I. Перевод богослужебных книг на славянский язык.

326

ОТДЕЛ ВТОРОЙ.

САМОЕ БОГОСЛУЖЕНИЕ.

I.

Перевод богослужебных книг на славянский язык.

С первой минуты принятия нами христианства при Владимире богослужение начало быть совершаемо у нас не на чужом греческом, а на нашем собственном славянском языке.

Благодеянием перевода греческих богослужебных книг на. славянский язык мы—Русские вместе с другими Славянами обязаны Греку половины IX века Константину философу (по предсмертному монашескому имени—Кириллу). Хотя переводчик за свой труд величается от нас славянским первоучителем и славянским апостолом, однако заслуга его обыкновенно представляется далеко не в том виде, как она имеет себя в действительности. По обыкновенным представлениям дело было таким образом. В половине IX века западный славянский народ Моравы, не задолго пред тем принявшие христианство от Римской половины церкви, были недовольны, что богослужение совершается у них, как во всей этой половине церкви, на чужом латинском языке, и возымели желание слушать его на своем собственном славянском. Зная, что папа не согласится исполнить такое желание, и будучи уверены, что, напротив, охотно согласятся исполнить его Греки, Моравы и обратились к последним с просьбою перевести для них греческие богослужебные книги на славянский язык. Константинопольский император Михаил III (842—867), к которому Моравы обратились с своею просьбою, действительно принял ее весьма благосклонно и тотчас же поручил дело перевода книг Константину философу, который, был одним из тогдашних греческих ученых и который, по некоторым случайным обстоятельствам, знал славянский язык. В

327

действительности дело было далеко не так. Моравы, незадолго пред тем принявшие христианство, никак не могли возыметь желания слушать богослужение на своем славянском языке. В Римскойполовине церкви было общим принятым порядком, чтобы все принадлежащие к ней народы совершали богослужение на одном для всех латинском языке. Полагать, чтобы народ, только что принявший христианство, мог найти общий существующий порядок неправильным, мог восстать и протестовать против него, значит предполагать нечто совсем противное всякой вероятности и всякой исторической логике. Протест против существующих, незаконных и неправильных, порядков народы обыкновенно поднимают,—и не народы собственно, а отдельные избранные люди в них (ибо народы, как пароды,—да извинит нас читатель,—в сем случае суть не что иное, как панурговы стада),—не тотчас как их примут, а после того, как досыта наживутся с ними п, испытав все их неудобство, дорастут до их критики. Таким образом, Моравы, только что принявшие христианство, никак не могли восстать против порядков Римской церкви, а с жалобами и сетованиями на них или же без сего должны были беспрекословно покориться и покоряться им. Но, говорят, Моравам помогли тут Греки: не будучи в состоянии сами прийти к протесту против порядков Римской церкви, они-де были приведены к нему примером церкви Греческой, которая дозволяла всем народам совершать богослужение на своих собственных языках. В том-то однако и дело, что Греческая церковь IX века вовсе не представляла этого примера. Как народы, обращавшиеся к Римской церкви, должны были совершать богослужение на латинском языке, так и народы, обращавшиеся тогда к Греческой церкви, должны были совершать его на языке греческом, — этими последними были именно единоплеменные Моравам Славяне Балканского полуострова, жившие в пределах византийской империи, которые начали принимать христианство от Греков задолго до Моравов и для которых Греки вовсе не думали переводить своих богослужебных книг на славянский язык. Что касается до действительных мыслей и чувств тогдашних Греков, то несомненно, что они, совершенно так же как латиняне, были самым решительным образом за то и того учения, чтобы у всех народов их Греческой церкви богослужение совершалось на одном греческом языке. Таким образом, Моравы вовсе не могли обращаться к Грекам с просьбою перевести для них греческие богослужебные книги на их славянский язык. Каким же образом случилось, что они получили перевод греческих

328

книг? Дело было следующим образом. Моравы, до IX века жившие подобно всем другим Славянам разрозненно и безглавно и поэтому находившиеся в зависимости от Немцев, в начале сего IX века успели сплотиться в одно целое и довольно сильное государство, вместе с чем сбросили с себя и помянутую зависимость. Вследствие этого между ними и Немцами, желавшими снова покорить их себе, началась ожесточеннейшая борьба. Ища себе союзников против Моравов, Немцы успели привлечь на свою сторону Болгар, которые владели тогда Паннонией (нынешней Венгрией) и были непосредственными соседями Моравов с востока 1). Союз Немцев с Болгарами вынудил Моравов искать союза с Греками, которые, будучи в свою очередь соседями последних, могли парализовать их содействие Немцам, и посольство для сего-то политического или военного союза Моравы и отправили к импер. Михаилу III. Союз политический в то время необходимо должен был сопровождаться и союзом церковным, т. е. Моравы, ища заключить с Греками первый союз, необходимо должны были вместе с тем предложить себя в зависимость патриарха Константинопольского вместо бывшей дотоле зависимости от папы Римского. Так это и было ими сделано. По заключении обоих союзов, нужно было отправить в Моравию, принятую под власть патриарха Константинопольского, греческих священников. В начальники над имевшими отправиться священниками был избран наш Константин философ, священник саном, и он-то по собственной инициативе и решил дать Моравам греческое богослужение в переводе на их народный язык. Т. е. иначе сказать, среди господствовавшего в IX веке между Римлянами и Греками учения о двух богослужебных языках — латинском и греческом Константин философ выступил как реформатор и новатор, провозгласивший принцип равноправности всех языков и национальности богослужения и осуществивший свое новое учение в приложении к Моравам.

