Как особая дисциплина, История Русской Церкви почти всецело принадлежит XIX столетию. XVIII век, с относительным успехом двинувший разработку русской истории вообще, тем самым подготовил почву и для появления церковной истории России. Уже в исторических трудах Татищева, Щербатова и Болтина, помимо готового фактического материала, было высказано немало и общих взглядов на церковно-исторические события. Правда, рационалистический дух времени так резко сказался на этих воззрениях, что в большинстве случаев они могли сыграть разве только отрицательную роль антитезы для будущих исследователей истории отечественной церкви. Таково, напр., у Татищева и Болтина изображение духовенства силой враждебной просвещению народа, корыстной в отношении к богатствам и власти, и потому опасной для светского правительства; таков у Болтина и Щербатова откровенно-утилитарный взгляд на религию, как на орудие государственных интересов. Но всеми этими суждениями гражданских историков XVIII в. открывался ряд важных церковно-исторических вопросов, намечались задачи последующих изысканий в указанной области.

Однако из среды школьно-образованных деятелей тогдашней духовной литературы не сразу явились готовые исполнители предстоявшей задачи: написания цельного опыта русской церковной истории. Мысль об этом долгое время была чужда представителям церковных кругов, потому что старая духовная школа, вполне довольствуясь формальной схоластической наукой, совсем забывала об истории; последняя начала по местам входить в школьные программы только с конца XVIII в. Характерен в данном отношении отзыв Св. Синода о задуманном в Российской Академии в 1734 г. издании хронографов. Св. Синод определил: «рассуждаемо было, что в академии затевают истории печатать, в чем бумагу и прочий кошт терять будут напрасно, понеже в оных писаны лжи явственные... Из приложенного для апробации видится, что томов тех историй будет много, и если напечатаны будут, чтоб многие были к покупке охотники, безнадежно, понеже и стиль един воспящать будет. Хотя бы некоторые к покупке охоту возъимели, то, первому тому покупку учиня, до последующих весьма не приступят.

Того ради небезопасно, дабы не принеслось казенному капиталу какова убытка» (Пекарский. Ист. Академии Наук т. I, предисловие). Определение возымело силу.

Немудрено, что при таких условиях мысль об истории русской церкви вначале предносилась нерусскому уму Адама Бурхарда Селля, датчанина по происхождению, с 1734—1737 г. преподававшего латинский язык в Александро-Невской семинарии, а в 1745 г. принявшего здесь же в лавре православие и иеромонашеский сан с именем Никодима (1745 г.). Занявшись по указанию академика Байера русской историей, он приготовил несколько сочинений «справочно-библиографического характера. Одно из них, обширное и законченное, носит название: De Rossorum hierarchia. Здесь заключаются сведения о нашей иерархии; о степенях епископских кафедр в разные эпохи русской истории, о всероссийских митрополитах и патриархах, о всех епархиальных епископах; о соборах русских и бывших в других землях по делам русской церкви; о главнейших монастырях и их настоятелях; об училищах; о святых и мучениках. Все сведения сопровождаются ссылками на источники, Хотя этот труд и не появлялся в печати в подлинном виде (оригинал его хранится в Москве, Архив Министерства Иностранных Дел), но он не потерял своего значения для историографии, потому что впоследствии, как увидим, целиком вошел с поправками и дополнениями в знаменитую Евгениевско-Амвросиевскую «Историю российской иерархии» 1).

Прошел не один десяток лет, и забота о нашей церковной истории возникла в другой иностранной голове. В 1768 г. желание иметь историю русской церкви печатно выразил извест-

1) Если не стеснять себя пределами собственно русской науки, то начало трудов, подобных Селлиеву, можно относить и к более раннему времени. С появлением унии в юго-западной Руси, польско-униатская литература впервые начала апеллировать во свидетельство своей правоты к русской церковной истории. В сочинении Льва Кревзы «Оборона Унии» (Вильна 1617 г. и «Русск. Истор. Библиотека» т. IV) был напечатан биографический каталог киевских митрополитом от Михаила до Ипатия Потея с тенденцией доказать их всегдашнее единение с римской кафедрой. В ответ на это Захария Копыстенский а своей «Палинодии» (1621-22 г.) дал такой же каталог с противоположным освещением, при чем был более пространным в наложении церковных событий. Этот последний каталог послужил затем основой для таких же работ Сильвестра Коссова (в приложении к «Патерикону». Киев 1635 г.) и Св. Дмитрия Ростовского (изд. м «Любопытном месяцеслове» на 1776 г.). Св. Дмитрию приписывают и т. наз. «Московский каталог», оканчивающийся патр. Иоакимом. Есть в рукописи СПБ Дух. Акад. № 1251. Л. Кревза также имел с мои к продолжателей уже в позднейшее время. Кульчинский в книге под заглавием «Specimen Ecclesiae Ruthenicae» (Romae 1783) излагает сведения о киевских митрополитах и о русских святых с той же грубо тенденциозной точки зрения, как и Л. Кревза. Таковы же Xодыкевичa Dissertationes historico-criticae de utroque archiepiscopatu metropolitano Kijoviensi et Haliciensi 1770.

ный Август Шлецер 1). Его пожелание не осталось теперь без отклика. Екатерининское время было уже благоприятным для развития русской истории. Вместе со славой русского оружия заметно поднялось в образованных кругах и национальное самосознание. Наравне с крайним увлечением философией du bon sens, в обществе появляются и противники галломании, националисты «стародумы». Интерес к родной старине быстро возрастает. Издается целый ряд «историй» (в том числе и Татищевская), летописей, документов. В это время и вниманию духовных Писателей открывается новый предмет: история русской церкви. Мысль о ней носится, так сказать, в воздухе. Ею занимается московский архиепископ Амвросий Зертис-Каменский, перенявший, еще в бытность свою префектом Александро-Невской семинарии, по смерти А. Селля, часть его рукописей. Но исторические записки Амвросия были уничтожены невежественной чернью вслед за его трагической кончиной во время чумы 1771 г. В то же время протоиерей московского Архангельского собора Петр Алексеев (†1801 г.) составил даже цельное «Начертание истории греко-российской церкви», в 5 частях, от P. X. до времени Екатерины II; оно однако и до сих пор не увидело света 2).

На счастье нашей науки, на нее в это время обратил свое просвещенное внимание московский митрополит Платон. Сначала он заинтересовался историей вообще. Еще будучи архимандритом Троицкой Лавры (с 1766 г.), он приказал начальству лаврской семинарии учредить отдельный класс историй, за постановкой которого не переставал внимательно наблюдать и по переходе своем на митрополичью кафедру, предписывая выделять церковную историю в особый предмет преподавания для богословского класса. Между тем, благодаря сближению с московским университетом и Новиковским обществом, митр. Платон занялся преимущественно отечественной историей и решил написать учебное руководство по истории русской церкви. В 1805 г. он закончил и издал «Краткую российскую церковную историю», в двух томах, счастливо начиная ею ряд систематических работ по нашей науке 3), хотя, строго говоря, произведение митр. Платона

1) Wann wird ein Mann aufstehen, der seinem, und allem, geleherten Volke eine Russische Kirchengeschichte liefert ? Для первого раза, впрочем, намечался скромный идеал — видеть хотя бы иерархическо-хронологический каталог: wäre es auch für’s erste nur eine richtige chronologische Angabe wann jedes Bistum gestiftet worden, samt den Namen und Folge aller Bischöfe auf einander: auch trockene Register würden schon... vom Werthe seyn. «Probe Russischen Annalen» S. 106.

2) Напечатаны только небольшие выписки в Русском Архиве за 1865 г.

3) Такие работы затем надолго становятся, как бы привилегией иерархических лиц (Платон, Иннокентий, Евгений, Филарет, Макарий). Объясняется это отчасти историей ученого монашества, в ряды которого прежде вступал цвет духовно-академической молодежи, и которое тогда полагало честь своего звания в разработке науки; от-

еще не заслуживает названия системы. Оно располагает исторические факты по примитивному плану древних летописцев в одном безразличном хронологическом ряде, подразделяя их на многочисленные главки, ничем внутренне не обусловленные. Известен строгий, хотя, быть может, небеспристрастный, отзыв об этой истории восходящего тогда светила на горизонте русской науки, старорусского викария Евгения Болховитинова. «Небеспристрастный», говорим мы, потому что Евгений считал пред этим Платона своим безнадежным соперником по части написания истории русской церкви, как видно из его письма к приятелю от 1804 г.: «Платон поехал в Киев за собиранием материалов для российской церковной истории, которой он во весь век свой не напишет, хотя лет 20 уже собирается. Да и писать сел только в прошлом сентябре, увидевши мою диссертацию о соборах, как сказывал мне московский преосвященный викарий. Он боится, чтобы кто другой не предупредил его и не постыдил в давнем обещании, повсюду расславленном, что он сочиняет российскую церковную историю». По выходе в свет так неожиданно быстро написанной истории, Евгений пишет о ней в одном дружеском письме (8 апреля 1806 г.) : «о ново-вышедшей нашей церковной истории скажу вам, 1) что это отнюдь не история, а летопись, в коей на лыко летоисчисления без порядка нанизаны бытия как будто вместе и калачи, и сайки, и бублики. История должна быть в системе, т. е. в разделении на периоды, эпохи и в подборе единообразных материй по статьям или главам, а тут, хотя видишь главы, но не найдешь причины, почему та или другая глава начинается на этой, а не на другой странице. Итак разделения ее отнюдь не есть разделения истории. 2) Много находится парадоксов... 3) Много также тут, с одной стороны хвастливого ханжества, с другой натужного беспристрастия». По всем этим причинам, «а особливо по первой», преосв. Евгений признавал «летопись сию, как сбивчивую», непригодной для преподавания в классе и кроме того укорял ее в весьма ощутительном недостатке: отсутствии ссылок на источники. Впрочем, к концу письма критик желает, чтобы мнение его осталось «под завесой скромности. Ибо совестно и грешно явно отнимать славу у почтенного старца. Будем думать для себя, а не других, которые может быть еще лучше нас оценят сие произведение». Он не ошибся. Стоя не на формальной только точке зрения, в. труде митр. Платона можно указать немало достоинств и даже значительных. Прежде всего — весьма заметную критичность в отношении к содержанию и качеству своих источников. Так, он подозрительно относится к сказанию о проповеди ап. Андрея на Руси (изд. 1805 г. т. I, стр. 12-13), отчасти к повести о крещении князя Владимира (1, 22, 27), к соборному деянию на еретика

