Преп. Максим Грек сам, был монах, монах настоящий, истинный и притом афонит. Понятно, что русское монашество, когда он окончательно поселился в России ²), привлекло к себе его особенное внимание, что он тщательно и всесторонне изучил его, и потому говорит о нем особенно много и часто, говорит всегда горячо, убежденно, от сердца, с глубоким знанием и пониманием предмета. В его рассуждениях о монашестве с особою ясностью и рельефностью сказались его широкие истинно христианские взгляды на дело спасения человека, взгляды во многом несогласные с тогдашними воззрениями русских на этот предмет.

Русские были убеждены, что одни монашеские обеты сами по себе спасительны, что человеку стоит только произнести монашеские обеты и надеть на себя черное монашеское одеяние, как он уже этим самым сразу выделяется из ряда обыкновенных мирских христиан, и сразу становится на единственно верный путь к получению спасения. Русские, в деле спасения человека, делили

¹) Настоящая статья представляет собою главу из предпринятого автором о Преподобном Максиме Греке особого исследования под заглавием: «Преподобный Максим Грек как отец русской публицистики», которое, в свое время, и будет печататься в нашем журнале. Ред.

²) Преп. Максим Грек, по вызову великого князя, приехал с Афона в Москву 4 марта 1518 года, а умер и похоронен в Троице-Сергиевой Лавре в 1556 году.

115

всех православно верующих людей как бы на две совершенно различные породы: одна порода—низшая, презираемая,—это мирские люди, которые только и знают, что Грешат, только и думают о греховном да порочном, и неизбежная участь которых—вечные адские муки; другая порода—высшая, совершеннейшая, предмет почитания и преклонения, — это монахи, которые только и делают, что усердно бегают от мирского греха и порока, только и занимаются в монастырях тем, что спасают свою душу,— их участь райское блаженство. Между этими двумя, совершенно различными породами людей, существует такая громадная бездна, что для тех, которые желают спасти свою душу, есть только один возможный выход: им необходимо надеть на себя черное монашеское одеяние. Этим, конечно, объясняется, почему в древней Руси даже князья на смертном одре старались принять монашество. Они были искренно убеждены, что одно принятие ими монашества, хотя бы только за час до смерти, будет для них спасительно, зачтется им в деле спасения в особую заслугу. Также смотрел на пострижение в монашество и весь русский народ. Понятно само собою, что и сами монахи, безотносительно к своим делам и жизни, тоже смотрели на себя как на особых избранников Божиих, как на занимающих в деле спасения, сравнительно с Мирянами, особое исключительное и прямо привилегированное положение, ради только того, что они дали монашеские обеты и надели условные черные одежды.

При таком преувеличенном представлении русских о великом значении в деле спасения одних только монашеских обетов и одежд, они, в то же время, предъявляли к монашеской жизни и деятельности очень невысокие требования, на столько невысокие, что, исполняя их, монах в действительности ничем не отличался, по своим истинно христианским качествам, от обыкновенного самого заурядного мирянина, и притязания монаха, на свое преимущественное пред мирянами право получить вечное спасение, не имели никаких реальных оснований. Русские были убеждены, что если монах часто молится, посещая церковные службы, читает и поет разные каноны, постится, то уже одним этим он несомненно спасает свою

116

душу. А если молах, бежав из мира, поселится где-либо в пустынном месте, предаваясь там подвигам· умерщвления плоти, то такого отшельника, еще при его жизни, многие уже готовы были признать прямо святым, угодником Божиим. Воображение русских более всего поражал всегда чисто внешний и, так сказать, чисто физический подвиг благочестия, подвиг направленный почти исключительно на самоумерщвление плоти путем поста, долгих стояний, усиленных поклонов и т. под.; — такого именно внешнего физического подвига русские ожидали и требовали от своих монахов. О том, что должно скрываться за этим внешним подвигом, какие внутренние духовно-нравственные мотивы должны стоять за монашеским постом и молитвою, чтобы сделать их действительно спасительными для человека, русские мало задумывались. Мысли о том, что не молитва и пост сами по себе и механически создают высокое нравственное настроение, спасающее человека, а только живое деятельное исполнение заповедей Христа, при чем пост и молитва есть только форма и выражение нравственного высокого настроения, а не причина его,—такой мысли даже и не возникало в уме русских. Точно также у русских никогда не возникало мысли критически проверить справедливость того обычного, настойчиво распространяемого утверждения монахов, что в мире будто бы только и думают, что о грехе, только и делают, что грешат, и что порок и грех так повсюду разлиты в мире, что в нем не остается даже и уголка, где бы благочестивый человек, незатопляемый в конец грехом и пороком, мог спокойно заняться спасением своей души, почему он и должен, если хочет спастися, обязательно бежать из мира за монастырские стены, где думают только об одной добродетели, только о спасении, куда мирские грех и порок не могут проникнуть и где поэтому, в противоположность греховному миру, царят только святость и благодать.

Против указанных взглядов русских на монашество с замечательною силою и убедительностью восстает препод. Максим, горячо и решительно заявляя, что истинное монашество, по самой своей сущности, заключается не в черных ризах, постах, долгих молитвах и стояниях,

117

не в сохранении девства или в пустынной жизни, не в умерщвлении только плоти и исключительных заботах о своем личном спасении, а единственно в исполнении самым делом заповедей Христовых, в деятельном непрестанном проявлении к нашим ближним любви, правды, милости и проч., без которых ни одному человеку невозможно спастися. Это потому, что все внешние, так называемые монашеские подвиги, совершаемые хотя бы очень исправно и усердно монахом, сами по себе могут не оказывать однако улучшающего и возвышающего влияния на его нравственное состояние: монах может истово класть положенные уставом поклоны, исправно и даже усиленно поститься и изнурять свою плоть, неопустительно посещать все церковные службы, вычитывать все положенные уставом молитвы и каноны и, в то же время, нравственно остаться по прежнему грубым, эгоистичным, испорченным и даже порочным. Причина этого явления заключается в том, что все указанные монашеские подвиги легко могут исполняться только внешне и механически, по привычке, по внушению и воздействию от вне, без активного, личного нравственного участия совершающего такие подвиги. Высшая нравственная настроенность вовсе не создается подобным внешним подвигом, а наоборот: самые эти подвиги создаются известною душевною настроенностью, служат только ее внешним выражением и обнаружением, и только в этом случае имеют цену и значение; так что монашеские подвиги, выражающиеся в посте, молитве, долгих стояниях, не причина высшей нравственной настроенности и нравственного усовершенствования монаха, а только следствие их, — высшая религиозно-нравственная настроенность сопровождается постом и молитвою, но соблюдение поста и молитвы может и не сопровождаться высшею нравственною настроенностью. С другой стороны, не монах только, но и всякий мирской благочестивый человек то же строго соблюдает посты, то же исправно ходит в церковь, молится дома, вычитывает положенные правила и молитвы и, может быть, часто постится и молится даже гораздо искреннее и сердечнее, чем монах, так как пост и молитва мирского человека являются делом более свободным и добровольным,

118

а потому более ценным подвигом, чем пост и молитва монаха, который, раз связав себя обетами, постится затем и молится часто только уже по требованию устава, по неизбежной для него необходимости, по привычке, при чем его личная воля и расположение часто уже не играют при этом никакой активной роли. Правда, монах может поститься и молиться количественно больше, чем мирской человек, но в деле нравственного подвига, в деле спасения важно, конечно, не количество молитв и воздержаний от яств, а сопровождающая их внутренняя нравственная настроенность, которая только одна и придает истинную цену посту и молитве, так что между монахом и мирским человеком, с этой стороны, нет никакого существенного различия.

В своем поучении к инокиням ¹) преп. Максим решительно заявляет: «сам Господь учит, глаголя: не всяк глаголяй ми Господи, Господи, внидет в царство небесное, но творяй волю Отца Моего небесного, сиречь, иже спасительных заповедей Его прележне совершает словом и делом; а) иже бо молитвы точию долги приносити Ему тщится, Божиих же заповедей плоды, иже есть любовь и правда и милость, не печется приносити Ему, услышит от Него: что мя глаголете, Господи, Господи, а, яже Аз повелеваю вам, не творите». «Горе убо вам, говорит преподобный, обращаемся убо вотще текше и трудившеся воздержанием точию от брашен и долгими молитвами и бдении спастиея уповаше, несть бо царствие Божие брашно и питие, но правда, мир и радость о Дусе Святем.... Царствие Божие ничтоже ино есть, точию правда всяка и любы совершенна и святыня и милость и щедроты ко всякому, в бедах и нищете живущему». «Ради всех добрых дел, иже показаша ко в бедах живущим, венчает (на страшном суде) праведных Праведный и милостивых Милостивый и Человеколюбивый, прочая их исправления и подвиги духовные умолчав, глаголю же: посты многи и отходы в дальних и не во вселенных (ненаселенных) пустынях, сие хотя показати нам Всемилостивый, яко кроме ми-

¹) Сочинениями препод. Максима Грека мы пользуемся по печатному казанскому изданию.

119

лости и человеколюбия, яже ко в бедах живущим, вся она неполезна и не единаго слова достойна вменяется у Него: сам бо глаголет: милости хощу, а не жертвы, разум Божий, а не всесожжения». Далее преп. Максим говорит, что в причте Господа о мудрых и неразумных девах, под последними разумеются души тех благочестивых мужей и жен, которые думают, «молитвами всенощными и посты многими очистити себя от всякия скверны плоти и духа: елей же, сиречь, милосердие и сострадание еже к нищим и в бедах живущим, не попекошася пристяжати», почему они и не могли войти, вместе с мудрыми девами, в храмину жениха ¹).

Те же самые мысли, что одни монашеские обеты, черные ризы, посты и молитвы, без деятельного исполнения заповедей Божиих, не могут спасти монаха, л что сущность монашества вовсе не заключается в постах и молитвах, преп. Максим очень настойчиво и сильно высказывает и во многих других своих сочинениях, где только для этого подходил какой-либо удобный случай. Обращаясь к душе он говорит: «добродетелей не стяжавши, в мрачную тьму во веки вселишися, преисподним предана мучениям, ничем же пользовавшися от частых и долгих молитв, и, их же носиши, черных риз. Молитвы бо, и сия черные ризы, тогда благоприятна и благочестна Богу суть, егда с прилежным соблюдением исполнявши вся заповеди Божия, не яко же ты разсужаешь, но яко же Господь твой повелел и уставил есть: ничтоже ино, точию делание заповедей, — ни долги молитвы, ниже воздержание от брашен. Делания бо ради заповедей, поясняет преподобный, узаконена быша вся молитвы, пощения, бдения, уединения, о них же не хвалися, дондеже не брежешь делание заповедей. Наипаче же потщися достигнута то преже всякия добродетели.... Угодна ли творити мниши (душа) своими долгими молитвами и черным сим власяным образом Христу, любящим милость паче жертвы, и осужающа всякого нищененавидца? Воистину люте есть прельщена и заблудила еси от правошественного пути и на песце назидавши храмину свою, а не на камени твердем, еже есть

¹) Т. II, 397-398, 401, 408-409.

120

соблюдение делом всех заповедей Спасовых» ¹). В своем сочинении «Стязание о известном иноческом жительстве» преп. Максим говорит: «како мним благоугодити Богу? паче же: како избежим страшного оного суда, егда не от зельнаго поста и бдений и долгих песнопений, но от единого человеколюбия и щедрот, яже к нищим, венчает стоящих одесную Его? Елико бо, рече, сотвористе единому от меньших сих братий Моих, Мне есте сотворили. Такожде и сущим ощую: и не зане посты великие не исправиша и бдений, или зане долгими пении не воспета Его, поношает им, но понеже не едино человеколюбие николиже показаша к нищим, их же и своею братиею называти не стыдится» ²).

В своем «сказании живущим во гресех неотступно, а каноны всякими, и молитвами преподобных молящимся Богу во вся дни, надеющимся спасение получити», преп. Максим говорит: «ведомо убо да есть нам благочестивым, яко дондеже пребываем во гресе, еже есть в преступлении божественных заповедей Христа Бога, аще и вся молитвы преподобных, и тропари, и кондаки, и молебные каноны глаголем во вся дни и часы, ничтоже отнюдь исправляем·, Сам бо Владыко Христос Собою глаголет к нам, аки укоряя нас и поношая: что Мя глаголете: Господи, Господи, и не творите, еже Аз повелеваю вам». В уста Богородицы преп. Максим влагает такие слова: «ниже внемлю тебе отнюдь, аще и безчисленными каноны и стихеры красным гласом поении мне: милости, а не жертве, слыши, хотящего Господа, и разум Божий, а не всесожжении» ³).

Конечно, соглашается преп. Максим, хороши и молитвы и посты, но не сами по себе, безотносительно к деятельному исполнению заповедей Божиих. «Добро есть вельми, говорит он, и поднужно есть тучнейших брашен отлучение к умерщвлению плотских скоктаний, и молитва к просвещению душевных сил; но подобает к сим приложити и душевных страстей воздержание, да не ре-

¹) II, 43-44. ²) II, 98-99, ³) II, 214, 242.

121

чется и о нас божественное слово, глаголющее; храняще суетная и лжива, милость свою оставиша». И в другом месте преподобный замечает: «добро убо, добро воистину и вельми спасительно молитва и пост! ов убо плотская скоктания утишает и миртвит и помыслы чистит; оваже Богу соединяет и духовне присвояет и боговидна творит молящагося трезвенне; но аще лишатся преже реченных выше добродетели, аки ничтоже вменяются пред праведным Судиею» ¹).

По мнению преп. Максима, один физический пост не только не спасает постящегося, но и служит к его большему осуждению. Если мы не усвоили христианских добродетелей, то, замечает преподобный», не пользует нас воздержание от мяса и рыб и вина и масла, аки во едином воздержании от брашен полагающих все упование нашего спасения». Мало того. Один физический пост прямо уподобляет так постящегося самим бесам. Преподобный говорит: «воздержание совершенное от душетлительных страстей истинен есть пост и Богу приятен: а едино от брашен воздержание не токмо пользует мене, но и больши осужает и бесом уподобляет» ²).

