутой невежеством, неразумием и самочинием, создались какими-то еретиками, по наущению самого сатаны, и потому естественно носят неправославный характер, содержат в себе прямо еретическое учение. Дело, таким образом, об особенностях русского церковного обряда, но сравнению его с тогдашним греческим, разрешалось очень просто и ясно, просто и ясно определялось и то отношение, в какое вселенские восточные патриархи должны стать на соборе к старому русскому обряду: это отношение должно было быть, очевидно, безусловно отрицательным. Конечно, на соборе были русские иерархи, представлявшие из себя большинство, по сравнению с греческими иерархами, и они, казалось бы, могли воспрепятствовать тенденциозному унижению греками рус-

386

ской церковной старины, ее публичному тенденциозному поруганию тогдашними, пришлыми в Москву греками. Но восточные патриархи нисколько не стеснялись русских архиереев, а спокойно вели на соборе свою предвзятую греческую линию, так как и русское правительство и русские архиереи все ведение дел на соборе всецело предали в руки патриархов. Последние прекрасно поняли выгоду своего положения, свое доминирующее значение в решении всех соборных вопросов, полную пассивность и беспомощность русских иерархов, и потому держали себя на соборе как авторитетные верховные судья и безапелляционные решатели всех русских церковных дел. Такими они почувствовали себя сейчас же после осуждения ими Никона, когда, по словам Паисия Лигарида, они повели к русским отцам собора речь в таком тоне: «видите явно, братия, говорили патриархи, что Никон не был способным делателем нивы и Господних: во время его отсутствия выросла бездна колючих плевел ереси « раскола, на горе сего Российского царства, которые мы должны ныне искоренить не без крови, тщательно настаивая и трудясь над окончательною оценкой оных и над искоренением обуреваемого материализмом неправоверия. Эти-то соблазны церковные сделали более всего угрюмым христианнейшего государя вашего Алексея Михайловича, ибо расстроилась гармония святой церкви, и отсутствие древнего благочестия окончательно поселилось в членах судилищ; ныне правосудие изгнано, всюду размножились грабежи, тирания и властолюбие возрастают. Все это, богоспасаемый царь наш, по человеколюбию своему, возложил на нас, как на судей и блюстителей для рассмотрения всякого дела и приведения в порядок; он говорит со стоном: вы блюстители, пастыри и всеепископы, почему, поднявшись в высокую светлицу разума, посмотрите на то, как хитрые звери желают войти в ограду, для истребления ягнят. Почему и мы нашли, по исследовании, что все состояние церкви развращено, мы решились от всей души все это исправить» 1).

Как приехавшие в Москву восточные патриархи повели на соборе дело исправления и приведения в порядок

1) Сочинение Лигарида о суде над Никоном, кн. II, гл. 19.

387

всех русских дел, какие меры они употребили, чтобы водворить в русской церкви мир и успокоение, сейчас увидим.

Русские отцы собора 1666 года, специально занимавшиеся рассмотрением и решением вопроса о старообрядцах, составившие об них свое определение, передали свое соборное деяние на пересмотр и окончательное утверждение приехавших в Москву восточных патриархов: «и они, святейшие патриархи, наши соборы и дела и рассуждения слышавша, глаголали: яко такое есть истинно и право рассудисте и с нами во во всем согласно: якоже мы держим и мудрствуем свыше и изначала, тако и вы соборовали есте и мудрствовали, зане сие предание есть святых апостол, и святых отец и святые церкви чин древний, и книги исправленные и новопреводные печатные суть правы и согласни с нашими греческими книгами. И своим велико-пастырским благословением наши соборы и дела и рассуждения благословиша и утвердиша».

Но простым только утверждением ранее сделанного на соборах русскими архипастырями патриархи не ограничились, а присоединили к делу о противниках церковной реформы Никона и о наших старых обрядах свое особое суждение и постановление, существенно отличное от суждений и постановлений по этому вопросу собора русских иерархов в 1666 году. Именно, соборное патриаршее постановление говорит: «к сим убо ныне обще мы, милостию Божиею православнии вселенстии патриархи, Кир Паисий, папа и патриарх великого града. Александрии и судия вселенней, и Кир Макарий, патриарх Божия града великия Антиохии и всего востока, вкупе со братом и сослужителем нашим Кир Иоасафом, патриархом московским и всея России, и с преосвященными митрополиты, архиепископы и епископы российскими, и со прилунившимися зде греческими архиереями и со прочими, и со всем освященным собором великороссийского государства:

«Во имя великого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа соборне заповедуем всем вам: архимандритом, игуменом и всем монахом, протопопом и старостам ооновским, и всем священником местным и не местным, клириком же и всякому чину православным христианом,

388

великим и малым, мужем и женам, и повелеваем вам покорятися во всем, без всякого сумнения и прекословия, святей восточней и апостольстей церкви Христове. Архимандриты же и игумены да научат свою братию в монастырех, протопопы и старосты поповские, и попы местные и не местные, местнии же священницы кийждо в своем приходе и кийждо священник вся своя дети духовные, мужи и жены и отроки, да учат почасту во всех церквах и наедине, дабы покорялися вси во всем без всякого сумнения святей восточней церкви. И книги, яже за повелеваем благочестивейшего великого государя, царя и великого князя Алексия Михайловича, всея великия и малые и белые России самодержца, и благословением и советом святейших вселенских патриархов исправишася и переведошася и напечатася при Никоне, бывшем патриархе и, после его отшествия, за благословением освященного собора, книги Служебник и Потребники и прочия (зане суть право исправлены) приимати и по них да прикажут правите церковное все Божие славословие чинно и немятежно, и единогласно, и гласовное пение нети на речь, и святый символ приимати и глаголати яко святии и богоноснии отцы в первом вселенском соборе, иже в Никеи, и во втором вселенском соборе, иже в Константинополи, написаша греческим языком, и прочий вселенстии собори и поместнии приимаша, яко же ныне исправлено протево греческого, и напечаташа словенским языком без прилога истинного и без всякого изменения. Тако убо всем держата повелеваем и глаголати в церкви и повсюду исповедание православные веры, и аллилуиа в божественном пении во учиненных местах глаголати трижды, сиречь: аллилуиа, аллилуиа, аллилиа, слава Тебе Боже, по древнему преданию, якоже писано есть и в древнейших харатейных словенских книгах. И знамение честного и животворящего креста творити на себе треми персты десные руки: палец глаголемый и иже близь его, глаголамый указательный, и средний—слагати вкупе во имя Отца и Сына и Святого Духа; два же: глаголемый мизинец и иже близь его—ближе—средний, имети наклоненны и праздны, по древнему преданию святых апостолов и святых отцев. Тако бо имут вси народи христианстии, мнози языцы, иже суть

389

во православии, от востока и до запада, предание издревле и до ныне неизменно держат, яко же и ныне видится в России, яко мужие поселяне неизменно, из древнего обычая, знаменуются тремя первыми персты. И молитву Иисусову глаголати сице: Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас, в церковном пении и в общем собрании, а наедине яко кто хощет. К сему же приказати всем просфорницам, где кому приказано, чтобы просфоры печатали, и печатию креста четвероконечного, яко же выше изобразися, по свидетельству великих учителей: Афанасия Великого и Иоанна Дамаскина и иных, яко и от двою древу сложенный крест—истинный есть крест. Посему же и чин церковный и монастырский и посты хранити по преданию святых апостол и святых отцев, яко же восточная, святая, соборная и апостольская церковь содержит ко спасению всем православным христианом. Еще же повелеваем всем вам освященному чину и доказуем, како вам знаменовати, сиречь благословляти народ: сложивши десные руки иерею два перста, глаголемый указательный простерт и великосредний мало наклонен, яже знаменует: Иисус, и паки, два перста, глаголемый палец и близосредний, наклонена, другодружно совокуплена, яже знаменует литеру X, и паки присовокуплен к близосреднему персту малый перст, глаголемый мизинец, простерт и мало наклонен, иже знаменует литру С, и все сия три персты знаменуют И сим именем Господа нашего Иисуса Христа завещеваем вам знаменовати верных народы, по реченному ко Аврааму о Христе: и в семени хвоен благословятся все языцы».

