Скворцов И. Нравственные и житейские идеалы современного материализма

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

Христианское чтение. 1880. № 7-8. Спб.

И. Скворцов

Нравственные и житейские идеалы современного материализма.

Печальные события последнего времени невольно приковывают к себе внимание всех. Герои пожаров и взрывов, поборники динамита и револьвера, возбуждая всеобщее негодование своими поступками, заставляют иных недоумевать, в какой среде, под какими влияниями воспитались эти злодеи, на какой почве возросло это ядовитое зелье. Не редкость встретить мнение, что все безумные дела современных революционеров—нечто иное, как плод душевного расстройства, следствие какой-то повальной эпидемии безумия, охватившей фанатиков социализма. Чаще других говорят на эту тему люди, отрицающие свободу и все духовное в человеке. А между тем, если внимательнее вглядеться в существо социализма, то не трудно открыть его истинный источник. Он — дитя современного материализма, логическое развитие его идей и применение их к практике. Напрасно отрекаются иные материалисты от родства с социалистами, и говорят об их злодеяниях с лицемерным ужасом. Напрасно один из столпов и родоначальников материализма настоящего времени — Молешотт, как бы провидя печальные последствия от усвоения идей материализма, говорит, что он презирает тех людей, которые обижают других, что это противно человечеству, что для потребностей человеческого рода не нужно потворства страстям и т. д. ¹).

¹) «Материала для разоблачения материалистического нигилизма. Собраны из немецких источников», Спб., 1864 г., стр. 82. Здесь находится свод наиболее характерных выдержек их сочинений представителей современного материализма. Отсюда приводятся цитаты и далее.

138

— 139 —

Не то сказали бы материалисты, если бы попытались уяснить себе и другим естественные последствия своих теорий. Им тогда пришлось бы волей-неволей сознаться в своей солидарности с деятелями социализма. Но они сторонятся от этого, и, при всей резкости основных начал своего мировоззрения, не выясняют практических его последствий. В этом можно видеть одну из причин того прискорбного явления, что, хотя теоретические основания материализма давно уже подвергнуты всесторонней критике, хотя давно уже доказана их научная несостоятельность,—это однако мало способствует уменьшению· сторонников материализма. Орудием успеха материалистов служит не одно соответствие их идеи с чувственными наклонностями и инстинктами толпы, но и уменье их замаскировать, скрыть наиболее отталкивающие выводы своих теорий. Это,быть может, всего более способствовало образованию мнения, разделяемого многими, что можно быть последователем материализма, и в то же время оставаться нравственным человеком. Этим объясняется и то, что люди, иногда даже имеющие мало родственного с материалистами, разделяют однако же материалистические мнения, что «эгоизм есть великая сила, возрастившая роскошное древо современной цивилизации», что личная польза в сущности — основа всех общественных отношений, что стремление к наслаждениям—главный рычаг человеческой деятельности и т. д. Многими не подозревается вовсе тесная связь воззрений подобного рода с основными положениями материалистической морали, а тем более сродство последней с идеями социализма — с теми идеями, которые побуждают социалистов к их безумным деяниям и которыми питаются кружки анархистов. Цель настоящей нашей статьи уяснить, в виду указанных недоразумений, подливные житейские и нравственные идеалы материализмаи показать, какие следствия для жизни вытекают с логическою необходимостью из его положений.

_________

— 140 —

I.

Человек по словам Молешотта—итог всех вещественных совокупных действий, производящих его тело; он—произведение родителей, кормилицы, места и времени, воздуха и погоды, звука и света, пищи и одежды. Его воля—необходимое последствие этих причин—прикована к естественному закону, как растение к своей почве. Добродетели и пороки, мужество и трусливость, верность и измена—все это естественные явления; все они, как необходимые следствия, стоят в прямом отношении к необходимым причинам, точно так же как обращение земного шара (стр. 108, 111, 206).—Свободной воли, прямо заявляет вместе с другими Геккель, не существует. Те явления, которые обыкновенно считаются самыми свободными и независимыми обнаружениями человеческой воли, подчинены таким же твердым и неизменным законам, каковы законы, управляющие всеми другими явлениями природы. По закону необходимой причинности не может быть ни правого, ни виноватого, ни добродетели ни порока, ни добра ни зла; над всем господствует неумолимая и неизбежная судьба; человек есть только раб бездушной тирании, раб силы и материи... (см. «Христ. Чт.» 1880 г. 1, 9). Добро и зло, говорит другой представитель материализма настоящего времени, исходят из свойств человеческой природы, которая сама не зависит от человека. Ответственность, вменяемость, которую мораль, уголовные законы и еще Бог знает кто—хотят наложить на нас, не существует (Фохт, стр. 112). Человеку поэтому все позволено, что только возможно для удовлетворения его естественных побуждений. Неразумно и не пользоваться этим удоволетворением, где это возможно. Благо то, что соответствует потребностям человека. В природе человека заключается масштаб его деятельности (Фейербах, стр. 119).

В этих выдержках из сочинений наиболее известных представителей и родоначальников современного материализма выясняется основание и сущность их воззрений на нравственную сущность человека. Очевидно материализм. отрицает всякую

141 —

нравственность, вообще все, что обыкновенно привыкли разуметь под этим словом, или, лучше сказать, ставит на ее место свою нравственность—естественную, как называют ее материалисты, узаконяет жизнь человека по влечениям и побуждениям его чувственной природы, совершенно свободной от всех нравственных обязанностей и правил.

Материалисты, однако сторонятся от упрека, что своим учением они освящают произвол в человеческих действиях со всеми его невыгодными последствиями для частной и общественной жизни. Защитою в данном случае служит им отрицание свободы воли в человек, учение о всецелой зависимости нравственных убеждений и поступков человека от внешних условий жизни. Деятельность человека, по их воззрениям, определяется влияниями окружающей его природы; законы же природы неизменны, таким же характером должна, следовательно, отличаться в общем и деятельность человека. Отсюда-то и происходит та механическая правильность, которую можно будто бы наблюдать в образе действий каждого общества, та одинаковость в количестве ежегодно совершающихся преступлений и других проявлений свободной воли человека, о которой свидетельствуют факты статистики. Моральные побудительные причины, проистекающие из веры в Бога, имеют — по замечанию Бюхнера — почти незаметное влияние на дела человеческого общества. Таким образом и с изъятием их из души человека нравственность не пострадает; деятельность людей нимало от того не изменится, в общем жизнь человечества потечет также, пойдет тем же путем, что и теперь; сумма добра и зла не увеличится и не уменьшится на земле, и добрые дела и преступления будут совершаться в том же количестве, как и в настоящее время. Можно даже надеяться г. (но словам Бюхнера), что с постепенным развитием органического мира постоянно будет улучшаться и состояние человечества, особенно в виду того, что с принятием идей материализма человек приобретет спокойствие духа, постоянно будто бы теперь нарушаемое в нем идеями противоположного характера. Вероятно в ожидании этого лучшего будущего, того царствия материализма,

— 142 —

пришествия которого чают его поклонники, Молешотт и советует человеку усвоить себе правила, полагаемые материализмом для нравственной деятельности человека, рекомендует ему «радостное сознание естественной необходимости своего существования, своего положения, своих потребностей, прав и требований, пределов и обширности своего круга действий».