Не только пост, молитвы, долгие бдения, каноны и стихиры, жизнь в пустыне, без исполнения заповедей Христовых, особенно заповеди о милосердии к бедному и нищему, не спасают человека, но и самое девство, которым так гордятся монахи, не спасет их. «Страшного судилища бойтеся, говорит Максим, еже ниже девства, ниже Творца чудесеми оправдает, понеже во своих сосудех не стяжаша масла, сиречь, о убогих, озлобляемых люте мразом и гладом и всякою нуждею, не попекошася» ³).

Единственно, что спасает всякого человека, а следовательно, и монаха, единственно в чем заключается истинное, настоящее монашество,—это деятельное исполнение заповедей Христовых,—полное всецелое осуществление их в нашей жизни. «Да бдим с мудрыми девами, поучает преп. Максим, возмем елей доволен с собою, глаголю

¹) II, 161, 349. ²) III, 258. II, 246. ³) II, 273.

122

же: еже ко всем вкупе в нужах и скорбех живущим богоподобно человеколюбие и милость, имиже наипаче милосердится о нас всех Творец и Владыка, о нихже буя небрегше, затворишася вне таинственного невестника, ничим же пользовавшеся своим девством». В слове «о покаянии» преп. Максим говорит: «аще убо воистину и от всея души веруем Спасу Христу, и желаем безконечного царствия Его делом да покажем, а не словом и внешними сими платы, веру нашу ко святым заповедям Его; зане вера без дел мертва есть и отнюдь безплодна». В слове «к хотящим оставляти жены своя без вины законные и ити во иноческое житие» преп. Максим поучает: «весть, что иноческое житие ничтоже ино есть, точию прилежное исполнение спасительных «заповедей, божественного и поклоняемаго Христова евангелия, сиречь: всяка правда, всяка милость, и милосердие, и любы нелицемерна, смирение сердечное, кротость, целомудрие, презрение богатства гиблющаго; славы мирския и чести и тщеславия и всякого лихоимания отложение... Не ризным бо применением и брашенным воздержанием благоверие христианское состоится, а нременением от злых поганских обычаев и воздержанием от всякия злобы и душетлительных страстей плоти и духа». И в другом месте преподобный заявляет: «деланию бо настоящий век есть, сиречь, добрых дел явление, а будущий воздаянию, а не очищению». Истинный инок, по Максиму, есть тот, кто деятельно, не только словом, но и самым делом проявляет свою любовь к ближнему, кто «бывает милосерд, щедр, нищелюбец и милостив ко всех вкупе, в скудости и различных бедах живущим», вообще, кто спасительные заповеди Христа «прилежне совершает словом и делом» ¹).

Если таким образом монашеские обеты, черные ризы, долгие посты, молитвы и бдения, девство, пустынная жизнь, продолжительное пение стихир и канонов сами по себе не спасают и не могут спасти монаха, так как всех могут спасти и действительно спасают только правая вера и деятельное живое исполнение заповедей Божиих.— вера, соединенная неразрывно с добрыми делами, направ-

¹) II. 120, 146, 238-239, 259, 397, 400.

123

ленными на наших ближних, особенно бедных меньших братий; то само собою следует, что монашество вовсе не есть необходимое условие для спасения человека, как думало значительное большинство русских; само собою следует, что мирской человек и без монашества, постоянно живя и действуя в миру и не разрывая с ним связей, может спастися. Так действительно и думает, так и учит преп. Максим.

Решительно восставая против тех русских, которые, побуждаемые ложно понимаемыми заботами о спасении своей души, стремились развестись с своими женами, чтобы идти в монастырь и там спасаться, преп. Максим заявляет, что каждый человек и «в мирском чину», истинно благоугождая Богу исполнением Христовых заповедей, спасается. Это потому, что вовсе не существует какого-либо различия между добродетелями мирскими и монашескими,— заповеди Христа, исполнение которых только и соделывает наше спасение, одинаково обязательны для всех христиан, как для монахов, так и для мирских. Поэтому монах, не исполняющий заповедей Христовых, не спасается, не может быть наследником царствия Божия; наоборот мирянин, живя с женою, воспитывая детей и сохраняя все мирские связи, если будет исполнять заповеди Христовы, спасется, сделается наследником царствия Божия, так как дело спасения человека, всюду твердит преп. Максим, всецело зависит от исполнения заповедей Христовых, а не от монашества. «Не отчайте убо свое спасение, поучает преподобный, иже с женами законно живущей и чада питающей, ниже ищите разрешения от них... Иже убо заповеди Спаса Христа с прилежанием исполняет, и верою несумненною и желанием теплейшим ко угодию Богу, а не человеком, той от него и у него вменен будет и наречется инок хотя и в белческом от жития сего изыдет»¹).

Но если монашеские обеты, черные ризы, посты, долгие стояния и другие внешние иноческие подвиги не играют сами по себе, по мнению преп. Максима, никакой существенной роли в деле спасения человека,—так как Хри-

¹) II, 235-239

124

стос и Апостолы для всех своих учеников и последователей сделали обязательными исполнение всех своих заповедей, не подразделяя их на заповеди высшие—для иноков, и на заповеди низшие—для мирян, почему нет и не может быть никакого существенного различия между христианскою добродетельною жизнию инока и мирянина, — она у того и другого должна строится одинаково на том же самом для всех христиан едином учении Христа и Апостолов, а спасение каким либо иным путем, вне деятельного исполнения заповедей Христовых, ни для кого невозможно;—то естественно и сам собою возникает вопрос: для чего же в таком случае существует монашество, как что-то особое от мирян по самой своей жизни, целям и задачам?

Монашество, по мнению преп. Максима, должно существовать во всяком христианском обществе, и его отсутствие в нем указывает на очень низкий уровень всей религиозно-нравственной истинно христианской жизни данного общества. Это потому, что как само монашество, с одной стороны, является естественным и необходимым обнаружением высшей религиозно-нравственной христианской настроенности данного общества; так, с другой стороны, уже существуя, необходимо оказывает самое широкое и благотворное воздействие на всю религиозно-нравственную жизнь общества, служит прочною опорою и поддержкою всех его высших религиозно-нравственных стремлений. Но так бывает только в том обществе, где существует истинное, настоящее монашество, а не монашество неполное и одностороннее, а тем более монашество искаженное, монашество только внешнее, представляющее из себя, и по сравнению с мирским житием, низшую форму христианской жизни.

Истинное монашество, по мнению преп. Максима, основывается исключительно на учении Христа и Апостолов, только этим учением, а не какими-либо человеческими учениями и преданиями, оно руководствуется в своей жизни и деятельности. Оно стремится всецело осуществить заповеди Христа о любви к ближнему, о правде, милосердии и проч., почему вся монашеская жизнь и деятельность, согласно с ясным и определенным учением Христа,

125

направлена на самоотверженное служение ближнему, при чем это самоотвержение доходит до пожертвования своею жизнию за други своя. Истинные монахи, воодушевляемые горячею верою во Христа, пламенным желанием видеть на деле осуществленными Его божественные заповеди, желанием доставить торжество Его учению над людского неправдою, господствующими в мире страстями и пороками, смело идут в исполненный греха мир, чтобы неустанно сеять в нем божественное учение Христа, побуждать всех к ревностному исполнению заповедей Христовых, сами являя тому первый и наглядный для всех пример. Они являются в мире самоотверженными представителями любви к ближнему, бесстрашными борцами за Христову истину и правду, мужественными обличителями всякой людской неправды, людских пороков и нечестия. Они всегда там, где зло, пороки и грехи грозят окончательно восторжествовать над добром и истиной, и где их помощь и содействие, поэтому, особенно ценны и необходимы. И если всякий порок, всякий грех, всякая неправда находят в них своих неутомимых обличителей, зато и всякое высшее христианское стремление, всякая высшая религиозно-нравственная христианская настроенность всегда находят в них прочную опору, поддержку и поощрение. Словом истинные монахи—это истинные воины Христовы, это носители и деятельные неустанные проводники в мир всего христиански святого, высокого истинного и доброго, — это благодетели и защитники всех бедных, несчастных и угнетенных нуждою-ли, бедою-ли, людскою-ли неправдою и корыстью.

Понятно теперь, почему преп. Максим так часто и решительно проповедывал русским, что монашество состоит не в черных ризах, постах, долгих молитвах и стояниях, в пении стихир и канонов, что все специально монашеские качества и подвиги сами по себе не имеют спасающего значения, если не сопровождаются деятельным исполнением заповедей Христовых, и что спасение достижимо и вне монашества—в миру, что у Христа истинный монах тот, кто исполняет Его заповеди, хотя бы он и был белец.

Для того, чтобы истинный монах мог с успехом и

126

беспрепятственно выполнить свое высокое и трудное призвание: быть продолжателем в мире дела Христова, Его св. Апостолов и учеников ему необходимо обладать определенными и очень высокими духовными качествами, которые не даются обыкновенному человеку так себе, сами собою, но приобретаются ими постепенно, мало по малу, путем долгих энергичных усилий, неустанной работы над своим личным духовно-нравственным усовершенствованием. В виду этого человек, почувствовавший себя способным стать истинным монахом, посвятивший себя на беззаветное служение Христовой истине, правде и любви, на деятельное до полного самопожертвования служение ближнему, отрекается от всех мирских и житейских связей и идет в пустыню или монастырь с тем, чтобы здесь свободно и без помехи предаться самоизучению, самоусовершенствованию и всецелому самоотречению в виду предстоящего ему великого и трудного подвига. Эта для него время искуса, время всесторонней собственной переоценки своих сил и дарований, время усиленной сосредоточенной работы над самим собою. Молитва, пост, чтение и изучение Св. Писания, внутреннее самоуглубление, борьба со всеми нечистыми вожделениями и расположениями своей души и тела, выработка постоянно-устойчивой высокой религиозно-нравственной настроенности, составляют его постоянные занятия в пустыне. И только после такого самоизучения и самоусовершенствования, только закалив себя в борьбе с своими собственными страстями и похотьми, уничтожив в себе все грубо личное и эгоистичное, выработав в себе полную и всегдашнюю твердую готовность жить только для блага и спасения своего ближнего, готовность пожертвовать для него самою своею жизнию, монах оставляет пустыню и идет в мир, чтобы неустанно делать здесь дело Божие. Поучая, исправляя, обличая, помогая всем нуждающимся в помощи и защите, он, в то же время, по отношению к себе самому, не перестает предаваться подвигам молитвы, поста, самоограничения, воздержания, как таким средствам, которые помогают ему лично восходить на большую и большую высоту нравственного совершенства. Общественно-публичный подвиг всегда и необходимо сочетается у него неразрывно с подвигом чисто личного усо-

127

вершенствования, — спасение других тесно связывается у него с личным спасением.

Таким образом истинное настоящее монашество слагается из двух элементов: из подвигов личного усовершенствования, как неизбежного условия для предстоящей общественной деятельности в мире; и из подвигов общественно публичной деятельности, как осуществления самим делом заповеди Христа о любви к ближнему, как необходимое и естественное обнаружение высокой истинно христианской настроенности, приобретенной настоящим монахом. Та и другая сторона его жизни и деятельности, т.е. и подвиги направленные только на свое личное усовершенствование, и подвиги направленные на благо и спасение ближнего, находятся в неразрывном единении, в постоянном взаимодействии и ни одно из них, во всей своей полноте и совершенстве, не может осуществиться без другого. Подвиги исключительно в интересах своего личного усовершенствования и спасения, есть только фундамент, а не самое здание; одно стремление спасать ближних без предварительного высокого личного нравственного усовершенствования является зданием, построенным без фундамента на зыбком песке. То и другое, следовательно, взятое в отдельности, не достигает вполне цели, и только гармоническое сочетание личного подвига с подвигом общественным делает истинного монаха.

В научение и назидание русским преп. Максим ярко и живо изображает пред ними картину строя и деятельности латинского монашества, которому, по его мнению, русские, с указываемых им сторон, должны подражать.

Настоятели латинских монастырей, по заверению преп. Максима, «вси исполнени всякия философии и разума богодохновенных писаний». Латинские монахи, говорит преподобный, «не пекутся, како пристяжут изобилии стяжаний, имений, стада всяческих скотов, ниже всякия сокровища на земли, злата и сребра; едино у них преизобильно стяжание и сокровище неистощаемое есть: прилежнейше соблюдение и скончание всех евангельских заповедей, ими же скоро и удобь исправляется у них главизна добродетелей — любовь яже к Богу и ближнему своему, ея же ради день и нощь тружаются во святых писаниях, ими же просвещаеми,

128

паче и паче разжигают себе углие божественных желаний, от них же двизаеми и поставляеми, молчати не терпят слово спасительное и учительное же о славе Божии, « учаще без престани во церкви благодать Господня и свидетельствующе всякому человеку неисчетное человеколюбие и благость». Латинские монахи «аки чадолюбивии отцы, пекушеся безпрестани о спасении многих, честни бывают всем вкупе и любими». Они «понеже царствие Божие, сиречь, спасение и ближних своих, прилежно и якоже богоугодно взыскуют учении всякими и частыми, яже от божественных писаний, себе же и послуииающих их спасают, в лепоту и правду и человеколюбивый Бог спасаемых изобилует, яже к житию потребная, поспешествующуему во спасение многих». Описывая указанными чертами деятельность и свойства латинских монахов, преп. Максим говорит: «блажени убо воистину, елицы взыскуют растити вину толь прежелаемоему царствие правдою его, сиречь прилежным деланием святых Его заповедей, тружающихся безпрестани в поучениих и в прочитании богодохновенных писаний Его; их же тайную силу со усердием всяким простым людем изъясняюще, учения всяческая от себе промышляюще, плодоносят выну Владыце своему душа словесные уловлени дотоле от диавола, и сего ради всяко услышат от него сие: благодать вам раби предобрии вернии, над многим поставлю вас, внидите в радость Господа своего» ¹).

Таким образом преп. Максим признавал истинными монахами только тех, которые прилежно соблюдают и исполняют до конца «всеевангельския заповеди», «главизною коих» служит любовь к Богу и ближнему; которые день и ночь трудятся над изучением святых писаний, чем они разжигают в себе «углие божественных желаний»; которые постоянно проповедуют в церкви, возвещая всем славу Божию, неисчетное божественное человеколюбие и благость; которые, как чадолюбивые отцы, заботясь о спасении не только своем, но и ближних своих, всячески стараются научить и просветить их «учении всякими и частыми», направить их жизнь и деятельность на путь

¹) III, 185, 188-189, 193-194.