«Сие наше соборное повеление и завещание ко всем вышереченным чином православным предаем и повелеваем всем неизменно хранити и покарятися святой восточной церкви. Аще ли же кто не послушает повелеваемых от нас и не покорится святой восточной церкви и сему освященному собору, или начнет прекословити и противитися нам, и мы такового противника данною нам властью от всесвятого и животворящего Духа, аще ли будет от священного чина, извергаем и обнажаем его всякого священнодействия и проклятию предаем, аще же от

390

мирского чина (будет), отлучаем и чужда сотворяем от Отца и Сына и Святого Духа, и проклятию и анафеме предаем, яко еретика и непокорника, и от православного всесочленения и стада, и от церкви Божия отсекаем, дондеже уразумится и возвратится в правду покаянием. А кто не уразумится и не возвратится в правду покаянием и пребудет во упрямстве своем до скончания своего, да будет и по смерти отлучен, и часть его и душа его со Иудою предателем и с распеншими Христа жидовы, и со Арием и с прочими проклятыми еретиками. Железо, камении и древеса да разрушатся и да растлятся, а той да будет не разрешен и не растлен, и яко тимпан во веки веков, аминь».

«Сие соборное наше узаконение подписахом и утвердихом нашими руками и положихом в дому Пресвятые Богородицы, честного и славного ее Успения, в патриархии богохранимого царствующего великого града Москвы и всея России, в вечное утверждение и присное воспоминание, в лето от сотворения мира 7175, от воплощения же Бога Слова 1667, индикта пятого месяца маия в 13 день» 1).

Итак, собор 1667 года счел постановления собора русских иерархов 1666 года в некоторых отношениях недостаточными, именно: все то, что касалось новоисправленного обряда и что поставлено было собором 1666 года, так сказать, на одну доску с другими его постановлениями относительно церковного благочиния, он нарочно выделяет в особую группу, относительно которой и составляет свое особое определение. Так он поступает очевидно потому, что его воззрения на выделенные им вопросы были отличны от воззрений собора 1666 года, почему они и требовали, но его мнению, иного решения, нежели какое состоялось о них в 1666 году, иначе ему не зачем было бы делать новое постановление по тем самым вопросам, которые уже были решены в 1666 году, ему было бы тогда достаточно утвердить уже существовавшие соборные постановления.

Нетрудно видеть, в чем состояла существенная раз-

1) Матер. для ист. раскола т. II, стр. 211—220.

391

лица по указанным пунктам постановлений собора 1667 г. от постановлений собора русских иерархов 1666 года. Последний, как мы видели, не хулил наших старых обрядов, считал их, как и новые, тоже православными, только отжившими, и, по требованию времени, церковью отмененными, вследствие чего он не налагал клятвы, не отлучал от церкви только за одно употребление старого обряда; окончательную замену старого обряда новоисправденным он предоставлял времени и в употреблении старого обряда видел нарушение только обычных распоряжений церковных властей относительно церковного благочиния, если только удержание старого обряда не соединялось с хулою на новоисправленный обряд, с заявлениями, что ради последнего церковь стала не церковью, архиереи не архиереи, таинства не таинства. Виновные в последнем подвергались соборной клятве именно только за такую хулу на церковь, а не за то, что они еще продолжали по привычке держаться старого обряда. Такое отношение собора русских иерархов 1666 года к старому русскому обряду восточные патриархи признали решительно неправильным. Собор 1667 года, руководимый восточными патриархами, не только безусловно запрещает употребление старого обряда, но и налагает соборную клятву, вечное отлучение от церкви на всякого, кто бы впредь стал держаться обряда, налагает клятву именно только за употребление старого обряда, который ни под каким видом не должен существовать впредь в православной церкви,—никаких исключений, никаких уступок в атом отношении собор не делает. Если бы собор действительно в каких либо случаях допускал возможность удерживать старый обряд без подпадения за это соборной клятве, то он, конечно, прямо бы указал и оговорил эти случаи и обязан был это сделать. Собор хорошо знал, какие смуты и нестроения происходят в русской церкви из-за приверженности народа к старому обряду, и этого знания уже вполне было бы достаточно для того, чтобы ему, в своих постановлениях, сделать какую-либо оговорку относительно возможного, при известных условиях, удержания старого обряда, если бы это собором действительно допускалось. Но со-

392

бор этого не сделал, конечно потому, что не хотел и не имел в виду этого сделать, и, значит, он безусловно запретил употребление старого обряда на все будущее время. Иначе понимать и толковать приведенное выше постановление собора, значило бы навязывать ему такие намерения, каких он вовсе не имел и, во всяком случае, не выразил в своих определениях.

Почему собор 1667 года, руководимый двумя бывшими в Москве восточными патриархами, так нетерпимо отрицательно отнесся к старому русскому обряду, который в существе дела был древне-греческим православным обрядом, это понятно. Восточные патриархи в своем понимании происхождения и смысла обрядовых русских особенностей, но сравнению их с тогдашним греческим обрядом, держались воззрений грека архимандрита Дионисия и строго последовательно старались провести их в своих постановлениях о русских старообрядцах. Вместе с Дионисием патриархи, находят в особенностях русского обряда скрытое в них прямое еретическое учение. Так, соборное определение, составленное под руководством патриархов, согласно с Дионисием, и даже его словами, говорит: «а еже глаголют нецыи аллилуия 2-жды; таже: Слава тебе Боже, никакова основания в том имеют. Толкуют бо, яко знаменует аллилуиа: Слава тебе Боже, 2-жды аллилуиа, тоже: Слава тебе Боже, являет по их 3-жды Слава тебе Боже. Се трижды Слава тебе Боже являет токмо Троицу, а единицу ни. Се убо грешат зело: зане неведением исповедуют токмо Троицу просто, а единицу ни. Но святая восточная и апостольская церковь православно мудрствует и исповедует в Божестве Троицу и единицу». В другом месте своих деяний собор говорит: «в Евфросинове житии писана от сонного мечтания велия и несказанная хула на святую и живоначальную Троицу, ее же и писанию предати не подобает. Толкуя бо аллилуиа глаголет воплотившася Бога Отца, и паки глаголет воплотившагся Святого Духа, и паки воскресша Бога Отца и Святого Духа». Двоеперстию патриархи дают на соборе такое толкование: «глаголаша те суемудрии (т. е. приверженцы старого обряда), яко два перста, второй указательный, и третий средний, Божество и человечество зна-

393

мену ют, и три перста: первый, четвертый и последний— менший, наклонити и совокупити под двема персты, я именоваша Святую Троицу и глаголаша, яко те три неравные и разные персты есть таинство Святые Троицы. Всем убо явлено есть, яко исповедаша во Святей Троице неравенство, яко ариане, и несториане, и духоборцы, и аполинаряне и прочий проклятии еретицы: зане онии сице исповедаша несравнение и разделение во Святей Троице: Отца болша назваша, а Сына менша, и Духа Святого еще менша и яко раба; такожде и те три равные и неравные персты являют, яко же же мудрствоваше вышеречении проклятии еретицы. Относительно молитвы Иисусовой патриархи говорят: «а кто хощет глаголати, упрямства ради, токмо едино: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, а: Господи Исусе Христе Боже наш, глаголати отвращается, мнится, яко мудрствует и исповедует Христа, яко и Арий, точию Сына Божия быти по благодати, а не Бога истинна, единосущного Отцу, И в том внимайте и рассудите и уразумейте, кая молитва есть вящше прилична и больше чести приносит Христу. Явственно есть, яко сия молитва: Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас, есть вящше прилична и больши Христу приносится честь: зане сею молитвою исповедуем Христа Сына Божия быти и Бога истина. Глаголюще: Господи Иисусе Христе, то Сына Божия исповедуем: зане един Иисус Христос есть Сын Божий а не ин. А глаголюще: Боже наш, помилуй нас, тем исповедуем, яко Христос есть истинный Бог наш, яко и Отец и Дух Святый. Сего ради достоит вам глаголати сию молитву: Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас. Но и сия молитва: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, непрекословящим свободна есть к читанию. Противящийся паки сея молитвы: Господи Иисусе Христе Боже наш, узаконению да увещаются, еже научитеся чести ю благоговейно, яко отцы святыми преданную». Относительно нашего старого обычая ходить в церковных процессиях по солнцу, патриархи постановляют: «преуведехом и сие, яко в великую субботу на утрени, егда вход бывает со святою плащаницею окрест церкви, подобне и во освящении церкве вход со святыми мощами около же церкви не ходят но обычаю святые восточные церкве направо, к

394

востоку, но ходят налево, к западу, мудрствующе, яко по солнцу подобает ходити. И то несмысленно мудрствуют; зане не согласно есть с прочими чины церковными. (В этом сказывается) токмо суемудрие, и мятеж, и раскол». Относительно символа патриархи заповедуют; «повелеваем мы, православнии патриарси, со всем освященным собором с великою клятвою, еже святый символ приимати и глаголати без прилога, якоже святии и богоноснии отцы в первом и во втором вселенских соборех написания гречески, якоже ныне исправлено и печатается славенски».