Но это первое и основное требование теории естественной нравственности и оказывается прежде всего несообразным с психическими свойствами человеческой природы, сопровождаясь вовсе не теми «радостными» для человека последствиями, каких ожидают материалисты.

Сознание того, что мы обладаем известною властью как над своими побуждениями и стремлениями, так и над своими ощущениями, чувственными наблюдениями и представлениями, имея возможность вызывать их или задерживать, оставлять или отталкивать, сознание того, что мы обладаем известною властью над движениями своего тела, вообще над своими действиями и поступками,—неистребимо в нас. Это убеждение господствует везде, где только оно ради особенных интересов и желаний, в угоду тем или другим принципам и верованиям, не отвергнуто, не поколеблено, по крайней мере в теории; потому что ни один, и самый решительный материалист, в теории совершенно отрицающий свободу воли, на деле не может отрешиться от сознания свободы решения, хотя бы и считал его лишь фикцией. Кто не находит в себе этого сознания, тому нельзя и отрицать свободы, потому что у него не может быть и представления о ней; его незнанию в данном отношении нельзя и помочь, как невозможно дать слепому понятия о цветах. Поэтому трудно и даже невозможно представить себе человека без всяких нравственных убеждений, с сознанием, что каждое действие его есть необходимый результат известных внешних влияний.

С другой стороны, если по воззрениям материалистов наше сознание свободы воли — простая фикция ума и след. самая свобода-иллюзия, то и всякому другому содержанию нашего сознания должна угрожать та же судьба. Почему в самом деле не считать

— 143 —

фикцией и сознание того, что в нас есть представления, мысли и т. д.? Если же отрицание не может заходить так далеко, то (согласно основному принципу материализма — отрицанию свободы воли) оно должно простираться по крайней мере на волю в самом ее внутреннем источнике. Впрочем, материалисты отчасти так и делают. Человек, по их взглядам, ни на одно мгновение не может выйти из безусловной и всесторонней зависимости от среды, его окружающей: всякое его представление и влечение, всякая решимость воли возникают в нем без его содействия и воли. А при этом последняя очевидно оказывается уже вовсе ненужною для человека и даже вовсе несуществующею в нем, так как этим отказывается человеку не только во всяком самоопределении и самодеятельности, но и во всякой самостоятельности. Человек здесь оказывается уже не действующею личностью, а только местом, в котором происходит естественный процесс. Он — простое мимолетное явление в общем движении бытия и жизни, существо пассивное, страдательное, жизнь и деятельность которого должна обнаруживаться лишь в непроизвольной и бессознательной реакции против влияний на него окружающего мира...

Понятно, что невозможно найти человека с такими странными нечеловеческими качествами. Равным образом едва ли кто захочет всецело приблизиться к этому идеалу совершенного человека по воззрениям материализма, не исключая и самих проповедников необходимости всего совершающегося в мире. Сколько бы ни указывали материалисты на закон причинности, «из которого в целой действительности не может быть исключения», действию которого подлежит поэтому и душевный мир человека, каждому, одаренному только простым здравым смыслом, будет всегда ясно, что побуждения и влияния окружающей среды не навязываются нам и нашему сознанию насильно, как вынудительные причины, а только с одной стороны возбуждают нашу самодеятельность, с другой, — только благодаря ей же, делаются направителями наших поступков, которые потому и являются нашему сознанию свободными. Вопреки всем толкам материалистов о всецелой зависимости человека от природы, этот «раб силы и материи»

— 144 —

никогда не перестанет действовать на окружающий мир и полагать границы влиянию своей «владычицы» — природы. Столь же свободным будет он чувствовать себя и во внутреннем своем мире. Факты статистики не могут поколебать убеждения в том. Они указывают только, что одни и те же побуждения действуют на однородную массу людей одинаково и она уступает их влиянию, удовлетворяя им также одинаково. Тио как она уступает, свободно или несвободно подчиняются данным влияниям лица, составляющие ее, в силу ли одних внешних условий число преступных деяний не переходит известных пределов, или же причиною тому служат нравственные мотивы, — этого статистика не решает, это вне пределов ее ведения. Она рассматривает человеческие действия только в их явлениях, а не со стороны внутренних побуждений.—Между тем сущность вопроса и заключается именно в том, чтобы решить, может ли самый сильный волею человек, при крепости и живучести в нем нравственных начал, устоять в борьбе с влияниями «воздуха, света» и других факторов внешней природы, которых материалисты считают учителями зла и преступлений среди человечества, или же и он должен пасть в борьбе, наравне с большинством, которое, быть может, потому и идет по дороге преступлений, что мало или почти вовсе не борется с обстоятельствами, располагающими к преступным деяниям?—Весьма важно было бы решить, все ли в массе, поставляющей известный контингент преступников, безразлично подпадают влиянию внешних мотивов, располагающих человека к тому или другому действию, невольно повинуясь действию физических законов в силу роковой необходимости, или же только люди с слабою волею, бесхарактерные, как говорятся, те наконец, которые в силу каких-либо причин не дали себе труда противиться влиянию окружающей среды, почти так сказать не пользуясь или же прямо злоупотребляя свободою, которая дана человеку и дана на благо, которая составляет отличительную принадлежность разумного существа?... Статистика бессильна в решении данных вопросов. Она установляет более наглядным образом, и без того никем не оспариваемый, факт

— 145 —

воздействия внешней природы на природу человека и — только. Непреложным указателем того, свободно или несвободно подчиняется человек внешним влияниям и может ли он, если захочет, не подчиниться им, служит лишь психологический опыт, непосредственное сознание, которое и говорит каждому, что он свободен в каждый момент своей сознательной жизни, а потому и становится ответственным за свои действия. Это сознание каждый легко может проверить собственным опытом и наблюдениями над жизнью других.