129

правды и истины и тем освободить их души от сетей диавола. В последнем своем призвании: спасать научением и просвещением многих — своих ближних, особенно простых темных людей, часто ради своего невежества и темноты ведущих не христианскую жизнь, истинный монах находит свое главное призвание, смысл и оправдание своего исключительного положения в православной общине. По мнению преп. Максима только такие монахи и услышат обращенные к ним слова Господа: благодать вам, раби предобрии, вернии; в мале явистеся вернии, над многим поставлю вас, внидите в радость Господа своего.

Истинного монаха, прекрасно изучившего Св. Писание, хорошо знакомого с светскими науками, неутомимого церковного проповедника и учителя, своею горячею проповедью спасавшего своих ближних от пороков и житейских бед и окончившего жизнь, за свои смелые обличения людских неправд, мученическою смертью, преп. Максим видел во Флоренции. Это был известный Иероним Савонарола, проповеди которого слушал и деятельностью которого так восторгался и увлекался преп. Максим. Конечно, и сам преп. Максим был истинным настоящим монахом, так как вся его жизнь на Руси была всецело посвящена проповеди евангельского учения, неустанному обличению наших общественных пороков и недостатков, наших заблуждений и суеверий, нашей умственной темноты и невежества. И преп. Максим, за свои смелые обличения, за свое горячее деятельное стремление научить русских, просветить и наставить, терпел гонения, заключения и даже он, человек православнейший и святой жизни, был публично ославлен еретиком и публично осужден как еретик.

Не мало было и в древней Руси истинных настоящих монахов, которые задачею своего монашеского подвига ставили не свое только личное спасение, но и спасение своих ближних, которые принимали деятельное непосредственное участие в жизни мирских людей, в видах направиться течение на истинно-христианский путь, которые, разжигаемые великою ревностью о славе Божией, шли проповедывать учение Христа незнающим его племенам и свой апостольский подвиг заканчивали иногда мученическою смертию.

130

Но, в общем, помимо единичных и исключительных явлений, преп. Максим не нашел в современном ему русском обществе той высокой религиозно нравственной настроенности, той горячей живой ревности о Христе, которые одни делают истинных настоящих монахов, почему к тогдашнему русскому монашеству он и отнесся в общем отрицательно, поставив его по достоинству даже ниже тогдашнего латинского монашества.

Мы выше говорили, что истинное настоящее монашество слагается из гармонического сочетания двух элементов: из подвигов монаха, направленных на личное самоусовершенствование, и из подвигов общественно-публичной его деятельности, как осуществления на деле заповеди Христа о любви к ближнему, как естественное и необходимое обнаружение приобретенной монахом высшей религиозно-нравственной христианской настроенности.

К сожалению русские монахи, в большинстве, поняли идеал монашества, его назначение, задачи и цели очень узко и односторонне. Они думали, да и сейчас думают, что истинное монашество состоит только в подвигах личного усовершенствования с целью своего только личного спасения и что этим исчерпывается вся задача и назначение монашества. Монахи, думали они, должны раз навсегда и окончательно порвать все связи с миром, совсем не знать его и для монаха не должно существовать более каких-либо близких ему в мире, к которым бы он обязан был какими-либо отношениями; его единственная задача и призвание — спасать только самого себя, а не другого. Пусть в мире царят грех, пороки, горе, беды и всякое зло, которые гнетут и губят наших ближних. Монаху нет до этого никакого дела. Не его обязанность бороться с царящими в мире пороками и злом, спасать от них своих братий о Христе, он нарочно для того и убежал из мира, чтобы не иметь никакого дела с мирским злом и грехом, его задача спасать только самого себя, а до ближних в мире, до их горя, страданий и гибели, ему нет никакого дела,—разве одно: при случае он может за них помолиться.

Дом—мир горит, в его пламени гибнут несчастные беззащитные мужи, жены, дети: одни—сильные мужествен

131

ные люди, все проникнутые к погибающим любовию, с опасностью собственной жизни бросаются в пламя, чтобы спасти из него своих гибнущих собратий; другие энергично борются с пламенем, напрягают все свои силы, чтобы затушить, уничтожить его. Не так будто бы должен поступать монах. При виде пламени он поспешно и с спокойною совестью убегает из горящего дома куда-нибудь подальше, в безопасное место, радуясь и утешаясь, что он сам благополучно спасся, что его самого не сожжет, а до других, оставленных им в пламени, ему нет никакого дела, —пусть горят и гибнут; при случае, на свободе от забот о своем личном спасении, он за них помолится.

Эта грубо-эгоистическая, чуждая учению Христа, теория монашества, признаваемая за правую многими русскими, естественно и необходимо должна была сказаться на нашем монашестве, поскольку оно строится по этой теории, самыми печальными последствиями.

Исполнение всех заповедей Христовых, что, по мнению преп. Максима, составляет необходимое условие спасения каждого человека, очевидно, никак не может быть достигнуто вне мира, вне тесной связи с ним. Когда монах, разорвав все связи с миром, поселяется в пустыне, то он, понятно, сразу освобождается от тех многих пороков и недостатков, которые могут возникать и развиваться только при живом деятельном общении с другими людьми: он более не гневается и не ссорится, потому что не с кем; он не завидует, потому что некому; он не делает никакого зла другому, потому что нет этого другого; он более не сребролюбив, потому что нет серебра и т. д. Таким образом в пустыне монах сразу освобождается от целой массы недостатков, грехов и пороков, которые могут возникать и существовать только когда человек живет в тесном непрерывном общении с другими. Это, конечно, очень важная и выгодная сторона пустынного монашеского жительства. Но оно имеет и свою обратную сторону. Если монах, живя в пустыне, не может, по самому существу дела, проявить многие отрицательные качества, свойственные мирской общественной жизни, за то, с другой стороны, он не может

132

проявить, по той же самой причине, и многих положительных качеств, без которых однако, по справедливому мнению преп. Максима, спасение человека невозможно. Чтобы спасти себя, монах должен исполнить самым делом все заповеди Христовы; но пустынная разобщенная с миром жизнь делает это для него невозможным. Как может проявить такой монах мир, кротость, милосердие, любовь к ближним; как он может помогать бедным, несчастным, сирым, заключенным, когда около него нет других людей, совсем нет, так сказать, самых объектов, на которых и при посредстве которых только и возможно на деле осуществить заповеди Христа? Необходимо и неизбежно поэтому убежавший из мира монах оставляет в своей жизни неисполненными большую часть заповедей Христовых,—они для него необходимо делаются даже чем-то сторонним, его не касающимся, чем-то ему вовсе ненужным. Поэтому-то пустынное, вполне отрешенное от мира монашеское жительство, должно иметь и действительно имеет только временное значение, так как оно, по самому существу дела, не может сопровождаться исполнением всех заповедей Христовых, а потому оно одно не может вести человека и к спасению. Конечно поэтому те пустынники, которые успевали достигать в пустыне действительного высшего личного нравственного совершенства, не только не разрывали связи с миром, но и принимали у себя всех искавших у них утешения, совета, назидания, помощи в беде и нужде, в болезни и несчастий. Они, свою достигнутую подвигом полноту высшей нравственно религиозной силы, стремились разными путями излить в мир для его уврачевания, назидания, улучшения, смягчения его скорбей и немощей, не говоря уже о том, что они не отказывались принимать и непосредственное деятельное участие в делах мира, чтобы помочь лучшим его людям поборать или ограничить и смягчить чрезмерно развившееся в мире то или другое зло.

Значит, полное, всецелое и навсегда разобщение монаха с миром не только не может вести его ко спасению, как думали, да и сейчас думают многие русские, но наоборот: оно служит прямым ясным показателем упадка монашества, искажения его истинного характера.

133

В самом деле. Монах бежит от мира за искусственно устроенную ограду, —в монастырь, потому что в мире царствует зло и грех бежит с тем, чтобы навсегда остаться в монастыре, никуда уже не выходя из него. Но, понятно, бегство есть признание своего полного бессилия, своей немощи, страха и слабости; бежит тот, кто боится, кто не чувствует себя в силах бороться и поборать зло; бегство от зла, без борьбы с ним, не уничтожает зла, но скорее усиливает его. А между тем задача всякого истинного христианина, а следовательно и монаха, бороться с господствующим в мире злом, всячески уменьшать его и уничтожать,—не бежать нужно от зла, а сражаться с ним. Истинный настоящий монах— истинный воин Христа, видя врага смело идет на него, борется с ним и, с помощью Христа, побеждает его. Только слабый человек—монах не настоящий, при виде зла в мире, боязливо спешит поскорее убежать от него в безопасное место—за монастырскую стену, чтобы всю жизнь просидеть там в уединенной замкнутой от всего мирского келлии, утешаясь сознанием, что зло мира тут его уже не достанет. Едва ли такого воина можно назвать истинно храбрым и мужественным воином Христовым; как едва ли можно назвать храбрым и мужественным то войско, которое, при виде неприятеля, поспешно бежит, чтобы поскорее скрыться за искусственные укрепления с тем, чтобы уже никогда более не показываться из-за них на поле брани. Ни одно государство не пожелает иметь у себя подобной армии.

Понятно теперь, почему преп. Максим должен был отнестись к современному ему русскому монашеству отрицательно Московская Русь была покрыта в то время множеством монастырей. Но как были устроены эти монастыри, что они из себя в большинстве представляли?

Настоящий истинный монастырь—это цитадель истинного христианства, где собрано отборное войско для борьбы со врагами, где все устроено и организовано так, чтобы в любой момент можно было выпустить прекрасно вооруженную и ранее прекрасно во всех отношениях подготовленную рать Христовых воинов, которые появляясь на поле брани—в мире, с одной стороны, поражали бы и истреб-

134

ляли здесь врага—зло царящее в мире, людские пороки, невежество, грубые страсти и всякие неправды; с другой— вносили бы в мир свет, правду, любовь и мир. Монастырь должен именно воспитывать таких истинных воинов Христа и иметь к тому все необходимые средства, так что настоящий монастырь—это школа, воспитывающая просвещенных, мужественных, стойких борцов, всегда готовых все претерпеть, даже самую смерть, ради спасения своих ближних. В то же время настоящий монастырь служит убежищем-приютом для тех воинов Христовых, которые изнемогли от своей боевой подвижнической жизни и деятельности в мире, и потому нуждаются в покое и отдыхе, в подкреплении своих ослабевших сил, в освежении, расширении и углублении своих знаний, на которые мир предъявляет настойчивые требования. Между настоящим монастырем и миром не только никогда не прерывается тесная постоянная связь, но ни одно из них не может нормально жить и развиваться без другого; мир дает настоящему монастырю своих убежденных сынов, монастырь, принимая их, вырабатывает из них настоящих воинов Христовых, которые, окончательно сформировавшись в монастыре и снова появляясь в мир, вносят в него свет Христов, истину и правду Его, милость и любовь, и тем содействуют высокому и истинно христианскому религиозно нравственному' развитию всего общества и целого народа.

Но, к сожалению, таких монастырей у нас не было, да тогда, во время преп. Максима, и не могло быть, так как русские были совсем необразованы, в большинстве даже безграмотны и прямо невежественны, почему додуматься сами до устройства настоящих монастырей они не могли,— это было вне их тогдашних средств и сил. От греков же они приняли обычные в России монастыри, которых и держались. Поэтому-то, конечно, и сам преп. Максим, так горячо и энергично ревновавший о поднятии на Руси уровня монашеской жизни, указывал русским, как на образец для подражания, не на греческие, а на латинские монастыри.

Русские, как мы уже говорили, имели своеобразные представления о монашестве. В большинстве они были убеж-

135

дены, что уже одни монашеские обеты, сами по себе, спасительны, что если монах, отказавшись от семейной жизни, надевает черные ризы, усердно постится, по возможности неопустительно посещает все монастырские церковные службы, по возможности часто поет каноны и стихиры; то одного этого, т.е. только чисто внешних подвигов благочестия для него уже вполне достаточно, чтобы спастися. Об обязанности монаха исполнять самым делом все заповеди Христовы, об его обязанности спасать других, деятельно бороться с господствующим в мире злом, помогать всеми средствами и способами ближним в их бедах и нуждах, служить им и даже жертвовать ради них своею жизнью, большинству русских монахов даже и на ум не приходило. Они за тем и бежали из мира в монастырь, чтобы навсегда скрыться за монастырскими стенами от господствующих в мире пороков, страстей и всякого зла, и потому они не должны иметь более с ними никакого дела,—их путь спасения иной, чем путь спасения мирских людей, от всяких связей с которыми они окончательно и навсегда нарочно отделились монастырскою стеною. Мирские люди, живя в мире, могут соблюдать и, по возможности, действительно соблюдают все заповеди Христовы; они по необходимости, хотя бы ради спасения своих собственных детей и других кровных, энергично и неустанно борятся, доступными для них средствами и способами, с господствующим в мире злом, с людскими пороками, недостатками, неправдами, всячески стараются смягчить людские скорби, несчастия и беды, которые, ведь, могут постичь и их собственных детей и близких, почему и их собственные дети могут когда либо нуждаться в чужом участии, в чужой помощи, в чужой ласке и любви. Не то в наших монастырях, где заключились люди не противящиеся злу, а только пассивно, бегством спасающие себя от зла. Как скоро в монастырях отвергнута была мысль о необходимости для монаха исполнять самым делом все заповеди Христа, главизною которых служит любовь к ближнему, до пожертвования за него своею жизнью; как скоро монахи признали, что им не следует противляться злу, царящему в мире, а нужно только пассивно бежать и скрываться от него,

136

хотя бы то и за искусственные стены, им уже по необходимости приходилось избирать иной путь спасения, во многом существенно отличный от того пути, который ясно и определенно указан для всех самим Христом; им по необходимости приходилось создавать, в замен исполнения ясных заповедей Христа, особые монашеские подвиги, специальные монашеские добродетели, специальные монашеские качества, которые коренятся и вытекают уже не из прямого учения Христова, а из особых специальных монашеских обетов, правил и уставов. Но отрываясь от своей единственно настоящей основы—учения Христа и постепенно теряя с ним тесную неразрывную связь, такое монашество необходимо и неизбежно должно было божественное учение Христа о спасении подменить учением человеческим; чтение и изучение Евангелия, чтением и изучением разных тенденциозно составленных монашеских изречений, повествований и рассказов; заповеди Христа— человеческими уставами; святой высокий идеал христианина—идеалом инока; послушание Христу — послушанием старцу; волю Христа—волею настоятеля монастыря ¹).

