Бальтазар фон, Ганс Урс «Без притчи же не говорил им»

«БЕЗ ПРИТЧИ ЖЕ НЕ ГОВОРИЛ ИМ»

Почему Христос говорил исключительно в притчах (Мк. 4, 34)? Ему хотелось научить слушателей не останавливаться на прямом содержании притчи, а искать второго смысла, лежащего в бесконечном. Второй смысл, однако,— это совсем не гипербола, допускающая нахождение смысла в сфере конечного. Нет, здесь нужно воспарить до непостижимого. Приглашение воспарить и содержится в притчах, причем дело это совсем не бесперспективное, поскольку притча выслушивается от Лица, обладающего огромным авторитетом для слушающего. Евангелист, видимо, и призывает дерзать, когда он оправдывает притчеобразность речи Христа пророческим стихом: «Отверзу в притчах уста Мои; изреку сокровенное от создания мира» (Мф. 13, 35). Приоткрывающая Божественные тайны притча останется втуне, если слушающий не решится на дерзновение, если он не оторвет свой взор от прямого образа и не почувствует тоски по перво-образу. В таком случае обращенное слово не достигает цели: глаза, которым положено видеть, не видят; уши, обязанные слышать, не слышат (Мф. 13, 14 и сл.).

В Евангелии изложена просьба учеников ко Господу: они просили Его истолковать им притчи. Кроме того, и сами евангелисты иногда предлагают истолкования. Так что же они нам все-таки предлагают? Как правило, не встречается просто более ясного изложения первого смысла, а всегда вскрывается «воспаряющий» второй смысл. Он, по словам Христа, сокрыт во «Царствии Божием», которое «приблизилось», которое не только «у дверей», но уже переступило порог и «достигло до нас» (Мф. 12, 28), но, к сожалению, осталось «неузнанным между нами» (Ин. 1, 26). Правда, одновременно изложены и предостережения против легковерия: «И скажу вам: «вот, здесь» или «вот, там»,— не ходите и не гоняйтесь» (Лк. 17, 23). «Ибо многие придут под именем Моим, говоря, что это Я; и это время близко. Не ходите вслед их». Ибо Царство, которое показываю вам и к поиску которого побуждаю, не исчисляется по-мирскому, «приметным образом» (Лк. 21, 8; 17, 20). Здесь нас может научить пример ап. Павла: узрев перед собой бесконечную перспективу, он не отчаивается и все же устремляется за ней; при этом ему вполне ясно, что не он нагонит свою цель, а она сама его уловит (Фил. 2, 12 и сл.).

/105/

Отличительная черта иносказаний Иисуса такова: Он всегда говорит о понятных и повседневных вещах, полностью и до конца знакомых, но не говорит о таинственном, что надо было бы разгадывать наподобие кроссворда. Просто-напросто однажды закатывается золотая монета. Или пропадает скотина. Или приходят люди в поле и изумляются: никто не сажал сорную траву, а она вон как разрослась. Или ничего другого не остается, как в терпении ждать, пока созреет урожай. Или буднично припоминается, как пекут хлебы, прибавляя к муке закваску. А что величина горчичного зерна несоотносима с размерами выросшего из него куста,— об этом знает каждый садовник.

Христос начинает с раздумья: «Чему уподобим Царствие Божие?» (Мк. 4, 30). Он подбирает подходящий образ, который лучше других отослал бы к сокровенному, составляющему подлинную цель притчи. Но вот Он выбрал что-то из повседневности. Каков обычно толчок для сопоставления? Может быть, Он выбирает из привычного то, что все-таки заключает в себе нечто от непривычно-чудесного, пусть даже это чудесное и засыпано мусором, словно зарытое в поле сокровище. Разве, например, не чудо ломоть хлеба, который мы получаем своим трудом ради поддержания жизни? А созревание урожая, не ускоряемое и не замедляемое, так что наблюдателю только остается считать дни за днями? А возвращение потери — событие-напоминание о том, как легко лишиться жизненной полноты и счастья? Надо только научиться примечать чудеса в бытии. Бытие не есть, конечно, нечто разумеющееся само собой. Если научимся, тогда от бытийных чудес сможем легко переходить к чудеса надбытийным. Соответственно все природные и повседневные вещи, упоминаемые в притчах Христовых, значительно чудеснее технических чудес, творимых человеком. Лилии полевые — они чудеснее самой великолепной одежды царя Соломона.

Чудом является также и человеческий язык, способный облечь в слышимые звуки глубочайшее духовное содержание. Язык сам по себе является притчей-иносказанием. Любое говорение Божие на языке человека есть, конечно, ино-сказание, притча, ибо непостижимое и несказанное Бог сообщает в постижимых понятиях. Однако, когда жизненный путь Иисуса Христа подошел к концу, Его ученики отметили: «Вот теперь Ты прямо говоришь и притчи не говоришь никакой» (Ин. 16, 29). Они подхватывают речение Христово, обращенное к будущему: «Доселе я говорил вам притчами; но наступает время, когда уже не буду говорить вам притчами, но прямо возвещу вам об Отце» (Ин. 16, 25). Ученики, правда, в нетерпении опережают свое время, и за приведенным обетованием последует предсказание их бегства во время страстей Христовых. Тем не менее после Пасхи, когда Церковь уже получит от Св. Духа, ей будет даровано и бессловесное знание тайны, знание, лежащее по ту сторону земной речи. Тогда-то и откроется простертое в бесконечность измерение притчевых повествований.

/106/

«Вы имеете помазание от Святого Духа и знаете все. Я не написал вам не потому, чтобы вы не знали истины, но потому, что вы знаете ее» (1 Ин. 2, 20 и сл.). «Мы приняли Духа от Бога, дабы знать дарованное нам от Бога» (1 Кор. 2, 12), даже если мы и ходим «верою, а не видением» (2 Кор. 5, 7).