Ясно отсюда, что причины человеческих действий лежат не вне, а внутри человека. Внешние причины могут располагать его к действию, но он может ям подчиняться и не подчиняться, смотря по тому, какое направление примет его свободная воля, какие он выработает для себя правила нравственности. Что в самом деле удерживает массу бедного обездоленного люда от преступных покушений на чужую жизнь и собственность, как не те идеи, которые материалисты считают нарушающими «спокойствие» человека, не те правила религии, правила истинной нравственности, в которых человек воспитывается с детства, с которыми он сродняется душою, которые делаются его второю природою, пересиливая чувственные инстинкты и побуждения его физической природы? Может ли кто-нибудь поручиться, что с устранением этих внутренних препятствий преступлениям, число последних не увеличится в ужасающей степени, вопреки всяким выводам статистики о постоянстве в количестве явлений этого рода при одинаковости внешних условий для их возникновения?... Отдавать предпочтение внешним влияниям сравнительно с разного рода моральными побудительными причинами действий значит намеренно игнорировать те факты из истории человечества, которые свидетельствуют, что часто одна, неосторожно зароненная в умы людей идея могущественно волновала их и воспламеняла народные страсти. Всем известны времена реформации, последняя четверть ХVIII столетия и перемены, происшедшие тогда в жизни людей. Также светили солнце и луна, во прежнему мерцали звезды на своде небесном, не изменялись внешние условия

116 -

жизни, но изменялось лицо земли под веянием новых идей, воспринятых умами людей.

Если мы даже согласимся с воззрениями материализма, что деятельность человека определяется необходимо внешними условиями окружающей его среды, то и в этом случае мы должны все-таки признать, что эти условия не прямо и непосредственно побуждают человека к тому или другому деянию, но чрез посредство своего влияния на фактор, которым, по мысли материалистов, всецело определяется жизнь человеческая,—мозг. Деятельность же последнего всегда выражается в форме идей, а, следовательно, их влияние необходимо также сказывается в определении человеком своей жизнедеятельности. С этой точки зрения нельзя не придавать сильного влияния на жизнедеятельность человека и идеям связанным с присущим каждому убеждением в свободе человеческой воли, каковы: идеи о вменяемости и ответственности и проч. Пусть эти идеи, по мнению материалистов,—фикции, заблуждения ума, —это не может им препятствовать оказывать такое же влияние на действия человека, как и тем, которые произошли под влиянием окружающей человека среды и внешних условий его жизни.

Таким образом с какой бы стороны мы ни рассматривали вопрос—все убеждает в великом значении моральных идей в жизни человечества. Их основа—в глубине природы человеческого духа. Они поэтому—главные, руководители человека при различении им своих поступков. При существовании в душе человека понятий о вменяемости известных поступков, об ответственности за них,—понятий, в которых он воспитывается с детства, которые входят в его плоть и кровь, внешние влияния, располагающие человека к тем или иным поступкам, не могут иметь безусловного значения, они парализуются силою этих идей, или же возбуждают в нас внутреннюю борьбу, часто разрешающуюся не в их пользу. Это факт не подлежащий сомнению: всякому в большей или меньшей мере приходилось испытывать подобное; примеры из судебной практики, факты из истории говорят о том же. Это указывает, что с устранением

— 147 —

этих идей из душа человека, как того желают материалисты, должны произойти существенные изменения в деятельности человека, в жизни частной и общественной.

Характер этих изменений будет вполне понятен, когда мы примем во внимание, что при этом кроме идеи безразличия поступков, вследствие которой в душе человека будет жит убеждение, что он в праве делать все, что захочет или на что натолкнут его обстоятельства. — в его душе поселится еще сознание необходимости всего совершающегося в мире.

Мировоззрение, которое в таком случае должно господствовать в душе человека, имеет сходство с верой древних в судьбу, рок или—лучше сказать — с фатализмом восточных народов, но только с более резким характером. С верой древних в судьбу каким-то непонятным образом уживались представления об удаче и личном произволе, воодушевлявшие грека к деятельности. Материалист проводит свой принцип гораздо последовательнее и неумолимее: он отрицает всякую личную инициативу и предприимчивость, он считает возможным отделаться от самого сознания свободы воли и иметь вместо этого «радостное» сознание противоположного этому факта. Положим, что нельзя достигнуть этого вполне: как мы уже видели, сознание свободы, вследствие действительного присутствия ее в человеке, неистребимо; по все-таки при известных усилиях человек может до некоторой степени заглушить его в себе, если не практически, то теоретически, отрешиться от него, так сказать, наполовину.

Незавидно будет при этом душевное состояние человека. Как тяжелый кошмар идея необходимости всего совершающегося пред глазами человека и в нем самом постоянно будет подавлять его душу. Человек будет смотреть на себя, как на постороннего зрителя своих действий, которые роковым и неизбежным образом сложились для него так, что всякое противодействие им будет бесполезно и не приведет к желанной цели, в душе его явится убеждение, что незачем много бороться с окружающей его природою, с неблагоприятною обстановкой, с

148 —

самим собою, чтобы достигнуть высших целей, исполнить свой долг, образовать вокруг себя среду, соответствующую лучшим его желаниям. Это естественно поведет за собою то состояние духа, которое обыкновенно носит название слабости воли, бесхарактерности, непостоянства, когда человек становится как бы игрушкою в руках побуждающих его к тому или другому действию внешних впечатлений или других людей, всецело подчиняясь ив, когда он, как трость ветром колеблемая, пассивно подчиняется всякому, даже слабому внешнему давлению, видя в том как бы указание безапелляционно тяготеющей над ним «неумолимой и неизбежной судьбы». Естественно человек при этом будет применяться к обстоятельствам, не думая ни о каких нравственных принципах, будет плыть по течению, не обременяя себя бесполезной, ни к чему не ведущей борьбой с своими чувственными инстинктами и стремлениями. Он всецело подчинится влиянию окружающих его условий. А так как условия, окружающие каждого из людей, до бесконечности разнообразны, то таким же характером будет отличаться и нравственная деятельность людей; каждый пойдет своею дорогою, будет жить и действовать так, как ему заблагорассудится, не справляясь о том, насколько его действия полезны или вредны для других, не имея в сущности никакого руководящего начала для различения своих поступков, кроме минутного настроения и личного произвола. В результате явится поразительная путаница и беспорядок в жизни частной и общественной. Этого мало. С изгнанием из души человека всех нравственных понятий, с приобретением взамен того представления о безразличии поступков, каждый, кого обстоятельства толкнули на дорогу преступлений, пойдет по ней, нимало не смущаясь и не пытаясь сдерживать себя в чем-либо. Число преступлений поэтому должно увеличиться до последней степени, до меры, представляемой стечением благоприятных условий для этого (а подобные условия могут встречаться чуть не на каждом шагу). Между тем с утратой понятия о вменяемости поступков общество, живущее по идеям материализма, не в праве привлекать преступников к от-

— 149 —

ветственности и налагать на них наказания. потому что не они виновны в своих действиях, а условия окружающей их среды, та «неопределенная совокупность окружающего нас бытия», которая поселила в них подобные стремления, которая, так сказать, воспитала их такими, а не иными,—с нее и должно требовать отчета...