Так необходимо и неизбежно, как скоро монашеством отвергнуто было коренное, основное условие спасения человека,—самым делом исполнять в жизни все заповеди Христа, как скоро им было усвоено то совершенно ложное, несогласное с учением Христа, воззрение, что монах должен и обязан спасать только самого себя, а ни как не других, у нас создались, монашество и монастыри не настоящие.

Следовательно, по самому существу, по самой своей постановке и строю, русские тогдашние монастыри не могли удовлетворить преп. Максима, предъявлявшего к монастырям, монашеской жизни и деятельности высокие нормы и идеалы Христова учения, и уже по одному этому преп. Максим должен был отнестись к тогдашним нашим монастырям и монашеству отрицательно.

Отрицательное отношение преп. Максима к нашим монастырям и монашеству еще более усилилось, когда он ближе познакомился с тем, что такое представляли из

¹) См. т. II, стр. 43, 93, 99, 113-114, 136-137.

137

себя наши монастыри и монашество в действительности, какой дух и направление всюду царили в них.

Чтобы понять всю силу, горечь и полную справедливость обличений преп. Максима против наших монастырей и монашества, необходимо прежде всего познакомиться с свойствами и характерными особенностями того материала, который мир давал и сейчас дает нашим монастырям, из которого слагалось тогда, да и сейчас слагается, монашество большинства наших монастырей.

Мы можем отметить четыре разряда людей, которые у нас поступали и сейчас поступают в монастыри, и которые своими особенностями придают своеобразный характер нашему монашеству.

I. В монастырь из мира уходят люди или сильно помятые или же и прямо искалеченные жизнью. Жить долее в миру, среди обычной житейской обстановки, таким людям, по разным причинам, становится наконец не под силу и они бегут в монастырь, чтобы там найти мир, покой, забвение тяжелого прошлого. Это люди больные, замкнутые в себе, занятые своим горем и своею бедою, загнавшими их в монастырь. Они постоянно боятся, чтобы какое-либо соприкосновение с миром не вскрыло их прежних мучительных ран, которые окончательно у них не заживают никогда, поэтому они бегут от людей и желают только одного: тихо, незаметно, по возможности спокойно' и примиренными со всеми, окончить в монастыре свою несчастную жизнь. Этот разряд лиц, конечно, никогда не играл, да и не мог играть в наших монастырях заметной активной роли.

II. Большинство, собственно главный и основной элемент монастырских насельников,—это люди не приладившиеся ни к чему в мирской жизни, оказавшиеся неспособными вести в мире разумную, деятельную, здоровую жизнь, у которых не хватает ни сил, ни энергии, ни характера завоевать или создать себе среди других прочное и определенное, удовлетворяющее их, положение, и, в то же время, люди, по своему, благочестивые, благонамеренные и даже, особенно в минуту житейских неудач, думающие о спасении своей души. В мире их часто зовут неудачниками или несчастливыми, которым никогда не дается счастье, за что бы они

138

не брались. Они слабовольны, малосильны, их все способно смутить, соблазнить, ввести в грех, и так как их личная воля очень слаба, то они особенно восприимчивы ко всякому внешнему воздействию, а, следовательно, и ко всякому искушению. У них, в большинстве случаев, почти совсем нет никакого внутреннего содержания, никаких внутренних собственных устоев и вот они, побившись в мире, не сумев приладиться в нем никуда, идут наконец в монастырь, чтобы найти себе здесь то настоящее дело, какого они не нашли, или, вернее, не сумели найти в мире; а вместе с тем таким шагом они думают за одно и спасти свою душу, так как самый факт своего вступления в монастырь они признают за великий подвиг, который сам по себе открывает им прямой путь к спасению, почти совсем будто бы закрытый для них мирскою жизнию. В большинстве эти мирские неудачники поставляются тою средою, в которой отсутствует всякое образование, почему такие насельники монастырей бывают обыкновенно малограмотны, а, нередко, и совсем безграмотны. Являясь в монастырь, они вносят в него вместе с собою все свои низменные стремления, свои мелкие страстишки, все свои, от невежества происходящия, суеверия и предрассудки, всю узкость и все убожество своих религиозно-нравственных воззрений и понимания. За то им совершенно чужды и даже совершенно непонятны бывают все высшие духовные порывы и стремления, высшия идеальные требования, необходимость внутренней неустанной работы над своим нравственным самоусовершенствованием, необходимость полного перевоспитания себя на основе учения Христа, необходимость, так сказать, одухотворения и облагорожения своего собственного грубо-эгоистичного я. Об обязанности не только помогать и служить своему ближнему, живущему в мире, всеми своими силами и деятельностию, но и жертвовать за него самою своею жизнию, им и на ум не приходит. Естественно, что такой человек весь свой монашеский подвиг понимает чисто внешне, грубо материально и механически; самое монашество для него состоит только в черной одежде, постах, исправном, по возможности, хождении в церковь, в келейном вычитывании положенных

139

уставом правил. Такой монах иногда, в видах более верного спасения своей души, готов и на особый подвиг; но дальше ношения тяжелых вериг, лишнего усиленного поста, лишних сотен-двух земных поклонов в день он очевидно не пойдет, так как богатая и разнообразная внутренняя духовная жизнь, высшия стремления и потребности духа ему совсем неизвестны, и потому внутренний духовный подвиг и его результат—высшая религиозно-нравственная настроенность, являются для него недостижимыми.

Такой монах, лишенный собственных внутренних устоев, собственной нравственной силы и энергии, не имея в самом себе внутренней сдерживающей его силы, легко подчиняется всяким соблазнительным внешним влияниям мирской жизни, самому бороться с которыми у него не хватает ни сил, ни характера; такой монах, благодаря своей внутренней неустойчивости и расслабленности, каждую минуту готовый преткнуться и пасть от всяких мирских соблазнов,—естественно нуждается во внешних опорах и устоях, какими и являются для него монастырския стены, монастырская дисциплина, монастырские уставы и разные правила иноческого жительства. Они имеют целью, хотя бы сколько-нибудь подкрепить шаткую, неустойчивую волю слабого монаха, поддержать его, всегда готового пасть, от окончательного падения; оградить его, хотя бы внешними и принудительными средствами, от мира, сего непреоборимыми для такого монаха соблазнами и искушениями.

Понятно само собою, что ни на какие просветительные подвиги такие монахи неспособны, потому что они сами невежественны, в большинстве сами нуждаются хотя бы в самом элементарном обучении, которого у них нет; понятно, что они неспособны и на подвиги, требуемые борьбою с господствующим в мире злом, потому что у них нет сил и средств на подобную борьбу; неспособны они и на разные подвиги ради помощи бедным, больным, сирым и несчастным своим братьям ближним, живущим в мире, потому что они сами слабы и безсильны, сами требуют постоянной сторонней опеки, опоры и поддержки, да к тому же: всякое непосредственное соприкосновение с миром и всем мирским грозит им разными соблазнами и искушениями, от которых они могут только

140

пасть окончательно. Поэтому на долю таких монахов, по-видимому, остается одно: вечно, безвыходно сидеть за теми монастырскими стенами, за которые они раз попали; их единственный духовный подвиг,—в виду их полной неспособности самым делом исполнять все заповеди Христа, должна быть молитва, служащая для них и утешением и подкреплением; их постоянная нравственная настроенность должна выражаться в смиренном сознании и решительном признании своей немощности, своей слабости и бессилия, своей неспособности жить и спасаться как учит этому Сам Христос, в признании, что их жизнь представляет низшую форму даже сравнительно с жизнью мирских людей, которые более или менее дружно и неустанно борются с господствующим в мире злом, с людскою неправдою, испорченностью, которые всячески стремятся ослабить и смягчить людские беды, несчастия и страдания.

Но в действительности у этих монахов мы не только не встречаем указанного смирения, сознания своей нравственной несостоятельности, своей неспособности жить по заповедям Христа, а встречаем как раз обратное. Они именно только себя считают «цветом христианства», «солью земли», верными и единственными выразителями «православного идеала монашества», единственно «истинными настоящими монахами». Ко всему миру в совокупности, и ко всем живущим и работающим в мире, они относятся презрительно-отрицательно, как к чему-то нечистому и оскверненному, от чего монах должен бегать, чтобы как-нибудь не замарать, не испроказить себя от соприкосновения с этим нечистым; отрицательно они относятся и к тем истинным настоящим монахам, которые, желая исполнить самым делом все заповеди Христа, не только не разрывают своих связей с миром, но и служат для него светом, утешением, опорою, которые вообще служат миру в духе ясных и определенных требований учения Христа, не признаваемых нашими монахами.

III. Кроме указанных нами лиц, отличающихся низким умственно-нравственным развитием и пониманием, слабою шаткою волею, постоянною склонностью и готовностью

141

соблазниться и пасть, в наши монастыри шли сейчас идут люди очень умные, энергичные, с твердым сильным характером, которые, вступая в монастырь, намечали для своей деятельности определенные задачи и затем твердо и неуклонно шли к раз намеченной цели. Среди серенькой безразличной массы заурядных обычных монахов они скоро выделялись своими способностями, своею деловитостью и своим уменьем примениться к обстоятельствам. Такой умный монах, поступив в монастырь, прежде всего выучивается твердо и, по возможности, без ошибок читать, выучивается и писать, насколько возможно для него, грамотно, без особенно резких и грубых ошибок. Затем настойчиво усердно прочитывает несколько аскетических назидательных книжек, заучивает из них несколько рассказов, случаев, изречений, чтобы, где требуется, уметь сказать: такой-то авва, один святой старец, один благочестивый муж, один мудрый брат, сделал, изрек то-то. Благодаря своей относительной грамотности и некоторой условной начитанности, такой монах уже выдвигается из ряда других как книжный, просвещенный человек, темная масса монахов начинает чувствовать к нему особое почтение и уважение, тем более, что такой монах и по внешней манере держать себя обыкновенно счастливо выделяется из ряда грубоватых собратий: он держит себя прилично и с возможным для него тактом, знает, где сказать, где помолчать, умеет обойтись, как следует, с нужным или сильным человеком и т. под. Такие умные и энергичные монахи, часто властные и честолюбивые по природе, постепенно и умело продвигаются на видные, влиятельные места в монашеской общине и, наконец, становясь монастырскою властью, сосредоточивают в своих руках все управление монастырем, весь надзор за его внутреннею и внешнею жизнью, на характер и склад которой они оказывают решительное влияние. По своим общим воззрениям, по своему нравственно-религиозному уровню, по своему пониманию самого монашества, они ничем существенно не отличаются от общей окружающей их массы рядового монашества, так как и они в действительности, так же необразованы и невежественны, так же мало способны понять и

142

придавать цену внутренней духовной жизни и деятельности человека, высшим его идеальным запросам и требованиям, как и окружающие их иноки; и для них, как и для последних, все монашество состоит только в черных ризах, постах, в посещении церковных служб, в келейном вычитывании положенных уставом правил, и в чинном внешне приличном поведении.

Сделавшись монастырскою властью, такие лица обращают свое главное и исключительное внимание не на монахов и их духовно нравственную жизнь, не на средства поднять эту жизнь до возможной высоты и совершенства, а на самый монастырь, т.е. на монастырские здания, на монастырское разнообразное хозяйство и вообще, на внешнее материальное процветание монастыря. Они строят или улучшают монастырские здания, вводят в монастыре широкое, образцовое и возможно доходное хозяйство, всячески стараются увеличить разные доходные монастырские статьи, и если их ранее не было, то вновь создать их. Благодаря их хозяйственным заботам, практичности, ловкости и энергии создавались в старое время на Руси богатые обители со множеством земли при них, со всевозможными доходными угодьями, со множеством крепостных крестьян, а в настоящее время, благодаря им, строятся хорошие и доходные монастырские гостиницы, где с удобством всегда могут остановится тароватые богомольцы, а в городах усиленно строятся доходные монастырские лавки, разные подворья с помещениями для торгово-промышленных заведений; некоторые городские монастыри строят у себя целые торговые ряды для сдачи в аренду и т. п. В такой материально практической деятельности, направленной на материальное процветание и на обогащение монастыря, указанные монастырские власти видят свое главное и, пожалуй, свое единственное призвание, свою главную задачу; при том они искренно бывают убеждены, что, всячески содействуя чисто материальному процветанию монастыря, его обогащению, они оказывают тем услугу тому преподобному, в честь которого или которым основан монастырь, и что в то же время такою деятельностью они несомненно спасают свою собственную душу, так как они все и всячески усиленно приобретают не для себя

143

лично, а для святой обители, к чести и славе ее основателя или покровителя.

Так естественно и само собою, благодаря преобладающему хозяйственному направлению монастырской жизни и деятельности, исходящему от самих монастырских властей, представителей и заправил всей монастырской жизни, и вполне одобряемою всею монастырскою братией, на месте истинного настоящего монастыря вырастает какое-то хозяйственно-промышленное учреждение, только прикрытое внешней монашеской формой, нечто совершенно чуждое и прямо противное идее истинного настоящего монастыря.