Таким образом, богослужением на своем собственном языке мы, православные Славяне, обязаны не Моравам и не Грекам, при чем Константин философ был бы только орудием исполнения чужой мысли, а исключительно и всецело сему последнему. В Греческой церкви IX века, так же как и в Латинской, было учение об одном богослужебном языке и если это учение пало и мы не сделались его рабами, то именно благодаря тому, что в лице Константина.

1) Славянофилам, конечно, это не понравится, но увы! это факт.

329

философа нам послан был великий человек, который восстал против него и в приложении к нам делом сокрушил его 1).

1) Отвергая общепринятое мнение, мы идем против жития Константинова (разумеем — Паннонского), на котором оно оттыкается и авторитет которого и мы с своей стороны признаем столько же, сколько и другие. Но необходимо думать, что вданном случае автор жития погрешает против ведомой ему истины. Писав после того, как перевод был сделан в недрах Греческой церкви и был ею допущен, он. во-первых, увлекается желанием противопоставить свою церковь церкви Римской, почему и представляет дело таким образом, будто Моравы искали перевода от Греческой церкви, уверенные получить его от ней. Во-вторых, несомненно, что автор малодушествует и, умаляя истинную заслугу Константина, представляет его только исполнителем готовой мысли о переводе затем, чтобы смягчить его мнимую (в глазах своих греческих Современников) вину за совершенное им необычное и так сказать революционное дело: Константин-де решился на подобное дело потому только, что о нем была просьба от Моравов. А наконец, в-третьих. не без вероятности, можно подозревай, у него особый умысел: представляя дело таким образов, что мысль о переводе, заявленная Моравами, была встречена Греками с величайшим сочувствием. автор хочет обличать этим современных себе Греков, порицавших перевод. Что Моравы вовсе не могли просить перевода, так как ни сами не могли прийти к мысли о нем и не видели в современной или тогдашней Греческой церкви примера, которым бы могли быть приведены к последней, это несомненно (а о древней Греческой церкви, бывшей в сем отношении нисколько не похожей на позднейшую и действительно представлявшею из себя то, чем изображается в житии позднейшая, вовсе не могли они знать, ибо, конечно, было бы наивно представлять их себе людьми, учившимися церковной истории в духовной академии). Но если перевод дан был Моравам не прошенный ими, по чьей-то «собственной инициативе в Константинополе, то полагаем, не может быть спора о том, по чьей именно—Константина или правительства: правительство вовсе не заботилось о том, чтобы дать этот перевод собственным обращавшимся в христианство Славянам и следовательно ясно, что оно не думало о подобном переводе. Что позднейшие Греки были совсем не тех мыслей и расположений, которые им усвояются в житии, а за житием и новыми исследователями, на это мы имеем положительные доказательства. Болгарский писатель конца IX — начала X века, черноризец Храбр, писал нарочитое сочинение в защиту Константинова перевода от нарекателей (сказание о письменех): под нарекателями, конечно, нельзя разуметь Латинян (до мыслей которых Храбру не было никакого дела) и можно разуметь только Греков. Греческий автор жития Климента Белицкого старается извинить и оправдать Константина, пред своими греческими читателями за такое странное дело, как перевод книг с греческого языка на славянский: он был вынужден к этому, говорит автор, только настоятельной нуждой—крайней тупостью Болгар (для которых, по его мнению, сделан перевод), не разу

330

Константин философ после приступа к переводу греческих богослужебных книг на славянский язык жил очень недолго, а именно—лет около четырех или шли; но трудившись над ним с величайшим усердием он успел перевести весь круг собственно богослужебных книг. После его смерти (14 Февраля 869 г.) остался;, старший брат его Мефодий, бывший потом архиепископом Моравским († 6 Апреля 885 г.), который перевел всю Библию (за исключением, по неизвестной нам, как можно думать—случайной, причине, книг Маккавейских), Номоканон (Иоанна Схоластика) и большее или меньшее количество писаний отеческих.

От Моравов заимствовали славянские богослужебные книги Болгары, а от сих последних заимствовали их и мы—Русские.

Я уже говорил выше, что в наших летописях нет ни единого слова об этом заимствовании вами у Болгар славянских богослужебных книг, как будто бы его совсем и не было. Вероятнейшим ответом на вопрос, когда именно Владимир заимствовал книги, представляется то, что он сделал сие еще прежде приступа к общему крещению народа, ибо иначе должно было бы на время, вводить у новокрещенных богослужение греческое или же оставить их без богослужения. То мнение, будто Владимир получил славянские книги от Болгар при посредстве Греков, в Корсуни или не

мевших прекрасной греческой речи. Вообще, позднейшие Греки, с мыслью об. эллинизации варваров или без сей мысли, решительно не наклонны были к тому, чтобы поощрять варварство на свой собственный счет. Если Вальсамон на предложенный ему Александрийским патриархом Марком вопрос: «безопасно ли, дозволять православным Сирам и Армянам и другим служить на своих языках или непременно принуждать их служить на греческом языке», отвечал, что православные из других народов, совсем не знающие греческого языка, могут служить на своих языках, под условием точного перевода греческих богослужебных книг (у Ралли и Π. IV, 452, Ἐρώτ.-Ἀπόκρ. 5): то, во-первых, он был человек до некоторой степени возвышавшийся над общим уровнем;, во-вторых, и как думаем—главное, он был патриарх Антиохийский (быв уже· каковым он писал свои ответы Марку, как показывает надписание): в его собственном патриархате сельское население было сирское и арабское и от времен глубокой древности употребляло в богослужении стой собственные, сирский и арабский, языки: добровольно или недобровольно терпя обычаи своего патриархата, освященные глубокою древностью, Вальсамон, естественно, должен был отвечать то, что отвечал. Между тем вопрос Марка дает знать, какие мысли были между Греками на счет употребления в богослужении других языков кроме, греческого.