От этих разрушительных для благосостояния жизни частной и общественной выводов своей теории, узаконяющей полнейший произвол в человеческих действиях, материалисты укрываются под защиту принципов пользы и удовольствия,—принципов, которым, по их мнению, неизбежно следует и должен следовать человек в своей деятельности, так как они с необходимостью определяются свойствами его организма. В этих началах материалисты видят естественные, положенные самою природою человека, правила его деятельности, регуляторы его нравственности. Из стремлений человека к наслаждению и пользе возникают будто бы основы, скрепляющие общественную жизнь людей, так как при этом условии увеличивается сумма пользы и наслаждения для каждого отдельного человека. Отсюда же вытекает понятие ответственности за поступки, препятствующие общему благу и общей пользе. Переходим к рассмотрению этих принципов.

II.

Воззрения материалистов на принцип удовольствия немногосложны. Отрицая все духовное как в мире, так и в человеке, целью жизни последнего они ставят возможно полное удовлетворение его материальной сущности. Все, что соответствует этому стремлению и притом в материальном, эмпирическом смысле, и есть добро. Зло же, наоборот,—все то, что так или иначе вредит телу человека. Долгая жизнь, в которой встречается. насколько возможно, большее количество наслаждений я испытывается как можно меньше страданий, это—высшее благо и счастье человека. бытие которого прекращается вместе, с смертью его тела.

150 —

Очевидно эти положения не дают еще правил, какими должно руководствоваться при разборе удовольствий, а между тем это необходимо в виду того, чтобы не узаконить опять произвола в человеческих действиях. Напрасно думают найти руководства для выбора в самом характере наслаждений; оценщиком в данном случае является личное ощущение. Но что одному кажется приятным, то в душе другого может рождать неудовольствие и наоборот. Всякий чувствует более или менее по-своему и всякий прав в своих чувствованиях; трудно найти вполне ясные причины для объяснений того, почему известного рода ощущение одному нравится, а другому нет. Дело, следовательно, должно решаться личными симпатиями и антипатиями человека, часто необъяснимыми. Но при этом становится положительно невозможным установить норму нравственности хотя в общих чертах; наша мысль об этом должна потеряться в лабиринте самых противоречивых положений, Вопрос о нравственности остается про этом открытым, решить его предоставляется благоусмотрению каждого. Но и в последнем случае для человека встречается нового рода затруднение. Наши ощущения до бесконечности разнообразны и часто изменяют свой характер. Известное ощущение в одно время доставляет удовольствие, следовательно—по воззрениям материализма—нужно домогаться его повторения,—это добро; в другое время то же самое ощущение производит иногда действие совершенно противоположное, ясно, его следует избегать: это—зло. На чем же остановиться? ... Не оказывается, следовательно, твердой основы и для определения «добра» личного и нормы для оценки каждым своей деятельности. Дело по необходимости должны в большинстве случаев решать минутное настроение и капризы.

Таким образом последствия для жизни, вытекающие из отрицания материалистами свободы воли нисколько не устраняются с принятием принципа удовольствия.

Λ между тем дело усложнилось: рядом с сознанием своей всецелой зависимости от окружающего мира, которое материалисты желают поселить в душе человека, последнему внушается еще

— 151 —

поставить себе за правило действовать по возбуждениям и влечениям своей чувственной природы. Не трудно представить себе душевное состояние человека, который задумает следовать этому кодексу нравственности. Чувственные инстинктивные движения и стремления сердца, одно другому противоречащие, одно другим уничтожающиеся, разольются в душе его целым потоком. Для него положительно не будет никакой возможности разобраться в хаосе ощущений, которые будут осаждать его душу. Об этом, впрочем, ему нечего и заботиться. Сознание необходимости всего совершающегося в мире породит в уме его идею о бессилии человека в борьбе с своими влечениями. Это побудит его всецело предаться водительству этих влечений, идти куда поведут они. Вследствие того умственным очам человека не будет представляться осязаемого, вполне определенного образа действий, он пойдет, пробираясь как бы ощупью, в тумане, не зная точно ли цели, ни предела своему пути; так запоздалый путник в глубокую зимнюю ночь, когда метель и вьюга застилают ему глаза, сбивается с дороги, идет, не зная куда несут его ноги, идет, поминутно останавливаясь, пока не выбьется из сил. Подобное увидим мы и в нравственной деятельности человека. В своем постоянном и неуклонном стремлении к предметам чувственного наслаждения он, быть может, остановится ненадолго на каком-либо из встретившихся ему удовольствий, чтобы вслед затем еще с большею силою и быстротой устремиться к более и более разнообразным, более и более сильным наслаждениям. При этом в душе человека разыграются ни чем не сдерживаемые страсти, почти вовсе не оставляющие места для деятельности ума, так что он принужден?» будет или оставаться в совершенном бездействии, или же действовать согласно с ними. При другом образе мыслей, при твердости нравственных начал человек может найти внутри себя задержку против дикого разгула страстей. Но материалист не отыщет такой задержки ни вне, ни внутри себя. Придется удовлетворять своим желаниям во что бы то ни стало, потому что в этом главнейшая, если не единственная цель в жизни, ограничиваемой пределами земного

— 152 —

бытия. Между тел это скоро станет невозможным: наслаждения перейдут меру... В душе человека явится тяжелое чувство неудовлетворенности, недовольства самим собою и всем окружающим; отрекшись от нравственных принципов, нарушающих будто бы душевное спокойствие, он получит в удел постоянное томление духа, потеряет и последние опоры для жизни...

Мы не в праве ослаблять силу этих выводов предположением. что сама природа человека определит ему естественную норму для наслаждений, так что они не перейдут должных пределов,—не имеем основании склоняться на уверения Фейербаха, что «в природе человека заключается и масштаб его деятельности». Это худое убежище материалистической логики всего менее имеет силы в приложении к человеку. В царстве животных еще можно заметить явления подобного рода. Как существам исключительно чувственным, им дано в удел искать наслаждении, стремиться к приятным ощущениям, но им и мера дана. В своих действиях, склонностях и привычках они (минуя разве исключительные случаи) слепо повинуются инстинкту, не переходят должных пределов, начертанных для них природою; они поистине—«рабы силы и материи». Но разве можно прилагать ту же мерку к человеку, существу свободному? Разве ежедневный опыт, факты истории не говорят нам о противном, не показывают ясно, что человек может нарушать и постоянно нарушает по своему благоусмотрению веления своей собственной природы? Много характерных примеров в этом роде представляет жизнь римского общества пред началом христианской эры; навеки остались памятными римские гастрономы и сластолюбцы времен Августа, эти образцы неумеренности, не знавшей пределов.