Естественное дело, что к каждому поступающему в монастырь, указанного характера монастырские власти предъявляют вполне определенные требования, ничего общего, однако, не имеющие с требованиями истинного настоящего монашества, именно; от поступающего обязательно требуется, чтобы он всячески, всеми своими силами служил принявшему его монастырю, т.е. чтобы он своим личным трудом и усилиями, тем или другим своим уменьем и практическими знаниями служил материальному процветанию монастыря, накоплению в нем богатства, так как де именно такою деятельностью в пользу святой обители каждый монах несомненно спасает и свою собственную душу. Мирской человек, при таких условиях, вступив в монастырь, только переменяет свое внешнее одеяние, но совсем не изменяет своих мирских нравственных качеств и свойств, своих влечений, вкусов и занятий; умственная и нравственно религиозная его жизнь продолжает у него оставаться тою же, какою она была у него в миру, так как существенно, а тем более коренным образом, монастырская жизнь ее вовсе не затрагивает, а даже бывает наоборот: все его мирские практические уменья, ловкости и влечения всячески поощряются и находят в монастыре более широкую арену для своего приложения и дальнейшего развития. Власти обыкновенно быстро определяют, на что способен новый член и сейчас же, сообразно с прежними его мирскими занятиями, наклонностями и влечениями, дают ему соответствующее послушание в монастыре, так что монастырь не только не подавляет, не перерабатывает, не облагораживает мир-

144

ских навыков и влечений монаха, но еще более развивает и усиливает их, только направляя их не на личную исключительно пользу самого монаха, а на пользу и процветание всей обители. Со стороны специально монашеских качеств монастырь требует от всякого в него поступающего только одного: покорного и умелого исполнения возложенного на него послушания, по возможности исправного, насколько это дозволяет возложенное на него послушание, посещения монастырских церковных служб и возможно благоприличного и, во всяком случае, не соблазнительного для других внешнего поведения, чтобы оно не служило поводом к нареканиям на святую обитель.

IV. Конечно в наши монастыри поступают и лица по призванию, с истинным пониманием монашества, с стремлением осуществить на деле истинные задачи настоящего монашества, но эти редкие и прямо исключительные единицы или совершенно теряются и делаются совсем незаметными в массе заурядного рядового монашества, которое к таким лицам относится к тому же подозрительно и недоброжелательно, как к нарушителям порядка, установившейся в монастыре жизни; или же, после напрасной более или менее продолжительной борьбы, они незаметно и сами примыкают к общему окружающему их направлению жизни, и, вместе с другими, уже спокойно плывут по установившемуся течению, забыв о тех подвигах, о каких они мечтали при своем вступлении в монастырь.

Таким образом, вследствие указанных причин, наши монастыри в большинстве, как это было во времена преп. Максима, так и теперь, превращаются в хозяйственные (с мирским характером) общины, в которых материальное процветание обители ставится первою и главною задачею монашеской деятельности, при чем духовно нравственное воспитание самого монашества, населяющего монастырь, отодвигается на задний план и даже совсем игнорируется; в которых инок прежде всего ценится и почитается за его практическую житейскую деловитость и ловкость, без которых не может созидаться и развиваться материальное благосостояние обители. Такой монастырь вовсе не заботится

145

о научении и просвещении своей невежественной, и часто даже совсем безграмотной, братии, так как в монастырях нет для монахов школ и необходимых библиотек; в них, наоборот, прочно и крепко коренится, порожденное массовым невежеством монашества, убеждение, что для настоящего монаха просвещение, образованность, наука не только не нужны и неполезны, но и прямо вредны, — монаху будто бы гораздо легче спастися при полном невежестве, чем при широкой научной, хотя бы и строго православной образованности, так как для спасения будто бы достаточно знания одной молитвы Иисусовой. Эта монашеская упрощенная теория спасения—возможность спасения при знании только одной молитвы Иисусовой, открывает полный простор невежеству наших монахов и устраняет всякие заботы, как излишние, о их научении и просвещении. Точно, также такой монастырь совсем не заботится и о развитии в своих иноках высшей религиозно-нравственной настроенности, о выработке более правильных, в духе учения Христа, воззрений на истинные задачи, цели и деятельность монашества, совсем не приучает, и даже нисколько не поощряет и желающих иноков, к подвигам и деятельности ради пользы и спасения своих ближних, без чего, однако, по ясному учению Христа, невозможно спасение человека. Словом—в таких монастырях первое место занимает сам монастырь, т.е. монастырские здания, монастырское хозяйство, монастырские церковные службы и монастырские доходы, а никак не монахи, живущие в монастыре; достоинство такой обители прежде всего определяется ее материальным процветанием, чем богаче обитель, тем она важнее, а не внутренними качествами, внутренним процветанием в ней самого монашества. Поэтому и наш народ исторически был приучен самими монахами определять достоинство наших монастырей с внешней материальной точки зрения: на его языке «хороший монастырь» значит «богатый монастырь», «плохой монастырь» значит «бедный монастырь»; о нравственных качествах самых монахов народ обыкновенно не спрашивает, так как и его интересует только самый монастырь и, особенно, находящаяся в нем святыня, а не жизнь монахов и их нравственные качества.

146

Но как скоро наши монастыри стали хозяйственными общинами, преследующими в своей деятельности главным образом материальное благосостояние и процветание обители, накопление в ней богатств, то уже в силу одного этого обстоятельства, они необходимо должны были поддерживать с отвергаемым и теоретически презираемым ими злым греховным миром, самые разнообразные, живые, деятельные, реальные сношения. Если мир весь испорчен, исполнен всякого зла, если в нем царят грех и пороки, и потому монах и убежал из него; за то в том же греховном мире находятся в избытке все те материальные средства, которых совсем нет у самих монахов, но которые они всегда готовы приобрести и иметь у себя ради благосостояния и процветания св. обители. Но эти средства нужно добыть из мира, так или иначе извлечь из него, чтобы положить их в монастырь, для чего, очевидно, никак не следует держать обитель вечно на запоре от мира, а наоборот: нужно иметь ее врата широко отворенными, чтобы мир всегда и свободно мог входить в обитель и оставлять в ней нужные для ее существования и процветания материальные средства, без которых монастырь, при неуменье или нежеланье монахов все приобретать своим личным трудом, должен прикончить свое существование. На мирские грешные деньги, на святую милостыню, подаваемую грешным обитателем лежащего во зле мира, а не на личные заработки иноков, созидаются наши богатые монастыри. Так необходимо возникают и деятельно поддерживаются живые тесные и очень реальные связи между монастырем и миром, между бежавшими от мира монахами и живущими в мире людьми: мир сам по временам заходит в открытый для него монастырь, бежавшие от мира в монастырь монахи снова сами возвращаются в мир ради материальных интересов и выгод своего монастыря: мир дает, монастырь охотно от него берет. Полное, очень живое и непрерывное взаимоотношение устанавливается между греховным миром и бежавшими от мира за монастырские стены монахами, не смотря на очень решительное, по-видимому, заявление последних, что они совсем не хотят знать злого греховного мира, из которого они нарочно и навсегда бежали,

147

что они желают и требуют от мира будто бы одного: чтобы мир совсем и навсегда забыл их, а они—иноки навсегда умрут для мира.

Таким образом идея о полном отрешении от мира бежавших из него, за монастырские стены монахов, в целях навсегда разорвать с греховным миром всякие сношения и связи, навсегда умереть для него, в видах .предаться в уединенной монастырской келлии покаянию, оплакиванию своих грехов и созиданию в себе свободного от страстей сердца, в действительности, благодаря хозяйственно-материальному, направлению всей жизни монастырей, переходит в самые живые и тесные сношения иноков с миром, сношения, в основе которых лежат материальные интересы и расчеты, интересы стяжания и наживы, т.е. происходит необходимо, в силу ложно понятых и поставленных задач и целей монашества, полное извращение истинного монашества, или точнее: подмена его монашеством ненастоящим. Истинный монах идет в мир, чтобы там бороться со злом, людскими пороками и неправдами, чтобы неустанно проповедывать в нем божественное учение Христа, сеять в нем и поддерживать все святое, высокое, доброе; ненастоящий монах заявляет, что он навсегда прервал все свои связи с миром, совсем не хочет знать его и желает только одного, чтобы мир забыл его, как он сам окончательно умер для мира. Однако, на самом деле, такой монах не только вступает, но и деятельно поддерживает живые, непрерывные сношения с миром, охотно покидает свою уединенную келлию, чтобы, идти в греховный мир или для сбора подаяний на обитель, или бродит по передним и приемным сильных людей и влиятельных дельцов, ради приумножения средств своей обители, ради доставления ей новых стяжаний, и т. п.

Отрицание большинством нашего монашества того единственного пути спасения, который ясно и определенно указан Самим Христом и который заключается в исполнении самым делом всех заповедей Христовых, главизною коих служит любовь к ближнему, а ее высшим проявлением — пожертвование своею жизнью за ближнего: замена нашими монахами этого прямого пути спасения

148

иными—специальными иноческими подвигами, совершаемыми вне мира и не ради ближних, а в уединенной, разобщенной с миром монастырской келлии, и исключительно только ради спасения самого монаха, вызывает сильное негодование и безусловное осуждение преп. Максима. Он резко говорит: «молитвы бо, и сия черные ризы тогда благоприятна и благочестна Богу суть, егда с прилежным соблюдением исполнявши вся заповеди Божия, не яко же ты рассуждаешь, но якоже Господь твой повелел и установил есть; ничтоже ино (спасает), точию делание заповедей,—ни долги молитвы ниже воздержание от брашен. Делания бо ради заповедей, поучает преп. Максим, узаконена быша вся молитвы, пощения, бдения, уединения, о нихже не хвалися, дондеже небрежем делание заповедей». И затем обращаясь к тем проповедникам и защитникам монашеского непротивления злу в мире, к тем самозванным учителям, которые, «что повелел Господь их и уставил», подменяют своими собственными человеческими измышлениями и установлениями, преп. Максим грозно говорит: «воистину, люте еси (дуща такого самозванного учителя) прельщена и заблудила еси от правошественного пути, и на песце назидавши храмину свою, а не на камени твердем, еже есть соблюдение делом всех заповедей Спасовых» ¹).

Признав неправильною и несогласною с ясным и определенным учением Христа о спасении самую основу большинства нашего монашества, тот путь и те средства, которыми оно думает достигнуть христианского совершенства и спастися, преп. Максим дает нам яркое и очень живое изображение некоторых сторон жизни тогдашнего нашего монашества, чем наглядно опять подтверждает ту основную свою мысль, что монашество, без исполнения самым делом всех заповедей Христовых, не может быть, по своей жизни и деятельности, признано и действительно не есть истинное монашество.

Основною характерною чертою современного преп. Максиму русского монашества было—владение нашими монастырями землями, с поселенными на них крестьянами. Наши монастыри были тогда помещиками в собственном смысле

¹) II, 43-44.

149

помещиками самыми богатыми. Троице-Сергиев монастырь, например, владел более чем ста тысячами крестьян, его земельные владения и всякие угодья были буквально громадны. И другие монастыри владели также и множеством земель и множеством крестьян. Конечно были тогда у нас монастыри и небогатые и даже бедные, но и эти монастыри, по примеру своих богатых собратий, всячески усиливались разбогатеть, приобрести себе всякими средствами побольше земель и крестьян. Естественно, что обладание большими землями и множеством крестьян необходимо превращало наши монастыри из убежищ для ищущих уединения и спокойствия от мирской суеты иноков, в помещичьи хозяйственные центры, в помещичьи хозяйственные конторы, где постоянно кипела самая энергичная и вместе суетливая мирская и коммерческая жизнь и деятельность, где монахи превращались в истых хозяев помещиков, всецело занятых управлением и правильною эксплуатацию своих земель и крестьян, где монахи судили, рядили и карали своих рабов крестьян, или же, оставляя монастырь, разъезжали по своим многочисленным поместьям, чтобы на месте самим все видеть, управить, где нужно улучшить и разширить местное хозяйство и тем увеличить монастырские доходы. Мирская деятельность тогда всецело захватывала монаха, снова превращала его в ретивого мирского дельца и не оставляла у него ничего собственно монашеского,—монах кроме черной одежды исчезал совсем и на его место являлся мирской делец. Естественно, что и на нравственных качествах монашества, на всей его жизни и деятельности, это обладание землями и крестьянами сказывалось самым гибельным образом: здесь все тянуло монаха к миру, земле, все заполняло его душу мирскими помыслами и заботами и монах, крепко опутанный земным, уже не рвался более к небесному. Обладание землями и крестьянами даже прямо развращало монахов,—монах становился ленивым тунеядцем, корыстолюбцем, великим любителем пображничать, жестоким и немилосердым управителем своих бедных беззащитных крестьян.

Лучшие люди того времени прекрасно понимали всю зловредную сторону владения монастырями землями кресть-

150

янами, ясно видели, что наше монашество в корне подрывается и совсем развращается от этого ненормального положения наших монастырей. Поэтому, еще до прибытия в Москву Максима Грека, у нас уже открыто раздались энергичные голоса против владения монастырями поместьями и крестьянами, еще до его приезда у нас возгорелась борьба между монахами любостяжательными и нестяжательными. По очень понятным причинам громадное большинство монахов стояло на стороне стяжателей, которые, в конце, совсем победили и уничтожили небольшую группу нестяжателей, руководимую преподобным Нилом Сорским.

Вполне естественно было, что преп. Максим Грек, прибыв в Москву и познакомившись здесь с положением дел относительно монастырских владений, встал всецело на сторону нестяжателей и принял горячее и самое деятельное участие в литературной полемике против стяжательного монашества.

По убеждению и учению преп. Максима монахи должны все средства к своей жизни приобретать исключительно своим личным трудом, своею только собственною работою, должны есть и пить только то, что сами заработают своими руками, при чем они должны довести свои личные потребности до возможного минимума так, чтобы остаток от приобретенного личною работою раздавать на помощь бедным и нищим. Преподобный поучает иноков: «своя праведные труды яждь, якоже искони повелевает божественное Господне повеление... Ниже стяжи под рукою поселян аки властель, а, якоже Христов ученик, живи апостольски, руками своими добывающи себе хлеб свой, вся своя прежде раздавши нищим... Обнищати же изволяй паче, нежели сребром облиятися». «Твоими труды, говорит он обращаясь к душе, о несмысленная, повеленна еси убогия питати, а не иных крови испивати лихвами, и служити иным, а не владети над иными». Инокам следует жить, говорит он, «безстяжанно и преподобно своими труды, велие богатство мнящим нищету» ¹).

Между тем русские монахи, дав обет нестяжатель-

¹) II, 29, 32, 149.