части — цензурными условиями старого времени, ибо писать историю своей церкви — предмет столь недалекий от живой действительности, было не всегда легко даже под прикрытием иерархического авторитета.

Мартина (1, 90). Качество «Степенной Книги» митр. Платон не признает настолько надежным, чтобы не требовалось от историка осмотрительности при пользовании ею (11, 53—54). Особенно следует отметить у автора «Краткой российской церковной истории» дар исторического прозрения, способность схватывать причинный смысл давно минувших событий. Некоторые догадки митр. Платона раскрыты впоследствии и удержаны наукой до настоящего времени. Таковы его мнения: об отсутствии храмов и жрецов у древнерусских язычников (1,7), о причинах веротерпимости у монголов (1, 136—37:), о происхождении Лжедимитрия I (11, 167). Очень метки и верны его суждения о причинах разделения русской митрополии (1, 277—79), или, например, о значении власти русских патриархов по сравнению с митрополитами, их предшественниками (11, 100-—102). Наконец, бесспорно, к достоинствам труда митр. Платона относится еще одна, характерная для него черта. Маститый автор всюду следует, выраженному им в предисловии убеждению, что первое любезное и привлекательное истории свойство есть «истина и беспристрастие». Поэтому, вопреки отрицательным взглядам вольнодумных историков XVIII в. на прошлое нашей церкви, он «не может себя воздержать, чтоб российскому духовенству не дать похвального и справедливого свидетельства», что он с любовью и выполняет на протяжении всей своей истории. Но не закрывает глаз и на темные явления и даже выставляет их со всей резкостью и в жизни общества (I, 126—27), и духовенства (I, 101, 127), и монашества (I, 61—62). Часто митр. Платон высказывает и свои личные мнения по поводу тех или других исторических фактов, чем сообщает много живости и публицистического интереса повествованию. Суждения его возвышенны, гуманны (I, 28, 117, 194, 223—34, 342) и смелы (I, 15; II, 234-235, 275). После всего этого неудивительно, если проф. П. В. Знаменский характеризует историю Платона, как «труд редкий по талантливости, полный обилием фактов, метких замечаний и серьезной критики», а еще ранее его С. М. Соловьев выражается о «ей так: хотя митр. Платон «занялся своим трудом в преклонной старости, 68 лет, но запечатлел свое сочинение печатню могучего, юного таланта».

В порядке хронологической постепенности мы должны были бы говорить о церковной истории преосв. Иннокентия, но в историческом обзоре систематических работ по истории русской церкви было бы несправедливо, в угоду только единству темы, не упомянуть о трудах киевского митрополита Евгения Болховитинова (1767—1837 г.), так много содействовавших успеху нашей науки именно в первое время ее развития, хотя они и не представляют собою цельной церковно-исторической системы. Евфимий (мирское имя Евгения) Болховитинов предался исторической науке еще со школьной скамьи. Посланный в 1785 г., в качестве лучшего воспитанника Воронежской семинарии, в Московскую академию, он, вместе с некоторыми

другими студентами, по желанию митр. Платона, посещал Московский университет, чрез который вскоре сделался членом Новиковского товарищеского кружка. Отсюда его симпатии к русской литературе и истории. По возвращении в родную семинарию, Евфимий Болховитинов преподает там русскую историю и занимается разработкой местной старины. В 1800- г., уже вдовым протоиереем, он является в Петербург, неожиданно для себя (и неохотно) принимает монашество, делается префектом Александро-Невской академии и вскоре преподает здесь церковную историю, привлекая студентов к разработке преимущественно русской церковной истории, как видно из ряда напечатанных тогда диссертаций. И впоследствии, на всех местах своей епархиальной деятельности — в Новгороде, Вологде, Калуге, Пскове и Киеве, он является неутомимым собирателем всевозможных материалов для местной, главным образом церковной, истории. Рядом учено-исторических работ ознаменовывал он каждое свое местопребывание, бескорыстно оставляя иногда систематически собранный материал в распоряжение будущих работников науки (как напр., в Воронеже и Вологде). В своей ученой деятельности митр. Евгений является характерным выразителем убеждения тогдашнего мецената исторической науки, гр. Н. П. Румянцева, к приснопамятному кружку которого принадлежал наш иерарх, что еще не время было писать нашу историю, пока не собраны и не приведены в известность едва тронутые тогда (в нач. XIX в.) многочисленные материалы библиотек и архивов. Поэтому все труды Евгения по истории русской церкви запечатлены характером того «иерархического» направления, отдаленное начало которому было положено еще 3. Копыстенским и затем А. Селлем; все они сводятся к тому, чтобы завершить наконец подготовительную, черновую работу для написания русской церковной истории: создать «историю российской иерархии», этот «компас исторический», по выражению Шлецера. С этого центрального труда, носящего именно такое название, и начинается ряд крупнейших работ ученого иерарха по истории русской церкви, о которых мы и скажем несколько слов, не упоминая о многочисленных его произведениях меньшего значения и объема, или чисто историко-литературного содержания.

«История российской иерархии» задумана и начата Евгением еще в петербургские годы (1800—1804 г.). Но широта намеченной программы и сложность занятий по должности викария старорусского (1804—1805 г.) заставили его, по переезде в Новгород, поискать себе здесь помощника для этой работы. Таковым оказался энергичный префект. Новгородской семинарии, иером. Амвросий Орнатский, впоследствии (с 1819 года) грозный епископ пензенский. Его имя стоит и в заглавии сочинения, как имя автора. Но, как по собственному признанию Евгения («Др. и Нов. Росс.» 1880 г., т. XVIII, стр. 355), так и по заключениям специального исследователя его трудов (Полетаев, стр. 82—86), ему (Евгению) принадлежит по-

ловина труда и даже более, если не забывать цену инициативы и общей редакции. «История российской иерархии», изданная (М. 1807—1815 г.) в шести томах и семи книгах (VI том составляют две книги), распадается на две неравных части. Первая вся вмещается в первом томе и содержит в собственном смысле историко-иерархические сведения (о епархиях, митрополитах, патриархах, Св. Синоде) и кроме того — о соборах, о святых и духовных школах. Вторая часть заполняет собою остальные томы и содержит сначала общее введение в историю русских монастырей, а затем частные сведения о них по алфавитному порядку. Таким образом «История российской иерархии» дает даже более, чем обещает ее заглавие. Это разнообразие предметов содержания «Истории Российской Иерархии» объясняется ее происхождением из вышеупомянутого труда Никодима Селля, перевод которого, с солидными поправками и дополнениями, она представляет, как видно из многих писем митр. Евгения и из заглавия рукописного ее оригинала. Последний сохранился среди рукописей московской синодальной типографии (№ 405), где в свое время печаталась «История Росс. Иерархии»; его заглавие такое: «Опыт повествования о росс, иерархии, сочиненный на латинском языке Н. Селлем, монахом Александро-Невского монастыря, а ныне с подлинной рукописи переведенный, справленный с летописями и др. рукописями, расположенный по внешнему порядку иерархии российской, во многом дополненный и доведенный до настоящего времени». Богатое содержание этого творения, в свое время имевшего громадное значение в нашей науке, еще и до наших дней не исчерпано вполне новейшими изданиями и литературой по предмету русской церковной истории.

Другой, замечательный для нас по богатству и важности своего содержания, труд митр. Евгения: — его «Описание Киево-Софийского собора и история киевской иерархии» (Киев, 1825 г.). Здесь ученая история Софийского собора предваряется двумя этюдами из начальной истории христианства на Руси, а за ними следует ряд обстоятельных биографий всех киевских митрополитов с широким изложением современных им церковных событий, так что в результате получается как бы цельный исторический очерк жизни русской церкви за древний период, а западнорусской церкви даже и до последнего времени. Вторая половина книги занята «прибавлением» или текстами множества документов, относящихся к ее предмету и в большинстве впервые обнародованных автором. Как бы дополнением к «Истории киевской иерархии» служит вслед за нею вышедшее в 1826 г. историческое «Описание Киево-Печерской Лавры» м. Евгения, также «с присовокуплением разных грамот и выписок, объясняющих оное».