Таким образом, по толкованию восточных патриархов, руководивших московским собором 1667 года, и заимствованному ими у грека архимандрита Дионисия, все особенности старого русского обряда, несогласные с тогдашним греческим, содержат в себе или прямо еретическое учение, или представляют из себя продукт русского «несмысленного мудрования», являют собою «токмо суемудрие, и мятеж, и раскол». Очевидно, подобный обряд необходимо и неизбежно должен был подвергнуться со стороны патриархов решительному конечному запрещению на все последующее время, всякий его употребляющий, после разъяснений сделанных собором, необходимо подлежал церковному отлучению и клятве только за употребление самого обряда, так как православная церковь никогда и ни под каким видом не может терпеть в своей практике такого обряда, который она сама признает или прямо еретическим, или за такое произведение «несмысленного мудрования», которое являет в себе «токмо суемудрие, и мятеж, и раскол». Совсем другое было бы дело, если бы патриархи, вместе с собором, признали старый обряд так же православным, как и новый, возникшим и выросшим на той же почве вселенского православия, заключающим в себе то же строго православное учение, так что все различие между старым и новым обрядом сводилось бы только к различию внешней формы обряда, которая в христианской церкви постоянно изменялась и впредь может изменяться по требованию тех или других исторических обстоятельств, причем каждой отдельной церкви всегда принадлежало и принадлежит право производить известные перемены в своем обряде. При такой постановке

395

дела для собора тогда достаточно было бы требовать от всех признания новоисправленного обряда, но не налагать клятвы на держащихся по привычке старого обряда только за то, что они держатся старого обряда, тогда можно было бы окончательную замену старого обряда новым предоставить временя, не опасаясь, чтобы от этого произошел какой либо вред для церкви. Но, к сожалению, указанного единственно правильного взгляда на наш старый обряд и на единственно правильное отношение к нему, у руководителей собора 1667 года—восточных патриархов вовсе не было, и потому они неизбежно, руководствуясь воззрениями грека архимандрита Дионисия, должны были безусловно и навсегда запретить употребление старого обряда и наложить клятву на всякого, кто бы впредь стад держаться его.

Простого осуждения и отлучения от церкви всех державшихся старого обряда было однако недостаточно, так как старообрядцы в своем сопротивления реформе Никона опирались на русскую церковную старину, в ней находили свою опору, защиту и свое оправдание. В виду этого, вместе с осуждением старообрядчества, необходимо было коснуться и вопроса о русской церковной старине, поскольку она служила опорою для старообрядцев т. е. нужно было прямо и определенно сказать, оправдывает-ли русская старина старообрядцев или нет? А так как сомнений в том, что старообрядчество действительно оправдывается русскою церковною стариною, не могло быть, то собору и пришлось позвать на свой суд предшествующую церковную жизнь русских и произнести над ней, главным образом в лице Стоглавого собора, свой компетентный приговор. И действительно, относительно Стоглавого собора состоялось такое характерное соборное постановление: «А собор, иже бысть при благочестивом великом государе, царе и великом князе Иоанне Васильевиче, всея России самодержце, от Макариа, митрополита московского, и что писаша о знамении честного Креста, сиречь о сложении двою перстов, и о сугубой аллилуии и о прочем, еже писано неразсудно, простотою и невежеством, в книзе Стоглаве, и клятву, юже без рассуждения и неправедно положиша, мы православнии патриарси, Кир Паисий, папа и патриарх алексан-

396

дрийский и судиа вселенней, и Кир Макарий, патриарх антиохийский и всего востока, и Кир Иоасаф, патриарх московский и всея России, и весь освященный собор, тую неправедную и безразсудную клятву Макариеву и того собора разрешаем и разрушаем, и той собор не в собор, и клятву не в клятву, но ни во что вменяем, якоже и не бысть: зане той Макарий митрополит, и иже е ним, мудрствование невежеством своим безразсудно, якоже восхотеша, сами собою, не согласяся с греческими и древними харатейными словенскими книгами, ниже со вселенскими святейшими патриархи о том советоваша и ниже свопросишася с ними». В другом месте своих соборных постановлений патриархи еще яснее и определеннее высказывают те мотивы, по которым они отменяют обязательность постановлений Стоглавого собора и еще рельефнее подчеркивают свою специально-греческую точку зрения на русскую церковную старину. Они говорят, что Стоглавый собор никак не может быть признан именно потому: «понеже не свидетельствовав есть, ниже бо писанием ко вселенскому патриарху и ко прочим святые восточные церкве о церковных винах возвещенный, якоже обычай имать святая церковь, по преданию святых апостол и святых отец;— ниже место блюстителей от оных бысть, якоже в правилах о сем писаное видети есть» 1).

Чтобы понять всю греческую соль, заключающуюся в приведенных патриарших постановлениях о Стоглавом соборе, необходимо иметь в виду, что этот собор состоялся между прочим и в силу той очень распространенной в тогдашнем русском обществе мысли, что Константинополь уже потерял свое первенствующее и руководящее положение в православном мире и его место заняла Москва—третий Рим, и что в делах веры и благочестия первое место теперь принадлежит не грекам, а русским. В виду этого Стоглавый собор решает все церковные вопросы на основании только тех данных, какими тогда обладала русская церковь, вовсе не обращаясь к грекам, как это было ранее, за советом, указаниями, за утверждением состоявшихся своих соборных постановлений. Но

1) Матер. для ист. раск. II, 220—221, 385.

397

Стоглавый собор не просто игнорирует современных греков, а и утверждает в русской церкви и обряд, несогласный с современным греческим. Это он делает конечно потому, что считает некоторые тогдашние греческие церковные обряды отступившими от нормы истинно православного древнего греческого обряда, который, некогда воспринятый русскими от старых греков, у них теперь только и сохранился в прежнем неповрежденном виде. Вообще в деятельности и постановлениях Стоглавого собора ясно и решительно выражена была мысль о полной религиозно-церковной зрелости русских, уже не нуждавшихся более в опеке и водительстве греков, о полной самостоятельности и независимости русской церкви от греческой, о праве русских устроят свою церковную жизнь самостоятельно, не оглядываясь на современных греков.. Понятно отсюда, что если Стоглавый собор был особенно дорог для русских, как выражение их полной зрелости и самостоятельности в церковно-религиозной сфере, то для греков, ближе познакомившихся с характером и значением в русской церковной жизни Стоглавого собора, он был явлением крайне неприятным и прямо ненавистным, как унижавший греческое и греков и на счет их унижения безмерно возвышавший русское. Занимая на соборе 1667 года господствующее и определяющее положение, греки воспользовались этим и составили о Стоглавом соборе такое определение, из которого русские должны были увидать, что иерархи их церкви, даже в целой своей совокупности, взявшись самостоятельно, без руководства и указаний греков, решать разные церковные вопросы, делали соборные постановления «неразсудно, простотою и невежеством», соборные клятвы они клали «без рассуждения и неправедно», что я сам председатель русского Стоглавого собора—митрополит Макарий, которого русские, и вполне справедливо, считали одним из замечательных и для тогдашнего времени образованнейшим пастырем своей церкви, «мудрствовал (на соборе) невежеством своим безразсудно», причем главная причина безрассудных и невежественных мудрований и клятв тогдашних русских иерархов в том именно и заключается, что они вообразили себя правоспособными делать соборные церковные по-

398

становления без всякого участия и одобрения греков: «ниже со вселенскими святейшими патриархи о том советоваша и ниже совопросишася с ними», «ниже местоблюстителей от оных бысть кто». Теперь русские должны были торжественно-соборно признать весь период своей самостоятельной церковной жизни, когда они устранили из нее всякое непосредственное участие и влияние греков, периодом ошибок и заблуждений, временем прискорбного и пагубного уклонения русской церкви от истинно православных чинов и обрядов, когда по свойственному и общему всем тогдашним русским иерархам «неразумию и невежеству», они, под видом восстановления и укрепления церковной старины, вводят в русскую церковную практику еретические обряды, наивно принимая их sa строго православные. Очевидно отсюда, что крайне резкий и тенденциозный отзыв о Стоглаве собора 1667 года был составлен не русскими, а греческими иерархами. Как не замутились умы русских со времени церковной реформы Никона, как не пошатнулись их старые традиционные воззрения на свою прошлую церковную жизнь, все-таки и теперь сами русские не могли так резко—презрительно отнестись к своей церковной старине, в постановлениям того собора, на котором присутствовали: русский царь, все святители русской церкви и, между ними, прославленные угодники Божии. Даже сам Никон не решался открыть и прямо поднять руку на постановления Стоглавого собора, не решался на такой шаг л целый собор русских иерархов 1666 года, а если это было сделано на соборе 1667 года и притом в такой резкой и обидной для русских форме, то это сделали греки, а не русские. Русские иерархи только беспрекословно подписались под продиктованным им греками.