331

в Корсуни, совершенно неосновательно. Греки не питали ни малейшей нежности к славянским книгам и никак не могли иметь охоты услуживать Владимиру их доставлением; притом же последний вовсе и не нуждался в их услугах, имея полную возможность обратиться к Болгарам сам непосредственно. Не знаем, пытались ли Греки препятствовать Владимиру в усвоении славянского богослужения, мечтая навязать нам богослужение греческое, но, как говорили мы выше, весьма вероятно, что против возможности сего были принимаемы им свои меры.

Не однократно приходилось говорить нам выше, что славянский язык наших богослужебных книг называется нашим собственным языком далеко не в собственном смысле: он есть славянский, но не наш русский, а болгарский, и в отношении к понятности весьма далеко не то, что первый. Есть люди, которые смотрят на это обстоятельство странными глазами, именно — которые видят в так называемом церковно-славянском, или иначе — болгарском языке богослужебных книг как бы язык кем-то предназначенный для богослужения всех православных славянских народов, подобно латинскому языку Римской церкви. На самом деле ничего подобного не бывало и болгарский язык стал церковнославянским или богослужебным языком и других православных Славян просто по воле и по вине самих этих народов. Константин философ перевел для Моравов греческие богослужебные книги на их моравский язык. Болгары, заимствовав книги от Моравов, переложили их с моравского на свой болгарский язык 1). Другим славянским православным народам, т. е. нам с Сербами, оставалось делать тоже самое, т. е. заимствуя у Болгар книги, перелагать их на собственные народные языки. Но ни мы, ни Сербы этого не сделали, а таким обра-

1) Переложили однако, должно думать, так, что не мало оставили моравизмов, чего не хотят знать иные наши славянские филологи и что в тоже время составляет для них камень претыкания (Мы хотим сказать: болгарский язык богослужебных книг, по всей вероятности, должен быть представляема не как чистый древне-болгарский язык, а как болгарский с большей или меньшей примесью моравизмов, следовательно—язык более или менее искусственный, хотя не в том смысле, чтобы кто-нибудь сделал язык искусственным нарочно и намеренно,—что нелепо, а в тои смысле, что он сделался таковым ненамеренно в случайно. Из сказанного следует, что церковно-болгарский язык должен быть изучаем не только при помощи живого болгарского языка, но вместе и языка моравского).

332

зом и явился у нас и у них язык церковно-славянский, или что тоже — оставленный без изменения болгарский язык богослужебных книг. Есть люди весьма довольные этим обстоятельством в виду того, что церковно-славянский язык доставляет множество слов для гак называемого высокого слога и что в некоторых случаях он дает возможность избегать тривиальности (напр. не называть Господа Господином, как было бы по-русски). Но первое из сейчас указанных удобств, если только считать его удобством, несомненно (оставлял бы и свой собственный русский язык, ибо язык книжный скоро устарел бы против говорного, а второе удобство вовсе не имеет той серьезной важности, которую ему усвояют, и все дело гут просто в привычке (как показывает пример Немцев, Французов и Англичан); между тем мы, т. е. народ наш не был бы обречен на то, чтобы слушать богослужение на языке далеко не совсем для него понятном. Причиной, почему не были переведены нами богослужебные книги с болгарского языка на наш собственный русский, прежде всего, как мы уверены, была наша косность; затем, другою и действительною причиной должно быть считаемо то, что наш язык, дотоле весьма мало письменный, не был обработан и приготовлен для письмени и что таким образом переложение на него представляло бы большой труд, требовавший борьбы с ним и его организации 1).

В церковном языке нашем отчасти в древнее время существовали и потом вышли из употребления, отчасти же и до настощего времени остаются слова, взятые из языков западных—латинского и немецкого: таковы весьма употребительные в древнее время, но после вышедшие из употребления, комкати—причащаться и комкание—причастие от латинских: communicare и communicatio; таковы доселе остающиеся — церковь от немецкого Kirche, алтарь от ла-

1) Церковное правительство наше домонгольского периода, вероятно, вовсе не поднимало мысли о том, чтобы перевести богослужебные книги с болгарского языка на русский, ибо митрополитами нашими, которые могли бы поднять подобную мысль, в период домонгольский, были почти исключительно Греки. Но частные попытки в этом роде несомненно бывали. Таковую частную попытку перевода на чистый русский язык, например, представляет собою так называемое Галичское или Крылосское евангелие 1144 г. (Описание его, принадлежащее Ф. И. Буслаеву см. в «Материалах для истории письмен», изданных к столетнему обилью Московского университета, стр. 11).