Славу митр. Евгения в истории русской литературы составляют два его словаря: «Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чи -

на греко-российской церкви» (Т. I—II, СПБ, 1818 г. и изд. 2-е, исправл. и умнож. СПБ, 1827 г.) и «Словарь русских светских писателей, соотечественников и чужестранцев, писавших в России» (т. I—II, М., 1845 г.). Для нас интересен, конечно, первый из них, по многим пунктам навсегда остающийся первоисточником для биографических и историко- литературных справок о деятелях русской церкви, древних и новых.

Оставив нам столь обширное ученое наследие, митр. Евгений, однако, всю жизнь не собрался написаны цельного очерка истории русской церкви. Его «История славено-русской церкви от начала оные до наших времен» доведена только до конца XI в и в печати не появлялась (хранится в Киево-Софийской соборной библиотеке, № 158; I часть, введение, есть и в библиотеке СПБ Духовной Академии ркп. № 254). Объясняли это явление складом ума митр. Евгения, ума «регистратурного» но выражению преосв. Иннокентия (Борисова). «Это был один из величайших собирателей, которые когда-либо существовали», говорил о Евгении М. П. Погодин, «это был русский Миллер. Это был какой-то статистик истории. Он, кажется, даже не жалел, если где чего ему не доставало в истории; для него было это как будто все равно. Что есть — хорошо, а чего нет, нечего о том и думать. Никаких рассуждений, заключений». А крепкий на слово архиепископ Филарет в «Обзоре русской духовной литературы» прямо отрицает у Евгения способность «систематического взгляда на явления истории» и кончает свою характеристику его работ следующим образом: «в митр. Евгение, сколько изумляет собою обширность сведений его, столько же поражает бездействие размышляющей силы, часто и резко высказывающееся».

Второй после труда митр. Платона обобщительной работой по истории русской церкви может считаться «Начертание церковной истории от библейских времен до XVIII в.» (т. I—II, СПБ, 1817 г.) Иннокентия (Смирнова), скончавшегося в сане епископа пензенского (†1819 г.). «Начертание» представляет собой результат его преподавательских чтений I курсу СПБ Духовной Академии (1812— 1814 г.), когда русская церковная история излагалась совместно с общей; поэтому до нее очередь доходит здесь только во втором отделении или томе. В этом произведении мы видим уже попытку вывести материал нашей науки из сырого состояния летописного распорядка, отыскать в изучаемых фактах общий смысл и, сообразно с этим, установить связь между событиями. Но хорошо усвоенные ученым автором схоластические приемы писания сослужили, ему в данном случае плохую службу. Начертание вышло прекрасным образцом того, как не следует, писать историю. Его деления и группировка фактов представляют какую-то безжалостную вивисекцию живых и цельных явлений истории. Прежде всего автор усвоил дурной

пример некоторых старых западных историков излагать историю по отдельным векам, с якобы особой, индивидуальной их характеристикой, на самом деле до курьезности внешней и искусственной 1). Но еще большую искусственность и дробность он ввел в распределение материалов по строго однообразным для каждого века предметным: рубрикам. Здесь окончательно ставится крест над внутренним единством отдельных событий с одной стороны, и над их качественным разнообразием с другой. Анатомический нож схоластики делит целостные факты на мелкие частицы, которые затем и собираются в самые неожиданные по пестроте и разнородности составных элементов букеты под заголовкам: «Пособия успехам церкви», «Содействие Промысла», «Бедствия церкви», «Состояние учения», «Учение», «Иерархия», «Достопамятные лица», «Ереси и расколы». Что из этого получается, можно проследить хотя бы на примере XVII века. В отделе «что способствовало успехам российской церкви» (гл. I), без слова о смутном времени, прямо сообщается об изгнании из Москвы поляков усилиями Минина, Пожарского, патриарха Гермогена и Троицких героев, и только непосредственно следующий затем абзац «О путях Промысла», наперекор естественному порядку событий, кратко сообщает о появлении первого самозванца. Далее, глава (II) о «бедствиях церкви» говорит о самозванцах же подробнее, но в особой опять рубрике — о «Предании Москвы полякам», хотя ранее уже был рассказ об освобождении Москвы. В главе (III) о «состоянии учения» отдельный § трактует «Об исправлении книг», но в следующей главе (IV) «О богослужении» речь неизбежно сводится к тому же. В дальнейшей главе (V) «Об иерархии» опять выступает на сцену история книжных исправлений. Кажется довольно повторений и непоследовательностей. Все-таки автор в главе (VI) о «Достопамятных лицах» еще раз преподносит нам запоздалые сведения о патриархах Гермогене, Филарете, Никоне и их заслугах. Десять раз заводя речь о книжных исправлениях, он, однако, ухитрился сохранить историю происхождения раскола до последней (VII) главы своего повествования. И так повсюду: «учение» и «ереси» разделяются, а благочестивые князья, примерные пастыри, затмения и землетрясения соединяются вместе под именем «пособий церкви», т. е. разделяется неразделимое и совмещается несовместимое.

Не украшается описанный труд и критичностью в отношении к своим источникам, свидетельством чего являются,

1) Например: век четвертый на десять на Западе ослабевающий во власти, богатый нищенствующими (mendicantibus) и виклефитский; на Востоке колеблемый латинянами и магометанами; на Севере возмогающий к низложению татарского ига; век пятый н а д е с я т ь, предприимчивый, на Западе соборный и Гуситский, на Востоке порабощаемый турками, в России освобождающийся от татарского порабощения; век седьмый на десять на Западе покоряющийся разуму вместо откровения, квакерский и пиетистский; на Севере борющийся с самозванцами и раскольниками, но и укрепляющийся во внешнем благоденствии» и т. п.

напр., обильные заимствования из Степенной Книги и Никоновской летописи, репутация которых и тогда уже стояла довольно невысоко. Оттого можно встретить в книге немало фактов сомнительных и невероятных. Внутренняя история церкви здесь почти совсем отсутствует. Слог книги крайне сжатый, темный, отменно тяжелый.

Может быть некоторые свойства «Начертания» определялись указаниями сверху. Комиссией Духовных Училищ в то время изданы были в руководство академическим преподавателям правила, которыми вменялось в обязанность не допускать при изложении истории: «а) усиленного критицизма, который оружием односторонней логики покушается разрушить исторические памятники, б) произвольного систематизма, который воображает народ и его историю невольным развитием какой-нибудь роковой для него идеи, и в) неосмотрительного политического направления. Излагая события просто, кратко, верно, с чистыми первоначальными источниками сведений, преподаватель должен обращать особенное внимание в истории на черты нравственные, на следы Провидения Божия в происшествиях общественных и приключениях частных, на связь и последовательность в судьбах народов нравственного улучшения и благоденствия, или напротив, нравственного повреждения и упадка благосостояния». В параллель с этим шла и строгость цензуры, на которую так часто жаловался митр. Евгений при выпуске своих безобидных исторических работ.

Мы несколько подробно остановились на характеристике «Начертания», игравшего слишком небольшую роль в развитии нашей науки, потому, что оно имело свою продолжительную историю в духовной школе, т. к. до 60-х годов было обязательной классной книгой в семинариях и долгое время (до 40-х годов); связывало руки и академическим наставникам.

Следующая по времени система истории русской церкви, доведенная до учреждения в России патриаршества, принадлежит перу немецкого профессора Филиппа Штраля, долго жившего в России, откуда он уехал после 1812 года. Откликаясь на призыв Шлецера, он издал в Галле в 1827 году «Beyträge zur russischen Kirchengeschichte», где систематически собрал и обозрел источники для русской церковной истории, сделал хронологический перечень событий ее до 1825 года включительно, изложил историю русских лжеучений и сект и дал хронологическую таблицу русских митрополитов и патриархов параллельно с князьями и царями. В 1830 г. в Галле же, вышла его: «Geschichte der russischen Kirche» I-r Th. В перечне литературы предмета, данном в предисловии, автор указывает очень много иностранных сочинений о России, но из содержания его книги открывается, что он полной рукой черпал, главным образом, из русских летописей и историков — Амвросия (История рос. иерархи), Татищева, Щербатова, Карамзина. Последним двум он всецело подчиняется и в своих общих воззрениях на развитие русской истории. У Шлецера

Штраль заимствует взгляд на достоинство киевского летописного свода, каждую строку которого он приписывает Нестору и принимает с благоговением, постоянно титулуя летописца «ehrwürdige Nestor». Свой рассказ проф. Штраль, подобно митрополиту Платону, ведет по княжениям и царствованиям русских государей, так что в трудах этих двух ученых история русской церкви находится как бы только еще в процессе своего выделения из области истории гражданской. Но принцип деления на периоды у Штраля иерархический. Поэтому он время от 988 по 1588 г. считает за один период жизни русской церкви, когда глава ее — митрополит находился в зависимости от КП патриарха; от 1588 до 1702 г. — второй период, независимости; от 1702 до 1721 г. — третий, и от 1721 — четвертый. Излагая главную нить церковных событий хронологически, он в последующих, более кратких отделах, обозревает уже по предметной системе: канонические права и взаимоотношения духовных лиц (II Abschnitt), имущественное положение церкви (III), церковное право и дисциплину (IV), церковное вероучение (V) и монастыри (VI). В этом произведении немца-католика обращает на себя внимание примерное беспристрастие в передаче и освящении фактов истории чужой ему церкви; здесь выдержан даже иератический тон наших древних источников. При этом качестве, в связи с обстоятельностью изложения и наличностью научного аппарата, труд Штраля был несомненно полезным пособием для его русских продолжателей, хотя ближайший из них, архиепископ Филарет, не цитирует его в своей «Истории».