То правда, что эти и подобные им проявления неумеренных стремлений к наслаждению никогда не проходят безнаказанно, всегда сопровождаясь вредом для человеческого организма. Однако представление об этом редко полагает пределы развитию «слепой» страсти. Не оно научило распущенный языческий мир воздержанию, а христианство, те моральные принципы и верования, которые материалисты так тщательно изгоняют из души чело-

— 153 —

века. Впрочем и без этих примеров для всякого попятно, что при трудности для человека удержаться в пределах природы. при полной возможности для него не слушаться ее предостерегающего голоса, мудрено с точностью определить, на что должен смотреть человек, как на естественную склонность и наоборот—какого рода действия он должен считать противными природе. Наука, могущая разрешить это, не для всякого доступна, да и сама она в этом отношении встречает не мало затруднений. Условия же цивилизации, влияния воспитания, обстановки и среды, в которой приходится жить и действовать каждому, породили такое множество незнакомых прежде потребностей и прихотей. что не представляется почти никакой возможности указать пределы, установить норму для наслаждении. Что одному покажется противоестественным,—другой найдет согласным с природою, полезным для себя. Контролировать в этом отношении чужие поступки никто не имеет права. Материалисты не знают действий нравственных и безнравственных, им известны только—«естественные и противоестественные». Но, как мы уже видели, границы между теми и другими чрезвычайно спутаны. Дело предоставляется усмотрению каждого; каждый здесь сам себе судья и может поступать, как ему заблагорассудится. Поэтому всякое, наслаждение позволительно и человек имеет полное право стремиться к достижению его, если сочтет то нужным. С этой точки зрения и противоестественные пороки древнего мира и народов восточных не могут поступить в разряд действий безнравственных. Все нравственно, что нравится,— это соединение созвучных слов должно решать дело. Это оправдание полнейшего произвола в выборе самых наслаждений, очевидно—нечто иное, как апология порока во всех его видах, начиная с грубых его проявлений, изобретенных извращенной фантазией народов восточных, и кончая теми утонченными формами, б которые облекает его цивилизация: ибо порок прежде всего и чаще всего порождается неумеренным и несдерживаемым стремлением к наслаждению.

Более по-видимому способен помочь горю в деле определ-

— 154 —

ния человеком правил для своей деятельности другой принцип, принимаемый материалистами вместе с принципом удовольствия за основу человеческих действий—принцип личной пользы, эгоизма. При этом принципе, который переносит мотивы деятельности человека из области чувства в область рассудка, на первый взгляд, может быть внесена, так сказать, мера в сферу ощущений, возможно определить относительный характер удовольствий, их сравнительную важность и значение для жизни человека, привести их некоторым образом к норме, распределив их сообразно условиям человеческого организма, места, времени и т. д. Но это разделение удовольствий на полезные и вредные очевидно почти то же, что и разделение их на согласные с природою человека и несогласные с нею. Насколько это возможно при идеях материализма—мы уже видели, и принцип пользы, как увидим, этому нисколько не помогает: как норма для человеческой деятельности он имеет столь же мало значения и силы, как и принцип удовольствия,

III.

При рассмотрении принципа личной пользы прежде всего останавливает на себе внимание то соображение, что понятие личной пользы слишком относительно, чтобы, основываясь на нем, можно было установить точные, устойчивые и не колеблющиеся правила для жизни. Индивидуальные отличия природы каждого, окружающей его обстановки и условий среды, в которой живут люди, слишком разнообразны; едва ли можно найти хотя бы το два человека, вполне сходных между собою в этом отношении, у которых поэтому интересы и цели были бы совершенно одинаковы. При происходящей вследствие того разнохарактерности воззрений людей на полезное весьма трудно прийти к какому-либо согласию по этому предмету. Но этим дело не ограничивается. При ?????ной изменчивости человеческих интересов и выгод ??????????дельному лицу трудно составить себе определенный

155

взгляд на свои действия. Сегодня известное действие полезно для человека и, следовательно, не противно нравственности; но завтра по тем или иным причинам оно-же может оказаться вредным, человек, следовательно, должен избегать его, оно теряет для него всю цену деяния согласного с нравственностью. Придется таким образом каждый день переделывать свой кодекс нравственности, постоянно менять свои понятия о «добре» и «зле». Или—лучше сказать—никому не придется возлагать на себя и этого рода забот, так как при невозможности точно определить, принесет ли известное действие пользу и не окажется ли оно вредным, трудно даже в известный момент составить себе устойчивое понятие об известном деле. «Мне кажется», будет говорить себе каждый, по моим расчетам известное дело должно принести мне пользу; но кто знает, не окажется ли оно еще вредным и, решаясь на него, грешу-ли я против себя? Очевидно, это уже плохая оценка своих поступков, понятие о нравственности, хотя бы и «естественной», сводится этим к нулю, обращается в ничто.

Отсюда понятно, что и при следовании принципу пользы определение человеком характера своей деятельности зависит от впечатлений минуты, от известного настроения, и таким образом, в смысле нормы, регулятора для оценки человеческих действий, принцип пользы так же мало состоятелен, как и принцип удовольствия. Но тем не менее наш прежний вывод о том, что материалисты своим учением освящают полнейший произвол в человеческих действиях со всеми происходящими отсюда невыгодными последствиями для частой и общественной жизни, еще не является свободным от всех ограничений, которые ему противопоставляют. На сцену выдвигается нового рода регулятор, управитель нравственной деятельности человека, — идея общей пользы и общего блага, выводимая из принципа личной пользы и начал эгоизма. Необходимо в виду этого решить, насколько способен и этот принцип выполнить свое назначение, при указываемых основаниях для него.

В суждениях материалистов об общей пользе на первом

— 156

месте стоит предположение, что при стремлении всех соблюсти свои собственные интересы, при заботе всех и каждого о своей личной пользе естественным образом обобщатся интересы людей, так что для каждого так же будет дорого беречь чужие выгоды, как и свои. Но думать так, значит считать сумму наслаждении слишком равномерно распределенному между людьми, при чем каждый мог бы идти своей дорогой, ни с кем не сталкиваясь и не нарушая общего равновесия в людских отношениях. Но предполагать возможность соглашения частных выгод с общими, при существующем громадном различии в положении людей-тоже, что ждать гармонии в звуках многочисленных инструментов, на которых музыканты играют совершенно различные пьесы и каждый по-своему. Быть может в общей разноголосице и удастся слуху уловить два-три звука согласных между собою, но тут же и пропадут они в массе диссонансов и режущей слух какофонии. При различии индивидуальных склонностей, привычек, образа жизни,—различии, доходящем иногда до крайней противоположности даже в двух субъектах,—ни с чем несообразно предполагать возможность слияния и общность человеческих интересов и стремлений.