Кроме постановлений Стоглавого собора противники церковной реформы Никона приводили и другие основания в пользу защищаемой ими русской церковной старины. В доказательство двоеперстия они ссылались на так называемое Феодоритово слово и на известное сказание о св. Мелетие антиохийском, в доказательство правильности двоения аллилуии—на житие св. Евфросина псковского и на одно сочинение Максима Грека, в оправдание русских притязаний на первенство в православном мире — на сказание о

399

белом клобуке. Все эти сказания, имевшие в виду оправдать и утвердить особенности русского обряда, были рассмотрены патриархами и найдены ими несостоятельными, не имеющими никакого значения. Так относительно Феодоритова слова и сказания о св. Мелетие собор говорит: «а еже глаголют на святого Мелетиа и на Феодорита, яко писаша и повелеша они якоже знаменатися, тако и благословити архиерею, и в том на св. Мелетиа и на Феодорита солгаво: зане св. Мелетий три первые персты показа ради трех ипостасей Святые Троицы, и паки тые три персты совокупи ради единого Божества и бысть знамение; а не инако бысть показание перстов от святого Мелетиа. А Феодорит о том ничтоже писа: зане велико истязание о том было во святей горе Афонстей в лето 7156-е, подобне, якоже и в царствующем граде Москве бысть крепкое истязание от преосвященных великороссийских митрополитов, я архиепископов, и епископов, во Святом Дусе собравшихся в лето 7174-е, и не обретеся в Феодоритове книзе таковое писание, но солгано на него, Феодорита, от неких суемудрых и сокровенных еретиков». О житии св. Евфросина псковского, поскольку в нем находили оправдание для двоения аляилуии, собор говорит: «и о еже писано в житии преподобного Евфросина, от сонного мечтания списателева, о сугубой аллилуии, да никто тому верует, зане все тое писание блядивое есть, от лстивого и лживого описателя писано на прелесть благочестивым народом». Относительно сказания о белом клобуке собор делает такое постановление: «повелеваем и писание, еже писан» есть из Рима ко Генадию новгородскому архиепископу от Димитрия толмача (о белом клобуке) и о прочих, да никто сему писанию веру иметь: зане лживо и неправо есть, якоже ясней ши возобличатся прочия его блядословия во ином писании. Обаче мы благословихом всех митрополитов великороссийского государства, да носят белые клобуки по греческому образу ради древнего, обычая, а не ради лживого писания Димитрия толмоча, еже писа от ветра главы своея» 1).

Таким образом, все те данные, какими русские доселе

1) Idld,—222, 293, 237, 269, 273—275.

400

оправдывали законность и правильность существования у них обряда отличного от современного греческого, все, это питало и поддерживало у них доселе представление о решительном превосходстве русского благочестия пред современным греческим, подверглось со стороны греков суровому соборному осуждению.

Но отлучением от церкви и наложением клятвы на всех старообрядцев собор 1667 года, руководимый восточными патриархами, не ограничился, а предал старообрядцев и градскому суду. На решение собора поставлен был вопрос: «аще еретики и раскольники, подобает-ли наказатися градским законом, или токмо церковным наказанием?» Собор на это отвечает: «ей подобает их наказати и градским наказанием» и приводит затем ряд примеров из греческой истории, когда соборы повелевали «наказать злочестивых и градским законом, и казнить их разным томлением и различные муки, и сице овым языки отрезоша, овым руце отсекоша, овым уши и носы, и позорища их по торгу, и потом сослали быта в заточение до кончины их». В виду таких примеров из греческой истории собор заключает: «се убо познаем от сих, яко еретики и раскольники нетокмо церковным наказанием имут наказатися, но и царьским, сиречь градским законом и наказанием». Сообразно с таким решением собора патриарх Иоасаф обратился к царю Алексею Михайловичу от своего лица и от лица всего освященного собора с заявлением, что они, царские богомольцы, употребили, с своей стороны, все усилия, согласно лежащим на них обязанностям, «взыскати злокозненные расколоначальники, великий мятеж в церкви Божии творящия», которых «обретше и Христовою благодатию емше, пастырски прежде поучахом проповедию слова Божия, и по святому апостолу Павлу, настояхом благовремение и безвременне, обличахом, запрещахом, молихом со всяким долготерпением и учением», но не смотря на это, некоторые, хотя и не многие, остались упорны в своих заблуждениях, почему и были преданы собором анафеме. Теперь патриарх, от лица собора, обращается к царю с молением: «да крепкою десницею твоею защитиши церковь Божию от них, да мстиши имя» безбожное ратование, и обо-

401

рониши овцы стада Христова от зуб их волчиих, да не ктому бегают и рыкают, во еже что восхитити и поглотити» 1).

Значит, собор 1667 года, под председательством двух восточных патриархов, не только подверг проклятию и отлучению от церкви всех тех, кто бы теперь стал держаться старого обряда, но и потребовал от светского правительства, чтобы и оно, с своей стороны, подвергло всяким преследованиям всех приверженцев старого обряда, усиленно доказывая ему, что в атом заключается его прямая обязанность относительно церкви, :что так с церковными противниками всегда поступали благочестивые греческие цари, которым должны обязательно подражать в этом случае и благочестивые русские цари.

Итак, восточные патриархи соборно признали и утвердили: а) что наши старообрядцы большие и опасные еретики; б) что их, как еретиков, нужно отлучить от церкви и подвергнуть анафеме; в) что не только их следует отлучить от церкви и анафематствовать, но еще я подвергнуть всевозможным градским казням, чтобы этими суровыми мерами искоренить их окончательно. Значит, бывшие в Москве восточные патриархи не только закрепили и санкционировали существование у нас старообрядчества, как отдельного от православной церкви очень зловредного и опасного по своему еретичеству религиозного общества, но и настояли на том, чтобы светское правительство и в будущем всячески преследовало и жестоко казнило их, пока же искоренит их окончательно, чем восточные два патриарха и на все будущее время узаконили, так сказать, благословили и освятили политику всяческих преследований старообрядцев со стороны государственной власти.

Конечным осуждением, как еретических, известных русских обрядов, за которые стояли старообрядцы, суровым осуждением всей вообще русской церковной старины, поскольку она разошлась, хотя бы и в безразличных мелочах с практикою тогдашней греческой церкви, восточ-

1) ibid.—373-375. Грамота московского патриарха Иоасафа к государю напечатана в приложении.

402

ные патриархи не удовлетворились, а постарались более широко и подробно пересмотреть всю вообще русскую церковно-богослужебную практику и соединенные с нею вековые народные обычаи, чтобы осудить и уничтожить в них все, в чем они отступали от тогдашней греческой практики и греческих тогдашних обычаев. Во всех русских церковных и даже простых житейских обычаях, не согласных с тогдашними греческими, патриархи обыкновенно видят, по выражению соборных актов, или «суемудрие и раскол», или: «суемудрие, мятеж и раскол», или: «суемудрие и безчиние», или: «безчиние и безумствование». Так, например, патриархи заявляют и постановляют: «слышахом, яко зде в России священницы святые дары в великий вход подъемлют не по чину, пременяют руце и емлют святый потир левою рукою. И то творят не по уставу: зане токовой чин нигде не обретается писан, ниже: святая восточная церковь таковой обычай имать, ниже таинства яко являет сие пременение рук, токмо суемудрие и раскол. Еще же: чесо ради диакони кропят святою водою и в домах, а не священницы? И то безчинно есть. Священник бо святить воду: ему же достоит и кропити; диакон же токмо да держит сосуд со святою водою, зане слуга есть». Или: «повелеваем, чтобы не погружати в купели свещи в начале действа святого крещения, зане сие предание и чин не есть во святые восточные церкви, и таинства никакого являет, токмо суемудрие и безчиние. Но да творят по чину святые восточные церкви: быти окрест купели трием свещам, на свещницех возженным, до совершения действа: зане сие являет и таинство. А погружати свеши и действовать без возжения свещ (окрест купели) не есть таинство, токмо безчиние и безумствование или: «еще же повелеваем и заповедуем, яко в праздник святых Богоявлений, в действо освящения вод, никтоже да погружает свещ в воде прежде погружения честного Креста: зане и сие есть безчинно, а не по уставу и преданию святые восточные церкви»... Или: «слух наш есть и о сем, яко зде, в России, в божественной литургии в чтении апостола всякий священник сидит на священносопрестолии, сиречь на горнем месте. И то пребезаконно и прелюбодеяние есть, зане то архиереов место и седалище есть и

403

сущий престол и невеста его; и не токмо священником или архимандритом подобает сидети на горнем месте, но ниже архиереом в чужих епархиях ни в какой церкви возможно сидети на горнем месте, ниже самому патриарху... Повелеваем убо, и сие безчиние да престанет. Аще ли кто дерзнет отныне сие вышеписанное безчиние творитн и беззаконие, да будет чужд священства».