333

тинского altare 1). Необходимо думать, что слова эти были усвоены Болгарами и от них нами — Русскими при посредстве Моравов 2),

О славянских первоучителях или славянских апостолах Константине и Мефодии дошло до нас много сказаний на языках—славянском, латинском и греческом. Из всех дошедших сказаний Единственно первоначальные и достоверные суть славянские так называемые (не совсем правильно) Паннонские жития Константина и Мефодия, написанные их учениками (и из них Константиново, как должно заключать по его признакам, еще при жизни Мефодия) 3); все же остальное есть позднейшее 4). Латинская Vita cum translatione принадлежит не современнику Константинову Гавдерику, епископу Велитрскому (по нынешнему Веллетрийскому) или точнее—не Иоанну, диакону Римской церкви, писавшему по просьбе Гавдерика жизнь Климента Римского, но за смертью не окончившему своего труда (и поэтому не сказавшему о возвращении мощей Климента в Рим Константином, что должно было составлять последнюю главу его сочинения), а писателю конца XI—начала ХII века Льву Марсиканскому, бывшему сначала монахом Монтекассинским_, а потом епископом Остиенским, как это ясно видно изсвидетельств Иакова de Voragine и Петра de Natalibus. Источники Льва (который знал по-славянски или может быть даже, и как будто вероятнее, был родом Славянин), суть Паннонское житие Константина и слово об обретении мощей Климента, «историческу беседу имуще». Греческое житие Климента Белицкого, будто бы принадлежащее архиепископу Феофилакту 5).

1) Также цесарь, из которого царь, вместо греческого кесарь.

2) И в самой Болгарии сидело некоторое время латинское духовенство, но· это сидение было так непродолжительно (866—870), что едва ли могло оставить после себя какие-нибудь следи.

3) Впервые обратил серьезное внимание ученых на эти жития и прекрасно разобрал их (не совсем правильно впрочем назвав их Панчонскими) покойный А. В. Горский в статье: «О св. Кирилле и Мефодии», помещенной в Москвитянине 1843 г., ч. III, № 5. Самые жития напечатаны покойным Бодянским в Чтениях Общ. Ист. и Древн., 1863 г. кн. 2 и 1864 г. кн. 2.

4) Разбор всех сказаний (не особенно критический) в книге Бодянского: «О времени происхождения славянских письмен» и в книге Воронова (с которым мы тоже далеко не во всем согласны): «Кирилл и Мефодий,—главнейшие· источники для истории свв. Кирилла и Мефодия», Киев. 1877. К ним должно присоединить издание г. Бильбасова: «Кирилл и Мефодий».

5) Неизвестный автор жития выдает его за произведение архиепископа Феофилакта, а самого Феофилакта выдает за ученика Климентова. Но архиепископ

334

которое утверждает, что Константин изобрел азбуку и сделал перевод книг не для Моравов собственно, а для Болгар, и что он был потом учителем Болгар и вместе Моравов, представляет собою не что иное, как образец греческого баснословия 1). Оно написано в Болгарии во времена господства в ней Греков и цель его есть—с одной стороны удовлетворить претензии Болгар, думать, будто славянская азбука изобретена именно для них и будто они обращены в христианство именно первоучителями, а с другой стороны—уверить Болгар, что Константин и Мефодий перевели богослужебные книги на славянский язык не потому, чтобы этому так и надлежало быть, а только по настоянию крайней нужды вследствие скотоподобной (κτηνώδης) тупости их соотечественников, которым никак не давался прекрасный эллинский язык, и что сам князь болгарский Борис был решительно на стороне сего последнего.

Константин и Мефодий, природные Греки по своей национальности и вовсе не греческие Славяне 2), были уроженцы города Фессалоники или Солуни. Они были сыновья одного местного знатного вельможи, по имени Льва, по фамилии, к сожалению, неизвестного, который занимал в своем родном городе должность друнгария (δρουγγάριος), что значить помощник или товарищ стратега, т. е. по нашему должность помощника или товарища генерал-губернатора. В многочисленной семье Льва Мефодий был одним из старших. Константин же самый младший. Год рождения первого неизвестен, второй же родился в 827 году.

Мефодий по примеру отца служил в военной службе: рано отличился своими способностями и в молодых летах был поставлен сравнительно на высокое место, а именно — в начальники или губернаторы

Феофилакт жил во второй половине XI—начале XII века. Так как он мог быть видан за ученика Климентова только такое время спустя после его сверти, как уже перестало быть точно известным, когда он жил, то этим приблизительно определяется ранний крайний срок появления жития (а усвоят житие самому Феофилакту и доказывать, будто автор не выдает себя за ученика Климентова, весьма странно).

1) Автор доходит до того, что страну Моравию превращает в город Морав страны Паннонии (Μόραβος τῆς Πανονίας,—§ III) и что Коцела, вассального Немцам князяили князька крошечной части Паннонии, делает государем всей ее: τῆς Πανονίας συμπάσης κρατοῦντα,—§ IV, следовательно Ростислава и Святополка Моравских его подручниками! (Ученый читатель, желающий видеть курьёзы нашего автора, пусть сравнивает его с Паннонским житием Константина в рассказе о входе последнего в Рим).

2) Как об этом ясно свидетельствует житие Константиново, а «и Гърьци любяще и из детска» в житии Мефодиевом должно читать: «и пръци».

335

одной неизвестно» области 1) (по всей вероятности находившейся в самом генерал-губернаторстве Солунском), населенной Славянами. В начальники области, населенной именно Славянами, поставлен был потому, что знал славянский язык. Пробыв на своей должности довольно долгое время, Мефодий, или по неизвестным нам особенным причинам или просто вследствие душевного расположения и влечения, сложил с себя мирские одежды и постригся в монахи, чтобы идти подвизаться (местом для подвигов он выбрал один пустынный монастырь, находившийся на малоазийском Олимпе).