151

ности, отрекшись от всего мирского, сейчас же открыто и решительно нарушают эти обеты, всячески усиливаясь приобретать разные стяжания. «Кая польза, спрашивает преп. Максим любостяжательного монаха, рцы ми, отрекшихся своих имений и стяжаний за безмолвие и безпечалие, ина паки тщатися пристяжавати множайша первых и множайшими попечении и молвами себе облагати? И отвечает: польза убо духовна не едина, тщета же паче и души безплодие». И затем преподобный замечает: «неполезна убо отнюд и зело пакостно иноком есть, еже имение паки и богатство собирати себе, якоже многожды изъявихом». В другом месте преподобный говорит: «мы, глаголемии евангельскии ученицы, ниже тщание есть взыти в совершенство, еще по Бозе жития, его же ради отрицаемся самоизвольно всех красных мира, внегда обещаемся Богу пред избранными ангелами Его, по святых его заповедех устроити оставшее время жития нашего, со всяким смиреномудрием, христоподобным же убожеством и кротостию; таже обет наших забывше, и паки ничтоже возмневше их, стяжания паки себе и стадо всяческих скот, яко и в первом мирском житии нашем, тщимся всегда пристяжати, и злато и сребро себе скончати на земли со всяким неправдованием и лихоимством беззаконных ростов, евангельстей заповеди сицевые богомерския прибытки крепце отричюще, и в безчисленных печалех паки, и житейских молвах, тяжбех и сварех себе влагаем, равне держащимся мирского жития, и, еже множайших слез достойно, яко сицевая дерзающи, супротив божественным заповедем и нашим обетом, не токмо не чуем прегрешение наше, но еще хвалимся, аки правду исправляюще. Лепо паче каятися нам страшному Судии, отступившим прегрешения нашего, и злескопленная рассыпати добре» ¹)..

Монахи, давши обет нестяжательности, и в то же время заботящиеся, о стяжании, уподобляются, по мнению преподобного, псам и свиньям. Кто из монахов, говорит преп. Максим, отказавшись добровольно от всяких стяжаний, «паки пристяжавает села и стяжания различна, имже сплетаются попечения и молвы житейски, и яже на мало

152

утишившися плотския душевные страсти, паки возникнувши, окаянную душу инока обступают и воюют и всяким образом уязвляют, — яве, сицевый пострада глаголемое премудрою притчею: пес обращся на свои блевотины, и свиния омывшися в кале сквернаве; егоже ради и уповаемые блаженные жизни праведных далече отпадает». В другом месте преподобный говорит: «кое бо спасение живет, во еже чрез обет наших, паки стяжати имения и стяжания и сокровища преизлишна на земли, паче заповеди евангельския, от неправды и лихоимания, из них же рожается безчислен прах нестроения и безчиния всякого, помыслов же и деяний мирских, тяжбы же и свари и брани, их же ради пострижением точию и черным одеянием разликовати нам случается от мирян» ¹).

Любостяжательные монахи обыкновенно стараются оправдать свою стяжательность тем соображением, что ведь они приобретают не для себя лично, а для всего монастыря, для всей братии, и что это дело спасительное. На эти увертки стяжательных иноков преп. Максим отвечает: «смехливо, что ся мниши ми глаголати, ничим же разликующе сего: аще мнози нецыи соединою блудницею беззаконно счетаеми, та же о сем поношаеми, отвещевает кождо о себе глаголя: ни едино ми отсюду согрешение; всем бо подобне ти общее стяжание есть. Или аще кто со многими разбойники на разбой исшед и многи корысти собрав, таже по некоторому обстоянию ят быв ищущими разбойников, иже мучим и истязуем крепко, отвещает глаголя: неповинен аз всяко; у них оставих и ничто же оттуду взял есмь. Извет суетен вся сия и смех велик, о предобрый! отнюд же твой ответ паче возмнится пред праведными судиями—бляди, а не мой» ²).

Но современные преп. Максиму русские монахи были не просто только любостяжательными, наполненными постоянными заботами и суетными хлопотами о приумножении всяких стяжаний ради обогащения своего монастыря, но и прямо лихоимцами, пускавшими в ход самые не позволительные средства, лишь бы только побольше получить

¹) II, 122, 402.

²) II, 114-115.

153

серебра. Наши монастыри и монахи того времени были просто ростовщиками и ростовщиками самыми немилосердыми и жестокими, что особенно возмущало преподобного, который крайне негодовал и скорбел по этому случаю.

«Где бо о иноцех писано есть, грозно спрашивает любостяжательных иноков преподобный, яко свое сребро, чрез заповеди законные, с ростом в займ даяху, или росты на ростех истязаху от убогих и немогущих отдати истину, за преумножение многолетних ростов расхищая оставшая им от последния нищеты худая стяжаница, яковаже ныне дерзаем мы на бедных селянех, лихоимуствующе их тягчайшими росты и расхищающе их, не могущих отдати заемное, и наипаче тружающихся безпрестани и страждущих в селех наших и во всех наших потребех и внутрь и вне монастыря? Никакоже нигдеже обращении.... Или не мнит ти ся, говорит преп. Максим, последняя неправда и хищение, еже, не точию, кроме божественные заповеди, скопити на земле и всяким лихоимством сребро и злато, но еще и росты тяжчайши о взаемнем сребре по вся лета истязати бедных селян, и никогдаже оставити им истину, много уж лета вземше ю много сугубно многовременными росты.... Не можете бо, рекоша неложная уста Христова, Богу работати и мамоне. Кто же есть мамона, точию собираемое всякое богатство неправедным делом, глаголю же от ростов и хищения и всякого насилования по самолюбию и жидовскому сребролюбию, по святых отцев толкованию? «Мы не только, с горечью рассказывает преподобный о современном ему русском монашестве, не помогаем ничем бедным нашим, на нас работающим поселянам, но и увеличиваем уже и без того их крайнюю скудость» истязании повселетными тягчайших ростов о заемном их сребре нашем, николиже оставляюще им таковое безчеловечно истязание, аще и десятижды воспримем истину заемного, не точию же сим образом озлобляем их, но, аще кто, за последнюю нищету, не может дати готовый рост в приидущий год, оле безчеловечия! другой рост истязуем от него, и, аще не могут отдати, разграбим стяжанища их и от своих сел гоним руками тщими, ихже паче подобаше

154

миловати и, по божественной заповеди, аки братия своя удовлити потребами житейскими» ¹).

Любостяжательные монахи сами, однако свое ростовщичество не признавали за омерзительный порок, а за добродетель, за доброе дело; они говорили, что, давая бедным деньги в рост, они тем самым помогают бедным, «утешаем их в скудостех их». Против этих извращенных понятий тогдашнего монашества преп. Максим говорит: «ей, брате, и аз исповедую, яко было бы им утешение немало, еже от тебе в займ даваемое сребро, аще бы без росту, по божественной заповеди, взаим даял им, и от немогущего отдати последняя, ради нищеты, не истязал бы от него ниже росты, ниже саму истину; но довольно отдаяние возмнел бы должное тебе от богатого Мздовоздателя в будущем веце воздаяние и непрестанных потех и трудех убогого, ихже терпит в зиме и лете в твоих работех. Ныне же истязуеши с силою и расхищавши худая его стяжанища и его самого, оле безчеловечия! или изгонишь вкупе с женою и детьми далече от сел твоих руками тощими, или поработиши его вечным порабощением, якоже и древний мучитель фараон сыны израелевы. Что сего, с негодованием спрашивает преподобный, мерзчайше может быти и безчеловечнейши, брат мой? Лучше убо было, аще бы не бы отнюд изначала взаим далему, нежели взаим давшу, сице безчеловечне морити его за горькое оно заемное. Или не веси, возлюбленне, яко за милосердие и человеколюбие, а не скверных ради прибытков, и за еже утешати скудость убогих, а не истреблити их до конца, взаим даяти убогим Спасом повелеваеми есте, а иже не сице взаим дающе, углие огненно собирают на главах своих» ²).

Усердно занимаясь, под видом благотворения и помощи, ростовщичеством, вымогая из своих крестьян большие проценты на занятый капитал, получая проценты на проценты, монахи в то же время всячески обижали своих крестьян, всячески угнетали их и притесняли, не оказывая к их бедности и безвыходной нужде ни ма-

¹) II, 94, 104, 107, 136.

²) II, 99-100.

155

лейшего милосердия и снисхождения. Очень живые и яркие картины, очевидно взятые прямо с натуры, рисует пред нами преп. Максим, относительно бедственного, безвыходного положения монастырских крестьян, вследствие разных монашеских притеснений, вымогательств, а, иногда, и вследствие монашеского безчеловечия.

Любостяжательный монах, весь погруженный в заботы о приобретении всяких стяжаний, жестоко обращается со своими крестьянами. Он не считает их своими братьями о Христе, как это повелевает Господня заповедь, «но, говорит преп. Максим, аки рабы куплены частыми уморяет тягостьми трудов всяческих, и аще негде прегрешает, абие оковы железными озлобилесть ноги их, люте яряся, властию разгордевся». «Али недостойна слез и плача суть, скорбно повествует преп. Максим о русских монахах, аще кроме всякия правды и всякого иноческого устава дерзаемая нами на братию нашу, нищих глаголю и убогих, вдовиц же и сирых? Не точию бо презираем их, гладом и мразом и последнею скудостию житейских потреб зле погибающих, но и обидимых их ют сильных и беззаконных, не отмщаем их, ниже бороним расхищаемых своя имения... И что глаголю, не отмщаем их, ниже обороним насильствуемых, аще и сильны есме многажды избавити их от насильствующих; мы сами, окаянная душе, и мирских горчайше многажды дерзаем, увы, на ня. Али не последнее видится тебе безчеловечие наше и неправдование сие, егда мы убо, отрекшиеся всякия пищи излишния и покоя телесного пред Богом и избранными ангелы его, также забывше обеты наши, стяжания паки всякия и стада скотския себе пристяжаем, и всякия сладкия пищи: и прохлада обильно насыщаемся потом подручных нам селян? Тии же, окаянная, безпрестани тружающееся и томимы в житейских потребах наших и обильна сия нам уготовляюще, во скудости и нищите всегда пребывают, ниже ржаного хлеба чиста ядуще, многажды же и без соли последния нищеты. Мы же точию безчувственно и безмилостно к той их скудости пребываем, и не единого утешения их сподобляем... но и зело безчеловечно прирастаем им таковую скудость их истязании повселетными тягчайших ростов о заемном их серебре на-

156

шем... К сим же, аще кто из них изнемог тягостию налагаемых им непрестанно от нас трудов же и деланий, восхощет инде негде переселится, не отпущаем его, увы, аще не положит установленный оброк, о нем же толика лета жил есть в нашем селе; безчисленных трудов и потов и страданий его, ихже положил в наших потребных служениях, забывше время бедного его жития еже в селех наших, зело безчеловечне предаем. Толь же безмилостно к братиям нашим убогим носими, окаянная душе, ни единые благости, ни человеколюбия сподобляюще их, сопротивно же паче—снедающе их и моряще всяким образом» ¹).

При таких условиях, при такой обстановке и характере монастырской жизни, преп. Максим спасение для монаха находит прямо невозможным. «Чисту молитву, когда стяжеши, спрашивает он, люте смущаем прахом, сиречь множеством безчисленных смущений и житейских попечений? Како же кротость и смиренное мудрование и священное безмолвие сердцу стяжении себе, яже яростию и прении, яже о землях, и к самем селяном и к соседом своим, аще обидяще в чем явятся, обдержима часто и невоздержно, тщатися противу оскорбите их, аки врагов? За своего же ближнего како изволиши умрете, его же всегда томишь без милости всякими тягостьми и резоимании (ростом)»? Изображая притеснения, насилия и вымогательства монахов у своих бедных обнищалых крестьян, преп. Максим спрашивает: «како отнюдь не боимся глаголющего страшного Судии и Господа: идите от Мене проклятии во огнь кромешный, уготованный диаволу аггелом его? Чесо ли ради? Взалках бо, рече, не дасте ми ясти; вжадах, не напоисте мя; наг бе, и не одеясте мене, и яже по сих. Таже приглаголет: елика бо не сотворяете единому от сих меньших братий моих, ни мне сотворили. Страшно слово сие, поясняет преподобный, душе моя окаянная, и ответ горек, и наипаче нам окаянным Инокам, иже будто отрекохомся всякого неправдования, и беззакония, и лихоимства мирского, и обещахомся Богу возлюбите прочее всяку правду и милость и любовь нелице-

¹) II, 130-132, 138.

157

мерну и человеколюбие ко всякому вкупе человеку и, наипаче, ко всем в бедах сущим, таже, забывши своих обет, толь безчеловечно устроимся к подручником нашим селяном, ихже братия своя Господь наречет». И в другом месте преп. Максим замечает: «мы же священную Его заповедь, яже о нищелюбии, безстыдне преступающе, яже есть главизна всем божественным заподем Его и союз совершенства, по святому Апостолу Павлу глаголюшу, безчеловечнейше бо подручная наша нищая Христова братия, тяжчайших ростов истязании, моряще их безпрестани и всяческими монастырскими работами, внутри же и вне горчайше их житие соделающе, кроме щедрот и милости,—како мним благоугодите Богу? Паче же: како избежим страшного оного суда, егда не от зельного поста и бдений и долгих песнопений, но от единого человеколюбия и щедрот, яже к нищим, венчает стоящих одесную его? Елико бо рече, сотвористе единому от меньших сих братий моих, мне есте сотворили. Такожде и сущим ошую: и не зане посты великия не исправиша и бдений, или зане долгими пении не воспетаего, поношает им; но понеже ни едино человеколюбие николиже показаша к нищим, ихже и свою братию называти не стыдится. Но сия убо сице, и будут, и писана суть, и приставливати я никтоже умеет, ниже смеет» ¹). Милость и милосердие к нищим, бедным, вдовам и сиротам, ко всем вообще угнетенным и обиженным, составляет, по убеждению преп. Максима, первое и самое необходимое условие истинно-христианской жизни и самого нашего спасения. А между тем этой-то первой христианской, для каждого необходимой и спасительной добродетели, Максим не нашел у русских монахов, что крайне возмущало его—защитника и борца за всех бедных, сирых, угнетенных и насилуемых. «Милость, яже к нищим, поучает преподобный, и яже от чистого сердца, и всем человеком любы, то есть все, еже взыскует от нас Христос Бог, ихже кроме—вся прочая, без успеха суть: и воздержание от брашен и долги подвиги молитвеннии: не жертве бо, рече, но милость хощу».