Нормою для всей практики русской церкви, должна служить практика тогдашней греческой церкви, почему патриархи осуждая и отрицая тот или другой установившийся русский обычай, не согласный с тогдашним греческим, обыкновенно говорят, обращаясь ко всему русскому духовенству: «да творят по чину восточные (т. е. тогдашней греческой) церкве»; или: «яко же обычай есть и в некоторых восточных странах»; или: «ведомо творим и сие, яко во святой великой церкви Константинопольской и в прочих патриархах» бывает так-то, значит, так должно быть впредь и у русских. Или: «яко же чин держится издревле во всех святых церквах в восточных странах, и в Киеве и повсюду, опричь московского государства», то и в последнем должен соблюдаться такой же чин, а не свой. Патриархи требуют, чтобы в московском царстве священники и диаконы обязательно носили постоянно скуфьи, так как, говорят они «в наших странах священники и диаконы носят различные священническия шапки и никогда ее с головы не снимают, кроме егда сами служат священную литургию». Поэтому и русские священники и диаконы должны постоянно носить свои скуфьи. Но, замечают при этом патриархи, «аще же кто от священников и диаконов восхощет носити шапки, якоже носят нашея страны священники и диаконы, не возбраняем, но и соизволяем и благословляем». Или: «причащатися пресвятые крове от потира но прежнему по трижды, как причащаются вселенские патриархи, папа и патриарх Паисий александрийский, Макарий антиохийский и како напечатано в Служебниках. А мирских людей причашати пресвятого тела и крови от патира лжицею до единожды, по обычаю греческия церкве

Как сильно было стремление у бывших в Москве восточных патриархов все церковное древне-русское заме-

404

нить современным греческим, это, между прочим, видно из того, что даже относительно обычной одежды патриархи заповедывают всем русским священного чина и монахам: «одеяние да носят, якоже вси носят освященного чина и монахи святые восточные церкве (т. е. греческие)», и полагают очень суровое наказание тем, кто бы стал порицать духовных русских лиц, носящих греческие одежды! «Аще ли же кто, говорят патриархи, станет укоряти носящих греческия одежды, таковый, аще от священного чина будет, да извержется, аще ли от мирского, да будет отлучен». Такие свои чрезвычайные постановления патриархи мотивируют тем, «якобы во святой соборной церкви было единомыслие и согласие во всем, якоже во священнодействии, и во священных ризах и во прочих церковных чинах, тако же быти согласию и во всяких одеяниях, иже носим».

Как властно и авторитетно держали себя на соборе у нас восточные патриархи, это видно из некоторых их соборных заявлений. Так требуя, чтобы монашескому пострижению предшествовал трехлетний искус в монастыре, патриархи грозно заявляют: «преслушающии же сию нашу заповедь и правило наказани да будут запрещением и отлучением». Или: «толкуем же мы, два патриархи, сие правило 318 богоносных отец» так-то. Или: «хощем убо ми и повелеваем, яко отныне осужденных разбойников и татей»...

Справедливость требует однако признать, что восточные патриархи властно и решительно уничтожая все особенности русской церковной практики, несогласные с тогдашнею греческою практикою, в некоторых случаях находили однако возможным сделать в пользу некоторых русских обычаев уступки, очень характерные для самих патриархов и их соборной тактики. В соборных постановлениях патриархи говорят: «ведомо нам есть и сие, яко изволением благочестивых царей и великих князей нецыи от архимандритов во святую литургию действуют и осеняют со свещами, яко же и архиереи. А того чина во святой восточной церкви несть, и неприлично архимандритам архиерейская действовати. Обаче, ради царских и великих князей изволения, того не возбраняем, яко же

405

и сребряные злащеные шапки, подобны митрам, ради прошения благочестивейшего и самодержавнейшего государя нашего, даря и великого князя Алексия Михайловича, не возбранихом». О митрополичих белых клобуках патриархи постановляют: «архиепископи, и епископи, и архимандрита и прочии власти, священномонахи и монахи да носят черные клобуки, а митрополитом снисхождением изволихом носити им и белые клобуки, ради некоторого древнего обычая великороссийского государства (аще и те изветы, иже глаголют о белом клобуке, и не суть правы). Обаче же повелехом им белые клобуки носити во образ греческого чина, яко же носят все гречестии и прочий православнии архиереи, да будет мир и тишина и единомыслие во святой православной церкви». Ранее патриархи соборно постановили, что в монахи и в монахини можно постригать не иначе, как после предварительного трехлетнего искуса в монастырях, но после к этому постановлению делают такое добавление: «а знатных и ведущих людей постригати по рассмотрению настоятеля».

Понятно, почему патриархи сделали указанные уступки некоторым особым русским церковным обычаям. Так они поступили потому, что указанные уступки касались особых внешних отличий и преимуществ важных духовных особ, какие им дарованы были русскими государями. Отменить эти отличия патриархи, хотя и признавали их незаконность, однако не решились, так как это было бы, с одной стороны, неприятно государю, который желал сохранит их; с другой стороны, отменой этих отличий патриархи больно задели бы самолюбие разных знатных и высоких духовных персон, всегда очень чувствительным ко всяким внешним видимым отличиям. А раздражать и вооружать против себя русских духовных сановных лиц патриархи и не желали и не решались, а потому и пошли в пользу их на уступки и послабления.

Что восточные патриархи, бывшие в Москве, осуждая и унижая русскую церковную старину, в чем она была несогласна с тогдашнею греческою церковною практикою, действовали в этом случае вполне сознательно и потому тенденциозно, преследуя свои особые специальные цели, к православию или неправославно старых русских обрядов

406

не имеющие никакого отношения, это не только с очевидностью доказывается всем характером их соборных заявлений и постановлений о русских церковных особенностях, но и собственным их прямым сознанием, какое они откровенно выразили в своем письме к константинопольскому патриарху при своем отъезде из Москвы. В этом письме патриархи между прочим пишут: «просихом многих лет достойнейшего царя, дабы быти особному некоему извещению и изъявлению чрез свои ему грамотоносцы о всех зде бывших вашей пресвятости» т. е. намекают, что русские, по инициативе их—патриархов Паисия и Макария, дадут особый отчет в своих последних церковных действиях константинопольскому патриарху, как своей высшей церковной инстанции. Затем патриархи, характеризуя свою московскую деятельность, откровенно пишут: «обаче и обычной милостыни великому престолу, и прочим убогим престолам даянной, надеемся обновитеся, паче же большой и довольнейшей быти; и о том всеми силами тщимся, дондеже совершится, сиречь воеже бы исполнитися оной притче: яко брат братом пособствован спасается, и да друзи будут в нуждах полезни. Прилагаем же нечто ино, нашего ради общего утешения: яко с нашим пришествием средостение вражды разрешися и повсядневнаго плена извет погибе тако, воежебы паки надеятися нам приити ко прежней нашей свободе, чести и славе, юже древле имехом. Понеже зде нецыи со своими буйствы и неистовствы обезчестиша рода нашего преизящную светлость, того ради сотворишася у велмож достойни презрения и отвержения. Обаче тщахомся и по вся дни молим, да извергнутся из среды, и весьма отложатся уметы, чести ради общие и лепоты рода нашего».

Таким образом патриархи, Паисий и Макарий, сами признают, что они имели в виду своими действиями в Москве уничтожить существовавшие у русских подозрения и нарекания на современных греков, имели в виду снова возвысить и укрепить в мнении русских совсем было пошатнувшийся авторитет современных греков, и что именно к этому клонилась и их соборная и вся вообще московская деятельность, в чем они, по их мнению, и имели успех. Следовательно, соборно-публичное осуждение

407

и унижение русской церковной старины, поскольку она расходилась с тогдашнею греческою практикою, было, в глазах патриархов, одним из средств на счет унижения старого русского возвысить современное греческое, было делом греко-восточного патриотизма, возвышавшим этим путем «лепоту рода греческаго», приводившим греков «к чести и славе, юже древле имехом».

А между тем, если бы восточные, бывшие в Москве, патриархи отнеслись к делу не тенденциозно, более внимательно и беспристрастно, они имели бы возможность составить правильное представление о старом русском обряде и отнестись к нему иначе, нежели как отнеслись в действительности. В их руках находились такие данные, опираясь на которые, они могли установить настоящий правильный взгляд на старый русский обряд и проявить к нему более правильное отношение.