Константин, человек исключительный по своей натуре, с самого детства давал ожидать в себе не чиновника и не человека от мира сего, а чтителя христианской мудрости созерцательной и деятельной. После начального учения в доме родительском он изъявил непреклонное желание получить возможно полное и совершенное образование, и так как этого невозможно было достигнуть тогда в Солуни, то был отправлен в Константинополь слушать уроки у тамошних придворных профессоров. Вместе с последними он слушал уроки и у добровольного профессора—знаменитого Фотия, во время его учения еще мирского человека и придворного сановника 2), прочем отношения учителя и ученика окончились тем, что один удостоил другого искренней дружбы. Как юноша безукоризненных нравов и выдававшийся своими блестящими талантами, Константин взят был ко двору, чтобы быть товарищем и руководителем в начальном учении малолетнему императору Михаилу III3). Окончив свое образование, Константин хотел было поселиться где-нибудь в уединении, подобно тому, как это делали юные Василий Великий и Иоанн Златоустый, чтобы с полной свободой предаться своим любимым занятиям — чтению книг и уединенным духовно-нравственным упражнениям. Но его заставили остаться в столице и, посвятив во священники, сделали библиотекарем патриаршей библиотеки. По неизвестной причине, может быть — не совладев с своим желанием насладиться уединенной жизнью, Константин весьма скоро скрылся из столицы в один из монастырей, находившихся на Мраморном море. Однако после шестимесячного искания открыли место его уединения, возвратили его в Константинополь и упросили принять на себя должность профессора философии среди тех придворных профессоров, у которых он недавно сам слушал уроки. Во время этого профессорства, которому Константин вероятно главным образом обя-

1) В житии «княжение», что есть перевод греческого ἀρχοντία.

2) Поставлен из сановников в патриархи 21 Декабря 857 г.

3) Михаил наследовал отцу своему Феофилу 21 Января 842 г., будучи3-летним дитятей.

336

зан именем философа, он должен был исполнить два важные частные поручения правительства, именно—во-первых, держал богословский диспут с иконоборцем—низложенным Константинопольским патриархом Иоанном или Яннием 1), во-вторых, совершил путешествие для богословского, так сказать — международного, диспута к Сарацинам, вследствие вызова к Грекам со стороны этих последних 2). Возвратившись из путешествия к Сарацинам, Константин скоро отказался от профессорства и от всего жития сего и сначала жид где-то в совершенном уединении с одним слугою, ведши себя относительно забот о насущном истиннейшим философом, а потом перешел на Олимп Мефодию. Отсюда, исполняя новое поручение правительства, он совершил путешествие для подобного же, что сейчас выше, богословского диспута к Хазарам, причем ему сопутствовал и старший брат. На пути в Хазарию он имел продолжительную остановку в Херсонесе Таврическом, или Корсуни, во время которой выучился от одного тамошнего Иудея еврейскому языку и обрел преданные забвению мощи св. мученика Климента Римского 3).

Когда Константин с Мефодием возвратились из Хазарии в Константинополь прибыло моравское посольство для заключения политического и церковного союза. В начальники над священниками, имевшими отправиться в Моравию, избран был Константин, с одной стороны, нет, сомнения, потому, что предшествующими опытами доказал свою способность к исполнению важных поручений, а с другой стороны—по той част-

1) Иоанн, бывший патриархом при Феофиле, низложен был после смерти сего последнего, когда в Константинополе было восстановлено иконопоштаииие· оставшеюся его супругой Феодорой.

2)Константин путешествовал не к емиру (амире) Милитенскому, как предполагал А. В. Горский, а к самому амирнумне, т. е. калифу.

3) Кроме сего Константин, во время своего пребывания в Корсуни, по его Паннонскому житию, «обрет же ту евангелие и псалтырь рускыми письмены писано и человека обрет глаголюща тою беседою»... Под русскими письменами, как мы уверены (если не ошибаемся, вместе с Шафариком), должно разуметь готские письмена, которые могли быть названы русскими по едино-язычным с Готами и поселившимся с ними в Тавриде Варягам-Руссам или Норманнам, перед 839 г., о чем мы говорили выше. Более чем вероятно, что сим письменам мы должны в весьма значительной степени считать себя обязанными благодарностью за то, что Константин стал нашим апостолом или пришел к мысли и решился дать нам богослужение на нашем собственном языке. Книги, переведенные на готский язык, такой же новый, как и славянский, могли нанести его на первую мысль сделать тоже и для Славян, а потом укрепить его и в решимости осуществить свою мысль (впоследствии, обличая латинских епископов, Константин действительно указывает между прочим на готские книги).

337

ной причине, что он так же, как и брат его, знал славянский язык. Это знание обоими славянского языка условливалось тем, что они были уроженцы Солуни: в IX веке Солунь со всех сторон была окружена поселениями славянскими; между городом и деревнями, как обычно, существовали самые живые сношения (причем в частности то, что прислуга в городе была деревенская) и вследствие этого-то все жители Солуни или все солунские Греки больше или меньше умели говорить по-славянски (как Русские, живущие где-нибудь вместе с инородцами, обыкновенно более или менее умеют говорить поинородчески).

