Боэций Дакийский О высшем благе, или О жизни философа

255

Боэций Дакийский

О ВЫСШЕМ БЛАГЕ, ИЛИ О ЖИЗНИ ФИЛОСОФА¹

Поскольку в каждом виде сущего возможно что-то самое лучшее (summumbonum) и человек есть некий вид сущего, то необходимо, чтобы человеку было возможно некое высшее благо (не говорю: «абсолютно высшее благо», но «высшее ему», ведь возможные человеку блага имеют конец и не идут в бесконечность). А такое это высшее благо, которое возможно человеку, — исследуем разумом.

Высшее возможное человеку благо должно быть дано ему в наилучшей его способности. В самом деле, оно не в растительной душе, присущей растениям, и не в чувственной душе, присущей животным, почему и чувственные удовольствия присущи животным. Наилучшая же способность человека есть разум и понимание (ratioet intellectus), ибо это — высший правитель человеческой жизни, как в созерцании, так и в делании. Следовательно, высшее возможное человеку благо должно быть ему в понимании, и потому людям, одержимым чувственными удовольствиями настолько, что упускают блага понимания, надлежит скорбеть, потому что они никогда не касаются своего высшего блага. Настолько преданы они чувствам, что не ищут блага самого понимания. О таких восклицает Философ: «Увы вам, люди, причисленные к животным и не замечающие в себе божественного!» ². Божественным в человеке он называет понимание, потому что если что божественно в человеке, то этим подобает быть пониманию. Ведь как в целой вселенной Божественно наилучшее, так и в человеке наилучшее мы называем божественным.

С. Силантьев, перевод, примечания, 1994

¹ Печатается по изданию: Вопросы философии. 1994. № 5. Редактор перевода В. В. Бибихин.

² В аристотелевских текстах этих слов не найдено.

256

Кроме того, у человеческого понимания одна возможность созерцательная, а другая — практическая, что видно из следующего: какие-то [вещи], в отношении которых он не деятелен, человек созерцает (например, вечные), а с какими-то другими он действует, руководимый пониманием, с помощью которого осуществляется избираемая середина во всех человеческих действиях. Отсюда знаем, что в человеке есть две эти возможности понимания.

Высшее благо, возможное человеку в созерцательной возможности понимания, есть познание истины и удовольствие в этом. Ибо познание истины способно принести удовольствие. Понятое радует понимающего, и чем удивительней и благородней становится понятое, чем больше силы совершенного постижения становится у охватывающего [предмет] ума, тем больше удовольствие понимания. Вкусивший такого удовольствия отвергает всякое меньшее, например, чувственное, истина которого меньше и беднее; и человек, выбирающий его, по этой причине бедней того, кто выбирает первое. Посему из того, что понятое радует понимающего, Философ заключает в XII книге «Метафизики», что первый ум имеет жизнь приятнейшую (voluptuosissimam)¹. Ведь раз первый ум обладает величайшей силой понимания, а понимаемое им — самое благородное (так как это — его собственная сущность, а что более благородное, чем Божественная сущность, может понимать Божественное понимание?), жизнь он имеет поэтому самую приятную. Отсюда, раз в созерцательном понимании с человеком не может произойти ничего более благого, чем познание целокупности вещей, сущих от Первоначала, и через это — самого Первоначала (насколько это возможно) и удовольствие в этом, то следует, как выше заключено, что высшее благо, возможное человеку в созерцательном понимании, есть познание истины в отдельных вещах и удовольствие в этом.

Кроме того, высшее благо, возможное человеку в практическом понимании, есть осуществление блага на деле (operatio boni) и удовольствие в этом. В самом деле, какое большее благо может быть для человека в практическом понимании, чем осуществление в деле избираемой середины и удовольствие в этом? Справедлив только тот, кто получает удовольствие в делах справедливости; так же надо мыслить и о делах других моральных добродетелей.

Из сказанного можно ясно вывести, что высшее возможное человеку благо есть познание истины, осуществление блага и удовольствие в том и другом. А из того, что высшее возможное человеку благо есть его блаженство, вытекает, что познание истины, осуществление блага и удовольствие в том и другом есть человеческое блаженство. Для того ведь военное искусство учреждено

¹Аристотель. Метафизика XII 7,1072b24.