Если в настоящее время мы видим все-таки солидарность во взаимных отношениях людей, то в большинстве случаев прямо или косвенно тут действуют нравственные идеи, значения которых материалисты не признают, которые они желали бы даже совсем изгнать из души, — проявляет свою силу нравственный закон, основы которого заложены в глубине природы человеческого духа Верховным Существом. Только этот закон—могучий направитель мыслей и дел, как отдельных лиц, так и целых обществ, придает единство и некоторую гармонию человеческим поступкам, создает солидарность и общение между людьми. Человек повинуется ему. невольно поступаясь своими выгодами для пользы других людей, для блага общего, во имя Высшего Авторитета, голос Которого он слышит в своей совести. На основе этого закона созидаются, в нем по-

157 —

черпают свою крепость и устойчивость и все другие законы, регулирующие взаимные отношения людей.

Материалисты, отвергая внутренние нравственные побуждения для человека к ограничению своекорыстных действии и проявлений крайнего эгоизма, не предлагают взамен ничего. Основывая принцип личной пользы на присущем каждому чувстве самосохранения и заботливости о себе, они не в праве, вопреки этому чувству, требовать от человека отказа от своей личной пользы ради общего блага и счастья. При отрицании силы и значения моральных идей и правил для подобного требования не представляется никаких достаточных оснований.

Понятие общей пользы само в себе не заключает ничего обязательного. Из него нельзя вывести прав и обязанностей для индивидуума, как из отвлеченного понятия,—которому не соответствует ничто реально существующее. Одно это понятие не может заставить человека отказаться от своих ближайших личных интересов. Слова: общее благо, общая польза, могут иметь значение только для того, кто находит побуждения к их выполнению в глубине собственной природы, в ком живы и действенны правила истинной нравственности. Лицо же, с дней молодости воспитанное на воззрениях материализма, не будет соединять с ними никакого определенного смысла; предполагать в нем какую-то платоническую любовь к этил идеям было бы странно...

Таким образом предлагаемое материалистами ограничение принципа личной пользы идеей общего блага не достигает цели; при этом заботы о личной выгоде по-прежнему останутся на первом плане. Это неизбежно породит между людьми разъединение, при чем немыслима правильная общественная жизнь, а след. тесно связанное с нею благо и счастье и отдельного лица. Необходимо во чтобы-то ни стало выйти из затруднения.—установить гармонию в дикой сумятице голосов. Но как это сделать! Если во внутренней природе человека, по воззрениям материализма, нет никаких средств для достижения этого, то остается испытать одно средство—соединить людей между собою каким-нибудь внешним условным образом. Это возможно, когда частные лица, в уве-

— 158 —

ренности, что совместная жизнь лучше разрозненной, согласятся отречься от некоторой части своих личных выгод ради общей пользы и когда для выполнения «того будут выработаны внешние правила, которыми определятся обязательные для отдельных лиц условия их сожительства и их взаимных отношений, т. е. будет создан юридический, общественный, политический закон, в котором будет твердо очерчен круг действий каждого отдельного лица и будут указаны меры, служащие к пресечению действий индивидуума, направленных ко вреду общества.

Много неодолимых затруднений придется встретить составителям такого закона. Неопределенность и неустойчивость понятия о пользе, невозможность взвесить вполне все частные выгоды, измерить этот «океан глубокий», чтобы прийти к какому-либо соглашению по этому поводу, в высшей степени затормозят дело. Совершенно удовлетворяющей всем требованиям нормы взаимоотношений отыскать невозможно. Не вдаваясь, впрочем, в подробное рассмотрение этого вопроса, допустим, что он будет разработан самым добросовестнейшим образом, насколько конечно это возможно, и так или иначе, по будут определены взаимные отношения людей. Что же? Можем ли мы после этого надеяться, что нами найден ключ к разрешению мудреной задачи установить общественную жизнь на началах справедливости, не выходя притом из пределов материалистического миросозерцания?... Едва ли. В самом себе закон этот конечно не заключает никаких гарантий и побуждений для своего выполнения; принятие его зависело от доброй воли людей, создавших его, и принят он вод условием, что сумма пользы, приносимой им. перевешивает сумму выгод, которые могла бы получить единичная личность, не принимая его, или по принятии не соблюдая, обходя его. Между тем очевидно, что закон этот, как некоторого рода средний термин отношений между людьми, входящими в состав общества, как общее правило, не может совпадать с стремлениями всех и каждого. Пригодный хотя бы то для большинства, он все-таки окажется более или менее ограничивающим стремления к личной пользе меньшинства. Естественна отсюда за-

159 —

висть лиц последней категории к первым и попытки получить равные с ними выгоды, хотя бы путем его нарушения. Да и тем, для кого выгоды, доставляемые законом, перевешивают его неудобства, все-таки будет желательно как-нибудь избежать последних. Тут на помощь может явиться соображение, что сумма пользы, вырабатываемая общими усилиями людей, не уменьшится, или. если и уменьшится, то в самой незначительной степени от единичного нарушения закона частным лицом, а след. в то время, когда другие соблюдают принятый закон, частному лицу можно обойти его так или иначе и приобрести тем двойную выгоду—от жизни в обществе под охраной закона и от несоблюдения его.—Моралистов того и другого рода, без сомнения. найдется не мало. И те и другие, каждый с своей точки зрения, усердно примутся обходить закон, нарушать его тайно или явно, смотря по обстоятельствам и большей или меньшей надежде на безнаказанность.

Подобные действия естественно будут подрывать в большей или меньшей степени ту пользу, которую может приносить закон и след. станет уже меньше побуждений к его соблюдению. С другой стороны, невозможно предположить, чтобы все тайные нарушения закона пропадали бесследно, не показываясь на свет Божий. Это породит и в других искушение к нарушению закона: пример заразителен. Вследствие этого чем далее, тем все более и более будет разрастаться тайное и явное нарушение закона. Последний, являясь результатом стремления к пользе, должен и пасть жертвою этого стремления. Чем же, спрашивается, охранить от падения самого уже охранителя общественного спокойствия и нравственности? Какие меры предпринять к тому, чтобы собственная единоличная выгода не сделалась высшим законом для каждого отдельного лица в ущерб принятому закону и общему благу? В самом мировоззрении, отвергающем в принципе безусловную обязательность какого-бы то ни было нравственного закона, нет никаких гарантий, обеспечивающих это. Остается одно—пресечь для членов общества самую возможность попыток к нарушению закона, самую возможность рассуждать о том, что

— 160 —

полезно и вредно. Достигнут же этого, разумеется, можно не иначе, как путем насилия и внешнего принуждения.