Пришед к великой мысли дать Моравам богослужение на их собственном языке 1), Константин начал с того, что изобрел собственную славянскую азбуку, каковое изобретете состояло в том, что он взял греческую азбуку и дополнил ее буквами, которых не доставало в ней для выражения звуков славянского языка, лишних против языка греческого. После изобретения азбуки он тотчас же приступил к переводу, сделав первый опыт его в самом Константинополе, до отбытия в Моравию.

Или тотчас же или весьма вскоре после прибытия Константина в Моравию в сопровождении Мефодия, Моравы снова вынуждены были возвратиться под власть папы, от которого они отложились было к патриарху Константинопольскому. Но Константин после уничтожения чрез сие собственной и официальной цели его посольства не возвратился назад в Константинополь, а остался в Моравии: возвратившись пода власть папы, Моравы в виду возможности иметь славянские богослужебные книги не хотели возвратиться к книгам латинским, и Константин остался у них по их желанию, чтобы дать им славянские книги (в пределах Римской церкви книги греческого обряда). В продолжение

1) Сейчас мы сказали, что на первую мысль о сем могли его навести готские богослужебные книги, виденные им в Херсонесе или Корсуни. Раздумывая над этою мыслью он мог вспомнить то, что во времена Иоанна Златоустого была в Константинополе готская церковь, в которой совершалось богослужение на готском языке, и что великий отец, проповедуя в сей церкви, которую сам и дал Готам, указывал как на доказательство превосходства христианства перед язычеством на то, что писания эллинских мудрецов—Платона, Пифагора и всех афинских философов забыты, а писания рыбарей и скинотворцев переведены на все языки вселенной (Златоустого Homilia habita in ecclesia Pauli, Gothis legentibus, postquam presbyter Gothus condonatus fuerat,—ed. Montfauc. Parisina altera, t. XII, p. 512). Это могло окончательно укрепить его в его мысли, ибо если люди рядовые, вспоминая про хорошее у предков, со вздохами искренними и лицемерными (если дело идет о самооправдании) говорят: это было не при нас, а при других людях, то люди исключительные, наоборот, с твердостью говорят: это так должно быть и при нас.

338

40 месяцев, т. е. 3-х лет и 4-х месяцев, Константин перевел с греческого языка на славянский «весь церковный чин» или весь круг общественного богослужения и в тоже время приготовил учеников, которые бы могли совершать богослужение по его книгам. Через 40 месяцев Константин отправился с учениками для их поставления в церковные степени к латинскому митрополиту, которому принадлежала в то время церковная власть над Моравиею, именно — к митрополиту Венецианскому, причем на пути имел довольно продолжительную остановку у одного подручного Немцам славянского князя, — Коцела Блатенского, имевшего столицу в городе Мозебурге на озере Блатенском который приветствовал славянские книги с такою жe величайшею радостью, как и Моравы. Митрополит Венецианский вместо посвящения учеников Константина собрал на него многочисленный собор, на котором потребовал от него отчета в том, как он решился на свое нововведение, когда будто бы определено и признано, чтобы богослужебными языками были только два—греческий и латинский. Горячо и беспощадно обличив своих обличителей, Константин обратился с жалобою к папе — знаменитому Николаю I, которым и позван был в Рим. Не застав в живых папы Николая († 13 ноября 867 г.) и пришед в Рим при его преемнике Адриане II (посвящен 14 декабря того же 867 г.), Константин вместе с своими славянскими книгами нашел у папы благосклоннейший прием: последние, быв освящены на престол церковном, так сказать торжественно были канонизованы к богослужебному употреблению. Весьма трудно и совсем невероятно предполагать, чтобы благосклонность папы Адриана II, вопреки всему латинскому и в частности его самого окружавшему духовенству, была искреннею. Поэтому необходимо думать, что в уме его знаменитого предшественника, который позвал Константина в Рим, явились по отношению к последнему и его славянским книгам особые планы, которые требовали показать благосклонность к одному и к другим, и что Адриан II, являя эту благосклонность, действовал по мыслям Николая. Таким планом для Николая могло быть то, чтобы руками Константина устроить миссию для обращения славянских народов в католическое христианство и чтобы при этом славянские книги (которые впоследствии можно было запретить во всякое время) употребить как средство для успешнейшего привлечения народов к христианству и католичеству.

В Риме, не победив общей вражды к славянским книгам, но приобретши себе лично общее величайшее расположение и уважение, Константин неожиданно впал в болезнь и на 43 году жизни скончался 14 февраля 869 года. Перед смертью он принял монашество с именем Кирилла и горячо увещевал остававшегося брата Мефодия не возвращаться на родину и не покидать дела славянских книг.

После смерти Константина к папе обратился с просьбою о Me-

339

фодии помянутый выше князь Блатенский Коцел. Папа немедленно и охотно исполнил просьбу Коцела и возложив на Мефодия ту всеславянскую миссию, о которой мы сказали сейчас выше, писал ему, что посылает Мефодия не только ему, но» и всем странам тем славянским». По вторичной просьбе Коцела, адресованной вслед за первой, папа посвятил Мефодия в епископы Паннонские 1). Славянские книги Мефодия тотчас же привлекли к себе от латинским книг все население Коцеловой области, и следствием сего было то, что по жалобам латинского духовенства Мефодий был схвачен Немцами и отправлен в ссылку. Пробыв в последней два с половиною года и быв освобожден из нее по настоятельному и решительному требованию папы (видевшего в нем своего миссионера и человека весьма для себя полезного) Мефодий был выпрошен у папы снова Моравами, которые выхлопотали у первого независимость своей церкви (дотоле зависимой от чужих митрополитов) и настоятельно желали иметь Мефодия своим архиепископом или митрополитом. В сане архиепископа Моравского, подвергавшись разным заветам со стороны немецкого духовенства, Мефодий скончался 6 Апреля 885 года.