257

в государстве законодателем, чтобы, прогнав врагов, граждане могли высвободить интеллектуальные силы, созерцая истину, и моральные силы, осуществляя благо, и жили бы блаженной жизнью, ибо в этих двух вещах состоит блаженная жизнь. В самом деле, то благо больше в сей жизни, которое человек способен принять от Бога и которое Бог может дать человеку; и желание долго жить у того человека основательно, кто хочет этого с целью обрести себя более совершенным в этом благе. А более совершенный в блаженстве, о котором мы разумом знаем, что оно возможно человеку в сей жизни, ближе к блаженству, ожидаемому верой в жизни будущей. И раз таковое благо возможно человеку (как уже сказано), то подобает, чтобы все человеческие действия к нему направлялись, дабы им завершиться. Так в некотором законе все действия суть правильные и нужные, когда они стремятся к цели закона, и лучше те, что к цели закона ближе; действия же, уклоняющиеся от цели закона, недостаточные или безразличные (то есть ни противоположные цели закона, ни сообразные его предписаниям), — все такие действия суть в этом законе грех, пусть больший или меньший, как можно видеть из сказанного. Подобно тому в человеке: все человеческие намерения, продуманные действия и желания, направленные к этому высшему благу, которое возможно человеку, согласно сказанному, суть правильные и нужные; и когда человек так поступает, он поступает по природе, ибо ради высшего блага, к которому прирожден; и когда поступает так, он хорошо устроен, ибо тогда он соотнесен (ordinatesad) с наилучшей и последней своей целью. Все же действия человека, которые не соотнесены с этим благом и через которые человек не обретает себя более сильным и лучше расположенным к действиям, соотнесенным с этим благом, суть в человеке грех. Таким образом, все дела счастливого человека либо счастливы, либо таковы, что в них он становится сильнее и пригоднее для счастливых дел. Поэтому счастливый — ест ли он, спит ли, бодрствует ли — живет счастливо, покуда делает то, в чем становится сильнее для счастливых дел.

Итак, все действия человека, не направленные этим высшим человеческим благом, как уже сказано — противоположны ли они ему, безразличны ли — суть в человеке грех, пусть больший или меньший, что ясно само собой. А причина всех этих действий — беспорядочное вожделение, являющееся также и причиной его морального зла. И еще беспорядочное вожделение — это та причина, что более всего не пускает человека к тому, чего он хочет по природе. В самом деле, хотя все люди по природе хотят знать, только малейшее число их отдает себя усердию к мудрости, потому что беспорядочное вожделение не пускает их к такому благу, что прискорбно. Видим ведь кого-то ведущим жизнь косную, кого-то — идущим за гадкими чувственными удовольствиями, кого-то —

258

влекомого благами фортуны, так что теперь беспорядочное вожделение не пускает к высшему своему благу никого, за исключением малейшего числа людей достойных. Называю их достойными потому, что, презрев хотение чувства и увлеченные сладостью мысли, они в кропотливом познании истины хотят понимания. Еще называю их достойными потому, что живут они сообразно природному порядку. Ибо, как все низшие способности в человеке существуют ради высшей способности, так питательная [способность] существует ради чувственной потому, что чувственная [способность] есть совершенство какого-либо одушевленного тела; одушевленное тело не может существовать без пищи, питательная же способность — та, что изменяет и преобразует пищу, отсюда получается, что питательная [способность] в человеке ради чувственной. А чувственная — ради способности понимания, потому что понятия у нас возникают из образов (почему нам сложнее понять то, чего как такового вообразить мы не можем). Воображение, в свою очередь, схватывает только после чувства, доказательство чего такое: всякий воображающий испытывает чувственное воздействие; отсюда, согласно Философу, «воображение, или фантазия, есть движение, возникающее от чувства в действии»)¹, — так все действия всех низших способностей существуют в человеке ради действия высшей способности, то есть понимания. И среди действий способности понимания если какое-то — самое лучшее и совершенное, то все другие ради него. И когда человек занят этим действием, он в наилучшем возможном для человека состоянии.

Но кладущие свою жизнь на занятие мудростью суть философы. Поэтому все какие есть у философа способности действуют сообразно природному порядку: предшествующая ради последующей, низшая ради более высокой и совершенной. Все же другие люди, живущие сообразно низшим способностям, выбирая их действия и удовольствия, этим действиям присущие, устроены не по природе и грешат против природного порядка. Ведь отклонение человека от природного порядка есть грех в человеке, и когда философ от этого порядка не отклоняется, он поэтому против природного порядка не грешит. Философ исполнен моральных добродетелей (virtuosusmoraliterloqendo) ², благодаря трем обстоятельствам. Первое: он познает отвратительность поступка, содержащего порок, и благородство поступка, содержащего добродетель. Поэтому ему легче выбирать один из поступков и избегать остальных, всегда поступая в согласии со здравым смыслом (гес-

¹Аристотель. О душе. III 3, 429а 1.

² Существенная оговорка: речь идет только о моральных добродетелях; стоящие над ними теологические (вера, надежда, любовь) здесь в рассуждение не берутся.

259

tam rationem)¹. Поступая так, он никогда не грешит, чего, с другой стороны, не случается с невеждой, так как невежде трудно поступать здраво. Второе: вкусивший большего удовольствия отвергает всякое меньшее удовольствие. Но философ вкусил, созерцая силы вещей, удовольствие понимания, превосходящее удовольствие чувства. Поэтому он отвергает чувственное удовольствие; в чрезмерности же чувственного удовольствия заключены многие грехи и пороки. Третье: в понимании и созерцании нет греха, ведь в высших благах невозможны чрезмерность и грех. Но деятельность философа — созерцание истины. Поэтому философу легче, чем кому-либо, быть добродетельным. Таким образом, философ живет, как человек рожден жить и в согласии с природным порядком.