Прежде всего: в сочинении грека архимандрита Дионисия, из которого патриархи делали большие дословные заимствования при своих соборных указаниях на неправославное учение, будто бы заключающееся в старом русском обряде, находятся и такие места, которые говорят, что так смотреть на старый русский обряд, как посмотрели на него два восточные патриарха, значит не знать христианской церковной древности вообще и в частности истории обряда в самой православной греческой церкви. Наши первые старообрядцы, как известно, в оправдание двоеперстия ссылались на свидетельство некоего грека — Петра Дамаскина, который говорит о двоеперстном вложении перстов в крестном знамении у православных старых греков. По этому поводу архимандрит Дионисий пишет: «слышите о сем и разумейте, едино убо: яко сего Петра Дамаскина книга несть всем приятна, ниже является в мире; второе же: яко Петр токмо о двою перстах беседует, ради второго и третьего глаголет, яко знаменуют та два перста два естества Христова, но за прочий три персты не мудрствует, ниже глаголет что. И негли аще и в каковых странах тамошних потребовали внешних временех сие сложение двуперста ради еретиков единовольников, а последи ареста, яко же и дна многа дела, яже первое быша поведено от святых отец тако, а по-

408

следи такожде святии отцы повелеша инако лучше. Пишет и святый Иоанн Златоустый в беседах на евангелиста Матфея в пятдесят четвертом нравоучении о кресте, лист 91, цену креста глаголя: ниже бо просте перстом начертати его подобает, но первее произволением со многою верою, аще и сице вообразить его зрение, никто же близь тебе стати возможет от нечистых духов. Се, яко по Златоусту, и единым перстом знаменовашеся людие крестным знамением некогда, последи преста; и то, якож и многая правила обретаются, в поместных соборах повелевают тако, а последи, на вселенских соборах повелеша инако. Егда и в том да речем, яко святии отцы сопротивляются между собою? Небуди; токмо по потребе времени еще законоположиша Духом Святым, якож и первое. Божественная литургия от святого апостола Иакова, брата Божия; списася больше и ины чины имяше; последи Великий Василий сократи и чины украси, и паки: блаженный Златоуст еще сократи. Великий Афанасий пишет в правилах своих: мирский священник, аще пострижется монахом и потом будет служить литургию, да будет анафема; а ныне нетокмо служат аки священники, но и архиереи бывают. И еда да речем и о сем, яко противно сатворяют и пишут святии отцы? Никако».

Таким образом архимандрит Дионисий доказывает, что во времена Златоуста крестное знамение делали одним перстом, а потом, по требованию времени, «ради еретиков единовольников», стали употреблять двоеперстие, оставив старое одноперстие, и уже после, чтобы в сложении перстов выразить свое верование в Св. Троицу, оставив двоеперстие, стали употреблять и троеперстие, которое, значит, является, сравнительно, самою позднею формою перстосложения, и что все три указанные формы перстосложения одинаково православны и одинаково употреблялись православною греческою церковью за различное время ее существования. Вообще, по мнению архимандрита Дионисия, в пределах православной церкви одновременно могут существовать более или менее значительные различия в церковных чинах о обрядах, но только до тех пор, пока эти различия не служат предметом споров и распрей. В последнем случае, в видах прекращения спо-

409

ров, церковь устанавливает какой-либо один определенный чин и обряд, и уже после этого настоятельно требует от сынов своих твердо держаться ею установленного, отметая все другое, хотя бы ранее тоже употреблявшееся в православной церкви и по существу так же православное, как и вновь установленное. В доказательство справедливости своего мнения, архимандрит Дионисий приводит очень яркий и убедительный пример. «Бе обычай и предание во святой церкви, говорит Дионисий, и служаху тремя просфорами, а ины четырми, ины пятмя, ины шестью и седмию просфорами; такожде и частицы святых изимаша: инии пятьнадесять частиц, инии дванадесять, и нии девять, инии едину. Многое время сей чин и обычай бываше во святой церкви, якож видится во святой горе Афонстей писано во многих рукописных древних книгах, и не имеяху в том до времени ни единого зазрения и соблазна. Посем, от некоего времени, начяваху прение творити и глаголати кийждо: иный—аз добре творю четырми просфорами за четыре евангелисты, кии списаша святое Евангелие и предаша сию тайну; инии—мы с пятию просфорами лучше ради пяти хлебов, еже благослови Христос и насыти пять тысящь; инии паки похвалиша свой обычай за шесть и за седмь просфир, кийждо глаголаху оно, еже показася им прилично Такожде и о частицах: инии дванадесять частиц, инии девять похвалиша, инии пятьнадесять, инии едину; и елико не бе любопрение в церкви, быша вся добра и богоугодна. А когда начата быти соблазны и любо прения в церкви, тогда и святии отцы рассудила и повелеша быти всем во едином чине и обычаи, яко да престанут любопрения и соблазны от невежд и простых человек, и сице повелеша и изобразиша, яко всем с пятию просфорами совершати божественную литургию ради пяти хлеб, иже благослови Христос, якоже и на бдении в благословении хлебов бывает. Аще ли Христос благослови иногда и седмь хлебов, но насытися менше народа, токмо четыре тысячи, и осташеся и менше укрухов, токмо седмь спирид, а пятми хлебами пять тысяшь парода насытися и осташася окрухи болши 12 кошниц полных. Сего ради о сем болшее чудодеяние предсудиша святии отцы совершатся божественной литургии

410

пятми просфорами. Такожде повелеша и о частицах токмо девять изимати ради девяти чинов небесных сил, по святому Дионисию Ареопагиту. Царским путем ходиша святии отцы во время подобающее, ниже доле ниже горе, токмо посредственно и царским путем: в просфорах ниже седмь, ниже шесть, ниже четыре, ниже три, но пятми. Сице и в частицах, ниже пятьнадесять, ниже дванадесять, ниже едину, но девять,—сущее все Святый Дух просвети им. Такожде и вознаменование образа частного креста знаменатися тремя первыми персты. Аще и быша некогда и знаменовашася людие единым перстом, по Златоустове беседе, или двумя персты, по Петру Дамаскину, но тремя персты апостольское есть предание неписанное, яко свидетельствует божественный Василий Великий. Обаче святии отцы сии утвердиша знаменатеся треми персты, яко же сие вещание доброго предания изыде во всю вселенную, и везде все православнии христиане треми персты знаменуют себе образом честного креста».

Правда, сам автор, архимандрит Дионисий, из приведенных исторических справок и указаний, не только не сделал надлежащих правильных выводов, а увлекаясь желанием унизить русскую церковную старину, ради возвышения современного греческого, сделал вывод, с указанными им же самим историческими данными совершенно несогласный, что будто бы русское двоеперстие еретического происхождения и содержит в себе несомненное еретическое учение, и потому никак не может быть допустимо в практике православной церкви. Но Дионисий был частным лицом и по тому или другому вопросу мог думать и писать, как ему хотелось. Другое были два восточные патриарха, у которых под руками было сочинение Дионисия. Они выдавали себя в Москве за правомочных представителей всей греко-восточной церкви, считали себя высшими духовными судьями и решителями русских церковных дел,, всем своим суждениям и постановлениям придавали окончательный безапелляционный характер, и потому должны были особенно осторожно и осмотрительно отнестись к русской церковной старине, строго и основательно предварительно проверить и твердо установить: действительно ли она представляет из себя только продукт

411

русского невежества, русского неразумия и еретического мудрования, или она есть остаток самой же греческой православной старины, только замененной у позднейших греков другим, более соответствующим позднейшим условиям и требованиям их жизни? Но патриархи не только не производили в этом направлении каких либо изысканий и исследований, но у них даже и не возникало подобных вопросов, почему они на указанные нами места из сочинения Дионисия не обратили внимания, какого те однако вполне заслуживали и могли бы внушить им более беспристрастный и справедливый взгляд на русскую церковную старину и на отношение к ней.

В своем соборном деянии 1667 года патриархи говорят: «епистолия, еже писана от нашего брата, святейшего кир Паисия, архиепископа Константинопольского, нового Рима, и селенского патриарха, о некоторых церковных вещах по вопросам, и ответы, якоже от нашего брата, святейшего Паисия патриарха и от того священного собора написано есть, тако и мы согласно повелеваем и утверждаем». Но мы уже знаем и), что константинопольский патриарх с собором, отвечая Никону на его вопросы о церковно-обрядовых особенностях русской церкви, не только не назвал их еретическими, или просто неправыми, но и не потребовал от Никона, чтобы он отменил их существование в русской церкви и заменил их тогдашними греческими, с которыми они были несходны. Наоборот, как я уже говорил, константинопольский патриарх вместе с собором желали умерить и ввести в должные границы реформаторский пыл Никона, старались внушить ему, что некоторое различие в церковных чинах, обрядах и обычаях существовало в христианской церкви с древнейших времен, существовало и позднее, может существовать и сейчас, но это нисколько не вредит единству вселенской православной церкви, как оно не вредило ранее. То обстоятельство, что поместные православные церкви имеют у себя свой поместный церковный чин и обряд, говорит грамота константинопольского патриарха и собора, «не должно производить никакого разделения, если только

1) См. первый том настоящего моего исследования, стр. 165—179.