Итак право силы, деспотизм одного лица или нескольких,— естественное и даже необходимое явление для охранения начала общественности среди людей руководящихся тенденциями материализма. С точки зрения созерцания, в котором как умственные, так и нравственные свойства человека выводятся из известных механических и физиологических процессов, где свобода трактуется как пустой призрак, которому ничто в действительности не отвечает, обращение с людьми, как с существами безгласными, не должно казаться нерациональным; это дело необходимости, нужно подчиниться этому...

Если бы такие отношения между людьми определились раз на всегда, тогда по крайней мере возможно было бы существование общества людей, известным образом связанных между собою, хотя и с противным всякой справедливости, тяжелым и убийственным подчинением слабых сильным. Положим, это оригинальное человеческое общество было бы похоже тогда на муравьиное или пчелиное государство с тем же бессознательным, безмолвным и на веки-вечные установившимся — в силу железной необходимости — подчинением одних другим без всякого следа прогресса и движения вперед; но при этом все-таки было бы возможно существование общества.

Но для всякого очевидно, что это невозможно в виду того факта, подтверждаемого общим сознанием, что человек всегда свободно и критически относится к условиям своего быта, обсуждает их и изменяет согласно с своими потребностями и стремлениями. Вследствие этого и происходит то разнообразие взглядов и убеждений и та борьба из-за них, которыми выясняется польза или вред, необходимость или случайность разного рода нравственных, политических и общественных начал и условий жизни. В виду этого немыслимо и существование общества с внутренней организацией раз на всегда установленной на началах материализма. В результате должно явиться переустройство общества на началах более рациональных, или же распадение его. Последнее

— 161 —

неизбежно и в том случае, если мы даже станем на точку зрения материалистов, что свободы воли не существует, или по крайней мере попытаемся представить себе общество людей вполне убежденных в непроизвольности своих действий.

При мировоззрении, по которому вся жизнь и деятельность человека вытекают из необходимых законов и право его очевидно не может простираться далее его натуральных потребностей. Сила является здесь, так сказать, носителем и даже более—производителем права; отсюда уже один шаг до положения: сила выше права, Согласно с воззрениями материализма каждый член общества, разумеется, будет осуществлять в своей жизни и эту идею, сообразно степени и качеству тех сил, которыми он обладает, умственных или физических (моральные силы остаются без значения). Отсюда явится неравномерность во взаимных отношениях между лицами, составляющими общество. Бессильные и слабые не покорятся своей участи безропотно: их стремления по мере сил добиться прав для себя будут выражением их протеста против существующего порядка вещей, против деспотизма охранителей закона. Откроется таким образом постоянная «борьба за существование», которой трудно будет предсказать какой-либо определенный исход. При постоянной изменчивости сил людей, при постоянных изменениях условий борьбы, рассматриваемые отношения силы и подчинения постоянно будут колебаться, власть и преобладание постоянно будут переходить из рук в руки. В этой «войне всех против всех» каждый постоянно должен быть на стороже, чтобы не потерять добытое силою место, каждому впору будет стоять за себя одного, отстаивая самостоятельность своей личности против эгоистических попыток других подчинить его своему влиянию. При этом столкновении людских интересов идея общего блага и общей пользы, навязываемая законом, потерпит, разумеется, решительное крушение. Что же касается до юридического закона — основного элемента организации общества при материалистическом миросозерцании, то о нем при таких обстоятельствах конечно не может быть и речи, чем неминуемо обусловливается распадение и основанного на нем

— 162

общества. С распадением общества прервется всякая связь между людьми и человечеству после того предстоит обратиться в состояние зверства и дикости. Это уже последний акт той печальной драмы в жизни людей, исполнения которой с таким нетерпением ожидают поклонники материализма, не желая знать, какую судьбу готовят они этим человечеству. Здесь кончается история общества людского, она сходится с историей царства животных, ибо в дальнейшей жизни человечеству остается одно—осуществить в своей деятельности правила жизни зверей...

Не трудно теперь наметить по крайней мере главные черты того состояния частной и общественной жизни, которое неизбежно должно явиться при подобных условиях,—нарисовать приблизительно «идеал» общества, построенного на идеях материализма. Данными для заключений по этому поводу могут служить нам все те естественные и необходимые выводы и заключения, которые мы сделали из отдельных положений материализма.

IV.

«Мое сердце — мой бог; лучше себя оно не знает другого существа»—это известное изречение знаменитого представителя материализма нашего века служило бы девизом каждого в то, ожидаемое материалистами, время, когда идеи их получили бы безраздельное господство в умах и сердцах людей.

Сухой и бессердечный эгоист, фаталист по своим убеждениям, сластолюбец по своим стремлениям и действиям — вот тип нравственного человека по воззрениям материализма.

Он ничего не знает, кроме себя и своих интересов. Его религия—служение богу наживы и корысти; его нравственность— наслаждения. Насладиться жизнью вполне, испить до дна чашу всевозможных наслаждений, насколько хватит для того сил и средств— такова задача его жизни. Ни вне ни внутри себя он не встретят препятствий к осуществлению своих стремлений. Он никогда

— 163 —

не услышит в своей душе голоса совести—этого докучного свидетеля неправых и преступных деяний. Совесть молчит там, где забыли о Боге, где намеренно отвергают все духовное в человеке. — Материалисту нечего ждать и бояться в будущем, в жизни загробной: для него бытие кончается вместе с смертью. Его не страшит бесславие в потомстве. Оно имеет значение лишь под условием бессмертия. В противном случае что имя? звук пустой! — Он не может даже подлежать ответственности за свои действия: не он в них виноват, а обстоятельства, заставляющие его поступать так, а не иначе, «среда», воспитавшая в нем известного рода наклонности. Ему незачем бояться презрения современников: в царстве материализма все будут держаться тех же убеждений. Там всякий может жить, как пришлось, не размышляя о будущем, ничем не стесняясь в настоящем, не оглядываясь на прошлое,—жить вне всяких нравственных предписаний и правил. Материалисту нет нужды особенно задумываться над определением характера своей деятельности. Кодекс нравственности по выводам из теории материализма не замысловат. Личный произвол это—единственное основание для деятельности человека, наслаждение это — единственное благо, польза — единственная цель в здешней «единственной» жизни. Все средства хороши в стремлениях к этой цели, в выборе их стесняться нечего!