¹) II, 42, 98-99, 132.

158

Монахи в свое оправдание говорили, что они в действительности помогают бедным, так как раздают куски хлеба нищим и бедным, приходящим в их обитель, и, следовательно, они исполняют этим заповедь о милосердии к нищим и бедным. На это преп. Максим говорит: «или мниши малыми укрухи твоими, ихже убогим приходящим ко вратом твоим некогда даеши, избыти должные твоему безчеловечию по смерти казни пламенных мучений. Глупаеши (душа), прельстилася еси, далече была еси пути, ведущего праведные к небесному царствию»

Притесняя и угнетая своих крестьян, выжимая из них последние соки, не оказывая к ним, их нуждам и скудости, никакого снисхождения, сами монахи, в то же время, на собранные ими в мире богатства и на тяжелый изнурительный труд своих крестьян, устрояли свою собственную жизнь не только хорошо, сытно и со всеми материальными удобствами, но, нередко, и прямо богато, с комфортом, дозволяя себе всякие удовольствия. Все пути в мир были им всегда широко открыты, связи и сношения с миром были у них крепки, постоянны и разнообразны, все мирские блага и удовольствия были у них постоянно пред глазами и стоило только протянуть руку, чтобы получить их. И монахи протягивали свои руки ...

Вот что говорит преп. Максим о следствиях стяжательности монахов: «плоть бо мастящися всегда сладкими питании, погружает его должайшими сны и скверными плотскими скоктаний и осквернении, частнее того, увы, поганит и бдяща и спяща; а очи превознесошася, сердцу зело возвысившуся суетными надеждами богатства и стяжаний, яко велию некоему уже, а не якоже преже мнети себе, быти последнейниему всех. Сего ради и всяким делом тщится, да получит некия земные славицы». Такой монах, уверяет преп. Максим, похож на коня, который, освободившись от узды и сбросив всадника, свободно бесится «семо и овамо, легая, ржа и дерзко скоча», пока своим мясом не наполнит утробу какого либо, хищного зверя. Так душа монаха, «возгордевшися име-

¹) II, 32.

159

ний множеством, мало по малу отрицает Божий страх от сердца своего, сего же обнажена, не блюдется убо лжи, ни ротьбы, ни татьбы всякия, завидует, ярится и люте превозносится, и радуется зело губительным раздором. Пиявица же всегда бывает, назирающи убо чужих согрешений, а своих николиже чующи». Такой монах замечает преп. Максим, «беззаконствует, люте гневается. Мучит, связует, мзды емлет, блудно питается, вся его мудрования злато есть, и многомятежное ему попечение, како угодити властелем». Любостяжательный монах учреждает богатые и пресветлые трапезы, но не для того, чтобы накормить нищих, как бы следовало, а богатых, веселясь и наслаждаясь с которыми, он «обема рукама нещадно истощает имения нищих» (т.е. монастырское имущество, по идее принадлежащее бедным и нищим). Сам «светло всегда веселящися, сам же греемый нарочитыми соболий (одежды) и светло и пресладко во вся дни питающися». совершенно забывает про божественный закон, повелевающий кормить вдов, сирот и убогих». Али не последнее видится в тебе безчеловечие наше и неправдование сие, спрашивает преподобный, егда убо мы, отрекщиися всякия пищи излишния и покоя телесного пред Богом и избранными ангелы его, таже забывше обет наших, стяжания паки всякия и стада скотския себе присяжаем и всякия сладкия пищи и прохлада обильно насыщаемся потом подручных нам селян» ¹)?

Современные преп. Максиму монахи старались извинить свой немонашеский образ жизни указанием на то обстоятельство, что все-де люди теперь стали слабые и очень шатки в своей жизни, а так как монахи тоже ведь люди, и такие же при том слабые, то они и нуждаются в снисхождении,—негде взять теперь лучших людей, все таковы. Да, говорит на это преп. Максим, но снисхождение не должно, однако заходить до явного нарушения и прямо отметания заповедей Христовых и самых монастырских уставов, как это делается монахами. «А иже слагается, говорит преподобный, душегубительному помыслу, глаголющу: слабость приидите ныне в человеческом естестве,

¹) II, 37-39, 130.

160

потреба сходити человеческой немощи; и аз тоже глаголю, но сходити им, в нихже схожение не противится заповедям владычним, ни разоряет отеческие уставы иноческие, яже суть нестяжание, безмолвие, непопечительно житие, не сребролюбие, не лихоимство, смиренномудрие и кротость, любовь нелицемерна, милосердие и благоутробие ко всем, в бедах живущим,—а яко всяко не тако схожение душам, есть конечно гибель, а не спасение» ¹).

По убеждению преподобного Максима любостяжательные монахи по своей жизни и деятельности стоят гораздо ниже книжников и фарисеев. «Не точию есть подобно, говорит преп. Максим, но и зело нижайше житие наше правды их (фарисеев), проявлено всяко. Он бо (фарисей) не точию не обидяше, ниже хищаше чужые труды, но еще и своя имения вся одясятствоваше нищим, еще и повеления не имуще. Мы же не точию не одесятствуем наша имения нищим и сие повеление имуще: не десятое, но вся вкупе раздавати нищим, аще хощем совершени быти; но еще обидяще и хищающе имения бедных селян богомерзкими росты не престаем. Или не мнит ти ся последняя неправда и хищение, еже не точию, кроме божественные заповеди, скопити на земли и всяким лихоимством сребро и злато, но еще и росты тягчайши о взаемнем сребре по вся лета истязати бедных селян, и никогдаже оставити им истину, многа уж вземше и много сугубно многовременными росты». Обращаясь к душе, преподобный говорит: насладаешибося и ты треокоянная, от неправедных лихоиманий собирающи себе жидовски богатство, и тщася всегда исполнь имети клети своя и всяческих брашен и сладких питий, и стоги житные превелики и часты по вся лета складая на селех своих, окаянная, яже, желанием большего прибытка, пороком блюдеши дорого продатися во времена глада, не трепещущи отнюдь Богом извещенного прещения, еже под клятвами подлагает род уморяемых гладом, блюдущи пшеницу и жита всяка на большую цену желанием множайшего прибытка... Аще убо не пристяжете. убеждает преподобный иноков, преподобными делы добродетель лучшую книжник и фарисеов, не внидите в

¹) II, 402.

161

царство небесное. Егдаже и онех (т.е. книжников и фарисеев) добродетели, окаянная, явишися не вышли, но зело хуждши, кая ти надежда прочее останется? Увы, каков тогда студ и нескончаема скорбь обыдет тя... Како убо и фарисеев пуще беззаконствующе, жизнь и славу получим вечную? И в другом месте преподобный Максим спрашивает: «како убо надеемся спастися и винти в царствие небесное, елма, по владычнему ответу, яже по нас правда не точию преизлишествует паче правду книжник и фарисеов, но множае паче скудейши есть: елма убо оне своя имения одесятствоваху, мы же вселетных истязаний и тягчайших ростов имения должников без милости хищаем? Не прельщаем себе, преподобнейшии, не не прельщаемся суетными надеждами: лихоимцы и хищницы царствия Божия не получают». Богородица с такими словами обращается у преп. Максима к любостяжательным монахам и ко всем занимающимся ростовщичеством: «бедно живущих убогих кровьми веселяся, сугубыми роста и трудов безчисленными нужами несытно испивая их мозги, ни чим же мне разликуеши иноплеменника скифинина и христоубийц людей, аще ся и крещением хвалиши» ¹),

Изображая в крайне мрачных и непривлекательных чертах современное ему русское монашество, преп. Максим в то же время, очень симпатично и сочувственно описывает внутренний строй и нравственные качества латинских современных ему монахов, представляющих полную противоположность тогдашним русским монахам. По заверению преп. Максима латинские монахи самым делом исполняют заповеди Христа, и в своей жизни, вопреки русским, проявляют полное нестяжание. «Где у них (латинских монахов), спрашивает преп. Максим, особно некое желаемо брашно, или питие, или овощь некий, или ино что наслаждающее гортань? Где у них стяжания злата или сребра? Где празднословие, или сквернословие, или смех безвременен и безчинен? Пиянство же и преизлишнее сладких ядений ниже слышатся у них, сребролюбия же и лихоимания, и роста и лукавый нрав мерзко у них и

¹) II, 44-45, 207, 242.

162

проклято слышание: одеяния же их власяна и вся бела, чистоту жития их и пребывания образующа, и ложь и ослушание и прекословие изчезоша вся у них в конец. Где у них отметание обет, ихже даша Богови, внегда стригоша власы? Но ниже ину обитель, но прехождению частому, знают якоже мы преходим безчинно и кроме обет наших от обители нашей ко иной легкостию нашего ума. Несть у них ничтоже свое, но вся обща, не стяжание же любят, аки велие благо духовное, соблюдает бо их в тишине и всякой правде и непоколебании помыслов и вне всякого сребролюбия и лихоимания. Такоже подобаше и у нас православных строитися, яже о нас иноцех, и богоносных отец соборы избиратися игуменом священных монастырей, а не дары сребра и злата приносимыми народным писарем, игуменския власти искати хотящу, ихже множайши ненаказанной отнюдь в божественных суть и безчинники житием, в пиянстве всегда и пищи всякой упражняющеся сами, и сущий под рукою их братия, призираеми телесне и небрегоми духовне, скитаются безпутием, якоже овцы не имуще пастыря. Увы, увы, Господи, пощади». Между тем латинские монахи, по уверению пр. Максима, отличаются научным образованием, прекрасным знанием Св. Писания, мучительностью, церковным проповедничеством, прилежным деланием заповедей Христовых, заботами о просвещении и спасении живущих в мире братий своих.

Увлекаясь латинскими монахами, всячески идеализируя и восхваляя их, преп. Максим наконец вспомнил, что ведь все это о латинских монахах он говорит русским, которые искони ненавидели скверную латину и вовсе не расположены были выслушивать расточаемые ей, в ущерб православным, похвалы, почему поспешил оговориться и разъяснить смысл своего рассказа о латинском монашестве.

«Сия пишу, говорит преп. Максим, не яко да покажу латинскую веру чисту, совершенну и прямо ходящу во всех,—да не будет во мне таково безумие, — но да покажу православным, яко и не у правомудренных у латынех есть попечение и прележание евангельских спасительных заповедей и ревность за веру Спаса Христа, а и

163

не по совершенному разуму, якоже глаголет божественный Павел апостол о непокоривых иудеев: свидетельствую бо яко Божию ревность, имут, а не по совершенному разуму; сице и латыне: аще и во многих соблазнилися, чюжа некая и странная учения приводяще, от сущего в них многоученого еллинского наказания прельщаеми, но и не до конца отпадоша веры и надежды и любви, яже во Спаса Христа, его же ради ко святым Его заповедям уставляют прилежно иноческое их пребывание сущий у них мнихи, ихже единомудренно и братолюбно и нестяжательно и молчаливо и безпечально и возстанливо ко спасению многих, подобает и нам подражати, да не обрящемся их втории (т.е. хуже). Сие же глаголю, елико в прилежном делании евангельских заповедей, зане: якоже их не совершает прилежно делание заповедей Спасовых не отступающих своих си ересей, сице ниже нас совершает едина православна вера, аще не притяжем евангельских заповедей прилежно делание» ¹).

Эта оговорка не могла, однако, спасти преп. Максима от укоров и порицаний со стороны русских; его взгляды на латинских монахов и похвалы им были непонятны тогдашним русским, они видели в этом только укор русским, желание унизить их пред латинами. Так, между прочим, смотрел на дело, признаваемый за ученика преп. Максима Грека, Зиновий Отенский. В своем сочинении «Истины показание». Зиновий укоряет Максима Грека, что тот похвалил латинский нестяжательный орден и похулил русские монастыри за обладание ими селами. «Но аще высоко, говорит Зиновий, любомудрствовася о нестяжании доброму Максиму; обаче не зрится изряднее, что имея латинския области и ереси их монастырь похвалил он пред русскими монастыри, точию произведеся укорити русские монастыри, елма образа не представи, что нестяжание в каждо стране и что стяжание... Но токмо укорити восхоте, иже в Руси монастыри непщеванием аки вину деревни обрет, а не еже согрешение показати, отлучающе от Бога». Максим похвалил латинский монастырь, «а не предложил во указание Святые горы или некий греческий

¹) III, 183-203.

164

монастырь, отнюдуже и закон прият святая соборная апостольская церковь русская; но токмо от латинския страны и ереси монастырь представи, — яве, яко во укорение русским монастырем, от неяже ереси отвращается зело русская соборная церковь». Максим предложил, говорит Зиновий, о нестяжании—прения нестяжателя с любостяжателем. Но не разлучи в нем чистое от нечистого, и от сего дает непщевание, яко от раздражения по рвению Максим писа, яже писа» ¹).

Очевидно, и более образованные современники преп. Максима не поняли истинных мотивов, самих высоких и святых, руководивших им, когда он указывал русским на латинский монастырь как на образец, в известных отношениях, для подражания; ни силы его аргументации, основанной, главным образом на Св. Писании, его верном понимании и толковании; ни безусловной верности его воззрения на тот путь, которым должен следовать каждый христианин, а, следовательно, и монах, чтобы получить вечное спасение. Русские поняли и усвоили хорошо только одно, что преп. Максим хвалит и ставит им в образец латинский монастырь, и отсюда сделали вывод: преп. Максим, руководимый раздражением, так поступил с единственною целью, во что бы то ни стало, похулить русские монастыри, а потому и все его рассуждения и обличения русского монашества пристрастны и не заслуживают внимания. Найдутся, конечно, даже и сей-час, такие защитники русских монастырей, которые увидят в преп. Максиме тоже, что видел в нем и Зиновий Отенский, т.е. только раздраженного пристрастного хулителя русских монастырей и тенденциозного хвалителя монастырей латинских, а не святого великого Христовою правдою мужа, горевшего деятельным искренним желанием, чтобы русское монашество, осуществляло собою истинный идеал монашества, построенного на ясном и определенном учении Христа, Его святых Апостолов и учеников, а не на каких либо сомнительных началах и теориях.

