Иоанн (Максимович) Сан-Франциский, архиеп. Диалог с церковной Россией

ПРЕДИСЛОВИЕ.

В середине апреля 1967 года я получил из Москвы, от неизвестного мне протоиерея о. А. письмо. *) Содержание этого письма, имеющее принципиальное значение, я опубликовываю, как и свой ответ.

О. А. представляет, если не всех московских пастырей, то, несомненно, ту часть их, которая отмежевывается от двух московских пастырей Н. Эшлимана и Г. Якунина, подвергшихся недавно церковному прещению за свои обращения к властям церковным и светским. О. А. отмежевывается и от А. Э. Левитина-Краснова, автора талантливых апологетических трудов, попавших за границу и нами опубликованных. Московский протоиерей даже особенно нападает на этого мирянина-апологета.

Мы видим духовную тяжбу Московской иерархии с рядом пастырей и верующих в Сов. Союзе. Большая свобода выражения мыслей, обозначившаяся в СССР после развенчания «культа личности», продолжает действовать. В своем предисловии к изданной за рубежом первой апологетической книге статей А. Левитина-Краснова («Защита веры») я отмечал, что верующие люди пишут в редакции советских газет и обращаются к гражданским инстанциям и своим иерархам. Они защищают справедливость, выявляют веру, критикуют, кого считают нужным, требуя улучшения в том или другом отношении.

Сейчас Россия находится в периоде полу-легализированной свободы подпольного слова. Будучи далекой от желания давать церковным оппозиционерам место на страницах своей гражданской официальной и даже

*) Он, конечно, сообщает полностью мне свое имя и фамилию, и адрес, по которому послан мой ответ. Не открывая его имени, я лишь подчеркиваю, что веду диалог с ним не личный, а церковно-принципиальный.

3

церковной печати, государственная власть Советского Союза старается не препятствовать людям огорчаться, волноваться и возмущаться по их собственному усмотрению, и далее протестовать в определенной форме, не подрывающей, конечно, общего авторитета гражданской власти. Эта протестующая и критикующая литература, как в общественных и литературных делах, так и церковных, несомненно допускается как некий клапан для не находящих себе выхода паров человеческого свободного мнения... До церковного зарубежья доходят, время от времени, такого рода документы из СССР.

Минимум «общественного мнения», после развенчания культа личности в СССР, допускается; но, конечно, никто еще не может претендовать на собственное открытое мнение в области политической, — иметь другое убеждение, чем государственная власть и партия по поводу, скажем Вьетнама, Мао Цзэдуна, «американского империализма», однопартийной системы и Карла Маркса. Свободное обсуждение в печати таких вопросов остается в Сов. Союзе, по-прежнему невозможным.

До последнего времени «Совет по делам Русской Церкви» (ныне «Совет по делам религий»), при Совете министров СССР, считал свой авторитет внутри страны неуязвимым со стороны верующих. Но теперь ему не только перестают подчиняться верующие граждане и церковные иерархи, — этот специальный правительственный орган становится иногда и объектом открытой критики в церковных кругах. В этом зачаточном, но уже реальном пробуждении церковно-общественного сознания в Сов. Союзе, нет, конечно, вреда для Церкви; а в сущности, нет тут вреда и для самого гражданского аппарата в СССР.

Не обязательно же государству всегда себя отождествлять со всеми своими столоначальниками, их действиями, перегибами и загибами.

В среде Русской Церкви появляется неконформистское суждение об административных методах и поступках «Отдела по делам религий». Я уверен, что, в какой-то мере, сам «Отдел» это учитывает. Иерархия

4

Московской Патриархии, за исключением единиц, безоговорочно защищает все действия, не только своего Центра, но и того гражданского «Отдела», без которого жизнь Церкви в СССР сейчас практически была бы невозможна. Легально, законопослушно, но открыто протестующие пастыри московские о. о. Эшлиман и Якунин обвинены своей лее церковной властью, не только в непослушании церковном, но и в клевете на гражданскую власть. В отповеди о. о. Н. Эшлиману и Г. Якунину, со стороны Московской Патриархии, наиболее трагическими строками являются не строки, говорящие о наложении церковного прещения на этих пастырей, но те строки, где вклинивается в уста иерархические, п о-литическое обвинение своих пастырей.

Пастыри выступили против злоупотреблений, о которых иерархия не решалась говорить, они выступили в защиту правды и достоинства Церкви. И архипастыри (которые в истории нередко защищали своих клириков и мирян, даже явно виновных перед гражданскими властями) сами тут обвиняют своих клириков, т. е. чад духовных, — в политической нелояльности к правительству страны, хотя эти клирики не правительственную власть обвиняли, а лишь чиновническое злоупотребление ею. И они не были обвинены гражданской властью. Этот факт показывает всю трагичность жизни Русской Церкви в наши дни.