Некоторые новейшие ученые, не далеко уходя в разумении дела от людей IX—X века, великость Константиновой заслуги полагают в изобретении азбуки и переводе книг. Но как понимает всякий, сколько-нибудь разумеющий дело, изобрести азбуку была вовсе не великая мудрость и никто не думает у нас считать великим человеком Стефана Пермского за изобретение им Зырянской азбуки (хотя он сделал свое дело хитрее и самостоятельнее Константина, не взяв для букв готовых начертании, как последний, а изобретши их сам). Еще проще было совершить перевод и за него собственно Константин был бы столько же великим человеком, сколько суть великие люди наши нынешние переводчики с иностранных языков. Великость Константиновой заслуги не в азбуке и переводе, а в мысли о последнем, в намерении дать Славянам богослужение на их собственном языке, в учении о равноправности всех народов иметь богослужение на их собственных языках.

Совершенно необходимо думать, вопреки многим ученым, что Константин перевел для Моравов богослужебные книги не на болгарский, а на их собственный моравский язык. Никто до Константина не преду-

1) Мефодий перед путешествием с Константином в Моравию был игуменом одного монастыря, но не шел пресвитерского сана (каковые игумены—просто монахи у Греков в древнее время были обычны, см. ниже о монашестве). При жизни Константина и вскоре после прибытия в Рим Мефодий поставлен был папою в пресвитеры, каковым и отправился к Коцелу. А по просьбе Коцела поставлен в епископы (с восстановлением древней кафедры Панновской).

340

становлял (и никто никогда не мог предустановлять), что богослужебным языком Славян должен быть язык болгарский: с какой же бы стати для Моравов Константин перевел богослужебные книги на этот последний, язык? Мнение, что он перевел для Моравов богослужебные книги на болгарский язык, основывается на том, что до путешествия в Моравию он знал именно этот последний язык. Но основание весьма странное и смешное. Неужели Константин, пока не выучился моравскому языку, не мог сделать того простого дела, чтобы взять себе помощников, которые бы его болгарский перевод превращали в моравский?

Некоторые филологи хотят найти в рукописях подлинный язык перевода Константинова. Напрасное искание! Константин перевел книга на моравский язык, с моравского они переведены были на болгарский и затем у Болгар, как прямо и ясно свидетельствует черноризец Храбр, перевод подвергался большим или меньшим исправлениям 1), (заслуга Константина, как мы уже говорили, вовсе не в том, что он отлично перевел богослужебные книги с греческого языка на славянский).

Изобретенная Константином славянская азбука, как мы говорили, есть ни что иное, как азбука греческая, дополненная новыми буквами для выражения тех звуков славянского языка, которых не было в греческом. По свидетельству помянутого Храбра, к 24 греческим буквам Константин присоединил 14 новых, так что весь алфавит его состоял из 38 букв. Эти новые буквы Константина, после него еще несколько умноженные, были: б, ж, s(зело), д, ч, ш, щ,, ы, ь, ѣ, ю, я, ѫ. После прибавлены ѩ или нынешняя я и иотированные или смягченные юсы ѩ и ѭ (э оборотное есть наша весьма поздняя буква) 2). На-

1) У Храбра совершенно ясно говорится об исправлении перевода Константинова, а не его азбуки, как неправильно понимают некоторые, предполагая исправителя азбуки в Клименте-

2) Буква ѣ изобретена Константином для такого в бывшем известным ему говоре Солунских Славян звука я, который в установившемся потом церковно-славянском, как и в нашем русском, языке заменяется звуком е, почему буква имеет у нас звук е, а называется, сохраняя свое первоначальное название, соответствовавшее первоначальному употреблению, ять. Солунские Славяне говорили, как доселе говорят Поляки: бяда, бялый, вяра, мяра, място, свят, сяно, язда; а в церковно-славянском языке, как и в нашем русском: бѣда, бѣлый, вѣра, мѣра, мѣсто, свѣт, сѣно, ѣзда (у теперешних Болгар в некоторых словах звук ѣ вместо церковно-славянского и нашего я: вѣну, звѣкаю, колѣда, мѣсо, рѣд, тѣжко, ѣгня, ѣзык, вместо: вяну, звякаю, коляда, мясо, ряд, тяжко, ягня, язык). —Буквы ѧ и ѫ, называемые юсами, изобретены были Константином для выражения носовых звуков говора Солунских Славян ен (ем) и он (ом), а по исчезновении этих звуков из церковно-славянского языка упо-

341

чертания новых букв Константин не выдумывал сам, а за исключением одной буквы отчасти взял их из другого известного ему алфавита, именно из священного алфавита еврейского, главным же образом сделал их из тех же букв греческого алфавита, достигнув этого трояким образом—чрез некоторое изменение букв, чрез их сложение и чрез употребление нескольких начертаний одной и той же буквы в виде отдельных букв. Изобрести собственные начертания для всех новых букв ничего не стоило, но Константин не хотел делать итого, как необходимо думать, потому, что в древности придавалось великое значение начертаниям букв (еврейская азбука сослана Сифу Богом с неба чрез архангела Гавриила,—хроногрр.) и что он хотел избегнуть укоризн за дерзновенное в сем отношении творчество (автор Паннонского жития заставляет Константина выразить опасение, как бы изобретением азбуки не обрести себе еретичьско имя). Из еврейского алфавита взяты начертания букв: д, ч, ш и щ; первая есть еврейская

