Игнатий (Брянчанинов), свт. Письма к мирянам. Письмо 16.

16.

Мне?.. Ничего не нужно!—Что нужно мне, что нужно для убогой души моей, того я просил: просил о увольнении меня в уединении.

И дам вам маленький отчет о уединении. Это—тихая, мирная смерть прежде смерти, которая—непременный удел каждого человека, которая для грешников, для рабов мира—люта. В уединении сглаживаются постепенно с ума человеческого впечатления, начертанные на нем предметами мира—и ум постепенно теряет свое общение с миром. Он глядит на мир как бы из страны загробовой, как бы с того света. Чтоб пояснить себе это—подумайте о Китае,—потом взгляните на себя, посмотрите—какие отношения ума и сердца вашего к этой стране. Вы увидите в душе вашей только понятия темные, от одного сказания,—понятия, чуждые жизни, которую мм дает взор на предметы, общение с ними, близкое сочувствие ко всему. Вы увидите, что сердце ваше к этой стране— также мертво, как бы к стране вовсе несуществующей или существующей только в баснях. Таким кажется мир для отшельника, для жителя пустыни дальней и глубокой. Все живущие в мире представляются ему не как постоянные жители, а только как путешественники. И точно! живем: путешествуем. Одни идут скромно пешком, другие скачут на конях, иные несутся на быстрых колесницах; конец—один для всех... Но уже мало житель уединения смотрит и этими взорами на мир, как мало житель Петербурга думает, заботится о Китае. Больше, существенно, единственно занимает его тот мир, куда он переселился: этот мир—вечность. Отворились широко врата его пред изумленными взорами души, и взоры души жадно устремились в эти беспредельные пространства, тонут в них, заглядываются на вновь открывшееся, доселе незнакомое, вполне неизвестное доселе—зрелище, приковались к нему, не могут оторваться... Вечность!.. Туда утекли все предшествовавшие нам времена; в этой пропасти

460

скрылись все миллионы людей, сменявшиеся поочередно на лице земли; пред нею, пред ее взорами родился мир, размножилось человечество, образовались племена, народы, царства; пред ее взорами уже многие цветущие царства обратились в пустыни, многие великие грады сравнялись с землею, вросли в землю, покрылись ею; пред ее взорами пустыни безлюдные, леса дремучие, болота непроходимые соделались цветущими жилищами человеческого общества, многочисленного, образованного, шумного... На все это смотрела, смотрит равнодушно, с холодной суровостью—вечность. Ничто ее не насыщает и ничто не насытит. Все в ней должно исчезнуть; все—ее жертва; на все глядит она, как жаркое вешнее солнце на хрупкий, слабый вешний снег... А на вечность смотрит, засматривается в безмолвии, в тишине своего уединения, отшельник. Наставленный этим зрелищем он признает, называет все временное, как учит называть его св. писание, суетою; он убеждается, что назначение человека—не для земли, а для неба. И Небо открыло нам, в Евангелии, каковы должны быть небожители. С этим законом Бога вышнего справляется ежечасно Его истинный служитель;—справляется не уклонились-ли ум и сердце куда в сторону, не исполняют-ли какую другую волю, волю мрачную, волю злобную, волю тленную...При такой жизни небо нисходит на землю, а вместе с ним нисходит в эту юдоль тьмы, скорбей и плача—утешение, блаженство небесные.