У Филарета, впрочем, был еще один незначительный предшественник. B 1838 г. издал свою необширную «Историю российской церкви» (СПБ), доведенную до учреждения Св. Синода, известный и другими своими работами по духовной литературе, А. Н. Муравьев. Изложенная в первобытном хронологическом порядке, приспособительно к преемству русских митрополитов и патриархов, «История» Муравьева их биографиями почти и ограничивается, суживая таким образом содержание церковной истории до minimum-a. Между тем даже митр. Платон в свой хронологический список событий заносит часто факты, характерные и для внутренних сторон церковной жизни. Следовательно, книжка Муравьева в некоторых отношениях делает положительно шаг назад даже по сравнению с значительно старшей ее «Историей» московского митрополита. А. Н. Муравьев славился своим «высоким» в. Карамзинском духе стилем. Этот всегда приподнятый, панегирический тон его изложения только усугубляет его частые грехи против указанного еще митр. Платоном «любезного и привлекательного истории свойства: — истины и беспристрастия». Однако, благодаря стараниям автора, она переведена была на языки — английский (1842), немецкий (1857), новогреческий (1851) *), и в России выдержала три издания (1838, 1840 и

*) Изд. по-греч. без имени автора. Афины. Перев. Ф. Валлиана.

1845 г.). Благодаря этим переводам очень многие иностранцы знали до недавнего времени историю русской церкви только по Муравьеву.

* * *

Настоящую ученую историю русской церкви мы имеем со времени выхода в свет «Истории русской-церкви» архиеп. Филарета. Т. I-V 1-е изд., Рига, Москва, 1847—1848 г. Начало своим занятиям по этому предмету Филарет Гумилевский положил еще в 1830 году, когда непосредственно по окончании курса Московской Духовной Академии и принятии монашества, он был оставлен при академии бакалавром по кафедре церковной истории. Как преподаватель, Филарет не любил стеснять себя обязательным, в то время учебником, ревностно трудился над своими лекциями и, видимо, наибольшую часть научных симпатий уделял отечественной истории, так что заразил любовью к ней своего талантливого ученика А. В. Горского, который через три года занял его место по кафедре. Филарет был переведен с церковной истории, по воле моск. митрополита, на богословие, затем был назначен инспектором (1833 г.), и, наконец, ректором академии (1835 г.), но не покидал своих занятий прежним предметом. Горский жил в его квартире; постоянная близость поддерживала единство их научных увлечений. С началом издания при Московской Академии журнала (1843 г.) «Прибавления к Творениям Свв. Отцев», А. В. Горский напечатал в нем ряд прекрасных монографий по древней русской церковной истории. Между тем Филарет, переведенный в 1841 г. на рижскую кафедру, напечатав в отрывках очень немногое, созидал цельный труд по истории русской церкви, который и намеревался выпустить зараз в полном его объеме. Ближайшим поводом к скорейшему изданию этого труда послужило, как кажется, появление первых работ нового великана нашей науки, о. архимандрита Макария, начавшего печатать в «Христианском Чтении» с 1845 г. «Очерки из истории, христианства в России до св. Владимира». Как бы загораживая дорогу смелому молодому исследователю 1), преосвященный Филарет в 1848 г. оканчивает и сдает в цензуру свою историю. В 1847 г. в Риге выходит прямо IV том., а в Москве III; на следующий год в Москве же появляются и остальные три тома, I, II, и V.

История Филарета встречена была всеобщим сочувствием и похвалами печати. Богатство научных материалов, впервые привлеченных в таком изобилии с специальной целью освещения исторической жизни русской церкви, возбуждало у совре-

[1]) Преосв. Филарет нашел себе б лице Макария неожиданного конкурента на лавры церковного историка и обыкновенно очень неблагосклонно отзывался о его произведениях; называл Макария «скорым в делах, но мало основательным»; статьи его признавал «бестолковыми»; видел в них «пустые догадки и бестолковое многословие». (Труды Киев. Дух. Академии 1895 г. ч. II, с. 118 и ч. III, с. 84).

менных рецензентов чувства почтительного уважения пред капитальным трудом рижского епископа. В первый раз здесь история русской церкви представлялась в стройном делении по периодам и предметам. Общеизвестная периодизация в нашей науке ведет свое начало от Филарета. В пяти томах у него вмещается пять периодов русской церковной жизни: I— до нашествия монголов, II — до разделения митрополии, III — до учреждения патриаршества, IV — патриарший и V—синодального управления до 1825 г. Последний период был исключительной новостью для своего времени, и инициатору его разработки пришлось выслушать замечание Св. Синода, находившего неудобным обличать высшее духовное правительство, хотя бы и прежнего времени, в протестантстве. Историк отвечал на это, что он с сыновней почтительностью принимает указания и постарается исправить их во втором издании книги, каковое и явилось в 1859 г., пролежав в цензуре 10 лет. Этот V том, написанный в ту пору, когда материалы для синодальной эпохи были известны еще в незначительном, количестве, а условия времени не позволяли говорить многого, конечно, не мог быть всесторонне полным. Так, в нем нет никакой истории самого главного церковно-правительственного учреждения — Св. Синода 1), совершенно умолчано о масонстве, о мистицизме Александровского времени, о библейском обществе и связанных с ним делах и событиях, слишком мало говорится об имущественных правах церкви и жизни духовенства и т. п. Но при всем этом автор привлек для своей цели массу сведений и мелких подробностей, отчасти из рукописных источников, а более всего из обширного круга известных ему исторических пособий, и из них, с обычной ему скупостью на слова и деловитостью, составил столь обстоятельные повествования по отдельным вопросам (о миссионерстве, о зап. русск. церкви; о сектах, о подвижниках), что их, как свое неизбежное пособие, отражают в себе и все последующие курсы истории синодального периода.

Характеризуя труд архиеп. Филарета в целом, мы обязаны однако, с нашей теперешней точки зрения, указать и его теневые стороны. Прежде всего, в самом раскрытии исторического процесса жизни русской церкви и его отдельных сторон в труде преосвященного автора замечается преобладание официальной точки зрения, смотрящей на историю, главным образом, со стороны правительственных перемен и действий отдельных выдающихся личностей. Слабо раскрыты отделы о религиозно-нравственном состоянии церковного общества, вследствие чего, напр., все расколы и ереси нередко представляются

[1]) О самом его учреждении автор должен был выразиться так: «В 1820 г. собран был собор пастырей церкви русской. Под председательством самого царя, собор рассуждал о высшем духовном правительстве. Признано было полезным поручить управление церковью, вместо патриарха, постоянному собору пастырей» (т. V. Изд. 5-е 1888 г.). Иными словами, цензурные условия вынуждали автора напечатать эту заведомую неправду.

какими-то случайностями, совне превзошедшими явлениями, возникшими в невежественных массах под влиянием злонамеренных обольстителей. Впрочем, иной постановки дела трудно было бы и ожидать от историка того времени, когда пред ним стоял еще никем не развенчанный образец «Истории государства российского» Карамзина, истории чисто политической, а история внутренней жизни народной только еще предносилась некоторым, как недостигнутый идеал (Полевой, «История русского народа»), В приемах уяснения отдельных событий в преосвященном Филарете иногда сказывается воспитанник формальной богословской школы, который взамен настоящего анализа конкретных фактов довольствуется априорными рассуждениями общего характера. (См., напр., т. II⁵, с. 154: о прекращении княжеских усобиц; с. 52: о средствах к просвещению; и т. п.). Неудивительно, что в таких рассуждениях он подчас и запутывается. Так, напр., с одной стороны автор считает монгольское иго мерой Провидения, «врачующей нравственные болезни русского народа» (II⁵, с. 153), а с другой — трактует об усилении в русском обществе пороков под влиянием монголов (II⁵, с. 155; III⁵, 212, 220—221). От схоластики пострадала и внешняя сторона работы. У преосвященного Филарета все стороны церковной жизни в каждом периоде рассматриваются особо, по однообразным предметным отделам. Но такое стремление к внешней систематизации исторического материала переходит у него должную меру (хотя и не до тех крайностей, как у Иннокентия) и вредит цельности исторических картин. Так, напр., благодаря строго предметному плану работы, с одной стороны деятельность отдельных патриархов (т. IV) совершенно разрывается на несколько частиц и теряет свою индивидуальную физиономию, а с другой — в одном отделе «церковного управления» (т. IV), как-то анахронистически соединяются вместе: история церковного управления при патриархе Иове и Гермогене с Приказами патр. Филарета и даже с Монастырским Приказом, времен Петра Великого.