И раз низшие способности в нем и их действия суть ради более высоких способностей и их действий, то и все вообще — ради самой высокой способности и последнего действия, а именно: созерцания истины и удовольствия в этом. И, прежде всего — первой истины, ведь потребность знания не удовлетворить до тех пор, пока не будет познано несотворенное сущее. Вопрос о божественном понимании — это то, чего по природе хотят знать все люди, как говорит Комментатор ². Ведь желание чего бы то ни было познаваемого есть в некотором смысле желание первого познаваемого. Доказательство такое: чем ближе вещи к первому познаваемому, тем больше мы хотим их знать и тем больше, созерцая их, наслаждаемся.

Поэтому философа созерцание условных (causata) вещей, сущих в мире, их природ и взаимной соотнесенности приводит к созерцанию высочайших причин вещей (ведь познание следствия — это некое руководство в познании его причины). И, зная, что высшие причины и природы их таковы, что им необходимо иметь причиной не себя, он приходит к познанию Первопричины. А так как в созерцании заключено удовольствие, тем большее, чем благородней предмет ума, то философ ведет, поэтому, жизнь весьма приятную.

Еще философ знает и видит, что этой причине необходимо быть причиной своего бытия, то есть не иметь причиной другого, ибо если бы в мире не было ничего такого, что было бы причиной самого себя, то не было бы вообще ничего.

¹ Выражение rectaratio, соответствующее аристотелевскому ὀρθόςλόγος, не поддается однозначному русскому переводу (см.: Аристотель. Соч. Т. 4. М., 1984. С. 701-702). Ratio (λόγος) (Переводится нами чаще всего как «смысл», что позволяет соединить и субъективную, и объективную стороны значения этого слова; rectus (ὀρθός) значит в данном контексте буквально «прямой», т. е. изначальный, не извращенный позднейшими отклонениями, здравый, а также верный, правильный.

² Буквально этой фразы у Аверроэса не встречается, но саму мысль у него найти можно.

260

И еще видит, что этой причине необходимо быть вечной и неизменной, держащей себя всегда одинаково. В самом деле, не будь она вечной, вечным не было бы вообще ничего. И, опять же, раз какие-то вещи в мире — новые, и одно новое не может быть достаточной причиной другого нового (что само собой ясно), то отсюда очевидно следует: все, что есть в мире нового, — всецело из вечной причины. Эта причина также неизменна и держит себя всегда одинаково, так как перемена возможна только в несовершенных вещах, а если какая-то вещь в мире самая совершенная, то ею подобает быть этой Первопричине.

И еще видит, что всему бытию мира, сущему по сию сторону Первопричины, необходимо быть из Нее, и что эта Первопричина есть причина, как произведения вещей, так и взаимной соотнесенности их, и сохранения их в бытии: каких-то — по их числу и без всякой перемены (как отделенных субстанций), каких-то — по их числу, но с переменой (как небесных тел), а каких-то — только по виду их (таковы вещи, существующие в поднебесной, например, низшие ступени сущего).

И еще видит, что как все вещи суть из этой Первопричины, так все соотнесены с Ней. Ибо то сущее, в котором начало и которым все соединяется с тою целью, для которой все, есть Первосущее, согласно и философам, и святым, Бог благословенный. В этом порядке есть, однако, простор, и вещи, которые в этом порядке ближе к Первоначалу, суть вещи более благородные и совершенные; те же, что в этом порядке дальше от Первоначала, суть вещи более ущербные и менее совершенные. А присутствует Первоначало в этом мире, как отец семейства в доме, вождь в войске, общее благо в государстве. И как войско едино единством вождя, и благо войска, как таковое, — в вожде, в других же частях войска сообразно отношению, которое они к вождю имеют, так единство этого мира из единства Первоначала, и благо этого мира как таковое — в Первоначале, в других же вещах мира — сообразно причастности, отпущенной этим Первоначалом, и соотнесенности с Ним, так что в какой-либо вещи мира благо есть только в меру полученной от Первоначала причастности.

Различение всего этого побуждает философа удивляться Первоначалу и любить Его. В самом деле, мы любим то, откуда приходят к нам блага, и больше всего то, откуда приходят блага наибольшие. Поэтому философа познание того, что все блага приходят к нему из этого Первоначала и что сам он сохраняется в бытии в той мере, в какой храним Первоначалом, приводит к наибольшей любви к Первоначалу, согласно и прямому смыслу природы, и прямому духовному смыслу. И поскольку всякий находит удовольствие в том, что любит, и больше всего в том, что любит больше всего, а философ наибольшую любовь имеет к этому Первоначалу (как объяснено), то следовательно фило-

261

соф находит наибольшее удовольствие в Первоначале и в созерцании Его благости; и это — единственно верное (recta) удовольствие. Такова жизнь философа, лишаясь которой, всякий лишается правильной жизни. Философом же называю всякого человека, живущего сообразно прямому порядку природы и стяжавшего наилучшую и последнюю цель человеческой жизни. А Первоначало, о котором шла речь, есть славный и высокий Бог, благословенный во веки веков. Аминь.