Очень строгий и суровый приговор произносит преп. Максим о нашем монашестве: наши монахи, как любо-

¹) Стр. 893-909. Казань 1863.

165

стяжатели, стоят ниже книжников и фарисеев и не в духе истины покланяются Вышнему. «Собирающий себе богатство неправдою, говорит преп. Максим, и богомерзскими росты, и за села и земли к судищам приходяще и с суперники сварящеся, не в дусе и истине поклоняются Вышнему. Хваление бо его, рече, в церкви преподобных, а не в церкви преступающих святые заповеди Вышнего Монахи — любостяжатели не соблюдают основной закон Христа, и потому не могут быть названы Его учениками. «Закон же Спасов, говорит преподобный, что ино есть, точию любы совершенна от чистого сердца к самому Вышнему и ближнему нашему, якоже во святых евангелиях слышим. В сих бо ради, рече, двоих заповедех весь закон и пророцы висят. Любостяжателен же и сребролюбивый инок боголюбец, яко же подобает, и нищелюбец быти не может: зане же в преступлении святых Божиих заповедей ходит. Глаголет бо Сам Праведный Судия: имеяй заповеди моя и творяй их, той есть любяй мя. Не любяй мене, словес моих не соблюдает.. Аще убо, замечает преподобный, Духом Святым сия вся изречена и истинна, убоимся, брате, и исправимся пред праведным Судиею. Страшно бо есть впасти в руце Бога живого. Аще ли же неистинна мним божественная словеса сия, почто и обещеваемся Богу в постригании нашем, устроити прочее житие наше по святым его заповедем и велении. Лучше бо есть, рече премудрость Божия, не обещатися и отдати, нежели обещатися и не отдати». Ненастоящие монахи в сущности не верят в заповеди Христа и, конечно, поэтому не исполняют их. «Отложим, взывает преп. Максим, всяко неверие, им же негодует в сердцы нашем о заповедях Спаса и Господа нашего Иисуса Христа... Явлено, яко помнящия заповеди Его, яко творити их, сиречь, делом исполнити их, сии суть помнящий Бога, а попирающий заповеди Его, добре рекошася забывающий Бога; ея же ради вины и Он сам забывает их». «Понеже, заявляет преп. Максим, пред избранными ангелы Божии обещавшеся Владыце оставшееся житие наше евангельски совершати; во всяком смирении и худости и правде и святыни, по уставам богодухновенных начальник иноческого жительства, их же ныне преступающе и безчинножительствующе, что

166

ино разве погибель чаем себе, окаянная душа, аки солгавшими, яже ко Владыце, обеты наша.... Не пользует нам ко спасению ни мало внешнее сие одеяние власяных рубищ, наипаче к осужению большему виновно будет нам, понеже, такими худыми обложени, житие проводим неприлично им и всячески неподобно». В уста Богородицы преп. Максим, влагает такой приговор над нашими любостяжательными монахами: «бедно живущих убогих кровьми веселяся сугубыми росты, и трудов безчисленными нужами несытно испивая мозги, ничем мне разликуеши скифянина и христоубийц людей, аще ся и крещением хвалиши; ниже внемлю отнюдь тебе, аще и безчисленными каноны и стихеры красным гласом поеши мне: милости, а не жертве слыши хотящего Господа, и разум Божий, а не всесожжений. Ты же, аки свиния, всякого студения несытне насыщался, и аки хищник волк, хищая чужая старания и бедные вдовицы лихоимствуя, и всяческими изобилуя и обливаем делы беззаконными, аки христоненавистник татарин зернию играя, и упивался, и гусльми всегда и песньми скверными наслаждая себя блудно, Божиего страха отринув отнюдь от мысли своея, благоугодити ли мниши множеством канонов и стихер, высоким воплем мне воспевая? Не слышиши ли проповедника, явственне глаголюща, яко творяще и таковая не царство Божие наследят» ¹)?

Истинно верят во Христа, по убеждению преп. Максима, только те, кто самым делом исполняет заповеди Христа. «Аще убо воистину, говорит он, и от всея души веруем Спасу Христу и желаем безконечного царствия его, делом да покажем, а не словом и внешними сими платы веру нашу ко святым заповедем его; зане вера без дел мертва есть и отнюдь безплодна». Поэтому только те и спасутся, которые «о себе праведне, и яко же Божий закон повелеваше, устроиша, кроме всякия неправды и лихоимания, всякому нищему и убогому обильно хлеб свой предлагающе, и сребром своим нещадно исполняюще скудость сущих в лишении потребных к житию и всем, в кратце рещи: скорбящим и обидимым всяческим образом помогающе, вдовицам же и сиротам милостивейши

¹) II, 110, 112-114, 125-126, 136, 138, 242.

167

предстояще и пекущеся о них». Вне такой деятельности спасение невозможно: «нага бо от благих дел и спасительных — вера и черная рубища не способствуют вам: Судия не ризы тлеющия но на украшающия душу добродетели зрит» ¹).

Чтобы правильно судить об отношении преп. Максима к большинству современного ему русского монашества, должно иметь в виду следующие обстоятельства:

Преп. Максим, проживая на Афоне, принял предложение ехать в Москву между прочим и потому, что эта поездка открывала ему самое широкое поприще для проповеднической и просветительной деятельности, к которой он стремился. Своим призванием на Руси он считал проповедь слова Божия, научение и просвещение русских, обличение тех пороков и недостатков, какие он находил в тогдашнем русском обществе. Об этом своем особом призвании на Руси к учительству и просветительной деятельности преп. Максим не раз заявлял в различных случаях. Так к собору русских иерархов он писал: «нам нужа належит заповедию Божиею проповедати всеми усты вопрошающим нас, яже о евангельстей и апостольстей истине и отцепреданном известном иноческом житии и узаконении.... Почтоже и призываете мене зде из святые Горы? пачеже: почто и держите зде силою, понеже сущего во мне отчасти искуства святых писаний не требуете? В другом месте преподобный говорит: «в подвиг, еже о евангельской истине, совлачаяся, и к разорению лжи себе составляя, огнем ревности, яже о истине, разгараем, благовременне и аз возвещу, блаженным Давидом учительне глаголемая....» ²). Жена (царство), встретившаяся преп. Максиму на пути, говорит ему: «елма, о преходниче, вижу тя ревностию по Бозе и любовию нелицемерного, яже к роду вкупородных тебе человеков желающа ведети от мене, яже о мне, да всяко нецыи пользу приимут прилежным взысканием твоим, слышание прочие и тобою вси елико истиною благоверни суть и Вышнему угодити желают и безконечного царствия его полу-

¹) II, 93, 146, 273.

²) I, 35-36, 399.

168

чити». Или, например, преподобный говорит: «аще бо и грешен аз паче всех грешных, но истину евангельского законоположения нужами належит проповедати всякому всею душею и сердцем устнами» ¹). Следовательно, поучая и обличая современное ему русское монашество, преп. Максим тем самым только выполнял ту высокую и вместе очень трудную миссию, к какой он считал себя призванным на Руси.

Преп. Максим весь был проникнут самым искренним горячим желанием поднять нравственно-религиозный уровень русского монашества на должную высоту, создать из него настоящее истинное монашество. Ради достижения этой благой и высокой цели, он, постоянно горевший «ревностию по Бозе» и любовию нелицемерною к своим ближним, не щадил красок, чтобы ярче и нагляднее показать все несоответствие жизни большинства русских монахов с учением Христа, с высшими истинно христианскими требованиями. Поэтому его отрицательное отношение к русскому монашеству не было следствием его желания похулить, унизить наше монашество, а вытекало из самого чистого, высокого и святого источника: из желания своими наставлениями и обличениями исправить монашество, поставить его на истинный путь спасения, ясно указанный самим Христом, на ту высоту, на какой оно должно стоять по самой своей сущности. Конечно с тою же благою и высокою целью т.е. чтобы резче оттенить ненормальное, унизительное положение, с нравственно-религиозной точки зрения, нашего монашества, чтобы заставить его отказаться от своих недостатков и ступить на правый и спасительный путь истинного монашества, преп. Максим намеренно указывал русским на латинские монастыри, намеренно ярко изобразил высокие, действительные или только воображаемые, качества латинских монахов. Горячая любовь к дорогому существу часто побуждает нас смело и решительно говорить ему самую неприятную и обидную для его самолюбия правду; любовь к русскому монашеству побуждала и преп. Максима резко и сурово говорит о недостатках тогдашнего русского монашества.

¹) II, 322, 395.

169

Очень важное и прямо существенное различие между русскими и преп. Максимом состояло в том, что русские свои религиозно-нравственные суждения обыкновенно основывали на выдержках, нередко случайных, из разных отеческих писаний, в целом и в системе им мало известных и потому плохо ими понимаемых, причем подложные отеческие сочинения принимались ими наравне с подлинными; на постановлениях и правилах соборов и св. отцев, в состав которых входили и правила апокрифические; и, особенно, на житийных и разных аскетического и назидательного характера повестях и сказаниях, часто неизвестного, а иногда и прямо сомнительного происхождения. Но за то русские мало ссылались непосредственно на самое Св. Писание, которое они не изучали и не толковали самостоятельно, да, по недостатку у них науки и образования, не могли и не сумели бы этого сделать. Особенно свои суждения о монашестве они совсем не думали основывать на учении Христа и Апостолов, проверять Св. Писанием свои суждения о ценности монашеских уставов и правил, о разных, иногда очень сомнительных, подвигах и деяниях отшельников, старцев и т. под. Даже в современных нам рассуждениях о монашестве часто совсем отсутствует Христос и Его божественное учение, св. Апостолы и их боговдохновенное писание, — везде только такой-то св. подвижник, авва, старец, достоуважаемый епископ, митрополит. Между тем преп. Максим был глубоким знатоком Св. Писания, прекрасным научно-образованным экзегетом; он весь, в своих суждениях и учении, опочил на Св. Писании, на его правильном понимании и толковании; он все — всю нашу (русскую) жизнь, деятельность, все наши частные и общественные отношения и учреждения старался поставить на твердые основы св. Писания, им проверял и оценивал их. Но за то он мало и сравнительно редко пользовался в своих рассуждениях святоотеческой литературой и почти никогда житийными и другими подобного характера рассказами, — вся его аргументация всегда прежде всего и главным образом строилась на св. Писании. Естественно, что и при оценке русского монашества он употребил тот же обычный для него прием: он поставил

170

в основу своих суждений о монашестве ясное и определенное учение Христа о спасении, одинаково обязательное для всех христиан, и нашел, что русское монашество этому учению не следует, что оно удалилось от своей первоначальной настоящей основы, и потому пошло не тем путем, какой указан Христом. Своими обличениями и назиданиями, всегда подкрепляемыми словами св. Писания, преп. Максим стремился возвести русское монашество на его первоначальную, настоящую основу, направить его на истинный, единственно настоящий путь спасения, настойчиво требовал от монаха, чтобы он спасался «не «якоже ты разсужаешь, но якоже Господь твой повелел и уставил есть».

Мы видели, что некоторые современники преп. Максима находили, что будто бы он писал о русском монашестве «от раздражения» т.е. пристрастно и тенденциозно, намеренно сгущал мрачные краски, в видах представит русское монашество с самой непривлекательной стороны. Но так представлять дела нельзя. Преп. Максим писал о современном ему русском монашестве одну голую правду, ничего не преувеличивая и ничего не прибавляя. Это вполне подтверждается деяниями Стоглавого собора, бывшего в 1551 году, следовательно при жизни преп. Максима, за четыре года до его смерти.

Вот что, например, говорится в деяниях Стоглавого собора о состоянии тогдашнего монашества: царь заявляет на соборе: «а в монастыри чернцы и попы стригутся спасения ради души своея; нецыи ж стригутся покоя ради телесного, чтобы всегда бражничать, и по селом ездят прохлады для... Чернцы, черницы по миру волочатся и живут в миру, и не знают что то словет монастырь... Чернцы по селом живут, да в городе тяжутся о землях.... Старец на лесу келью поставил и церковь срубил, да пойдет по миру с иконою просить на сооружение, а у меня земли и руги просить, а что собрал, то пропьет, а в пустыни не по Бозе совершается.... Архимандриты и игумены некоторые власти докупаются, да службы Божии и трапезы и братства не знают, и покоят себя в кельи и с гостьми, да племянников своих вмещают в монастырь и доводят их всем монастырским, и по се-

171

лом також, а монастыри тем пустошат, а старых слуг и вкладчиков изводят; а по кельям инде небрежно жонки и девки ходят, а робята молодые по всем кельям живут невозбранно, и по селом и по миру всюду ездят с чернцы без зазору... Весь покой монастырской и богатства и всякое изобилье власти с роды и с племянники, и с боляры и с гостьми и с любимыми друзи истощили»..! Между прочим Стоглавый собор поручает царским дворецким во всех монастырях «и казну монастырскую и всякие обиходы монастырские ведати, и посылати и считати и отписывати и отдавати по книгам архимандритом и игуменом и строителем с соборными старцы в коемждо монастыре» т.е. собор все монастырские приходы и расходы по всем статьям, в виду денежных и хозяйственных злоупотреблений монастырских властей, отдает под контроль царских чиновников. Относительно лихоимства монахов, против которого с особою силою и негодованием восставал в своих обличениях монашества преп. Максим, собор говорит: «а что святительские казенные деньги в росты дают, а хлеб в наспы, и о том божественные правила не токмо епископом и пресвитером и диаконом, но и всему священническому чину возбраняют, но и простым не повелевают резоимство и лихву истязати; того ради отныне, по священным правилом, святителем и всем монастырем деньги давати по своим селом, своим христианем, без росту и хлеб без наспу того для, что бы за ними христиане жили и села бы их были не пусты^-.

Из приведенных свидетельств ясно видно, что преп. Максим указывал на те же самые недостатки нашего монашества, на какие указывал и современный ему Стоглавый собор. Следовательно, преп. Максим писал о русском современном ему монашестве не «от раздражения», а писал только то, что было в действительности т.е. одну правду.

Н. Каптерев.

Страница сгенерирована за 0.13 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com