Отличительные свойства преосв. Филарета, как писателя, общие всем его печатным трудам — краткость, субъективность и резкость в выражениях характеризуют собой и его историю. Он не скрывает от читателей своих симпатий и антипатий, например, при изображении поведения Ивана Грозного (III⁵, с. 222, 224—226), борьбы Феофана Прокоповича против Феофилакта Лопатинского (V⁵, с. 89—98), при описании бироновщины (с. 191—196), при характеристике известных гражданских историков, Татищива и Карамзина, и т. д. 1). Вообще все изложение в

[1]) «Почтенный историограф Карамзин», говорит Филарет в предисловии к I изд. I тома, «написавший такую прекрасную картину минувшей судьбы России, в первых томах своей истории нередко делает странные отзывы о церковных событиях. Отчего это? От того, что, незадолго Пред тем возвратясь из Парижа, он еще не освободился от злокачественного воздуха Палерояля. В последних томах истории он уже не тот».

«Петр Великий отечески наказывал Татищева за вольнодумство,

истории архиеп. Филарета, согласно выраженному в предисловии намерению 2), столь отчетливо запечатлено субъективным настроением автора в духе строгого православия, что она оказалась пригодной и для практических целей назидательного чтения. Поэтому, не в пример прочим ученым историям русской церкви, Филаретова история долго не переставала выходить все в новых изданиях (без перемен). Последнее, 6-ое издание появилось в СПБ в 1894 г. Распространенность истории Филарета объясняется и компактностью ее, удобной для читателя и покупателя.

Одновременно с Филаретом выступил на поприще научной разработки истории русской церкви младший его современник, впоследствии митрополит Московский Макарий. Макарий Булгаков воспитанник Киевской академии, выпуска 1841 года. В качестве курсового сочинения он представил Историю своей Академии (напечатана в 1843 г. в СПБ) и, по принятии монашества, немедленно был оставлен бакалавром по вновь открывавшейся кафедре русской церковной и гражданской истории (рус. гражд. история до 1841 г. была групповым предметом, а рус. церк. история соединялась с общей церковной историей). С осени 1841 г. иером. Макарий уже начал свои чтения, пространно излагая сведения о христианстве на территории теперешнего русского государства до св. кн. Владимира и более кратко обозревая собственно историю русской церкви до 1588 г. Через год он был переведен на богословие в Петербургскую Академию, где вскоре на страницах «Христианского Чтения» стали появляться результаты его годичной киевской работы. Так, здесь напечаталась в виде отдельных статей в течение 1845—46 гг. и затем вышла отдельной книгой «История христианства в России до равноап. кн. Владимира, как введение в историю русской церкви» (СПБ, 1846 г.). Архимандрита Макария хвалили, как историка, еще за его первое печатное произведение — «Историю Киевской Дух. Академии», а с выходом настоящего «Введения в историю русской церкви», он сразу встал в ряд первоклассных работников русской науки. М. П. Погодин аттестовал «Введение», как «сочинение ученое, европейское, служащее новым блистательным доказательством нашей зрелости». Не столь похвально отзывался о «Введении» Э. Э. Куник, тогда еще адъ-

умно приговаривая: не соблазняй верующих честных душ... не на то старались тебя выучить, чтобы ты был врагом общества и церкви. Однако, или урок был не довольно выразителен, или ученик был туп. Татищев в своей истории нередко смотрит на церковь иностранцем». В последующих изданиях своей истории преосв. Филарет, по советам многих рецензентов, опустил эту выходку, тем более, что и фактически она в первой своей части оказывалась не совсем точной, т. к. из Парижа Карамзин возвратился в 1790 г., а историю начал писать с 1803 года.

²) «Историк церкви преимущественно должен быть верен правде, и для сего он должен быть искренним христианином. Без христианского благочестия историк — иностранец в Христовой церкви» (I (5), с. XI).

юнкт академии наук, куда оно было представлено на премию. Но наиболее отрицательно отнесся к труду Макария архиеп. Филарет. Против некоторых положений Макария он даже полемизировал печатно («Чт. об. ист. и др. росс.», 1846 г., № 4). Во введении к своей истории (по изд. I и II) Филарет лаконически называл книгу Макария «многоречивою», а в письме к А. В. Горскому выражался так: «Петербургские рецензенты недовольны мною особенно за изображение бояр Никонова времени. Пусть о. Макарий забавляет их водянистыми рассказами без мысли и силы, и пустыми догадками о проповеди ап. Андрея славянам». В данном случае преосв. Филарет, сам отрицательно относившийся к сказанию об ап. Андрее, нападал действительно на слабое место в труде Макария, который представляет собой блестящую и последнюю попытку отстоять дорогую традицию при помощи устарелого арсенала голословных ссылок на византийцев без всякой проверки, их исторической ценности. Кроме того книга Макария является до некоторой степени и «многоречивою», потому что в поисках за непрерывной историей христианства после времен апостольских по всему побережью Черного моря, она увлекается повествованием об отдаленных от древней Руси территориях Грузии и Армении. Под влиянием главной своей тенденции, она грешит и против исторической этнографии, находя славян и даже русских там, где не совсем позволяли это и современные ей научные данные. Тот же недостаток скепсиса, или точнее апологетическая тенденциозность с неизбежными натяжками в доказательства, характеризуют собой и вторую половину книги, посвященную истории христианства собственно в государстве русском до крещения кн. Владимира включительно 1). Несмотря на все это, «Введение» преосв. Макария и сейчас еще служит полезным сборником указаний и материалов по затронутым в нем вопросам.

В 1847 г., по выходе в свет некоторых томов истории Филарета, архим. Макарий, также в свою очередь не преклонявшийся пред ее учеными достоинствами, решил продолжать печатание в «Христианском Чтении» своих киевских лекций 2). Действительно, в трех книжках академического журнала был

[1]) Излишняя апологетическая ревность в ущерб убедительности в исследованиях Макария, не теперь только, а и в 40-х годах чувствовалась сведущими людьми очень сильно. Так, А. В. Горский на просьбы М. П. Погодина — написать разбор книги Макария, отвечал: «Для себя я занимаюсь разбором, как могу и сколько могу; готов сообщить Вам свои замечания. Но положение дел наших церковных и мое личное положение не позволяют говорить печатно, что по совести ученый может и должен сказать в своем кабинете». С. Смирнов. А. В. Горский. Троиц. Лав. 1901, с. 29.

2) В письме к преосвященному Иннокентию Борисову от 28 января 1847 г. он замечает: «Смотря на такия качества истории преосв. Филарета, я не устыдился начать с нынешней книжки «Христ. Чтения» печатание своих кратких и бедных записок по русской церковной истории, которые набросал еще в Киеве, в первый год моего бакалаврства, поисправивши лишь кое-что».

помещен его «Очерк истории русской церкви (в период до-татарский», в отдельном издании (СПБ, 1847 г.), носящий заглавие: «Взгляд на историю русской церкви до нашествия татар». Но это еще не было началом «Истории русской церкви» преосв. Макария. В масштабе, пропорциональном его обширному «Введению», он начал обозревать тот же до-монгольский период только с 1853 по 1857 г. в статьях «Христ. Чтения», составивших три первых тома «Истории русской церкви» (СПБ, 1857 г.). После некоторого промежутка, преосв. Макарий, будучи уже на харьковской кафедре, в 1866 году выпустил IV и V томы, и затем, через краткие сроки в 4, 3, 2, 1 год, он дарил любителей русской науки все возраставшими в своем объеме и достоинствах томами «истории» вплоть до года своей кончины (1882): так что последний XII том, прерывающийся на истории Большого Московского Собора 1668 г., издан уже по смерти автора (СПБ, 1883 г.) его братом, протоиереем СПБ Казанского собора, Александром Булгаковым. Первые три тома и том вводный были переизданы в исправленном виде еще самим Макарием, в Харькове, в 1868 г. Имеется и новое издание «Истории» пр. Макария в 12 томах (без Введения), выходившее в СПБ с 1881 по 1900 г.

Выдающееся достоинство монументального творения митр. Макария — это его пока еще не превзойденная фактическая полнота, благодаря которой оно представляет для историков русской церкви такую же сокровищницу специального знания, какой является история С. М. Соловьева для общей истории России. Фактическая полнота соединяется и с новизной пущенных в ученый оборот материалов, особенно в изложении древнего периода. Преосв. Макарий, как известно, сам открыл много памятников древней письменности и содействовал уяснению их литературной истории в своих статьях, помещавшихся преимущественно в академических «Известиях». Как редкий знаток наших рукописных сокровищ, он собрал в своем труде для целей церковной истории весь этот, известный ему, материал, сообщив много новых текстов в объемистых приложениях к томам первой половины своей истории и сделав множество ценных указаний в своих обстоятельных примечаниях. Оттого, быть может в этих томах автор, обремененный массой неизученных, сырых документов, часто дает нам вместо мотивированных исторических картин только систематически подобранные материалы, даже не всегда проведенные через горнило строгой критики. Оперируя здесь над множеством разровненных фактических данных, он невольно увлекается их детальной группировкой и впадает в схоластический грех столь неблагоприятных для истории внешних делений и подразделений. Поэтому первые тома истории митр. Макария, оставаясь еще и теперь драгоценными по своему фактическому содержанию, с постепенным ростом русской науки, конечно, утратили большую долю своего значения. Но, если в первых своих томах митр. Макарий является для настоящего времени не столько критиком, сколь-

ко собирателем исторических материалов, то в томах дальнейших он зарекомендовал себя талантом истого историка, под пером которого разнородные и разноязычные документы сливаются в живую картину прошлой жизни, передаваемую замечательно простым и легким литературным языком. Привычку к схоластической дробности преосвященный автор покидает совершенно и разрозненное сводит воедино (здесь уже нет шаблонных отделов — «иерархия и паства»; «церковное право», «богослужение» и т. п.). Недостатки начальных томов — заметная некритичность, то апологетический, то полемический тон, объясняемые духом времени, уступают здесь место беспристрастию историка, для которого служебные цели раскрываемых им событий прошлого не имеют интереса. Поэтому, напр., насколько часто преосв. Макарий делает полемические замечания против раскола при раскрытии церковно-археологических отделов своей Истории в первых томах, настолько же бесстрастно пишет он историю возникновения его в своем последнем томе. Итак, во второй и большей своей половине «История» митр. Макария по всей справедливости доныне занимает в науке первенствующее положение труда, еще никем в целом не превзойденного.

