Значение исповеди для христиан

Когда я преподавал науку пастырского богословия в двух Академиях, мои слушатели с особенным интересом собира­лись на лекции об исповеди, которые я читал ежегодно по четы­ре и более. И тогда, и много времени спустя, по окончании мною академической службы, меня упрашивали воспроизвести эти лекции на бумаге и затем отпечатать. Но, имея при себе только самое краткое оглавление их содержания и обремененный всегда множеством дел и людей, я так и не собрался до сего времени взяться за это дело, тем более что предметов, просившихся из-под моего пера, всегда было немало, а времени свободного – только ночи.

В настоящее время, заключенный в униат­ском монастыре, я располагаю свободным временем в избытке, но опасаюсь, что ра­бота моя потерпит немалый ущерб по той причине, что тех, хотя и очень кратких, можно сказать, символических конспектов при мне нет, а память, конечно, не может сохранить всего, о чем я говорил в академических аудиториях девятнадцать лет тому на­зад и ранее. Но, отложив всякое притязание на полноту изложе­ния предмета, поделюсь с читателем из того, что Господь помо­жет мне вспомнить.

Исповедь, совершаемая служителем Христа, есть такое дело, которое, в определенном смыс­-

6

ле, должно сопровождать все его от­ношения с верующими. Называя священников духовными отца­ми, христиане сознают, что такие избранники Божии имеют пра­во и обязанность постоянно взывать к голосу их совести и требовать открытия им своей души. Конечно, с усложнением жи­тейских отношений, с обмирщением и нас самих, и нашей паствы, и нашего общения с людьми, пользоваться этим правом, вер­нее – исполнять сей долг нашего звания, возможно бывает не при всякой обстановке, но тем не менее даже плохие хри­стиане сознают, что по существу дела должно бы быть иначе. Они никог­да не примирятся с иным взглядом на священника кроме как на посредника между собою и Богом и в молитвах, и в присужден­ной каждому человеку постоянной борьбе между добром и злом. Вот почему даже в последнее время всеобщего охлаждения к вере и спасению могут существовать такие священники и мона­хи, которые, с кем бы и о чем ни говорили, но направляют свои мысли и слова так, словно беседуют с кающимися на исповеди. Их теперь немного, но еще недавно, на нашей памяти, в благоче­стиво настроенных патриархальных сельских приходах и даже иногда в среде общества образованного можно было встречать пастырей, так настроенных и так окружаемых людьми, что их беседа с паствой и дома у них, и в собраниях, и где угодно, ничем почти не различалась от беседы на исповеди: спасение души, воля Божия, истина Божия – вот что всегда являлось предметом взаимообщения пастыря с паствой.

7

Высший образец таких отношений являют собою монастырс­кие старцы, к которым приходят для исповедания помыслов и за руководственными советами монастырская братия и все право­славные христиане со всех концов мира. Ответы и советы старца приемлются как голос Божий и преступить их люди почитают смертным грехом по подобию греха Адама и Евы. Не думайте, что такое, или хотя бы подобное отношение к пастве, даже к приходящим на исповедь, есть нечто совершенно недосягаемое для обыкновенного духовника: большинство нашего духовенства само не знает, какая великая духовная сила находится в руках верующего духовенства. Оно воспитывается, в большинстве сво­ем, отдельно от жизни мирян, и, будучи с детства среди духовных лиц, зная последних не столько как служителей Божиих, сколько в качестве своих родных отцов, родственников или начальников, наши священники и прочие духовные лица и вообще сыны духов­ного сословия не представляют себе исповедь так таинственно, так трепетно и так мучительно, как обыкновенные миряне, про­стые или образованные: здесь сходятся в одно эти во всем разобщенные члены нашей паствы, кроме, конечно, тех, которые совсем перестали являться на исповедь и отвернулись от Христо­вой Чаши.

Может быть, мне скажут собратья пастыри: ты ставишь нам в пример оптинского отца Амвросия и отца Иоанна Кронштадтского; но что общего между благоговейно преклоненной толпой, собрав­шейся к их подножию, и моей нетерпеливой паствой, теснящей­ся, в количестве

8

пятисот человек, около исповедальни, чтобы затем, ворвавшись в нее поодиночке, пробормотать несколько раз: грешен, грешен, и затем поспешить убраться из церкви?

Да, общего здесь мало, но бывает и хуже: в некоторых много­люднейших епархиях Восточной Украины священники исповеду­ют зараз по пятнадцать-двадцать человек, а в Петрограде многие отцы исповедуют разом всех собравшихся в церковь, предлагая затем желающим поговорить с батюшкой и отдельно, но таковых смелых христиан находится очень немного, а иногда и никого; всякий думает: нас пятьсот человек, и если каждый пойдет от­дельно говорить, то до утра не успеют.