Лет пять тому назад в Бремене был страшный взрыв динамита; убито и ранено до 200 человек. Виновник этого— гражданин великой заатлантической республики, Томас, видел в этом средство наживы, имея в виду получить премию за свою, застрахованную в высокую цену кладь, находившуюся в гавани в момент взрыва. На случай неудачи у него было приготовлено еще до 20 механизмов, подобных тому, которым был произведен взрыв (Моск. Вед. 1875. дек.). В этом типически отразились черты нрава под веянием идей новейшего материализма; чего же можно ожидать от цивилизации сфабрикованной по мысли материализма? Подобные дикие проявления бессердечного

— 164 —

своекорыстия должны быть обычным явлением в царстве материализма. Необычайное умножение преступлений, всеобщая деморализация, нравственная одичалость в понятиях людей будут неизбежной принадлежностью общества, устроенного по идеям материализма. Право силы и силы грубой, физической будет тогда возвышаться над всем. В семье это неизбежно выразится принижением женщины, как более слабого существа; потеряют силу все гуманные стремления человечества, все великодушные идеи: свобода, равенство, взаимная любовь; примеры самоотвержения ради других, подвиги горячей беззаветной любви отойдут в область преданий; им не место в царстве наживы и корысти, среди всеобщей погони за выгодами и удовольствиями. В общественных отношениях право силы совместно с заботами о личной пользе неизбежно заявит себя страшными сценами злодейств и насилий над слабыми и бессильными. Тяжело будет им жить при таких обстоятельствах; их ждет безысходная нужда, постоянные опасения за свое благосостояние, за свою жизнь, постоянный трепет пред владычеством грубой силы. Кому заступаться за них и ради чего?... Каждому впору за себя стоять. Сухой и бессердечный принцип пользы — враг всякой любви к слабому и хилому человечеству. К чему скучные и дорого стоящие заботы о призрении старых, неизлечимо больных, беспомощных людей, обременяющих общество?! Это погоня за призраками... Пусть живет только то, что молодо, свежо, что может само о себе позаботиться, само в себе найти точку опоры для своего существования, а слабое и больное должно уступить ему место, сойти с жизненного поприща.... Согласно этому принципу поступают дикие обитатели островов Тихого Океана, убивая престарелых родителей и людей больных и хилых, служащих тяжестью для общества. Если бы, согласно утопическим надеждам материалистов, их идеи были восприняты европейскими нациями, тогда образованный европеец должен бы прямо заявить свою солидарность с этой философией дикарей и таким образом люди, стоящие на самых противоположных ступенях цивилизации и граж-

— 165 —

данственности, сошлись бы между собою в понимании нравственности...

Мы не говорим уже об анархии и беспорядках в общественной жизни, постоянных социалистических движениях и революциях, постоянной войне и вражде всех против всех. На всем просторе должны тогда разыграться дикие страсти людей... Ужасы террора 80-х годов прошлого столетия, сцены из истории коммуны в настоящем веке, — эти плоды теорий материализма, преходящие явления при настоящем порядке вещей и при настоящих нравственных понятиях людей, тогда должны быть постоянным уделом общественной жизни.

Непривлекательны выводы, которые вытекают из умозрения материалистов. В них, однако есть черты еще хуже описанных нами. По воззрениям материалистов, является делом не только не противным нравственности, но и самой природе даже такое преступное действие, как вытравление плода, его считают они естественным правом матери (Бюхнер, стр. 118)... В настоящее время примеры этого рода не часты, потому что живы еще и действенны в сердцах большинства людей начала истинной нравственности христианской; за это карает теперь и закон. Но в царстве материализма этих препятствий существовать не будет.

Там весь интерес обоего пола будет заключаться лишь в том, чтобы беспечально, среди наслаждений провести дни жизни своей, пожить в свое удовольствие и затем бесследно сгинуть в вечности, не заботясь о потомстве, да и не имея его...

Было бы излишним прибавлять что-либо к этой апофеозе разврата. Здесь уже Геркулесовы столбы не безнравственности только, во и нелепости... Эта проповедь неестественной, нравственности — достойное заключение теории нравственности «естественной».

Можно бы считать преувеличенными наши выводы из теории материализма, хотелось бы думать, что постыдные идеалы материализма никогда не найдут себе хотя отчасти осуществления в жизни, если бы печальная действительность в наше печальное время не говорила о противном. Жизнь, как и всегда, идет

— 166

даже далее начертаний теории. Ясным доказательством того служат кружки революционеров-нигилистов с их отталкивающей распущенностью и нравственной грязью, с царствующим во взаимных отношениях неограниченным деспотизмом сильнейшего. Деяния фанатиков социализма, иногда слепо, до самозабвения подчиняющихся велениям своих вожаков и часто, при неудаче своих замыслов, оканчивающих свою бурную жизнь самоубийством, ясно указывают, к чему ведет фальшивая уверенность в непроизвольности действий человека, отожествление его стремлений и целей с потребностями и стремлениями животного. Действия социалистов—лишь отрывочные (и преходящие при настоящем порядке вещей) проявления того состояния, в каком очутилось бы человечество, если бы задумало жить по идеям, рекомендуемым ему материалистами,—того царства погибели и разрушения, которое неминуемо наступит с изгнанием из души человека принципов и верований, которые внесены в жизнь человечества христианством, которыми еще я доселе живет и движется современное общество. Социализм, можно сказать,—последнее слово и заключение последовательного материализма. Эта школа убийств и злодеяний, адепты которой на стыд и горе человечеству рассеяны во всех странах Европы, является результатом стремления поскорее осуществить на практике воззрения материализма. «Государство может иметь в виду только одну разумную цель— доставлять своим гражданам наибольшую, по возможности, сумму наслаждений,—пишет один из наиболее последовательных и беззастенчивых материалистов. Но так как при теперешнем государственном устройстве, только немногие богатые люди могут удовлетворить своим желаниям наслаждений, народ же или большая масса граждан должна работать за весьма малое наслаждение или даже и вовсе лишаясь его, то и предстоит во что бы то ни стало разрушить настоящий порядок и установить систему, которая давала бы каждому возможно большее количество наслаждений» (Гуго, «Материалы...» стр. 98). Социалисты и выполняют эту разрушительную программу. Прикрываясь фирмою общего блага, они стараются сплою перестроить общество согласно своим планам.

— 167 —

Запугивая робких, опутывая своими сетями неопытных, думают на всеобщем горе и несчастий основать свое личное благо и счастье. Немногочисленные и не сильные сами по себе, они сильны потворством и послаблением, которое оказывается им со стороны их негласных единомышленников — людей, забывших о Боге и Его заповедях, и только по недостатку последовательности и смелости, не решающихся вступить в ряды анархистов.

Ив. Скворцов