В основу деления истории русской церкви на периоды преосвященный автор полагает единую идею, которой, по его выражению, «проникаются и связуются в одно стройное целое» все отдельные моменты этой истории, именно — идею отношений русской церкви к церкви восточной и, главным образом, идею внешних ее отношений к КПльскому патриархату. Отсюда им намечаются три периода истории русской церкви: период совершенной зависимости последней от КПльского патриарха (988—1240 г., период греческий), период постепенного перехода ее от этой зависимости к самостоятельности (1240—1589 г. период греко-русский), и — ее самостоятельности (1589— 1867 г., период русский). Такое начало деления истории русской церкви, имея все преимущества единства и чисто-церковного характера, привело, однако, к тому, что первый период у митр. Макария распался в изложении на три отдела (отдел и т. I: от первого митрополита до избрания митр. Илариона, 988—1051 г.; отдел и т. II: от митр. Илариона до избрания Климента Смолятича, 1051—1147 г.; отдел и т. III: от Климента Смолятича до 1240 г.), в ущерб цельности представления об этом несомненно однородном периоде, а в последнем периоде объединились два весьма разнородных отдела русской церковной жизни: патриарший и синодальный (I с 1589—1700, и II с 1700—1867 г.). Второй период у митр. Макария подразделен по примеру арх. Филарета. Секрет не совсем удачного результата данной общей периодизации кроется в односторонности принципа, положенного в ее основу. Принцип отыскан был, правда, чисто церковный, но недостаточно всеобъемлющий, чтобы не сказать узкий. Нельзя забывать, что и вся сумма внешних для церкви факторов исторического развития русского

народа (перенесение политических центров, эволюция государственной власти и т. п.) также являются неизбежным определителем ее судеб и что, только не упуская из виду этого обстоятельства, можно открыть начало разделения истории русской церкви, не страдающее недостатками формальной узости и противоречия реальной исторической действительности.

В 1871 году вышло первое издание «Руководства к русской церковной истории» проф. П. В. Знаменского, которое впоследствии несколько раз переиздавалось с исправлениями и дополнениями в смысле расширения его хронологических границ. Первое издание оканчивалось царствованием императрицы Елизаветы. По напечатании в «Православном Собеседнике» за 1875 г. своих живописных «Чтений из истории русской церкви за время царствования Екатерины II», автор поместил их, в сокращении и с добавлениями по незатронутым в них вопросам, в следующем издании «Руководства» (Казань 1876 г.), законченном царствованием императора Павла. «Чтениями из истории русской церкви за время царствования Александра I» (Казань 1885 г.) обогатились дальнейшие издания «Руководства» (1886-1888 гг.). «Руководство» проф. П. В. Знаменского без сомнения должно занять место в ряду самостоятельных церковно-исторических систем и по своему плану, и по подбору фактов и по искусству построения. Правда, автор излагает здесь историю догматически: без цитации и ученой критики, предлагает читателю уже свою беловую работу, не показывая черновой, но во всем его изложении обнаруживается солидное знание первоисточников, из которых им самостоятельно извлечено множество ценных фактов, обставленных многозначительными замечаниями и меткими характеристиками, проливающими свет на характер целых эпох. Прекрасны, например, его краткие, но содержательные характеристики: религиозного состояния русского народа вскоре после крещения (изд. 1876 г., стр. 11-13), общественного значения в древности храма (стр. 32-34), отношения между церковью и государством в XIV-ХV вв. (стр. 74-75) и множество других. Очень выразительно изложены характерный в русской истории XVI век, смутное время, история патр. Никона, реформы Петра Великого и т. д. Одним словом, опытное перо профессора, так умело владеющего во всех своих трудах искусством исторического построения 1), в равной мере сказывается и здесь. Оттого его «Руководство» представляет собой наилучшую у нас по данному предмету «книгу для чтения», тем более ценную, что подобных «книг для чтения» вообще пока еще слишком мало в нашей научно-богословской литературе. К отличительным достоинствам содержания «Руководства» относится и то, что оно отводит менее, чем это делалось до него, места рассказу о внешних событиях, а с большой подробно-

1) Он не археолог, не критик документов, не аналитик, а синтетик, живописатель, и почти все его монографии, поэтому относятся к синодальному периоду, к эпохе обильных и достоверных материалов.

стью и с большим вниманием изображает внутреннюю жизнь церкви, религиозно-нравственное настроение русского общества. Вся книга написана в первых изданиях в виде очерков, характеризующих отдельные моменты русской церковной жизни; поэтому деления ее довольно дробны (до 10 моментов), хотя очень естественны. В изданиях начиная с 1896 г. «Руководство» переделано в «Учебник» и расположено по программе Учебного Комитета 1).

Более полвека тому назад нашу науку обогатил своим замечательным произведением профессор Московской Дух. Академий, а с 1903 г. и академик Е. Е. Голубинский (†1912 г.). Это — его «История русской церкви», Т. I, 1-ая и 2-ая половины, период первый — киевский и домонгольский, Москва, 1880—1881 г. Здесь, с его богатой эрудицией, профессор, обладающий выдающимся критическим талантом, смело подошел к первоначальной истории русской церкви и приложил к нему впервые приемы строгого историка. И вот, осторожно созидаемое до этих пор построение ее несомненно пострадало в своей цельности под ударами его критики, но, несомненно же и то, что ряд поднятых профессором вопросов принес редкую услугу исторической истине. Начало нашей истории, как это обстоит обычно и у всех народов, скрывается от нас под покровом легендарных и полулегендарных сказаний. Самые положительные известия об этом времени не настолько надежны, ясны и обстоятельны, чтобы ими можно было спокойно пользоваться без предварительной тщательной ученой экзегезы. Вот на этом то многотрудном поприще взвешивания на весах ювелира всех деталей в известиях о нашей древнейшей истории и определения удельного веса их исторической достоверности и потрудился с честью знаменитый московский профессор. Ему мы обязаны блестящим анализом «сказания о посещении Руси ап. Андреем», известий о крещении — Аскольда и Дира, русского князя в Суроже, св. Ольги, св. Владимира, о крещении различных концов Руси, о начале русской митрополии и т. д. — анализом многих отдельных документов (церковные уставы) и древних литературных памятников.

1) Сознательно опускаем без разбора, как популярные и совершенно некритичные: «Рассказы из истории русской церкви» М. Толстого (кн. I-IV, Москва издание 2-е, 1870 г.), явившиеся после них, «Рассказы из русской церковн. истории» А. Бахметевой (ч. I-II изд. 3-е, Москва 1898 г.), равно и компилятивный труд евангелического плетора L. Eoissard, L’Eglise de Russie t. I-II, Paris 1867. Во втором томе, своего сочинения автор, долго живший в России и проникнутый унижением к русской церкви, для наибольшего ознакомления с ней Запада, раскрывает ее историю, как сам признается (I, XI), на основании трудов Платона, Филарета, Макария и др. Сообразно с практической целью своей работы, он пишет отдельными историческими очерками, изображающими известную сторону жизни русской церкви на пространстве всех веков ее существования. Такой прием при краткости изложения слишком обесцвечивает передаваемые события и исключает данное произведение из круга ценных для русских исторических пособий.

Но, помимо критики, в труде проф. Голубинского замечательна и выдающаяся творческая работа. Многое, что у его предшественников казалось странным, необъяснимым, загадочным, здесь получило смысл и весьма естественное, весьма правдоподобное объяснение. В виду скудости свидетельств летописей и древних памятников о первоначальных временах русской церкви, то малое, что они дают, автор обсуждает с тщательностью необыкновенной, причем истощает все возможные предположения и способы понимания всякой йоты и черты, проявляя редкую проницательность и силу анализа. К этим данным он подходит с целым арсеналом вопросов, и там, где у других сообщаются одни голые свидетельства, подобранные из документов, у него, благодаря полноте вопросных категорий (что? как? почему? для чего?), воскресает пред нами прошлая жизнь в чертах живой конкретности, насколько, разумеется, это возможно при наличных научных средствах, которые обширная эрудиция профессора нашла возможным увеличить еще широким применением сравнительного метода. Материал для своих сравнений Е. Е. Голубинский заимствует, как из истории греческой и отчасти западных церквей, так и из позднейшей истории самой русской церкви. Путем такой ретроспекции от позднейшего к раннейшему, он извлекает немало вероятных предположений, служащих к объяснению тех или других явлений церковной жизни до-монгольского периода. Только благодаря всем указанным приемам и могли быть созданы почти из ничего такие содержательные и оригинальные отделы, как — об епархиальном управлении, о приходах и приходском духовенстве, о средствах содержания духовенства, о начале монастырей, об архитектуре деревянных церквей, и т. п.

