Бальтазар фон, Ганс Урс «Вспомни, откуда ты ниспал»

«ВСПОМНИ, ОТКУДА ТЫ НИСПАЛ»

Ты ниспал с высоты твоей «первой любви» (Откр. 2, 4 — 5). Таково осуждение, хотя Судящий общину и признает, что она может оправдываться своими многочисленными добрыми делами. «Знаю дела твои, и труд твой, и терпение твое, и то, что ты не можешь сносить развратных», потому что ты разоблачила «тех, которые называют себя Апостолами» (возможно, подразумеваются те лже-учителя, которые ниже названы «николаитами», Откр. 2, 2 и сл., 2, 6).

Не удивительно ли, что община, за которой числится такое множество добрых дел, тем не менее потеряла свою первую любовь? Как сочетается столь большое положительное богатство с очевидно еще большим и все разрушающим провалом? Можно предположить, что подобное осуждение Судии стало полнейшей неожиданностью и для самой общины, способной похваляться своими христианскими достижениями. Ведь ее поведение, казалось бы, было правильным и безупречным, чего не отрицает и Сам Господь. И все же с точки зрения истинной любви поведение общины оказалось для Него недостаточным. Уверенность в собственной непогрешимости, полагающаяся на собственные дела, т. е. фарисейство, видимо, захватила уже глубокие и сокровенные духовные пласты, но община не сознает этого и по-прежнему считает свой образ жизни вполне похвальным. А речь-то при этом идет не о понижении температуры на несколько градусов, а о настоящем свержении — сверху до самого низа! Падение это тем опаснее, что его пагубность вовсе не замечается.

Итак, о чем здесь говорится? Не о том ли, что люди привыкают к любви Бога к себе и к своей любви к Богу? Любовь эта, как представляется, дана и сохраняется, она, как нормальное состояние, обеспечивает почву и основание, на которых строится все остальное, включая превосходные добрые дела. Эта любовь, так сказать, порождает и ведет к цели весь естественный порядок вещей, весь мир и его историю. Соответственно и так называемый космический Христос предстает как необходимое и все же вполне естественное основание для социального и личного бытия. Между тем, насколько мы можем и должны считаться с таким основанием, настолько же непреложны богословско-причинные предпосылки бытия мира. И уж если и нужно проводить различие между областью природы и областью благодати, то, безусловно, оно преодолено тем фактом, что Христос есть Альфа и Омега также и всего естественного творения. Если нам продолжать держаться за будто бы непреодолимое разделение между этими двумя областями, то тогда надо сделать неправомочное заключение, будто всемирный порядок лишен своего основания и не имеет цели развития. Убережем ли мы тогда среднего жителя земли от атеизма и нигилизма?

Итак, всегда возможно держаться на определенном уровне благочестия. Город Эфес, куда адресовано апостольское послание, был центром культа императора, и, кроме того, в нем особо почиталась «Артемида Великая», о чем обстоятельно говорится в Деяниях

/193/

апостолов (гл. 19). Соответственно и христианский культ мог бы занять в городе свое место среди множества других. Ведь в Римской империи было распространено, так сказать, принципиально экуменическое мышление. Христиане города, однако, ни в коем случае не захотели смешивать свою веру с другими верованиями. И как же тогда они могли, при удержании чистоты своего культа, все же ниспасть «с такой высоты»:

Судящее слово Господа, однако, само несудимо. Бог не просто одиноко возвышается над всем и вся, но и привлекает верных к Себе на ту же высоту. «Жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге» (Кол. 3, 3). И сокрыта она наверху, «на высоте», на небе, потому что со Христом мы умерли и воскресли. Высота, на которой протекает жизнь христиан,— это «вышний Иерусалим» (Гал. 4, 26), и образу жизни этого города нам надлежит учиться. Психологически эта истина воспринимается с трудом, и удивляться этому не приходится. Постижимой она становится лишь в «непрестанной молитве», которую ап. Павел ожидает от христиан: ее эмоциональное течение не преследует определенной цели, потому что молящийся убежден, что цель сама овладела им (Фил. 3, 12 и сл.). В ней мы ощущаем наше собственное беспокойство и одновременно полный покой в Боге.