412

сохраняется неизменно одна и таже вера... Не следует думать, будто извращается наша православная вера, если кто-нибудь имеет чинопоследование, несколько отличающееся в вещах, которые не принадлежат к числу существенных, или членов веры: лишь бы соглашался в важных и главных с кафолическою церковью». В виду этого константинопольский патриарх и собор убеждают Никона прекратить полемику и всякие препирательства и споры о неважных и не существенных для веры церковно-обрядовых разностях: «умоляем именем Господа нашего Иисуса Христа, да прекратит (указанные споры) твое блаженство, с свойственной тебе рассудительностью: рабу бо Господню не подобает сваритеся (2 Тим. 11, 24), и особенно в вещах, которые не принадлежат к числу главных и существенных и членов веры». Понятно, что если бы председательствовавшие у нас на соборе патриархи, Паисий александрийский и Макарий антиохийский, действительно были единомысленны с константинопольским патриархом и его собором, то они никак бы не могли, вопреки константинопольскому патриарху и собору, признать старый русский обряд еретическим и недопустимым в православной русской церкви, не могли бы придать отлучению и анафематствованию держащихся старого русского обряда. А между тем они это сделали и тем открыто заявили, что они в своей соборной московской деятельности шля иным, своим путем, а не тем, какой им указан был в епистолии константинопольского патриарха Паисия и его собора.

Был под руками патриархов Паисия и Макария и еще материал, который давал им возможность разрешить вопрос о русском старообрядчестве более правильно и беспристрастно. Это деяние собора русских иерархов 1666 года но делам старообрядчества, переданные на рассмотрение и окончательное утверждение приехавших в Москву восточных патриархов. Из этих соборных деяний патриархи могли видеть, что русские иерархи нигде и ни разу не назвали старые русские чины и обряды неправыми, а тем более еретическими, недопустимыми в православной церкви, и что русские иерархи осудили и осуждали старообрядцев не за то, что они держались старых дониконовских книг,

413

чинов и обрядов, но только за то, что они всюду проповедовали и писали, «яко нынешняя церковь несть церковь, тайны божественные не тайны, крещение не крещение, архиереи не архиереи, писания лестна, учение неправедное и вся скверна и неблагочестна». Не хуля и не порицая старые русские церковные книги, чины и обряды, собор русских иерархов в то же время требовал от всего духовенства и пасомых, чтобы они держались новоисправленных книг, чинов и обрядов, и за нарушение этого предписания, равно как и всяких правил церковного благочиния вообще, грозил ослушникам обычным административным наказанием, а не отлучением и анафематствованием. Понятно отсюда, какое глубокое различие в отношении к русскому старообрядчеству сказалось в деяниях чисто-русского собора и в деяниях собора под председательством и руководством двух восточных патриархов. Понятно также, что от пришлых в Москву восточных патриархов позволительно было ожидать, что они, в интересах церковного мира и простого беспристрастия, обратят внимание на осторожный и тактичный образ действий русских иерархов относительно старообрядчества и пойдут по пути, уже проложенному русскими иерархами. Так поступить им следовало тем более, что заседавшие на соборе, под их председательством, русские иерархи еще недавно сами все держались старых книг, обрядов я чинов, нисколько не думая и даже не подозревая, что они держались неправых и прямо еретических обрядов, что этими обрядами они выражали еретическое заключающееся в них учение. Конечно, большинству русских членов собора было, несомненно, крайне больно и тяжело признать, что русская церковь, хотя и несознательно, за время своей независимой от греков жизни, впала однако в еретичество, которое, если бы не спасители-греки, грозило совсем замутить православие на Руси,—очевидное неразумие всех русских, при таком понимании дела патриархами, было действительно поразительно. Но несмотря на все это, вслед за восточными патриархами, и все присутствовавшие на соборе русские иерархи беспрекословно подписались под соборными определениями, грубо—резко осуждавшими русскую церковную старину. Почему русские иерархи легко и скоро не только-

414

отказались от своей родной церковной старины, которую ранее они так глубоко и даже преувеличенно чтили и прославляли, а затем вместе с греками сурово-порицательно осудили ее—по неимению данных сказать что либо определенное, трудно. Можно думать, что царь Алексей Михайлович, вызвавший в Москву восточных патриархов, видел в них достойных представителей тех древних иерарших кафедр, на которых некогда восседали знаменитые и великие святые отцы и учители вселенской церкви, что он и на бывших в Москве их преемников по кафедре переносил традиционно воспитанное в нем величайшее почтение и преклонение пред их высшим церковным авторитетам и, сам преклоняясь пред ними, безусловно подчиняясь им, как непререкаемым авторитетам в делах церкви, того же требовал и от русских иерархов. С другой стороны, русские архиереи, вследствие отсутствия у них какого-бы то ни было правильного образования, знаний и уменья самостоятельно разбираться и решать возникающие церковные вопросы, как-то терялись в таких случаях, искали опоры и поддержки или со стороны, или в старых традициях и преданиях, или у людей более их образованных и сведущих, не отваживаясь сами сделать какой либо самостоятельный шаг. Так, новый московский патриарх Иоасаф и с ним все русские архиереи обратились на соборе к восточным патриархам с рядом вопросов, которые, очевидно, они сами не умели порешить своими собственными силами. Какого рода были эти вопросы, хорошо видно из следующего: «Вопрос 1-й. В день пятидесятый на сошествие Святого Духа, егда чтут молитвы коленопреклоненные, к западу ли обратяся, к народу ли, или на восток, чести?» Отвечая на этот глубокомысленный вопрос, патриархи повелели читать молитвы обратясь на запад, к народу, но при этом прибавили: «а иные чтут обратяся и на восток», т. е. ответили: оборачивайтесь куда хотите. Второй вопрос был такого рода: «о благовесту во все лето по приходским церквам к литургиам, како быти и в кое время?» На вопрос: «ектения сугубая и молитвы в великий пост четвертые недели с среды на златоустовых и василиевых службах, говорити ли в субботу и в не-

415

делю?» Патриархи давая свой ответ замечают: «а этого у них в греческих служебниках не написано», а потому и не следует так поступать. Или, например, наши иерархи сами не умели решить следующего вопроса, который они предложили патриархам: «Никон монах, будучи в Воскресенском монастыре патриархом, которых посвящал в архимандриты, и во игумены, и в попы и во дьяконы в Воскресенский монастырь и во иные монастыри своего строения, како им впредь быти?»—При таком отношении русских архиереев к разным церковным вопросам, вполне естественно было, что восточные патриархи, вместе с другими греками, заняли на московском соборе безусловно доминирующее положение и что то или другое решение поставленных на соборе вопросов исключительно зависело от них,—русские иерархи только смиренно и послушно подписывались под тем, что диктовали им, купно с другими греками, восточные патриархи.

Не несмотря на всю пассивность и податливость русских отцов собора, несмотря на то, что они смиренно приложили свои руки под суровым осуждением патриархами русской церковной старины, все-таки и у них, вероятно, так или иначе, сказалось, что восточные патриархи перешли должную границу сдержанности и беспристрастия в суждении о русской церковной старине, что они чрезмерно резкими заявлениями о простоте и невежестве отцов Стоглавого собора, между которыми были и святые угодники Божии, слишком неосторожно и больно задели русское народное самолюбие. По крайней мере патриархи, в конце своих соборных деяний, сочли нужным написать и обнародовать особое «Увещание» относительно Стоглавого собора, в котором они всячески усиливаются провести и оправдать ту мысль, что не только отдельные святые мужи слушали и пользовались советами и указаниями других, но что и самые позднейшие вселенские и поместные соборы исправляли постановления соборов им предшествующих, если находили в их постановлениях что либо не вполне удовлетворительное и несовершенное. Приводя всему этому исторические примеры и указания «Увещание» заключает: «темже убо посему да никтоже и ныне стужает о сем настоящем соборе, видя некия вины на оном бывшем соборе при

416

царе Иоанне Васильевиче погрешенныя: о кресте, и о трегубой аллилуии, и о согбении перст, и о символе и о прочих вещах, писанных на оном соборе». О простоте и невежестве митрополита Макария и других отцов Стоглавого собора в «Увещании» уже не говорится, конечно потому, что оно было написано с нарочитою целью несколько сгладить и смягчить то тяжелое и неприятное впечатление, какое производило на русских соборное определение греков о Стоглавом соборе.