треблявшиеся для выражения соответствовавших им или служивших заменою их в последнем языке звуков я и у. (Из всех славянских языков носовые звуки вполне сохраняются теперь в одном польском языке. Наши русские слова: голубь, дуб, муж, глубокий, зуб, рука, месяц, пятно, святый, горячий, ряд, по-польски: голомб, домб, монж, гленбоки, земб, ренка, месенц, пентпо, свепты, горонцы, ржонд. Некоторый остаток носовых звуков сохраняется и у Солунских Славян: вместо наших: гряда, жа(ѫ)тва, зубы, мудро, язва, язык, иные из них говорят: гренда, жентва, зембы, мондро, ензва, евзик. Некоторые следы носовых звуков сохраняются и в нашем русском языке. Существительные имена среднего рода, кончающиеся на мя; бремя, время, имя, племя, кончаются в родительном падеже на ени: бремени, времени, имени, племени, потому, что некогда произносились с носовым звуком etc. бремень, времень, имень, племень. Пламѧ и до сих пор: пламя и пламень; темѧ и до сих пор: темя и темень. Что юсовые: жребѧ, поросѧ, телѧ, ягнѧ, произносились некогда с носовым звуком: жеребён, поросён, телён, ягнён, видно из того, что уменьшительные от них: жеребён-ок, поросён-ок, телён-ок, ягнён-ок. Архиепископ Новгородский Антоний в своем паломнике, писанном после 1200-го года, передает по-русски греческое слово ἔμβολος, галерея, в форме: убол, и этим как будто дает знать, что в его время у нас носовые звуки еще до некоторой степени сохранялись. Что юс ѫ служил к выражению носового звука он видно между прочим, из того, что славянское слово ѫгол Греки воспроизводили словом: ὅγγλος, онглос (см. в 1-й полов. этого тома стр. 3, прим.). Носовые звуки, бывшие в славянских языках, остались целыми в латинском языке: латинское sunt, третье лицо множественного числа, настоящего времени, глагола sum, есмь, представляет собою сохраняющее носовой звук одно и то же слово с нашим сѫть; окончания третьего лица множественного числа латинских глаголов на ant, ent, untи iuntсоответствуют нашим окончаниям на ат, ят, ут и ют).

342

цаде в той ее форме, какая употребляется в начале и середине слов; вторая—та же цаде в ее форме, употребляемой на конце слов: третья есть еврейская шин, а четвертая образована из сей последней по подобию первой цаде. Все остальные новые буквы за исключением, как сказали, одной, из алфавита греческого: б из виты с легким изменением формы; ѕ есть греческая стигма, которая взята была потому, что· имела служить знаком также сложного звука дз; ъ и ь, как мы думаем, представляют собой перевернутое вниз головой греческое ρ, разделенное на две буквы посредством маленького в одном случае отличия в. форме; ы, которой древняя форма ъі, сложена из ъ и і:ѣ, как нужно думать, есть особое начертание греческой буквы епсилон: ю сложено из иоты и омикрона; ѧ есть особое начертание альфы, а ѫ, как нужно полагать, есть некоторое видоизменение сей последней. Единственная буква, начертание которой должно признать самостоятельным изобретением Константина, есть ж. Наибольшей части букв своего алфавита Константин дал славянские названия и придумал эти последние так, чтобы из них по порядку выходили фразы со смыслом: аз, буки, веди, значит: я книги, знаю (буки из готск. bоса, немецк. buch); глаголь, добро, есть, значит:выговаривай хорошенько е. Оставлены с греческими названиями: у, ферт, хер (οὑ φερτὸν χέρι—несносная рука).

Кроме славянской азбуки Константина, которая по его монашескому имени называется Кириллицей, есть еще другая славянская азбука, так называемая Глаголица, с самостоятельными начертаниями букв (далеко не удачной формы). Эта последняя азбука с древнего времени существовала и отчасти до сих пор существует у католических Далматинцев, в древнее время быв азбукой их славянских (католического обряда) богослужебных книг и вместе житейского быта, а в настоящее время оставаясь исключительно в первых. Далматинцы усвоили было себе из Моравии славянские книги Константина или переведенные с греческого. Но когда эти книги были от них изгнаны, они перевели на славянский язык книги католические и чтобы Римское правительство не смешивало этих последних книг с ненавистными для него первыми они и выдумали для них особый алфавит 1).

1) Для придания своему алфавиту авторитета в глазах пап Далматинцы выдавали его за изобретение блаженного Иеронима, далматинского уроженца. В половине XIII века они добились ему и своим славянским, им писанным, книгам официального признания со стороны пап, cfr нашу книгу: Краткий очерк истории правосл. церквей Болгарск., Сербск. и Румынск., стр. 705 fin. (От Далматинцев глаголическое письмо переходило к Болгарам, а от Болгар приобретали знакомство с ним и некоторые русские книжные люди, которые способностью написать несколько слов поглаголически и щеголяли как своего рода ученостью.—