Явление печальное, скажу более – ужасное; а я должен при­совокупить еще одно, более ужасное, но для большинства не но­вое сообщение. На епархиальных съездах после первой револю­ции 1905 года в нескольких местах духовенство постановляло: «отдельную исповедь отменить и заменить общею», то есть просто отменить исповедь, или, что то же, отменить православную веру, ибо с отменою исповеди отменяется и тот взгляд на благочестие как на постоянную внутреннюю борьбу, чем наша вера и отлича­ется от лютеранской и штундовской ереси. Конечно, эти бого­хульные постановления не выражали собою голоса и желаний всего духовенства: большинство последнего, надеюсь, в ужас приходило, узнавая о таком без­умии своих собратьев. Но это самое большинство, конечно, не будет спорить против того, что исповедь у нас совершается бестолково, без­образно, не по чину церковному и не по духу

9

пастырскому. Миряне сознают это еще болезненнее, но от кого зависит поставить дело иначе? Кто глав­ный виновник того, что оно упало с надлежащей высоты?

Конечно, мы – пастыри. Мы имели и имеем полную возмож­ность не ослаблять его до такой степени; мы и теперь можем это дело исправить: было бы только доброе желание, да доброе стара­ние поработать – прежде всего над самим собой. В чем же эта первая работа должна заключаться?

Мы сказали, что духовные лица не вполне сознают, с какой благоприятной для назидания настроенностью души предстоят им миряне во время исповеди. Чтобы дать себе в этом ясный от­чет, остановите свое внимание на том, что беседа между двумя людьми на исповеди составляет собою явление совершенно ис­ключительное в жизни исповедующегося и вообще в жизни людей. Ведь все разговоры, которые ведутся между людьми вне исповеди, особенно в настоя­щее время, имеют целью скрывать свои недостатки и выставлять свои часто несуществующие до­стоинства. Большинство людей считает своими врагами тех, кто обличил их в чем-либо, даже тех, кто узнал о них что-либо недо­брое. На совести почти каждого человека есть дела, слова и мыс­ли, в которых он и под ножом не признался бы своим знако­мым, – а придет день и час исповеди, и он добровольно все это излагает своему духовнику. Правда, он и духовнику выскажет это только после тяжелой внутренней борьбы и при уверенности, что духовник никому не передаст его признаний; он, быть может, несколько лет уже уклонялся от испове-

10

ди потому только, что не мог победить своего стыда, своей гордыни; но если уж он пришел, то распнет себя духовно и расскажет свой грех. Подумай об этом, иерей Божий, и пожалей, полюби человека. Никогда человек не бывает так прекрасен, так мил Богу, как тогда, когда он убивает перед Ним и перед тобою свою гордыню. Лишь только уничтожен этот главный враг нашего спасения, враг Божий, то есть гордость, сейчас же душа исповедующегося становится открытой для вос­приятия самых святых мыслей, желаний, намерений и решений. Блажен ты, духовник, если Бог тебе скажет то, что именно может послужить на пользу твоему духовному чаду для совершенного или постепенного отрешения от прежних грехов. Но Бог помо­гает труждающимся, а не лежащим, – говорит святитель Тихон За­донский, и вот ты и должен главною задачею своей жизни поставить приобретение опытности духовного врачевания, то есть руководственных указаний христианам, как бороться с гре­хом, как укрепиться и в добродетели.

Увы, нужно сознаться, что в этом деле наше духовенство со­вершенно неопытно. Его учили в школе всему, кроме этой глав­нейшей премудрости, и ее имеют только те пастыри, которые соб­ственным трудом ее снискали или через чтение творений отеческих, Священного Писания, или через знакомство с опыт­ным старцем, или через молитву и собственный опыт наблюдения над собою и паствою, а главное – через собственный посильный подвиг борьбы с грехом.

Мы уже упоминали, что для приобретения опытности духов­нику должно поработать преж-

11

де всего над самим собою; в чем эта работа? Ответ: должно полюбить людей, полюбить человека, по крайней мере, в те минуты, когда он отдал себя тебе, отдал себя Богу. Лучшим, чем в эти минуты, ты едва ли его встретишь, и если ты не постараешься теперь полюбить его, то никогда не полюбишь в условиях обычной жизни.

Но как же приказать своему сердцу, если оно холодно? Нет, оно не может остаться у тебя холодным и безучастным, если ты потрудишься дать себе отчет в том, что ты совершаешь, что совер­шается около тебя; если не придешь на исповедь «между прочим», если не оторвешь на это время своей души от забот хозяйствен­ных или семейных. Смотри, какой исключительной на земле чести сподобил тебя Бог, какое благодеяние тебе посылает. Ведь ни отцу, ни матери, ни жене, ни другу, ни царю не откроет хри­­­стианин тех тайн души своей, которые он теперь раскрывает Богу и тебе. И если хирург с великим тщанием и страхом берется за нож, чтобы совершить опасное и потребное резание человеческого тела, то, конечно, во много раз больше должен ты и трепетать, и молиться, чтобы исцелить, а не убить бессмертную душу.