Значительно иначе, чем к Стоглавому собору, патриархи отнеслись к другому нашему собору, бывшему при патриархе Филарете Никитиче. Как известно, на этом соборе постановлено было всех лиц, обращающихся из католичества в православие, перекрещивать вновь,—католическое крещение, таким образом, не признавалось настоящим истинным крещением. Это неправильное постановление русского собора патриархи решили отменить и признать латинское крещение правильным. Но они делают это очень осторожно и сдержанно. Они приводят многочисленные выдержки из правил и постановлений разных древних соборов, святых отцов и учителей церкви, сопоставляют их с постановлением собора при Филарете Никитиче, причем доказывают, что толкуемые и понимаемые древние соборные и отеческие правила не дозволяют перекрещивания латинян, почему соборное постановление при Филарете Никитиче о перекрещивании латинян- должно быть отменено и впредь присоединять латинян к православию следует без перекрещивания. При этом патриархи считают нужным, для успокоения русских, сделать такое заявление: «аще же кто негодовати начнет за соборное изложение оно, еже бысть при святейшем патриарсе Филарете Никитиче московском и всея России, ревность имея, ежебы не разрушити его: о сем таковый да не негодует и да не сумнится, но да весть, яко во древняя времена собор собора исправляше, не негодующе о нервом, но на лучшее церкве смотряюще, исправиша последи... И что многа глаголати? И апостольская узаконения и правила святии отцы последи исправляху на лучшая, якоже видети в 6-же селенском соборе во 12-м правиле... И многа ина таковая обрести имать кто, от прежних

417

святых соборов изложенная, от последних без зазора исправленная, а не зазираху и не поношаху прежних в неисправлении. И ныне убо о исправлении прежде бывшего собора при святейшем Филарете патриархе никтоже да сумнится, или зазрит: лепо бо по прежде реченных образех».

Греческий взгляд на особенности старого русского обряда, как на содержащие в себе еретическое учение и потому не терпимого в православной церкви, подсказанный антиохийским патриархом Макарием еще Никону, был формально признан и закреплен греками на соборе 1667 года, причем восточные патриархи, конечно, и не подозревали, что они, в данном случае, признают еретическим собственно свой же старый греческий православный обряд, некогда перешедший от них к русским и у последних неизменно сохранившийся до последнего времени. Но как бы то ни было, только после состоявшихся определений о старообрядчестве на соборе 1667 года, все православные русские усиленно старались провести греческий взгляд на старый русский обряд в своей дальнейшей борьбе с старообрядчеством.

Игнатий тобольский, в своем третьем послании (стр. 60), говорит: «несть бо ересь, юже они проклятии полуармяне (т. е. старообрядцы) не держат: в разделении неравенства ипостасей Святые Троицы, еже изображати ю с последними персты,—суть проклятии ариане; в малом паки персте изобразующе Св. Духа и тем его меньши Бога Отца творяще,—суть проклятии македониане; изобразующе же паки Сына Божия в разделенных лицах Божеством и человечеством, в великоуказательном и в великосреднем, и тем Сына Божия на две ипостаси, сиречь, лица разделяюще,—суть проклятии несториане». Св. Димитрий Ростовский в своем «Розыске» называет старообрядцев еретиками, так как они «троическое единосущие пресецают на трое: единого Сына Божия на два Сына разделяют, воплощение Сына Божия, бывшее поистине, не исповедуют, Христа на особом от Святые Троицы престоле посаждают» (стр. 385, изд. 1847 г.). Питирим в «Пращице» прямо называет старообрядцев еретиками. «Подобне оным еретикам древним, говорит он, и нынешний, иже в мимошедших летех яко злосмрадное зловоние проникшия, гла-

418

голю: Аввакум, Лазарь, Феодор, пустоствят Никита, и нижегородец старец Сергий» (л.л. 11, 13, 291, 358, 359). Питирим подробно говорит о том, в чем именно заключается еретичество старообрядцев и почему они должны быть поставлены наряду с древними еретиками (л.л. 89, 91—94, 101 и др.). Преосвященный Феофилакт в «Обличении неправды раскольническия» говорит, что старообрядцы своими ожесточенными нападениями на православный обряд, упрямым нежеланием принять его, дают право подозревать, что они с особенностями своих обрядов соединяют какие либо неправославные представления. «Зрите и вы, богомерзкие суеверцы, говорит он например, праведно-ли вы нарекаете на православных христиан, акибы неправильно вас порицающих арианством, иже со Арием не хощете исповедати Христа Бога, егда молитву сию: Господи Иисусе Христе, Боже наш и пр. отмещете; в сложении перстов хиромантиею своего гадательне противитеся равенству Святые Троицы, а в молитве сей явно отрицаетеся Христа исповедати Бога. Сего больше и сам ересеначальник Арий не требует от вас; и еще ли не явное ваше арианство, безбожнии апостаты!» (л. 89). Арсений Мацеевич в своем «Изобличении» на «предисловие», к поморским ответам, так говорит о старообрядцах: «вам самая нужная и главная вещь к вере и церкве: двоперстный кукиш армейский, двойственное аллилуия, да осемь концов крестных на просфоре. И тако по сему можно видеть, что ваша вера столько с Златоустом согласует, сколько Велиар со Христом. Однако можно безсомнения признать, что ваша вера с своими преданиями не новая, но самою вещию древняя и старинная, сиречь, древнего Велиара— сатаны и его слуг—древних схизматиков, расколыциков и еретиков, на которых древний церкве учитель Златоуст святый пространно писал и вопиял». (Опис. док. и дел Св. Синода, т. I, прилож. стр. ССССХХХV).

Так, с легкой руки греков и двух председательствовавших на соборе 1667 года восточных патриархов, наши старые церковные обряды и в глазах самих русских постепенно превратились в зловредные и погубные еретические обряды, которые никак не могут быть терпимы в православной церкви.

419

Коренной переворот во взглядах на старообрядческие особенности и на отношение к ним православных, в смысле отрицания правильности закрепленного постановлениями собора 1667 года греческого взгляда на старый обряд, произвело знаменитое «Увещание» митрополита Платона, в котором московский святитель настойчиво и решительно заявляет, что старообрядцы в самой силе веры согласны с нами, «только за одни мелкости спорят и от нас за то отдираются», что как в сугубой аллилуии так и в трегубой одинаково прославляется Св. Троица, что «если вера о Св. Троице есть непорочна, то какими бы пальцами ее ни изображать, нет беды спасению, что как бы ни ходить—по солнцу или против солнца, в том великой силы не находили... Хорошо ходить и по солнцу, только бы быть в соединении с церковью». (Стр. 35, 49, 55, 59, 78, 84 и др. Изд. 8-е).

Со времени издания «Увещания» и последовавшего за тем учреждения так называемого «единоверия», православные перестали называть старообрядцев еретиками, перестали отыскивать в старом обряде будто бы скрытое в нем злое еретическое учение, что утверждали восточные патриархи на соборе 1667 года. Эту перемену, во взглядах и отношениях к старому обряду со стороны православной русской церкви, объясняет митрополит Филарет в своих «Беседах к глаголемому старообрядцу». «Когда ревнители мнимой старины, рассуждает московский святитель, упорно стали за перстосложение двуперстное против троеперстного, принятого издревле в знамении пресвятые Троицы, тогда настояло опасение и подозрение: не есть-ли, или не окажется-ли двуперстное знамение выражением какого либо нового неправого учения о Божестве, и потому предосторожность требовала употребить сильную меру, чтобы пресечь неправильное, и не допустить распространяться злу... Потом более нежели столетний опыт показал, что вы, старообрядцы, от православного учения о Пресвятой Троице и о воплощении Сына Божия, не отпали, и что в крестном знамении продолжаете образовать таинство Пресвятые Троицы и воплощение Сына Божия, как и православная церковь, только не таким расположением перстов, какое она издревле (?) употребляет. Изменение знамения перестало

420

быть важным и подлежащим строгому суду, когда оказалось, что существо таинства сохранено». (Стр. 117—118. Изд. 3-е).

Таким образом, и теоретически и практически—греческий взгляд на старый русский обряд, как еретический, утвержденный постановлениями собора 1667 года, был в позднейшее время признан русскою церковью ошибочным и заменен прежним русским взглядом, что старый обряд, и по своему происхождению и по выражаемому им учению, есть обряд строго православный, не заключающий в себе ничего еретического. А в последнее время научно-историческими исследованиями твердо установлено и то положение, что старый русский обряд есть действительно старый греческий православный обряд, по сравнению с тем новым греческим обрядом, какой был утвержден собором 1667 года.

Страница сгенерирована за 0.34 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com