Новизна и оригинальность в освещении фактов, столь характерные для «Истории» Голубинского, являются плодом, как его редкой проникновенности, способной, напр., объяснить мотивы апостольского дела св. Владимира и развить мысль о неудавшейся попытке этого великого князя ввести на Руси настоящее просвещение, так и своеобразной постановки вопросов, которую он мотивирует обычно из существа самих изучаемых явлений: он обсуждает исторические явления при свете общего, принципиального взгляда на дело, в дух которого и вводит читателя пред раскрытием каждого отдельного вопроса (напр., I¹, 1, с. 223 и сл.). И именно благодаря научной широте и глубине этих-то общих воззрений автора на предметы, подлежащие его исследованию, его произведение и заключает в себе так много того света, при котором мы не только видим исторические факты, но и понимаем их, а это — цель истории.

Строго научная почва, на которой покоятся все общие рассуждения автора, гарантирует ему и то высокое достоинство беспристрастия, примером коего может служить хотя бы его отношение к вопросу о поставлении митрополитов из природных русских в до-монгольскую эпоху. Выражая мысль о

принципиальном праве русской церкви устроить свое управление независимо от греков (I¹, 1, с. 223), и даже предполагая изначальную автокефалию русской церкви (ibid. с. 229 и сл.), он, однако, не увлекается, как иные, этой патриотической идеей и, при изложении истории митр. Климента Смолятича, присоединяется к суду некоторых его современников, что такой порядок поставления митрополита был и неправилен, и неполезен (ibid. 268 и сл.), а господство у нас в период удельный митрополитов-греков признает положительным и великим благом (ibid. с. 277—283). На той же высоте беспристрастия ученый историк стоит и в случаях откровенной оценки исторических фактов (напр. I, 2, с. 527, 784), в которой он не может отказать себе, как человек необыкновенно живо заинтересованный предметом своего изучения. Вообще публицистический элемент, к соблазну некоторых, отличает это ученое произведение. Но, говорит профессор Малышевский, «отнимать право публициста у историка было бы не только несправедливо, но и прискорбно. Это значило бы подрывать значение самой истории, призванной вести нас к самопознанию. Публицистика в историке роняет свою цену тогда, когда она выступает в нем... как предвзятое поучение... Совершенно иного рода публицистика нашего историка. Коренясь исходными мотивами в высших идеалах жизни, предносившихся мысли историка, она твердо опирается на научно определяемом отношении изображаемой прошлой жизни к этим идеалам и к современной действительности, составляющей наследие прошлого. Так поставленная, она составляет несомненное достоинство в историке. Искренность, прямота, смелость, как черты любви к правде, к истине, возвышают это достоинство в нем».

Насколько нашему ученому дорога идейная сторона дела, внутренний смысл церковно-исторических явлений, настолько же усерден он и в разработке лежащих на продолжительном пути к этому деталей. В своей истории проф. Голубинский выступает перед нами во всем достоинстве трудолюбивейшего работника науки, отдающего свой труд на суд науки лишь во всеоружии документально-фактического аппарата. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть хотя бы на скрупулезно-критические приложения к различным отделам его Истории: тут мы найдем и целые исследования (I¹, 1, с. 496 сл. 545, сл., I, 2, с. 251 сл., 626 сл.), и критически изданные тексты (I¹, 1, с. 194 сл., 507 сл. I, 2, 417 сл., 657 сл.). От полноты его богатой эрудиции не одна крупица выпадает и на долю русской истории вообще (см., напр., о черномор. руссах I¹, с. 53—18; о норманнизме руссов — с. 48 сл.; о русс, мифологии I², с. 728 сл. и множество частных заметок, рассеянных в примечаниях).

Напечатанию этих двух увесистых половин I тома Истории проф. Голубинского морально и материально существенно содействовал бывший тогда уже московским митрополитом наш знаменитый историк Макарий (Булгаков). Это великодушное

отношение к труду своего конкурента на первенство в той же специальности, украшающее благородный облик ученого иерарха, на всю жизнь сохранилось в благодарной памяти сурового и далекого от сентиментальности Е. Е. Голубинского. После памятного докторского диспута 1881 г., на котором защищал свой 1-й том Е. Е. Голубинский, а блестящим оппонентом ему был В. О. Ключевский, в творческой психологии Голубинского наступил род катастрофы. После прискорбного политического безумия: — цареубийства 1, III, 1881, естественно усилившего политическую реакцию, под руководством вождя ее, обер-прокурора Св. Синода, К. П. Победоносцева, Синод наложил свой интердикт на Историю Голубинского. Она была запрещена к приобретению во все библиотеки церковного ведомства, кроме, конечно, Духовных Академий. Это подрезало крылья творцу. Не хватало вдохновения торопиться писать, как он выражался, «для своего письменного стола». Писание замедлилось, и когда, по истечении двадцатилетия, в которое утекло очень много воды в политической жизни России и воздух ее культуры глубоко изменился, тот же К. П. Победоносцев, сам в молодости профессор и вообще человек высокопросвещенный, внял голосу представителей русской науки, снял цензуру с публикации Истории Голубинского, то у последнего оказались готовыми к напечатанию только исправленные и дополненные две части I тома, а из II тома лишь первая половина.

Она быстро отпечатана была московским «Обществом Истор. и Древн. Российских» в 1900 г. Предметом этого II полутома является «период II московский» (от нашествия монголов до митр. Макария включительно, т. е. до половины XVI в.). Здесь мы имеем в обширном изложении только первую главу «об управлении церкви». Это только жизнь и деятельность русских митрополитов в связи с выдающимися событиями их времени. В этом томе, давно написанном и неоднократно читанном в качестве лекций в Московской Духовной Академии, пред нами все тот же великан науки, умеющий при помощи уже отмеченных ученых средств и методических приемов, оживлять во мраке прошлого лица и факты и делать их понятными. Таких вспышек исторического света очень много на страницах этого тома. Поэтому он способен захватывать и увлекать читателя. Ярко выяснены, напр.: полная неожиданностей биографическая линия св. митроп. Петра, образ Михаила Митяя, конфликты митр. Киприана с новгородцами, история митр. Исидора, митр. Даниила, митр. Макария. Вместо схем и загадок тут живая история, так что исторический труд высокопреосвященного Макария за этот же период является уже, при Сравнении с изложением Голубинского, просто лишь систематическим собранием материалов.

В предисловии к этому тому автор еще раз напоминает (см. предисловие к I т.) и мотивирует свое разделение истории русской церкви на три периода: киевский, московский и петербургский, с подразделением второго на две половины, гра-

нью между которыми полагается жизнь и деятельность всероссийского митрополита Макария.

В 1901 г., в Москве вышла вторым изданием 1-я половина Iтома «Истории» Голубинского, а за ней и 2-я. Хотя в частностях это переиздание I тома подверглось многим исправлениям, но в главном текст остался неизменным. Почти по всем важнейшим вопросам автор держится прежних своих воззрений.

В эти годы престарелый заслуженный профессор Голубинский был избран членом Императорской Академии Наук и должен был, в нарушение своих долголетних привычек, по крайней мере несколько месяцев в год жить не в деревенской тишине Сергиева Посада, а в шумном для него и неуютном Петербурге. Русские ученые ждали от него повышения энергии для доиздания его знаменитого исторического труда. И сам Е. Е. Голубинский вдохновился этой возможностью. Но, увы, было уже поздно. Вот, что пишет он сам: «В мае 1904 г., по приезде домой из Петербурга, я принялся было за приготовление к печати 2-й половины II тома Истории Русской Церкви, но вскоре увидел свое старческое бессилие сделать дело и оставил его. Да простит меня Бог и да простят меня люди, которых интересует дело! Е. Голубинский. 29 мая 1904 г.». Таково факсимиле в начале этой 2-й половины II тома, изданной по смерти Е. Е. Голубинского, его родственником, директором Московского Архива Министерства Иностранных Дел С. А. Белокуровым. Это собственно только часть 2-й половины IIтома (выпуск первый, стр. 1—616)., оконченная печатанием в Московской Синодальной типографии в злополучном 1917 году. Здесь опубликованы главы об: 1) управлении, 2) просвещении, и 3) богослужении. Нет еще глав о: а) миссионерстве, б) монастырях, в) нравственности, и г) отношении к инословным исповеданиям. Пока все здание Истории Церкви Голубинокого является незаконченным к великому ущербу нашей науки. Будто средневековый собор с одной недостроенной башней. Опубликованные главы 2-й части II тома хотя и составляют богатый сборник материалов и детальных исследований, столь свойственных автору, но уступают прежним томам в яркости, новизне и законченности.