По письму московского пастыря о. А. видно, что он не молод. Как и многие русские пастыри его поколения он, может быть, провел какие-то годы в ссылке, или лагере. По своему церковному стилю, он человек консервативный. Его аргументы (ссылки на преп. Симеона Столпника и еп. Игнатия Брянчанинова, учителя строгой аскетики иноческой прошлого века), показывают, что он плоть от плоти привычного русским людям консервативного благочестия. К сожалению, в прошлом такой консерватизм легко уживался в церковной жизни и с оппортунизмом в отношении властей мира сего. Пастыри и архипастыри в истории долго и молчаливо терпели (со ссылками на Священное Писание и на смирение) неприятный звон «обер-прокурорских шпор», которые, по выражению консервативнейшего русского

5

иерарха 19-го века, Митрополита Филарета Московского, «цеплялись» — даже за его — «архиерейскую мантию».

Мой ответ московскому пастырю затрагивает ряд религиозных проблем... О. А. думает, что путь, избранный им и его церковными единомышленниками, — единственно-возможный в церковной жизни. И другое выражение православной веры, будто бы, несовместимо с богопреданностью и с упованием на то, что «Сам Господь и Его Пречистая Матерь в силах защитить Свою Церковь»... Тут, именно, пункт нашего с ним разномыслия... Пастырь московский не видит всех возможностей веры и активности верующих граждан своей страны. Он не видит всех выражений веры в мире.

Но далее в светском произведении «Борис Годунов» открывается им не замечаемая реальность духовная, такое, им словно не признаваемое, общественное выражение богопреданной души: юродивый говорит в ответ на просьбу царя о молитве: ...«Нельзя молиться за царя Ирода». Почему? Аргумент: «Богородица не велит»!.. Богородица и Матерь Света не велит ему молиться за его царя. И велит даже об этом открыто сказать пред всем народом... Что же это такое? Бунт, отсутствие лояльности к своей гражданской власти? Или пророческое, драгоценное, исповедническое вразумление этой власти?..

В Православной Церкви право говорить правду царям и всем людям принадлежит не только высшей церковной власти. Это послушание всякого верующего (особенно тогда, когда «народ безмолвствует»).

Православная Церковь, отвергая «папизм», отвергает этим безоговорочное, слепое послушание церковной власти. И мы видим, в наши дни, как сама Католическая Церковь осознает вред крайностей клерикализма. Для чего лее нам, православным людям, после такого огромного опыта веры, какой нам был дан в веках и особенно за последнее полстолетия, следовать чисто-легалистическому, отвлеченному пониманию «послушания» и «смирения»? Не будем ограничивать высоких и святых понятий послушания и см прения в Христовой Церкви!

6

В рассуждениях о. А. конечно, есть доля святой истины. И ошибка его только в том, что эту долю истины он считает полнотой истины и свое понимание «по-Слушания», — единственно возможным выражением веры в Церковь. Послушание не посрамит, конечно, верующего, если будет выражением его чистой надежды на Господа. При таком максимализме может быть правда и в человеческом молчании. Но не в нем одном правда веры.

Я расхожусь с о. А., и, думаю, читателю это ясно, что не в признании ценности послушания и смирения в Церкви, а в том, что, как я убежден, всю церковную действительность нельзя сводить к одному «послушанию», и к той форме смирения, которой придерживается о. А.

История Церкви об этом свидетельствует, и слово Божие об этом говорит, что не в пассивном только, но и в активном, деятельно-героическом смирении надо служить Богу... И, конечно, «должно повиноваться больше Богу, нежели человекам»» (Д. А. V, 29). Тут основа нашей православной соборности. Послушание Церкви есть верность Истине.

Соборная жизнь Церкви в Советском Союзе находится в особом состоянии. Это всякий видит. «Отделение Церкви от государства» в СССР фиктивно. Церковь остается частью государства. Да и как оно иначе может обстоять в стране, в которой ничего, вообще, нельзя «отделить» от государства. Как бы ни называли положение верующих людей в таком абсолютном, себя обожествляющем государстве, где у Церкви нет перед законом ни правового лица, ни своего имущества, дело от этого не меняется. Государство и партия, правящая государством, диктуют свою волю Церкви там, где хотят. Права судебной или общественной защиты — у Церкви нет.

Мы не судьи Русской Церкви, ни ее архипастырей и пастырей. Среди своих собственных неверностей и духовных «теплохладностей» мы любим наших православных братьев... И любим всех их, спорящих ныне друг с другом о лучшем выражении св. веры.

Но, пока общие условия жизни верующих людей в Сов. Союзе не дают им возможностей иметь свою свободную церковную печать и на открытых собраниях церковных обсуждать и решать волнующие их вопросы, — до тех пор, — естественно, — зарубежная печать остается единственной возможностью — хотя бы частичного — отражения путей и трудностей Русской Церкви.

13 мая 1967

Архиепископ ИОАНН Сан-Францисский

8