Последним законченным курсом по нашей дисциплине на русском языке является «Руководство по истории русской церкви» (вып. I—IV, Рязань—Москва, 1884—1893 г.) профессора Новороссийского Университета, в эмиграции — Белградского, А. П. Доброклонского († 1937). А. П. Доброклонский, ученик по Московской Духовной Академии блестящих светил исторической науки: Е. Е. Голубинского, В. О. Ключевского и А. П. Лебедева, сам стал выдающимся историком этой школы. Уже на последнем IV курсе Академии он создал свое магистерское сочинение о Факунде еп. Гермианском (1880 г.), написанном по заданию А. П. Лебедева, и сразу был замечен и одобрен в Theol. Litteraturzeit. Ад. Харнакком. То же через 10 лет (1891 г.) повторилось и с диссертацией о Бл. Феодорите Н. Н.

Глубоковского. Харнакк, сын профессора богосл. факультета Дерптского (Юрьевского) Университета и сам в молодости там профессор, с детства знавший русский язык, своими похвальными отзывами об этих сочинениях и комплиментами по адресу московской исторической школы и русской духовно-академической науки вообще создал своего рода эпоху ее известности на Западе. Его в этом деле поддержал проф. Бонвеч, тоже бывший Дерптский профессор. По их зову многие богословы не только в Германии, но и в Англии, начали изучать русский язык. Таков, напр., был англиканский епископ W. Н. Frere of Truro, давший краткий исторический абрис истории русской церкви: «Some Links in the chaine of Russian Church History» (London, 1918). И сам профессор H. Бонвеч, уже после большевицкого разгрома России, состоя профессором Геттингентского университета, опубликовал в серии «Wissenschaft und Bildung № 190» великолепную «Kirchengeschichte Russlands im Abriss». (Leipzig, 1923). Эта книжка в сжатой форме (всего 90 стр.) дает всестороннее осведомление об историческом развитии и современном состоянии русской церкви. Протестантская критическая оценка жизни русской церкви тут соединена с беспристрастным признанием и положительных достижений, как русской богословской науки, так и христианского воспитания народа.

Возвращаясь к творческой работе проф. А. П. Доброклонского, следует отметить его добродетельную настойчивость в выполнении задачи завершения и обновления общего курса истории русской церкви. За период времени от 1884 по 1893 г. он успел написать и напечатать действительно полезнейшее «Руководство» и для студентов, и для преподавателей, и для богословов и светских читателей, не только по стройной системе излагающее, на уровне современной ему науки, накопленный материал дисциплины, но и вводящее в литературу предмета, как единственная в своем роде справочная книга. Обогащение новыми данными науки в изложении «Руководства» возрастает с движением времени: московский период изложен свежее и шире, чем киевский, а патриарший уже представляет полноту, превосходящую курс Филарета и, конечно, Макария, перо которого остановлено смертью на половине периода. Здесь мы уже встречаем часто самостоятельную исследовательскую работу автора.

Что же касается последнего IV тома Руководства, то это еще в большей степени оригинальное создание с обильной цитацией первоисточников (особенно Полн. Собр. Зак. Росс. Имп.). До сих пор этот том остается для нас самым полным сводом исторических сведений о Синодальном периоде в его целом.

В хронологической группировке материала автор поддается идее Голубинского, когда соединяет время от 1237 по 1588 г. в один период «Северно-русской митрополии», выделяя из него время патриаршества все-таки в особый, третий период. На-

прасно только проф. Доброклонский не изложил отдельно начальной истории жизни западнорусской митрополии, рассеяв ее по частицам среди предметных рубрик своего второго выпуска (= периода), потому что в дальнейшем периоде он все же вынужден был излагать ее особо. За исключением этой частности, «Руководство» написано очень стройно. Как цельный обобщительный итог современным автору литературным приобретениям по науке истории русской церкви, оно в праве рассчитывать на заслуженную признательность со стороны образованных читателей и преподавателей этой науки. Жаль, что оно издано было в недостаточном количестве экземпляров и сразу же стало относительно редкой книгой. Тем более оно теперь - драгоценная avis rarissima.

Читателя может только удивлять в этом достопочтенном труде утрированная объективность, сухое воздержание от идейного освещения и принципиальных оценок излагаемых фактом.

После проф. А. П. Доброклонского (†1937 г.) никто еще из духовно-академических специалистов, ни иных русских ученых, не вдохновился написанием нового общего построения истории русской церкви. Эта 70-летняя остановка, углублена еще и общей катастрофой России. Монографическая литература по истории русской церкви за истекшее столетие, однако, выросла очень богатая.

В виде печального курьеза можно упомянуть о появлении в 1931 г. иллюстрированной книги проф. Н. М. Никольского под заглавием «История Русской Церкви». Москва (Изд. Центр. Сонета союза воинствующих безбожников СССР). Автор книги - действительно ученый, историк старой выучки Московского Университета, сам сын профессора историка-ассириолога того же Университета. Еще с 1905 г., с момента свободы печати и России, он писал и переводил с немецкого языка ряд книг по вопросам библейской критики и антирелигиозного освящения истории Израиля и первохристианства.

Большевики нашли в лице Н. М. Никольского вероятно искреннего исполнителя очередного «соц. заказа» для очернения и унижения русской церкви.

Эта книга Н. М. Никольского — не история и не научный труд, а грубая безбожническая «агитка». Материалам, касающимся русской церкви, из 400 стр. текста здесь отведено меньше половины. И все это сплошной карикатурный анекдот о «реакционном разложении» церкви. Остальное посвящено иллюстрациям карикатурных форм религии вообще и русского сектантства в особенности. Как это ни досадно для серьезной науки, но современным историкам русской церкви, пока не исчезнет со сцены помраченное коммунизмом поколение, волей-неволей придется до некоторой степени практически считаться с хулами этой книги.

Но пока остановилось спокойное развитие русской церковно-исторической науки, ученые работники иных стран, еще не

раздавленных чудовищем коммунизма, наоборот, начали усиленно заниматься и руссоведением вообще и русской церковью и ее историей. В частности — с интересом начали прибегать к историческим справкам, чтобы объяснить себе стойкость русской церкви, явившей давно забытую в Европе картину мученичества за веру. Оживилось общее руссоведение и в частности возрос интерес к судьбам русской церкви и к ее прошлому. По давней традиции немецкая наука опережала другие страны в изучении своего восточного соседа — России. Так оно вышло и теперь. Появилась довольно большая и ценная по фактической осведомленности литература о современном положении религий, церквей и сект в России. Но наша задача здесь ограничена только характеристикой одних опытов систематической обработки истории русской церкви, цельных курсов ее истории. И здесь надо подчеркнуть неслучайное первенство науки римско-католической. Римский Понтификальный Институт изучения восточных церквей с его армией церковных востоковедов опередил в этом деле все другие научно-богословские центры. Он выдвинул из своей среды современного нам первоклассного ученого, профессора А. М. Амманна, S. J. Вооруженный знанием и греческого и всех славянских языков, проф. Амманн одолел всю обширную литературу первоисточников и монографий на всех этих языках и с особенной полнотой на русском языке. Но что ценнее всего в труде проф. Амманна, помимо отличной его осведомленности в предмете, это его научно-беспристрастный, добросовестный тон в оценке достижений русской церкви и ее выдающихся святых и деятелей. Разумеется, безусловным мерилом для автора остается папизм и римо-католицизм. На языке его мы остаемся «схизматиками». Но изображение фактических состояний, достижений и провалов в русской церковной жизни остается у проф. Аммана объективно точным.

Первое издание этого ценного труда вышло в 1948 г. под простым и точным заглавием «Storia della Chiesa Russa et dei paesi limitrofi (Torino, XV+630)». Второе издание на немецком языке, несколько исправленное и дополненное, напечатано в 1950 г. в Вене под вычурным заглавием: «Abriss der Ostslavischen Kirhengeschichte» (Herder — Verlag). В новом предисловии ученый автор старается искусственно мотивировать свое новоизобретенное заглавие, приданное теперь его дельному историческому труду. Долго и с благодарностью будут пользоваться им русские православные и всегда будут сожалеть, что редкостный знаток нашей русской истории смирил свою зрячесть перед банальной слепотой всего Запада, и латинского и масонского. Новым заглавием и туманным предисловием он как бы сознательно прикрывает ту философско-историческую реальность, которая ему явно открылась при обширном изучении предмета. А именно, что история на обширной равнине Восточной Европы соткала не простое подлеполо-

жение множества разрозненных рас, языков и государств, а единое имперское тело, единую нацию, единую культуру и единую органически, а не насильственно, первенствующую русскую православную церковь. Бесполезно пытаться скрыть дневной свет солнца затемняющей занавеской.

Последним крупным и многообещающим фактом в судьбах общих построений истории русской церкви является труд русского ученого, работающего, в силу русской трагедии изгнанничества, в лоне германской науки, Игоря Корнильевича Смолича. Это: «Russisches Mönchtum. Entstehung, Entwicklung und Wesen. 988-1917. Würzburg. Augustinus- Verlag. 1953. S. 560». На материале тысячелетней истории русского монашества проф. Смолич, при его широкой осведомленности в отечественных источниках и научных трудах по всей истории русской церкви, дает книгу столь насыщенную точными и разносторонними сведениями о важнейших событиях всей истории русской церкви вообще, что для европейского читателя он эту историю почти заменяет. В будущем переводе ни русский язык в самой России книга проф. Смолича также встанет в первых рядах научных построений, освещающих роль русской церкви в судьбах общей русской культуры.

Страница сгенерирована за 0.07 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com